У Зорки было два глаза, которые смотрели только друг на друга, и длинные волосы, растущие в том месте, из которого у мужчин растет плешь. У неё не было пупка на животе: вместо него был влажный по утрам рот, наполненный сладкой слюной, вкуса которой не знал никто, кроме неё самой. Зато у неё было по пупку на обеих ладонях, и каждый пупок можно было вывернуть так, чтобы он стал мужским пенисом.

Зорка была счастлива с собой, и у неё никогда не было мужчины, кроме неё, потому что мужчина, теряя с женщиной своё семя, теряет и ненависть, которая защищает его от внешнего мира, и тогда он становится слабым и ненужным, как котёнок, которого пожирает его мать. У Зорки же ненависть никогда не покидала её тела.

У неё было две тени. Первая принадлежала мальчику в очках, левое стекло которых было заклеено белым пластырем, а вторую тень Зорка украла у торговки-гречанки, усы которой были похожи на растущую из носа берестяную дудочку. Торговка спала на солнцепёке, широко раскинув ноги, и из ее грудей текло молоко, так и не выпитое шестью сыновьями, убитыми на Кипре в том самом бою, когда победа была так близка, что кони встали как вкопанные и пули летали как во сне.

Когда Зорка вытягивала тень из-под гречанки, та сказала, не разжимая глаз и рта: «Никогда не нужно пользоваться тем, что тебе принадлежит, потому что, пользуясь, ты берёшь в долг, и завтра, когда ты будешь принадлежать тому, что раньше принадлежало тебе, на суде у тебя не будет других защитников, кроме выпавших из тебя волос и состриженных с тебя ногтей».

Зорка запомнила эти слова и стала собирать себе защитников. Она поняла, что каждый день часть её падает на землю и утекает в воду, а место этой части занимает другая, принадлежащая чужим людям и животным, так что скоро от неё, Зорки, не останется ничего, кроме заблуждения в том, что это по-прежнему она.

Поэтому Зорка стала собирать содержимое своего горшка, выпавшие волосы и состриженные ногти в пакеты, которые она туго перевязывала ниткой и складывала в платяной шкаф. На каждом пакете она надписывала дату его наполнения, чтобы, когда придёт время, снова стать собой, ничего не перепутать и использовать пакеты точно в обратном порядке.

Вскоре шкаф был заполнен пакетами, и, когда Зорка однажды пыталась втиснуть хотя бы ещё один, несколько нижних пакетов лопнули, и она почувствовала, как часть неё вытекла на пол, и слюна во рту на животе в этот день пахла мужской спермой, которой Зорка никогда не пробовала на вкус. Чужая ненависть попала в её тело, не защищённое от мужской ненависти, потому что она никогда не была с мужчиной.

Утром Зорка разорвала ещё несколько пакетов и забыла своё имя, потому что в нём уже не было нужды.

Затем она стала рвать и топтать другие пакеты, и когда в комнату вошли люди, она лежала неподвижно посреди зловонной лужи, зажав ладони между ног.

Когда люди попытались разжать её ладони, чтобы надеть смирительную рубашку, оказалось, что они срослись друг с другом, поэтому никто никогда не увидел двух навсегда соединившихся пупков. Впрочем, в смирительной рубашке не было никакой необходимости, потому что Зорка стала просто большим прохладным куском мяса с костями внутри.

Доктор, осматривавший её в больнице, приподнял веки смотрящих в противоположные стороны глаз и, убедившись, что никто за ним не следит, сунул свой чисто вымытый медицинский палец в тот рот Зорки, который был у неё на животе. Достав оттуда песчинку, уже покрытую чёрной перламутровой слизью, доктор расстегнул штаны и при помощи тонкой стеклянной палочки ввёл песчинку в самое основание своего пениса.

Сделав это, он так широко улыбнулся, что у него треснуло одно стекло на очках, и ему пришлось заклеить его белым медицинским пластырем.