Противоречия религиозные накладывались на противоречия социальные, постепенно образуя гремучую смесь. Со второй половины 1790 года экономическая ситуация стала ухудшаться еще быстрее. Чрезмерный выпуск ассигнатов спровоцировал всплеск инфляции, а рост дороговизны еще больше возбуждал сельские и городские низы.

Помимо того, у крестьян имелся собственный повод для недовольства. Хотя августовские декреты 1789 года предусматривали отмену части сеньориальных повинностей за выкуп, крестьяне почти повсеместно перестали платить сеньорам вообще. Попытки же последних принудительно взимать недоимки провоцировали новые вспышки «жакерии». Крестьяне жгли замки и возводили в деревнях виселицы, угрожая вздернуть на них тех, кто станет платить ренты. На подавление подобных выступлений революционные власти направляли войска и национальную гвардию из близлежащих городов. Восставшие оказывали им упорное сопротивление. В декабре 1790 года крестьяне графства Керси, собрав 4-тысячную «армию», даже захватили город Гурдон, где разграбили монастырь и дома многих буржуа. В январе 1791 года солдаты и национальные гвардейцы Бретани несколько раз открывали ружейный и артиллерийский огонь по толпам бунтующих селян. В августе 1791 года до пяти тысяч вооруженных крестьян четыре часа штурмовали город Сутеррен в Центральном массиве, пока не были разбиты силами его национальной гвардии. Подобные очаги гражданской войны то и дело возникали в разных частях страны.

Любопытно, что и месяцы спустя после начала Революции нападавшие на замки крестьяне по-прежнему не обращали внимания на политические пристрастия их владельцев. Они явно не видели или не считали существенными различия между приверженцами Старого порядка и теми, кто провозгласил себя «защитниками народа». Это наглядно показывало, что революционная элита настолько далека от реального народа, что ей не остается ничего иного, как винить во всем «аристократов» с их мнимыми происками. Так, 22 февраля 1790 года Робеспьер говорил в Учредительном собрании: «В Аженуа подожгли замки, принадлежащие господам д’Эгийону и Шарлю де Ламету. Достаточно назвать два этих имени, чтобы догадаться, кто ввел народ в заблуждение и направил его факелы против имений его самых горячих защитников». Ответ напрашивался сам собой: разумеется, виноваты были «аристократы».

Интригами «аристократов» революционная элита объясняла также и растущую социальную активность городских низов. Объединенные в компаньонажи подмастерья все более настойчиво требовали у своих хозяев повышения жалования, а у муниципальных администраций – мер против торговцев, задирающих цены на хлеб. В ответ хозяева мастерских призывали новые власти проявить строгость по отношению к «бандитам» (brigands), смеющим выдвигать такие требования. Парижский муниципалитет откликнулся на их призыв и 4 мая 1791 года запретил все собрания рабочих.

Пожелания плебса не находили понимания и в Учредительном собрании. Конституционалистское большинство разделяло либеральные идеи физиократов эпохи Просвещения и предпочитало, чтобы экономика управлялась исключительно законами рынка. 14 июня 1791 года оно приняло «закон Ле Шапелье», названный по имени его автора и запрещавший как стачки, так и профессиональные объединения.

За стенами Учредительного собрания это недовольство плебса активно пыталась использовать радикальная часть революционной элиты. Новые политические лидеры, выдвинувшиеся в ходе Революции и не представленные в депутатском корпусе, резко критиковали его за недостаточную решительность и провозглашали радикальные, порой откровенно популистские лозунги, стремясь заручиться поддержкой масс. В Париже центром притяжения для такого рода деятелей стал Клуб кордельеров, возникший в Латинском квартале. Его членами были «левые» журналисты Марат, Демулен, Жак-Рене Эбер, молодой адвокат Жорж Дантон и другие революционные активисты локального масштаба.