«Глория Скотт»

– У меня тут есть кое-какие документы, – сказал мой друг Шерлок Холмс одним зимним вечером, когда мы сидели, удобно расположившись у камина. – И я думаю, Уотсон, вам действительно стоит на них взглянуть. Это документы по делу «Глории Скотт», а вот и записка, которая привела в ужас мирового судью Тревора, когда он прочитал ее.

Холмс достал из ящика маленькую потускневшую коробочку в форме цилиндра, снял обхватившую ее тесемку и передал мне записку, нацарапанную на половине листа темно-серой бумаги.

«На сегодняшний день Вас просили уведомить: открылась травля и охота на дичь. Хадсон, главный смотритель, рассказал, как слышали все, о новой Вашей проблеме. Оказывается, жизни популяции фазанов угрожает сейчас огромная опасность».

Прочитав непонятную подпись, я поднял глаза на Холмса и увидел, что выражение моего лица развеселило его.

– Похоже, вы немного озадачены, – заключил он.

– Я не понимаю, как такая записка могла привести в ужас кого бы то ни было. Мне она кажется просто нелепой. И не более того.

– Вы правы. Однако факт остается фактом: прочитавший ее человек, здоровый и крепкий мужчина, был потрясен так, словно его ударили прикладом ружья по голове.

– Вы возбуждаете мое любопытство, – признался я. – Но почему вы только что сказали, что я непременно должен заинтересоваться этим делом?

– Потому что это было первое дело, которое я расследовал.

Я часто пытался выведать у моего собеседника, что именно подвигло его заниматься раскрытием преступлений, но ни разу не заставал его в таком расположении духа, когда он сам пожелал бы рассказать мне об этом.

Холмс наклонился вперед, сидя в кресле, и разложил документы у себя на коленях. Потом он зажег трубку и, попыхивая ею, стал переворачивать один лист за другим.

– Я ведь не рассказывал вам о Викторе Треворе? – спросил Холмс. – Он был единственным человеком, с которым я подружился за два года пребывания в колледже. Я никогда не был особенно общительным, Уотсон. Мне скорее нравилось сидеть у себя в комнате и разрабатывать логические схемы, поэтому я почти не сходился со сверстниками. Я не любил спорт, за исключением фехтования и бокса, да и круг моих интересов заметно отличался от интересов других, так что у нас не было ничего общего. Тревор был единственным человеком, которого я знал, но познакомились мы случайно: его бультерьер вцепился мне в лодыжку, когда однажды утром я шел в часовню.

Благодаря такому банальному инциденту мы и стали друзьями. Это произошло довольно быстро. Я слег дней на десять, а Тревор регулярно приходил и расспрашивал, как у меня идут дела. Сначала наши встречи длились не больше пары минут, потом его визиты постепенно становились все длиннее, и, прежде чем закончился семестр, мы уже были хорошими приятелями. Тревор был открытым и решительным человеком, исполненным силы духа и жизненной энергии. Во многом он был мне полной противоположностью. Тем не менее оказалось, у нас есть кое-что общее. Став его близким другом, я понял, что он так же одинок, как и я. Как-то раз он пригласил меня в гости к своему отцу, который жил в Доннитхорпе, что в Норфолке. Я с радостью принял его приглашение, решив остаться там на один месяц каникул.

Старик Тревор был землевладельцем и выполнял обязанности мирового судьи. Доннитхорп – это небольшая деревушка к северу от Лангмера, в районе Норфолкских озер. Дом Треворов представлял собой кирпичное здание, старомодное, просторное, с крышей, поддерживаемой дубовыми балками. К дому вела красивая липовая аллея. Неподалеку, на болотах, можно было отлично поохотиться на уток и порыбачить. У Треворов была небольшая, но хорошая библиотека, которая, как я понял, досталась им от предыдущего владельца, и вполне сносная кухарка. Короче говоря, только самый привередливый человек мог бы отказаться провести месяц в таком чудесном месте.

Тревор-старший давно овдовел, а мой друг был его единственным сыном. Как я слышал, у старика еще была дочь, но она заразилась дифтерией, когда ездила в Бирмингем, и умерла.

Отец моего друга очень заинтересовал меня. Он не был хорошо образован, но обладал множеством достоинств, как физических, так и умственных. Он почти не читал книг, зато путешествовал по разным странам и много повидал на своем веку, при этом помнил все, что ему довелось узнать в своей жизни. С виду это был коренастый и плотный мужчина, с копной седеющих волос, загорелым, обветренным лицом и голубыми глазами. Взгляд его был таким колючим, что казалось, он вот-вот придет в лютую ярость. Однако в округе он славился своей добротой и милосердием и его приговоры всегда отличались снисходительностью.

Однажды вечером, несколько дней спустя после моего приезда, мы сидели, распивая портвейн, после ужина. Тут Тревор-младший завел разговор о разработанных мною методах наблюдения, которые я уже свел в некую единую систему, но пока еще не предполагал, какую роль это сыграет в моей дальнейшей жизни. Старик, очевидно, подумал, что его сын несколько преувеличивает способности своего нового друга – с таким восторгом тот описывал мои тривиальные подвиги.

– Давайте попробуем, мистер Холмс, – сказал он, добродушно посмеиваясь. – Вам не найти лучшего объекта, чем я, для ваших логических изысканий.

– Боюсь, моих наблюдений пока недостаточно, – ответил я. – Могу лишь предположить, что в течение последних двенадцати месяцев вы опасаетесь того, что на вас будет совершено покушение.

Улыбка исчезла с его лица, и он пристально посмотрел на меня. В его глазах светилось удивление.

– Ну что ж, пожалуй, это так, – согласился старый Тревор. – Знаешь ли, Виктор, – обратился он к сыну, – когда мы поймали ту шайку браконьеров, они поклялись прирезать нас, и на сэра Эдвара Хоуби действительно напали. С тех пор я держу ухо востро. Вот только я не понимаю, откуда об этом слышали вы.

– У вас очень красивая трость, – ответил я. – По надписи, нанесенной на нее, я определил, что она появилась у вас не более года назад. Тем не менее вы приложили немало усилий, чтобы высверлить набалдашник и залить его расплавленным свинцом, превратив трость в грозное оружие. Могу поспорить, что вы бы не стали предпринимать подобные меры предосторожности, не будь у вас причины для опасений.

– Еще какие-нибудь догадки? – улыбаясь, поинтересовался он.

– В юности вы много занимались боксом.

– Совершенно верно. Как вы узнали? По моему носу, который стал немного кривым после одного удара?

– Нет, – объяснил я. – По вашим ушам. Они мясисты и плотно прижаты к голове. А это, как правило, является отличительной чертой боксеров.

– Что-нибудь еще?

– Вам приходилось много копать, это видно по мозолям на руках.

– Я заработал все свое состояние на золотых приисках.

– Вы бывали в Новой Зеландии.

– И снова правильно.

– Вы ездили в Японию.

– Точно.

– Еще вас связывали близкие отношения с человеком, инициалы которого были Дж. А. Но потом вы пожелали стереть этого человека из своей памяти.

Мистер Тревор медленно поднялся, пристально посмотрел на меня своими большими голубыми глазами – взглядом странным и диким – и в глубоком обмороке рухнул вперед, упав лицом на стол, усыпанный ореховой скорлупой.

Можете представить себе, Уотсон, в какой ужас пришли его сын и я. Однако приступ длился недолго. И когда мы расстегнули ему воротник и обрызгали лицо чистой водой из плошки для мытья рук, старик пару раз простонал, очнулся и даже сел.

– Ну надо же, молодые люди! – сказал он, пытаясь изобразить улыбку. – Надеюсь, я вас не напугал. Хотя я кажусь вполне здоровым человеком, сердце иногда подводит меня, поэтому любая мелочь может довести меня до такого состояния. Не знаю, как у вас это получается, мистер Холмс, но мне кажется, что все сыщики, которые основываются либо на фактах, либо на собственных домыслах, по сравнению с вами просто дети. Сыск – ваше жизненное предназначение, сэр. Даю вам слово человека, много повидавшего на этом свете.

И поверите ли, Уотсон, этот совет, который он сопроводил чрезмерным восхвалением моих способностей, впервые натолкнул меня на мысль о том, что дело, до недавнего времени бывшее для меня всего лишь хобби, может действительно стать моей профессией. Однако в тот момент я был слишком озабочен недугом моего гостеприимного хозяина, чтобы думать о чем-либо еще.

– Надеюсь, я не сказал ничего такого, что могло бы вас расстроить, – заметил я.

– По правде говоря, вы задели мое больное место. Могу ли я спросить вас, откуда вы это узнали и как много вы знаете обо мне вообще? – Он заговорил полушутливым тоном, но в глубине его глаз все еще сверкали искорки страха.

– Все очень просто, – ответил я. – Когда вы закатали рукав рубашки, чтобы вытащить рыбу из воды и положить ее в лодку, я увидел у вас на сгибе локтя татуировку «Дж. А». Надпись еще можно было разобрать, но по размытому виду букв и пятнам на коже вокруг становилось ясно, что от татуировки изо всех сил пытались избавиться. Очевидно, что когда-то эти инициалы очень много для вас значили, но потом вы захотели забыть человека, которого они обозначали.

– Какая наблюдательность! – воскликнул он со вздохом облегчения. – Все именно так, как вы говорите. Но не будем об этом. Из всех призраков призраки когда-то любимых людей самые жуткие. Пойдемте в бильярдную, выкурим там в тишине по сигаре.

Начиная с того дня, в отношении ко мне мистера Тревора, помимо неизменного радушия, всегда присутствовала некая подозрительность. Это не укрылось и от его сына.

– Ваши слова так сильно взволновали отца, – говорил он, – что теперь он никогда не сможет вам доверять и будет ломать себе голову над тем, что вы о нем знаете и чего не знаете.

Я уверен, старый Тревор не хотел явно показывать свое отношение, но подозрение закралось в его мысли и просматривалось за каждым его поступком. В конце концов я пришел к выводу, что доставляю ему излишнее беспокойство, и решил покинуть поместье. Однако в назначенный день, прежде чем я успел уехать, произошло, как оказалось потом, чрезвычайно важное событие.

Мы сидели в саду, расположившись на садовых стульях, нежились в лучах солнца и восхищались великолепным видом, который открывался на Норфолкские озера. Тут пришла горничная и сообщила, что у двери ждет человек, который хочет увидеться с мистером Тревором.

– Как его зовут? – спросил хозяин.

– Он не говорит.

– Чего же тогда он хочет?

– Он утверждает, что вы его знаете, и просит уделить ему всего минуту вашего внимания.

– Приведите его сюда.

Через мгновение в дверях появился сморщенный человечек маленького роста, который направлялся к нам шаркающей походкой. На нем были открытая куртка с пятном дегтя на рукаве, рубашка в красную и черную клетку, штаны из грубой ткани и поношенные тяжелые ботинки. У него было худое загорелое лицо, с которого не сходила лукавая улыбка, обнажавшая неровные желтые зубы, а его покрытые морщинами руки при ходьбе были сцеплены так, как это обычно делают моряки. Следя за человеком, который, ссутулившись, приближался к нам, я услышал, как мистер Тревор издал звук, похожий на икоту, и увидел, как он вскочил со стула и побежал к дому. Через мгновение он вернулся, и я почувствовал сильный запах бренди, исходящий от него.

– Ну что же, дорогой друг, – сказал он. – Чем я могу вам помочь?

Моряк стоял, уставившись на Тревора сощуренными глазами, все с той же кривой ухмылкой на лице.

– Неужели вы меня не узнаете? – спросил он.

– Ах да, Боже правый! Голову даю на отсечение, что это Хадсон! – воскликнул мистер Тревор с некоторым удивлением.

– Он самый, сэр, – ответил человек. – Ничего странного в том, что вы меня не узнали. Прошло уже тридцать лет, с тех пор как мы виделись в последний раз. И вот вы все так же отдыхаете в своем доме, а я все так же питаюсь солониной из бочки.

– Ну что вы! Вот увидите, я не забыл о былых временах! – вскричал мистер Тревор. Он подошел к моряку и сказал ему что-то на ухо. – Идите на кухню, – объявил он, теперь уже во всеуслышание. – Там вас накормят и напоят. Не сомневаюсь, в моем доме найдется место и для вас.

– Спасибо, сэр, – ответил моряк с раболепным выражением на лице. – Я только что закончил тяжелую двухлетнюю службу на грузовом судне. Судно это шло со скоростью восемь узлов, причем выполняло оно только нерегулярные рейсы. Рабочих рук там не хватало, так что я очень устал и хочу отдохнуть. Я подумал, что либо мистер Беддоус, либо вы сможете принять меня.

– Ах вот оно что! – воскликнул мистер Тревор. – Вы знаете, где сейчас находится мистер Беддоус?

– Бог с вами, сэр. Я знаю, где живут все мои старые друзья, – сказал человек со зловещей улыбкой и, сгорбившись, последовал за служанкой на кухню.

Мистер Тревор сбивчиво поведал нам историю о том, как он вместе с этим человеком плыл на корабле, направляясь на золотые прииски. Потом, оставив нас в саду, он отправился внутрь дома. Час спустя мы обнаружили старого Тревора смертельно пьяным, растянувшимся на диване в обеденном зале. Это происшествие вызвало у меня самые неприятные впечатления, и на следующий день мне было совсем не жаль покидать Доннитхорп, потому что я чувствовал: мое присутствие, возможно, стесняет друга.

Все это произошло в течение первого месяца моего длинного отдыха. Я отправился в Лондон, где провел семь недель, проводя эксперименты по органической химии. Однако в один прекрасный день, когда осень была уже в самом разгаре и близился конец каникул, я получил от друга телеграмму, в которой он умолял меня вернуться в Доннитхорп, утверждая, что ему крайне необходимы мой совет и помощь. Разумеется, я все бросил и вновь отправился на север страны.

Тревор встретил меня на станции в двухколесном экипаже. Я с первого взгляда понял, что последние два месяца были для него очень тяжелыми. Он похудел под бременем многочисленных забот. Не осталось и следа от того веселого и жизнерадостного человека, которого я всегда знал.

Первыми словами, которые он произнес, были:

– Отец умирает.

– Не может быть, – вскричал я. – Что случилось?

– Паралич. Нервное потрясение. Вот уже целый день он находится на грани смерти. Сомневаюсь, что мы успеем застать его живым.

Можете представить себе, Уотсон, в какой ужас меня повергло это неожиданное известие.

– А что стало причиной удара? – спросил я.

– О, ну в этом-то все и дело. Садитесь в экипаж, поговорим по дороге. Помните того человека, который появился у нас накануне вашего отъезда?

– Прекрасно помню.

– Знаете, кого мы пустили в дом тем вечером?

– Понятия не имею.

– Дьявола, Холмс! – вскричал он.

Я устремил на него удивленный взгляд.

– Да, это был сам дьявол. С тех пор у нас не было ни минуты покоя, ни одной минуты. Начиная с того дня отец ужасно себя чувствовал. Теперь же жизнь медленно покидает его, сердце разбито, и все из-за этого проклятого Хадсона!

– Но как он смог так повлиять на здоровье мистера Тревора?

– Ах, я все бы отдал, чтобы выяснить это. Славный, щедрый, добрый старый отец! Как мог он попасть в лапы такого негодяя? Но я так рад, что вы приехали, Холмс. Я полностью полагаюсь на вашу рассудительность и благоразумие, и я знаю, что вы дадите мне хороший совет, как действовать в этой ситуации.

Экипаж летел по ровной белой проселочной дороге. За окном зеркальная гладь Норфолкских озер искрилась в красноватых лучах заходящего солнца. Позади перелеска, слева от дороги, уже показались высокие дымовые трубы и флагшток, отмечающий начало владений Треворов.

– Отец взял Хадсона в садовники, – начал мой друг. – А потом, так как Хадсону этого было мало, повысил его до дворецкого. Казалось, весь дом теперь в его распоряжении, он ходил везде и делал что хотел. Слуги сетовали на его отвратительные манеры и грубую речь. Отец увеличил всем им жалованье, чтобы хоть как-то возместить то унижение, которое им приходится терпеть от Хадсона. Этот человек часто брал лодку отца и его лучшее ружье и устраивал себе небольшие охотничьи вылазки. При всем при этом с лица у него не сходило издевательское, хитрое и кичливое выражение, так что я бы уже раз двадцать набросился на него и переломал ему все кости, будь он того же возраста, что и я. Говорю вам, Холмс, мне каждый раз стоило больших усилий сдерживать себя. А теперь я задаюсь вопросом: может быть, было бы мудрее дать выход своему гневу?

Так вот, дела шли все хуже и хуже, и это животное, Хадсон, становился все более навязчивым. Это продолжалось до того дня, когда он в моем присутствии оскорбительно ответил отцу. Тогда я наконец схватил его за плечи и выставил из комнаты. Он крадучись ушел прочь, но лицо его излучало ядовитую злобу, а страшные глаза таили угрозу, которую невозможно описать словами. Я не знаю, что произошло между ним и отцом после этого, но на следующий день отец подошел ко мне и спросил, не желаю ли я извиниться перед Хадсоном. Как вы уже догадались, я отказался и поинтересовался у отца, почему он позволяет этому грубияну дерзить ему и чувствовать себя хозяином в его доме.

«Эх, сынок, – ответил он, – говорить можно сколько угодно, но ты не ведаешь, в каком я положении. Но ты поймешь, Виктор. Я позабочусь о том, чтобы ты узнал, что бы ни случилось! Ты же не думаешь, что твой старый отец хочет навредить тебе?»

Все это расстроило отца, и он заперся в кабинете, где, как я видел через окно, он все время что-то писал.

В тот самый день произошло нечто обещавшее принести нам всем огромное облегчение: Хадсон сообщил, что собирается уехать. Он в нетрезвом виде появился в столовой, где мы сидели после ужина, и хриплым голосом объявил о своем намерении.

«Хватит с меня Норфолка, – сказал он. – Я отправляюсь к мистеру Беддоусу, в Гемпшир. Бьюсь об заклад, он будет рад видеть меня не меньше, чем вы».

«Но я надеюсь, вы покидаете нас не в дурном расположении духа, Хадсон?» – спросил отец с робостью, от которой у меня внутри все заклокотало.

«Передо мной так и не извинились», – буркнул он, бросив на меня мрачный взгляд.

«Виктор, ты признаешь, что весьма грубо поступил с этим человеком?» – сказал отец, повернувшись ко мне.

«Напротив. Я считаю, мы оба проявили к нему достаточно снисходительности и терпения», – возразил я.

«Ах вот как значит, вот как? – взревел Хадсон. – Ну ладно, дружище. Ничего, я вам еще устрою!»

Он заковылял прочь из комнаты и уже через полчаса покинул наш дом, оставив отца в глубочайшем смятении. Это его состояние вызывало у меня сильное беспокойство. Каждую ночь я слышал, как отец бродит по своей спальне, и, когда он, казалось бы, вновь начал обретать уверенность в себе, на нас и обрушились все неприятности.

– И каким же образом? – поинтересовался я.

– Весьма необычным, представьте себе. Мой отец получил письмо, на нем стоял почтовый штамп городка Фординг-Бридж. Отец прочитал это письмо, схватился за голову и начал бегать маленькими кругами по комнате, как человек, потерявший рассудок. Когда мне наконец удалось усадить его на диван, я увидел, что его рот и веки искривлены. Я понял – у него случился удар. Доктор Фордем приехал незамедлительно, и мы уложили отца в постель. Но паралич разбил все его тело, и он так и не пришел в себя. Думаю, когда мы приедем, он скорее всего уже будет мертв.

– Вы пугаете меня, Тревор! – воскликнул я. – Так что же такого было в этом письме, что могло привести к такому ужасному происшествию?

– Вот именно что ничего. В этом и кроется загадка. Содержание письма было совершенно абсурдным и обыденным. О Боже, вот этого я и боялся!

Он произнес эти слова, когда экипаж уже завернул на аллею, ведущую к поместью, и в тающем свете дня мы увидели, что все занавески в доме задернуты. На лице моего друга отразилась горькая печаль утраты. Когда, выскочив из экипажа, мы бросились к дверям, из дома вышел человек, одетый в черное.

– Когда это случилось, доктор? – спросил Тревор.

– Почти сразу же после того, как вы уехали.

– Он приходил в себя?

– Всего лишь на один миг, перед самой смертью.

– Он просил что-нибудь мне передать?

– Только то, что бумаги лежат в дальнем ящике в японском шкафу.

Мой друг и доктор удалились в комнату, где умер Тревор-старший, я же отправился в кабинет и принялся размышлять над всеми деталями происшествия самым тщательным образом, как никогда до этого раньше. Какое прошлое было у старого Тревора? У этого боксера, путешественника и золотоискателя? Почему он позволял помыкать собой столь отвратительному моряку с ядовитым лицом? И почему он потерял сознание при одном лишь упоминании наполовину стертых инициалов, вытатуированных у него на руке, и умер от страха, прочитав письмо из Фординг-Бриджа? Потом я вспомнил, что Фординг-Бридж находится в Гемпшире и что, как я слышал, мистер Беддоус, которого собирался навестить моряк, по-видимому, с целью шантажа, тоже живет в Гемпшире. Таким образом, письмо пришло либо от Хадсона, который хотел сказать, что выдал страшную тайну, вероятно, связывавшую их с Тревором, либо от Беддоуса, предупредившего старого друга о том, что Хадсон собирается раскрыть его секрет. До сих пор все казалось довольно логичным. Но почему тогда записка, по словам сына Тревора, звучала тривиально и даже смешно? Наверняка он неправильно ее понял. Если и так, то, должно быть, при написании письма был использован хитроумный шифр и на самом деле слова означают совсем не то, что можно подумать. Я был уверен, что если в письме есть скрытый смысл, я смогу его разгадать. В течение часа я сидел в темноте размышляя, пока заплаканная горничная на принесла лампу. Вслед за ней в комнату вошел мой друг. Он был бледен, но спокоен. В руках он держал бумаги, которые сейчас лежат у меня на коленях. Тревор сел напротив меня и подал мне записку, нацарапанную, как видите, на листке серой бумаги. «На сегодняшний день Вас просили уведомить: открылась травля и охота на дичь, – говорилось в записке. – Хадсон, главный смотритель, рассказал, как слышали все, о новой Вашей проблеме. Оказывается, жизни популяции фазанов угрожает сейчас огромная опасность».

Должен признаться, я был удивлен не меньше вашего, когда впервые увидел это послание. Потом еще раз очень внимательно перечитал его. Мне показалось, что в такой странной комбинации разных слов непременно должен быть скрытый смысл. Возможно ли, что фразы «популяция фазанов» и «охота на дичь» имеют какое-то особое значение, о котором договорились между собой Тревор и Беддоус или Хадсон? Однако в этом случае толкование носило бы случайный и произвольный характер, и письмо все равно было бы невозможно прочесть. Таким образом, я решил, что тайный смысл передается каким-то другим способом. Наличие имени Хадсон в записке говорило о том, что ее содержание непосредственно касается самого Хадсона, а также о том, что ее скорее всего написал Беддоус, а не моряк. Я попытался прочитать записку задом наперед, но фраза «опасность огромная сейчас угрожает фазанов» отнюдь меня не вдохновила. Тогда я стал переставлять слова местами. Снова безуспешно. Такие комбинации, как «на день просили» и «сегодняшний вас уведомить», ничего мне не дали. Но через мгновение я вдруг понял, что ключ к разгадке у меня в руках: в записке каждое третье слово складывалось в тайное послание, которое и привело старого Тревора в дикое отчаяние. Предупреждение было кратким и звучало достаточно резко. Я прочитал его вслух своему другу:

– «На Вас открылась охота. Хадсон рассказал все. Вашей жизни угрожает опасность».

Виктор Тревор обхватил голову дрожащими руками.

– Да, именно в этом все и дело, как мне кажется, – сказал он. – Это еще хуже, чем смерть. За этим скрываются какой-то постыдный поступок, какая-то тайна. Но что означает «главный смотритель» и «популяция фазанов»?

– К самому предупреждению эти слова не имеют никакого отношения. Но они могут помочь нам, потому что мы точно не знаем, кто отправил это письмо. Видите, отправитель начал «На… вас… открылась» и так далее. А потом, чтобы зашифровать сообщение, ему пришлось вставить в каждый пропуск по два слова. Естественно, это были слова, которые сразу пришли ему на ум. А так как некоторые из них относятся к охоте и к животному миру, то с полной уверенностью можно предположить, что он либо ярый охотник, либо интересуется разведением животных или птиц. А вы знаете что-нибудь об этом Беддоусе?

– Сейчас, когда вы упомянули об этом, – ответил он, – мне вспомнилось, что он каждую осень приглашал моего бедного отца поохотиться вместе в его угодьях.

– Тогда не остается сомнений в том, что записку отправил он, – заключил я. – Нам только следует выяснить, какие сведения дали моряку Хадсону такую власть над двумя столь богатыми и уважаемыми джентльменами.

– Увы, Холмс! Боюсь, это какая-то страшная и греховная тайна! – воскликнул мой друг. – Но от вас у меня нет секретов. Вот завещание, которое оставил отец, когда понял, что Хадсон собирается выполнить свою угрозу. Я нашел его в японском шкафу, как мне сказал доктор. Возьмите завещание и прочитайте его вслух, потому что у меня не хватает на это ни сил, ни духу.

Вот это и есть те самые бумаги, Уотсон, которые он передал мне. И я прочитаю их вам так же, как прочитал своему другу тем вечером, когда мы сидели вместе в темном старом кабинете. Как видите, первая страница подписана: «Некоторые подробности плавания барка «Глория Скотт», начиная с его отплытия из Фалмута 8 октября 1855 года до его крушения в месте с координатами 15°20′ северной широты и 25°14′ западной долготы 6 ноября того же года». Этот трактат написан в форме письма, а говорится в нем следующее:

«Мой дорогой сын! Теперь, когда страшный позор грозит омрачить последние годы моей жизни, я могу быть с тобой откровенным и со всей честностью сказать, что меня страшит не судебное преследование, не потеря репутации в округе и не мое падение в глазах всех тех, кто знает меня уже очень давно. Больше всего меня пугает мысль о том, что бремя моего позора может лечь на тебя – на того, кто меня любит, и на того, у кого, как я смею надеяться, никогда не было причин на то, чтобы испытывать ко мне какие-либо другие чувства, кроме уважения. Но если дамоклов меч, висящий надо мной уже целую вечность, все-таки упадет, я хочу, чтобы ты прочитал это письмо и понял, какова моя роль и вина в том, что случилось. С другой стороны, если ничего страшного не произойдет (по велению великодушного и всемогущего Господа Бога) и эти бумаги, каким-то образом оставшись в целости и сохранности, случайно попадут тебе в руки, заклинаю тебя: во имя всего, во что ты веришь, во имя твоей дражайшей матери и во имя нашей любви друг к другу брось эти письмена в огонь и никогда больше о них не думай.

Итак, читай же дальше. Я знаю, скорее всего все уже предрешено: меня разоблачат, выставят из дома или, что еще более вероятно – ты ведь помнишь о том, что у меня слабое сердце, – заставят замолчать навеки. В любом случае сейчас уж поздно сопротивляться и что-то менять. Все, что я говорю, – чистейшая правда. Я клянусь, что это так, ибо я уповаю на твое милосердие.

Фамилия моя, дорогой сын, вовсе не Тревор. В юности меня звали Джеймс Армитидж, и теперь ты должен понять, почему я пришел в такой ужас, когда твой друг из колледжа завел разговор о моей татуировке и о том, что она значит. Я испугался, что он раскрыл мою тайну. Именно под фамилией Армитидж я поступил на службу в банкирский дом Лондона, и именно под фамилией Армитидж я получил срок за нарушение закона и меня депортировали из страны. Не суди меня строго, сынок. Дело было в так называемом долге чести, который мне нужно было отдать, а я заплатил не своими деньгами, будучи полностью уверенным в том, что смогу восполнить эти средства, прежде чем пропажу заметят. Но меня постигла страшная неудача. Деньги, на которые я рассчитывал, я так и не получил, и предварительная проверка счетов выявила мою недостачу. Сейчас такому делу могли бы и не дать ход, но тридцать лет назад законы были намного строже, да и смотрели на них иначе. Так в свой двадцать третий день рождения я, скованный, как преступник, оказался в обществе тридцати семи других заключенных в межпалубном отделении барка «Глория Скотт», который держал путь в Австралию.

Шел пятьдесят пятый год, тогда Крымская война была в самом разгаре и почти все корабли, в мирное время перевозившие преступников, были задействованы в Черном море как транспортные суда. Поэтому правительство было вынуждено депортировать заключенных на небольших и неподходящих для этого лодках. Барк «Глория Скотт» раньше возил чай из Китая. Это был довольно старый корабль с тяжелым носом и широкой палубой. И конечно, он не шел ни в какое сравнение с современными быстроходными клиперами. На борт барк мог брать до пятисот тонн груза. Кроме тридцати восьми заключенных, на нем плыли двадцать шесть членов экипажа, восемнадцать солдат, капитан, три его помощника, доктор, священник и четыре тюремных надзирателя. Итого на барке было почти сто человек, когда мы покинули порт Фалмута.

Между камерами вместо толстых дубовых перегородок, какие обычно делают на специальных кораблях для перевозки заключенных, были очень тонкие и ненадежные стенки. Рядом со мной в кормовой части судна сидел мужчина, который привлек мое внимание еще на пристани, когда нас вели к кораблю. Это был молодой человек с ясным лицом, с длинным тонким носом и квадратным подбородком, у него не было ни бороды, ни усов. Его осанка была горделивой, а походка – исполненной чувства собственного достоинства, а еще он отличался огромным ростом. Думаю, ни ты, ни я не достали бы головой до его плеча, рост у него, я уверен, был не меньше чем шесть с половиной футов. Было очень странно видеть среди множества печальных изможденных лиц лицо, светящееся энергией и наполненное решимости. Для меня он был как проблеск яркого солнца в темную снежную ночь. Поэтому я обрадовался, когда заметил, что его камера рядом с моей. А еще больше я возликовал, услышав шепот в мертвой ночной тишине. Оказалось, он проделал отверстие в перегородке, которая нас разделяла.

– Ну что ж, добрый вечер! – сказал он. – Как вас зовут? И за что вас посадили?

Я ответил ему и спросил, с кем имею честь говорить.

– Меня зовут Джек Прендергаст, – ответил он. – И даю руку на отсечение, вы непременно проклянете мое имя, прежде чем откажетесь со мной разговаривать.

Я вспомнил о его деле, потому что оно гремело по всей стране незадолго до того, как меня арестовали. Он был родом из хорошей семьи и славился как человек, обладающий незаурядным умом и весьма дурными наклонностями: при помощи собственной хитроумной системы мошенничества ему удалось выманить у крупнейших лондонских торговцев огромные суммы денег.

– Ага! Так вы помните о моем деле? – с гордостью поинтересовался он.

– Очень хорошо.

– Может быть, тогда вы вспомните, что в нем было нечто странное?

– Что же?

– У меня было почти четверть миллиона, верно?

– Так говорили.

– Но эти деньги так и не вернулись к законным владельцам?

– Нет, не вернулись.

– Как вы думаете, где они сейчас? – спросил он.

– Понятия не имею, – признался я.

– Между моими большим и указательным пальцами, – вскричал он. – Боже правый, да у меня больше фунтов, чем волос на вашей голове. А если у тебя есть деньги, дружище, и ты умеешь с ними обращаться и знаешь, во что их вкладывать, ты можешь делать все, что угодно! Вы же не думаете, что человек, который может делать все, что угодно, будет протирать штаны в вонючей камере в этом старом, заплесневелом, кишащем крысами и изъеденном жуками китайском плавучем гробу? Нет, сэр, такой человек позаботится о себе и позаботится о своих друзьях. Можете быть в этом уверены! Держитесь к нему поближе, и можете поклясться на Библии, что он вас выручит.

Так он говорил, и сначала я думал, что его слова ничего не значат. Но через некоторое время, когда он, подвергнув многочисленным испытаниям, заставил меня дать торжественную клятву, я узнал, что действительно существует некий заговор с целью захватить судно. Об этом договорились около двенадцати заключенных еще до того, как они взошли на борт. Руководил всеми Прендергаст, а его деньги служили им источником вдохновения.

– У меня был партнер, – как-то сказал он. – Исключительный человек, это сущая правда. У него есть деньги, много деньжат, и где, вы думаете, он сейчас? Ну что ж, он сейчас плывет с нами под видом священника – священника, ни больше ни меньше! Он взошел на борт, захватив с собой черную сутану, кое-какие документы и толстый кошелек, и его средств хватило на то, чтобы заполучить этот корабль с потрохами. Весь экипаж в его распоряжении. Совсем несложно подкупить такую кучу народа, заплатив им наличными, а он сделал это еще до того, как они нанялись на работу. Еще в его власти два смотрителя и Мерсер, второй помощник капитана, а он мог бы подкупить самого капитана, если бы счел это нужным.

– И что же мы должны делать? – спросил я.

– А вы как думаете? – отозвался он. – Раскрасить мундиры всех этих солдат в ярко-алый цвет, да так, как не смог бы ни один красильщик тканей.

– Но ведь они вооружены, – возразил я.

– И мы тоже будем вооружены, дорогой мой. Для каждого из нас найдется пара пистолетов. И если уж нам не удастся овладеть кораблем при полной поддержке экипажа, это будет значить лишь одно: нас всех давно пора отправить на обучение в пансионат для юных леди. Сегодня вечером вы должны поговорить со своим соседом слева и узнать, можно ли доверять ему.

Я так и сделал. Мой второй сосед оказался молодым человеком, который находился примерно в таком же положении, как и я: его обвиняли в фальсификации документов. Фамилия его была Эванс, но впоследствии он сменил свое имя. Сейчас это богатый и преуспевающий человек, который живет где-то на юге Англии. Он выразил готовность присоединиться к нашему заговору, понимая, что это единственный путь к спасению.

Прежде чем мы достигли Бискайского залива, о заговоре уже знали все заключенные на корабле, за исключением двух человек. Один из этих двоих был слабоумным, поэтому мы решили не рисковать и не посвящать его в подробности предстоящего предприятия. Второй же болел желтухой, и от него все равно не было бы никакой пользы.

Поначалу казалось, ничто не может помешать нам захватить корабль и взять командование на себя. Экипаж состоял из бандитов, которых наняли нам в помощь. Подставной священник расхаживал по камерам, читая наставления, при этом с собой у него всегда была черная сумка, якобы набитая религиозными трактатами. Он навещал нас так часто, что по прошествии трех дней каждый из нас запасся напильником, парой пистолетов, фунтом пороху и двадцатью пулями – все это добро мы держали на кровати, у себя в ногах. Двое надзирателей были наемниками Прендергаста, а второй помощник капитана был его правой рукой. Капитан, два его помощника, два надзирателя, лейтенант Мартин, его восемнадцать солдат и доктор – вот все люди, которые могли оказать нам сопротивление. Однако каким бы безопасным ни казался наш план, мы решили не пренебрегать мерами предосторожности и напасть на противника внезапно, под покровом ночи. Тем не менее все произошло гораздо быстрее, чем мы ожидали, и случилось это следующим образом.

Однажды вечером, спустя недели три после начала плавания, доктор пришел к одному из заболевших узников, чтобы осмотреть его. Положив руку на нижнюю половину койки, доктор нащупал там пистолет. Если бы в тот момент он промолчал, то вся наша затея могла бы провалиться. Но он был человеком нервным и поэтому вскрикнул от изумления и так побледнел, что заключенный сразу понял, что произошло, и схватил его. Ему заткнули рот, прежде чем он успел позвать на помощь, связали и положили на койку. Спустившись к нам, доктор оставил дверь, ведущую на палубу, открытой. И мы стремглав бросились наверх. Там под огнем наших пистолетов пали двое часовых; за ними последовал капрал, который прибежал узнать, что происходит. Около общей каюты для экипажа стояли еще двое солдат, но оказалось, что их мушкеты не заряжены. Их обоих убили, пока они пытались подготовить к атаке свои штыки. Потом мы помчались в каюту капитана, но, не успев добежать, услышали выстрел. Открыв дверь, мы увидели страшную картину: капитан сидел, уронив голову на карту Атлантического океана, приколотую к столу. А подле него стоял мнимый священник с дымящимся пистолетом в руке. Двое верных помощников капитана уже были схвачены членами экипажа, и казалось, все кончено: нам удалось захватить власть на корабле.

Общая каюта для экипажа находилась рядом с каютой капитана. Мы ворвались туда гурьбой и расселись по диванам, начав говорить одновременно, не слушая друг друга, ибо всех опьяняло чувство вновь обретенной свободы. Здесь повсюду стояли сундуки, и Уилсон, подставной священник, вскрыл один из них и вытащил оттуда дюжину бутылок коричневого хереса. Мы отбили горлышки бутылок, разлили выпивку по стаканам и уже собирались выпить все это залпом, как совершенно внезапно раздался грохот мушкетов и помещение наполнилось дымом, так что мы даже потеряли из виду соседей, сидевших за столом напротив нас. Когда дым рассеялся, стало видно, что вокруг царит полный хаос. Уилсон и еще восемь человек лежали друг на друге на полу, корчась от боли, а вид крови, перемешанной с хересом на том самом столе, до сих пор вызывает у меня тошноту. Произошедшее привело нас в такой ужас, что, я думаю, мы отказались бы от своего плана, если бы не Прендергаст. Он взревел, как бык, и из последних сил бросился к двери, собрав всю свою волю. Выбежав за ним, мы увидели, что на корме стоят лейтенант и его десять солдат. Оказалось, что люк, находившийся над столом в каюте, был полуоткрыт и они стреляли в нас через образовавшуюся щель. Мы напали на них, прежде чем они успели перезарядить оружие. Они стояли насмерть, но численное преимущество было на нашей стороне, и через пять минут все было кончено. О Боже! Бывали ли на свете такие бойни, как на том корабле? Прендергаст люто свирепствовал, легко, как детей, поднимая солдат и выбрасывая их за борт, и живых, и мертвых. Один сержант, раненный очень тяжело, держался на воде удивительно долго, пока кто-то из жалости не прострелил ему мозги. Когда схватка закончилась, на корабле не осталось никого из наших противников, за исключением надзирателей, помощников капитана и доктора.

Именно из-за них и разразилась страшная ссора. Мы были несказанно рады тому, что вновь обрели свободу. Но многие не хотели брать на душу такой грех, как убийство. Одно дело – напасть на солдат, вооруженных мушкетами, и совсем другое – хладнокровно наблюдать, как убивают беззащитных людей. Восемь человек, включая меня – пять заключенных и три моряка, – сказали, что мы не желаем на это смотреть. Но это не тронуло Прендергаста и тех, кто был на его стороне. Единственный наш шанс обезопасить себя, говорил он, не оставлять никаких следов. Он не допустит того, чтобы в живых остался хоть один человек, который потом распустит язык, сидя на месте свидетеля в суде. Мы уже было подумали, что нам придется наблюдать за ужасным зрелищем, но в конце концов он заявил, что, если угодно, мы можем взять шлюпку и отправиться восвояси. Все сразу согласились на его предложение, потому что уже были сыты по горло своими кровавыми похождениями. К тому же мы чувствовали, что дальше будет еще хуже. Каждый получил по комплекту одежды, вдобавок на всех нам дали бочку воды, два бочонка поменьше – один с солониной, другой с печеньем – и компас. Прендергаст бросил в шлюпку карту и велел говорить всем, что мы моряки, потерпевшие кораблекрушение под 15 градусами северной широты и 25 градусами западной долготы. Затем он перерубил фалинь, и мы отплыли.

А теперь я перехожу к самой удивительной части этой истории, мой дорогой сын. Во время мятежа паруса были убраны, но теперь, когда мы покинули корабль, моряки вновь подняли их и, так как с севера на восток дул легкий бриз, барк постепенно начал удаляться от нас. Шлюпка плавно покачивалась на тихих волнах, то вздымаясь, то опускаясь. Эванс и я, самые образованные из пассажиров лодки, размышляли над картой, решая, на какой берег нам лучше взять курс. Вопрос был не из легких, потому что острова Зеленого Мыса лежали милях в пятистах к северу от нас, а побережье Африки – примерно в семистах милях к востоку. В конце концов, так как ветер, похоже, сменялся на северный, мы подумали, что Сьерра-Леоне, возможно, станет для нас самым лучшим пристанищем, и обратили свои взоры на север. Барк, повернутый к нам правым бортом кормы, уже почти скрылся за линией горизонта. Но вдруг, бросив последний взгляд на корабль, мы увидели, как вверх взметнулся черный столб густого дыма, он навис над горизонтом, словно огромное уродливое дерево. Несколько секунд спустя воздух сотряс грохот, подобный грому, и, когда дым рассеялся, стало видно, что от «Глории Скотт» не осталось и следа. В то же мгновение мы развернули лодку и что есть сил начали грести туда, где все еще клубилась легкая дымка, обозначая место катастрофы.

Прошло много времени, прежде чем нам удалось добраться до цели. Сначала нас одолевал страх, что мы прибыли слишком поздно и уже не сможем никого спасти. Расколотая шлюпка, несколько ящиков и обломки рангоута, которые покачивались на волнах, ясно указывали на то место, где затонул корабль, но, казалось, никто не остался в живых. В отчаянии мы уже было собрались покинуть место крушения, как вдруг раздался крик о помощи и в отдалении мы увидели человека, который держался на воде, распластавшись на доске от обшивки. Когда мы взяли его на борт, оказалось, что это молодой моряк по имени Хадсон. У него были сильные ожоги, и он был так изможден, что нам пришлось ждать до следующего утра, пока он нашел в себе силы рассказать о произошедшем.

Выяснилось, что, после того как мы уплыли, Прендергаст и его приспешники все же решили казнить пять оставшихся в живых пленников: двух надзирателей расстреляли и выбросили за борт, так же поступили с третьим помощником капитана. Затем Прендергаст спустился вниз и своими собственными руками перерезал горло бедняге доктору. Оставался только первый помощник капитана, отважный и энергичный человек. Когда он увидел, что к нему с окровавленным ножом в руке приближается заключенный, он сбросил с себя веревки, которые каким-то образом умудрился развязать, ринулся по палубе и спрыгнул в трюм.

Дюжина узников, спустившихся в трюм с пистолетами, чтобы найти его, обнаружили его с коробком спичек в руках подле открытой бочки с порохом – таких на корабле было около сотни. Он поклялся, что взорвет все и вся, если они посмеют его хоть пальцем тронуть. Через мгновение прогремел взрыв, правда, Хадсон считал, что виной всему была не спичка, а выстрел: кто-то из заключенных, по-видимому, целился в помощника капитана, но промахнулся. Как бы там ни было, это был конец «Глории Скотт» и шайки, которая захватила командование на этом корабле.

Ну что ж, я кратко изложил тебе те страшные события, в которые я оказался вовлечен, мой дорогой мальчик. На следующий день нас подобрал бриг «Хотспур», направлявшийся в Австралию. Мы без труда убедили капитана, что мы люди, которым удалось спастись после крушения пассажирского корабля. Адмиралтейство объявило, что транспортное судно «Глория Скотт» пропало без вести в море, и ни одного слова не просочилось о его истинной судьбе. После прекрасного плавания «Хотспур» доставил нас в Сидней, где Эванс и я сменили имена и фамилии и отправились на прииски. Там, смешавшись с толпой людей самых разных национальностей, мы легко избавились от следов своих преступлений и забыли о том, кем были на самом деле.

Дальше можно и не рассказывать. Мы процветали, ездили по миру, вернулись на родину под видом обычных богатых жителей английских колоний и купили себе поместья. Более двадцати лет мы жили спокойной, размеренной жизнью, стараясь приносить при этом пользу другим людям. Мы надеялись на то, что наше прошлое навеки предано забвению. Представь же себе мои чувства, когда в моряке, приехавшем к нам, я тут же узнал человека, которого мы взяли на борт своей шлюпки! Ему как-то удалось выследить нас, и он решил сделать свое существование безбедным, живя за счет наших грехов. Теперь ты должен понять, почему я старался не спорить и не ссориться с ним, и хоть в какой-то мере осознать, какие страхи обуревают меня теперь, когда он уехал от меня и направился к другой своей жертве, изрыгая проклятия и угрозы».

Далее следуют неразборчивые слова, по-видимому, выведенные трясущейся рукой:

«В зашифрованной записке Беддоус пишет о том, что Хадсон все рассказал. Милостивый Боже, спаси наши души!»

Такую историю я прочел молодому Тревору тем самым вечером. И я думаю, Уотсон, вполне естественно, что при сложившихся обстоятельствах этот рассказ взволновал его до глубины души. Мой славный друг был просто убит горем, он даже покинул Англию и уехал на чайные плантации в Тераи. Насколько я знаю, сейчас он неплохо там живет. А что касается моряка и Беддоуса, то ни об одном из них ничего не было слышно с того самого дня, когда была написана записка с предупреждением. Они оба бесследно исчезли, не оставив и следа. Причем в полицию никто не обратился, так что Беддоус, как выяснилось, поверил пустой угрозе, которую Хадсон так и не осуществил. По слухам, кто-то видел, как Хадсон шнырял по окрестностям, и, как считает полиция, он разделался с Беддоусом и сбежал. У меня же по этому вопросу прямо противоположное мнение. Мне кажется гораздо более вероятным то, что Беддоус, поверивший в предательство Хадсона и доведенный до отчаяния, отомстил ему и покинул страну, прихватив с собой немало денег. Вот все вещественные доказательства по этому делу, доктор, и если они представляют хоть какую-то ценность для вашей коллекции, то можете считать, что они в вашем распоряжении.