С женщинами нельзя

На втором этаже автобуса жарко и душно. Говорят, что вообще без кондиционера. Вот попали. Но ничего, мы же – на Афон!

По причалу бродят стайки временно брошенных женщин. Как овцы без пастырей. Их повезут на экскурсию. Салоники (Фессалоники), православный, новозаветный город.

Есть все-таки, есть в мире пространство, куда не пускают женщин. Они туда и не просятся. Хотя появившийся энергичный гид сразу сообщает, что в Уранополисе бывают митинги суфражисток, эмансипированных дам, возмущенных тем, что есть место, в котором командуют не они.

Угроза туризма реальна. Рвутся на Афон все больше. Благочестие в некоторых туристах не ночевало. Но туризм выгоден казне государства.

Гид, конечно, светский. Сыплются с его языка серая мука квадратных километров, перечисление мелькнувших тут в веках народов, фамилии героев и полководцев, даты событий, сражений, кто с кем, когда воевал, – кто это запомнит? Вновь много мифологии. Тезей, Минотавр, Икар, Дедал…

Но вот: «Апостол Павел пришел сюда в 49 году, был не понят еврейской общиной, изгнан, в 50-м произнес проповедь в Афинах около Акрополя… Фессалоники – родина первой христианской церкви в Европе… Димитрий Солунский (Солунь – это и есть Салоники) казнен в 303-м году… Здешним католикам папа Римский разрешил справлять Пасху вместе с православными…»

«Справа – Эгейское море, слева – родина Аристотеля…» Это я записал едва ли десятую часть сказанного гидом.

Полуостров Халкидики, скоро Уранополис. Еще надо на другой корабль, местный. Полтора часа морем. Кабаны бегут через дорогу. Все выше, все дальше видно. Горы, зелень, ущелья. Уши закладывает. Отель «Аристотель». Едем уже больше двух часов.

Верфи, суда «Посейдоны», на берегах корты, баскетбольные площадки, пляжи, виллы, отели. Чего женщины на Афон лезут, тут-то им чем плохо?

А рвущуюся на афонский корабль женщину мы вскоре узрели. В штанах, коротко острижена. Рвется, тычет греку билет. Он: «Но, мадам. Но, мадам. Но-но, мадам! Мадам!!!»

Маленький кораблик качает. На воде голубые стрелы света. Стайки рыб: пепельных, черных, желтых, пестрых. Чуть глубже рыбы-иглы. Вспомнил Керчь, Тамань. Давно-давно ловили их руками, бродили подолгу в воде, в зеленых водорослях.

Зеленое и золотое холмистых берегов, синь и серебро воды. Ветер и солнце – идем к Афону.

Целые стада, я думал, коричневых черепах, нет, это медузы. Летящие над водой рыбы-сарганы, может, они здесь иначе именуются?

Брызги взлетают и окропляют.

Вот, вот! Гора выше белых седых туч. Афон! Господи, слава Тебе! Вода то прозрачно-зеленая, то густо-синяя. Светлые блики на ней россыпью. Стадо чаек умножилось. Стоишь у борта – она рядом. Протягиваешь раскрытую ладонь – она подгребается крыльями, заглядывает, нет, обманули, отворачивается, передвигается в ветре к другим.

Воздух сладкий, соединение степи и леса, гор и моря. Мирт, лавр, оливы, лаванда, полынь.

Сколько же здесь вознеслось и возносится молитв о спасении людей, о России! Дай Бог помнить это сияние солнечного тумана, посеребренную синь моря, напор ветра, кораблик, швыряемый волнами. По курсу – Святая Гора Афон!

Ночевать не остаемся

Принимает духовник Пантелеимонова монастыря отец Макарий. Идем к мощам святых угодников. Здесь их собрание – единственное по своему духовному богатству. Ветхозаветные святые, праотцы, апостолы, равноапостольные, священномученики, мученики, исповедники, святители, благоверные… Идешь, прикладываешься, и только ахает восхищенно твое сердце.

Помогите, святые угодники Божии, помогите, спасите!

Маленькое совсем дано нам время на покупки, на ознакомление. Бегом бегу к морю. И знаю, ох знаю, что нельзя здесь купаться. Да мне не купаться, мне бы смыть скверну с души и тела.

На мое счастье, монах. «Благословите погрузиться». – «Правильно, здесь не купаются. Троекратно погрузись». Пошел дальше.

Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Аминь!

А обратно плывем, как и не было волнения. Море спокойное, ласковое, дыхание вечернего дуновения, теплого с суши, прохладного с моря.

Берег уходит. Чайки всё так же кричат. Но многое во мне изменилось: я был на Афоне! На Святом Афоне был я. Вот светится его вершина. Дай Бог сохранить его в сердце, дай Бог, чтоб наши молитвы помогли родным, России.

Стою, прислонясь лбом к мачте. Легонько клонит туда и сюда. У преподобного Сергия обычно стоял, касаясь иногда древка хоругви. Было ощущение, что пол подо мной ходит как палуба. Плывет. Но это ощущение возникало не сразу, а после долгой молитвы, например чтения акафиста преподобному.

Это паломничество промыслительно для меня. Понимаю сейчас, почему ничего не мог написать о Святой Земле после первого прилета на нее. С самолета – в «мерседес», в гостиницу-люкс, погружение в омут израильско-палестинских отношений, совсем мало был один и почти не оставался наедине со святыми местами. Но и то грех жаловаться.

Ощутимо замечаю, что убавляется во мне грех осуждения кого-то. Все чаще при обсуждении кого-то как-то изнутри возникают и произносятся спасительные слова: «Бог всем Судья». А еще мама в таких случаях говорила: «Дай им, Господи, здоровья, а нам терпения».

Август 1999 г.

Гора Фавор, Гора Святая

И вот я пятый раз на святой Фаворской горе. За что мне, столь грешному, такая Божия милость? А нынче и вовсе полное счастье – быть на Фаворе в ночь Преображения Господня. Господи, Боже мой, помоги мне взойти на святую гору своими ногами. Не жалко мне ни шекелей, ни долларов на такси, но только дай, Господи, почувствовать усталость и счастье восхождения на Фавор.

Ведь все-все в мире свершается преображением. Преображается яйцо в птенца, семечко в травинку, облако в дождь, тропинка в дорогу, надежда в свершение, мальчик в мужчину, жизнь земная в жизнь вечную… все преображается и приближается ко Престолу Божию. И как было бы славно, думал я, чтобы тысячи обветшавших ступеней Фавора, его серпантинное шоссе помогли мне постигнуть это великое слово – Преображение.

Увы, увы, увы! У нас было время, чтобы пойти на гору Фавор пешим ходом, было. И наш водитель, молчаливый палестинец (забыл его имя), обещал остановиться внизу, чтобы нас выгрузить. Но вот гляжу, мы едем и едем, уже внизу огни Иерихона, а далеко огни Заиорданья.

– Матушка! – взмолился я. – Тех, кому трудно, пусть везут, но кто в силах, оставьте. На вершине встретимся.

Везущая нас матушка Ирина адресовалась к водителю, тот воздел к небесам руки, оторвав их от руля, – автобус в эти секунды сам управлялся с поворотами – и что-то сказал. Матушка перевела:

– Он сказал: зачем же мучить ноги, когда еще полиция не перекрыла въезд?

Так что, и пятый раз поднимаясь на Фавор, я не мучил ноги. Но мучил сознание. «Вот, – думал я, вспоминая предыдущие посещения Фавора, – сейчас умотают на серпантинах, вывалят у ворот в монастырь, скажут: на всё двадцать минут. И обратно». И вдруг ликующая мысль охватила меня: «Сегодня же служба Преображения Господня, август, шестое число. По-современному девятнадцатое». Я не говорю: по новому и по старому стилю, благодарный одной старухе-паломнице. Когда я сказал именно эти слова: «По старому стилю сегодня шестое августа», – она сурово поправила: «Не по старому, а по Божескому».

Итак, палестинец завез нас почти на вершину Фавора. Остановленные полицейскими, мы вышли из автобуса. Матушка предупредила: далее будет такая давка, что мы непременно потеряемся, но чтобы мы помнили, что в пять утра собираемся у автобуса, запомните номер и облик, а если кто желает спуститься с горы сам, то в полшестого внизу.

Я остался один. Но странно сказать – один, когда вокруг было столпотворение. Я продирался сквозь разноязыкое нашествие, вспоминал предыдущие приезды. Они всегда были малолюдными. Успевал отойти ото всех, побыть в одиночестве, подышать запахами сухой травы и перегретой земли. Сейчас главным запахом был запах жареного мяса. Пылали, особенно справа от дороги, костры, гремели гитары, звякало стекло винных и пивных емкостей. Сзади и спереди наезжали машины, пикали и бибикали. Как они тут продирались? Здесь и всегда-то узко, а тут еще по две стороны были припаркованы всякие иномарки. И еще ползли и ползли большие и маленькие транспорты на резиновых колесах.

Я пробился к площадке перед входом в монастырь. Где то место, где мы выпили за Святую Русь вина из Каны Галилейской? Под этой сосной? У этого ограждения? Но тогда мы были одни, а сейчас здесь целый город торговли и удовольствий. Крики, запах костров и еды. Но над всем этим из репродукторов лилось: «Кирие, елейсон!» То есть служба праздника Преображения началась. Я заторопился, шел к храму и подпевал: «Агиос офеос, агиос исхирос, агиос афонатос!» – то есть: «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный».

Служба передавалась через репродукторы, но даже и усиленный техникой звук молитвы не мог заглушить криков толпы. «Радоваться пришли», – оправдывал я их. Надо найти место поближе к храму и стоять. Вот и все. И ждать схождения облака, из которого, из такого же, когда-то проглаголал Господь: «Сей есть Сын Мой возлюбленный, в Нем же Мое благоволение, Его слушайте». И, услышав это, пали на лица свои святые апостолы Петр, Иаков, Иоанн. А Спаситель запретил им говорить о виденном, «доколе Сын человеческий не воскреснет из мертвых». Рядом с Учителем видели ученики ветхозаветных пророков Моисея и Илию, которые пришли из невидимого бесплотного мира, но были зримы, как люди во плоти. Это были самые авторитетные праведники библейских сказаний. Фаворский свет, облиставший Христа, в котором и сам Христос был Светом, так поразил учеников, что они возопили к Своему Учителю: «Хорошо нам здесь быти, и сотворим кровы три: Тебе одну, Моисею одну, и одну Илии». Евангелие от Марка приписывает эти слова апостолу Петру, но «он не знал, что сказал, ибо они были в страхе».

И это напоминание того места, которое в тропаре обозначено словами: «Преобразился еси на горе, Христе Боже, показавый учеником Твоим славу Твою, якоже можаху». То есть показал славу, насколько они могли ее вместить и выдержать. После этого они уже не сомневались, что Иисус Христос – Сын Божий. Далее тропарь гласит: «Да возсияет и нам, грешным, свет Твой присносущный, молитвами Богородицы, Светодавче, слава Тебе!»

Да, помоги, Господи, чтобы и нам, грешным, сиял свет Твой. Податель света, спаси нас!

Да воссияет и нам, грешным, свет Твой присносущный, молитвами Богородицы, Светодавче, слава Тебе!

Да, к храму было не пробиться. И уже никого из нашей группы не было рядом. Отошел подальше в темноту, вспоминая, где же то место, на которое я упал, вдыхая сухие запахи сгоревших на солнце трав и родной запах земли, напоминавший запах прибрежного летнего песка из моего вятского детства.

Открылись звезды. И по привычке я стал отыскивать созвездие Большой Медведицы, которое всегда ищу, уезжая из России в дальние страны. С ней сразу как-то становится спокойнее, она с детства своя. Указывает на Полярную звезду, на север, на родину. Да, вот нашел! Вот ее ковш, накренившийся и выливающий прохладу севера на здешнюю жару. И ведь уже вечер был, а было все еще душно.

Далеко на юге мерцали огни иорданского побережья, Иерихон, Заиорданье. Уже побывавший там, я легко представил монастырь святого Герасима Иорданского, Сорокадневную гору искушений, дерево, на котором был Закхей, воззвавший ко Господу. Так и нам надо подниматься над суетой жизни, чтобы Господь заметил нас. То есть Он всегда нас видит, но чтобы видел наше усердие в молитве.

Все-таки я решил пробиваться к храму. Слава Богу, мы накануне прошли исповедь и были допущены к Причастию. Но это море людей, бьющееся своими волнами к паперти, ведь все они тоже хотят причаститься. Служили на паперти, вот что обрадовало. Видимо, священники поняли, что такое количество людей не сможет поместиться в храм, и вышли к народу. В толпе, над головами, проносили стулья, сдавали в аренду.

Шла долгая монастырская служба. Времени палестинского одиннадцать, в Москве полночь.

Ловкие смуглые юноши протягивали над толпой гирлянды треугольных флажков, изображавших флаги разных христианских стран и религий. К радости своей, я различил среди священников и наших, отца Елисея и отца Феофана. Красивая, долгая служба. «Петро, Иоанне, Иакове… метаморфозе», – слышалось среди греческого языка. И уже не чувствовалось того, что было рядом, – еды и торговли, музыки и криков. Правда, очень мешали непрерывные вспышки фотоаппаратов, свет кинокамер. Казалось, что их, этих запечатлевающих миги истории приспособлений, было больше, чем людей.

Выносится Евангелие. Священник зычно, протяжно читает, как поет: «Фавор и Ермон о имени Господа возрадуются». То есть исполнилось пророчество псалмопевца Давида. Уже, к прискорбию, заметил, что и на паперти, новосозданном алтаре, ходят операторы и фотографы снимая. Что же делать, где-то же будут смотреть их работу и завидовать нам, участникам ночной службы Преображения Господня.

В Москве три часа ночи, здесь два. Крепкие помощники священников прокладывают дорогу для выноса двух Чаш. Возглашение и поминание Иерусалимского патриарха и нашего Святейшего Патриарха Московского и всея Руси. Символ веры. Взлетание и опускание белого покрывала – воздуха над Чашами, призывание Святого Духа на нас, грешных.

Небо совсем потемнело, звезды исчезли. Молящиеся все чаще поднимают головы, глядят вверх, ждут схождения облака.

– Мир всем, – раздается по-русски.

– И духови Твоему, – отвечает хор монахинь из Горненского монастыря.

И вот уже: «Благодарим Господа», потом: «Святая святым». Но нет никакой возможности упасть в земном поклоне. Но надо. Да, вот они, запахи земли, травы и особенно – полыни.

Началось на виду у всех причащение священников. Их более тридцати. Пробиваются через людей матери и отцы со спящими на руках младенцами. Продираются интернациональные простоволосые женщины и женщины в шляпах. Конечно же и я пробиваюсь. На меня так сильно давят сзади, что я невольно напираю на впередиидущих. Женщина в брюках поворачивает ко мне гневное лицо и кричит: «Пиано, пиано!» Видимо, итальянки, видимо, требуют, чтобы я сдерживал напор толпы. Но где же наши белые платочки, наши паломницы? Стараюсь попасть к своему батюшке.

Выносятся Чаши, не менее десяти. К микрофону выходит женщина-гречанка в черном платье и сильным, красивым голосом поет молитву: «Мария, Матерь Божия». К ней присоединяется мужчина. Люди, многие, подпевают. Все то и дело смотрят в небо, вздымают к нему руки. В руках иконы, кресты. Это ожидание облака. Зажигаются свечи.

Слава Богу, причащаюсь. Отдаюсь на волю толпы. Меня выносит к хоругвям и большим иконам, у которых жестяные ящики для горящих свечей. Зажигаю и я свою, белую, от Гроба Господня. Другую держу в руках. Пламя бьется на ветру, но не гаснет. Замечаю, что напряжение ожидания усилилось. Тут много тех, кто не первый раз на ночной службе Преображения на Фаворе. Смотрят не совсем на восток, а примерно на северо-восток. Небо совсем черное, ни одной звездочки. Показалось, что разглядел одну, но она исчезла, потом снова появилась. Потом появилась над храмом. Я подумал – самолет мигает, но, скорее, это были звездочки, закрываемые высоко бегущими облаками. Еще увидел блестки света, но решил, что это вспышки фотоаппаратов.

Люди закричали вдруг, вздымая руки; полетели в воздух платки и шляпы. Я почувствовал свежесть и прохладу. Но тут вот что надо объяснить. Ведь я сельский уроженец, много раз мальчишкой встречал рассвет на реке, на лугах, в ночном. И, конечно, под утро всегда становилось свежее и холоднее. Так и тут я подумал, что это утренняя прохлада. Но здесь же был не север, это же Палестина, тут жарко даже ночью, тем более в августе, когда Преображение. А это и было облако, сошедшее на Фавор.