Аню с Гришей познакомили друзья. С дальним прицелом, что называется. «Дожили! – мрачно констатировала она. – Вот меня уже и сватают!» Яркая, независимая умница, хохотушка и заводила сама не заметила, как осталась к 28 одной из немногих незамужних в своем кругу. Особого впечатления Григорий на нее не произвел, но и неприязни не вызвал. Вроде спокойный, хозяйственный, своя квартира, машина – почему не попробовать? Так и начали встречаться. Через пару месяцев Аня к нему почти переселилась – к родителям только за вещами заезжала. Хозяйкой она оказалась неплохой – готовила (причем никогда не делала этого при Грише – он возвращался с работы к накрытому столу), стирала, убирала. Началась вполне налаженная полусемейная жизнь. На подруг времени уже почти не оставалось. Только в одном не могла она себе отказать – в теннисе. Там Аня отдыхала душой и телом. И сама игра очень нравилась, и компания подобралась чудесная, как раз по ней. А вот Григорию эта слабость пришлась не по нутру.

– И что, – ворчал он, – замуж выйдешь – тоже играть будешь?

– Ну конечно! – Аня удивлялась самой постановке вопроса. В секции было достаточно семейных, часто жены и мужья приносили на корт бутерброды на всю команду, приходили поболеть за свои половинки, а некоторые даже присоединялись и становились полноправными членами Tennis-Club.

– Не понял! – не унимался Гриша. – Это как же?! Мужа бросила, хвост трубой, ракетку в зубы – и побежала?!

– Я буду убегать с ракеткой только после того, как муж будет накормлен, обстиран и ублажен, – пыталась отшутиться она. – А взамен он совершенно спокойно может сходить в сауну с друзьями, попить с ними пивка, съездить на рыбалку.

– Все равно, – цедил избранник, – я такого не понимаю.

Аня вздыхала и, пробормотав что-то вроде «Будет день – будет пища», уходила заниматься своими делами.

А еще она любила устраивать праздники. По поводу и без повода. Маленькие и большие. Вот на один из таких праздников и была приглашена вся наша теннисная банда (Гриша решил продемонстрировать широту души). Готовила Аннушка отменно, но верхом ее кулинарного искусства являлась утка, запеченная с яблоками. Когда наша подруга успела все приготовить, уму непостижимо, но стол ломился от салатов, канапе, плова, нашего излюбленного мяса по-французски и, конечно, гвоздя программы – утки. Празднество прошло на ура. Только все больше мрачнел хозяин дома, когда дело дошло до столь любимых нами в молодости окололитературных и околофилософ-ских споров (помните эти полудиссидентские посиделки на советских кухнях до 3–4 утра?). Впрочем, разбор полетов на тему «мы университетов не кончали» проходил постоянно, поэтому Аня сделала вид, что все нормально, а мы радостно поддержали ее.

Часам к 11 утра к кухонному столу начали стягиваться заспанные физиономии тех, кто остался ночевать в гостеприимном доме. Аннушка, уже свеженькая и веселая, варила кофе на всю компанию. На стол были выставлены остатки вчерашнего пиршества. А утка… О, утка, простоявшая ночь в холодильнике и подернутая каким-то необыкновенным желе, образовавшимся из ее жира с яблочным соком, была просто волшебной! О чем мы и не преминули сообщить хозяйке.

– Фу, гадость! – брезгливо сморщился Гриша и сплюнул. – Ну надо же чистить как следует, когда готовишь!

Мы с недоумением уставились на него. О, ужас, о, кошмар и позор! Аня второпях забыла вырезать трахею и зоб! Крайне нежелательное упущение, конечно, но не смертельное. Она сконфузилась и извинилась. Но Григория несло! Он выражал недовольство, он возмущался. Мы недоуменно переглядывались – любой из нас уже давно перевел бы все в шутку и забыл. А Анка… Такого от нее, обычно смешливой, озорной и беззлобной, никто не ожидал. Анка с каменным лицом встала, взяла блюдо с остатками утки и выкинула в мусорное ведро. По кухне пронесся горестный стон тех, кто не успел урвать кусочка. Хозяйка вернулась за стол и до конца завтрака хранила бесстрастное выражение лица.

– Уйдешь? – шепнула я в прихожей.

– Да нет, – она пожала плечами и улыбнулась. – Буду тщательнее чистить птицу.

Некоторое время спустя молодые затеяли ремонт. Аннушка смеялась, рассказывая о том, как он продвигается: «Ребята, вы не представляете, какое это испытание для семейной жизни – клеить вместе обои и подгонять рисунок! Но мы справились, ни разу не поругались!» А на следующий день я ей позвонила.

– Она у родителей, – буркнул Гриша и бросил трубку.

– Ты представляешь?! – моя терпеливая подруга захлебывалась от возмущения. – Гришка доклеивает обои в большой комнате, я подметаю. И вдруг он говорит: «Вот ты, Анька, хоть раз предложила бы: Гриша, давай я тебе помогу!» Я обалдела так, что веник из рук выпал. Ладно бы, сказал, когда я с книжкой валяюсь или телик смотрю! А веник я подобрала и еще раз швырнула – демонстративно!

Попытка извиниться была сделана весьма своеобразно. Ночью.

– Я вот лежу, Анна, и думаю: какой я нехороший человек! Какой же я нехороший человек! – повторил он с нажимом, не услышав ответа. Аня молчала, отвернувшись к стене. Ее душили злые слезы. – Какой я страшный человек! И как ты меня терпишь?!

Расчет был понятен. Григорий часто заводил подобные песни, и Аня начинала его утешать и убеждать, что вовсе он не плохой (не несчастный, не невезучий и т. д.). Но сегодня ожидаемого эффекта не последовало. Девушка рывком поднялась, села и металлическим, столь не свойственным ей голосом произнесла:

– Так, все!

– Что все?! – не понял обличитель.

– Все – значит все! – снова легла и, отвернувшись к стене, уснула.

Утром она встала, заправила только свою постель, позавтракала, убрала и вытерла со стола лишь за собой, помыла свою чашку, собрала вещи и ушла.

– Анют, ты не переживай, – неловко попыталась утешить я. – Прибежит!

– А знаешь, не хочу! Пусть не прибегает. У меня такое ощущение, будто гора с плеч свалилась! Снова можно делать то, что я люблю, и так, как хочу и как умею, не опасаясь критики. Господи, сколько крови он из меня высосал! Сама не знаю, как вынесла.

– Ты его совсем не любишь?

– Привязалась, наверное. Но того чувства, ради которого стоило бы все это терпеть, нет и не было и в помине. Вампир, в натуре!

Я промолчала, вспомнив о многострадальной утке и подивившись Аниному терпению.

Звонок раздался месяца через полтора.

– Привет! Я у твоего подъезда. Выйти можешь?

– Да, конечно.

Она спустилась в халатике и старой стройотрядовской курточке, явно не собираясь никуда уезжать. Села в машину.

– Вот, Аня, – скорбно начал Гриша, – я тут подумал… Чтобы тебе было хорошо, чтобы мне было хорошо… я привез твои вещи…

– Отлично, – улыбнулась Аня, – а я твои ключи.

Что это очередной спектакль, она знала: общие друзья (те, что познакомили) рассказывали, как Григорий жалеет о ссоре, что он никак не ожидал такой реакции и, собственно, не понимает, на что она так обиделась – наверняка просто завела себе какого-то теннисиста, вот и выискала повод…

Знала, но предпочла подыграть.

Аня открыла дверь подъезда, оглянулась, увидела растерянные Гришины глаза и рассмеялась – так легко, так беззаботно, как не смеялась уже давно.