Республиканцы, напротив, не знали, что и делать. Бумаги, захваченные у членов Парижского агентства, показали, что существует тесная связь между Людовиком XVIII, англичанами и Клубом Клиши, а выборы продемонстрировали, что тактика роялистов оказалась успешной. Ребель предложил кассировать выборы и назначить новые, одновременно введя цензуру для прессы и заставив всех выборщиков поклясться в ненависти королевской власти и анархии, однако его предложение не получило большинства голосов Директоров, что стало свидетельством раскола не только законодательной, но и исполнительной власти.

Изначально ее члены, хотя и недолюбливали друг друга, старались действовать сообща. К 1797 году это осталось в прошлом, хотя сам расклад изменился незначительно: 7 прериаля V года (26 мая) на место Летурнёра голосами «правых» депутатов был назначен Франсуа Бартелеми – кадровый дипломат, один из главных творцов Базельского мира. Хотя никаких доказательств этому не было и нет, современники не сомневались в его стремлении вернуть монархию. Ходили также слухи, что новые депутаты Законодательного корпуса успели договориться с Карно и Летурнёром, а новый Директор присоединится к ним, чтобы обеспечить большинство монархистов в Директории, но реализовать этот план не удалось. К тому же Бартелеми обладал принципиально иным политическим опытом, не был «цареубийцей» и презирал своих новых коллег.

После выборов в Законодательный корпус политические пристрастия членов Директории оказались особенно важны. Хотя Конституция III года не предоставляла им никакой легальной возможности повлиять на законотворчество или кассировать выборы, исполнительная власть оставалась единственной силой, способной сохранить Республику. Но захочет ли она это сделать? И сможет ли? Ответы на эти вопросы были отнюдь не очевидны.

В ситуации, когда Карно и Летурнёр (а затем Бартелеми) старались держаться сообща, а Ребель зачастую следовал за Баррасом, позиция Директории начала зависеть от того, чью сторону примет Ларевельер-Лепо. Поначалу он был солидарен с Карно и Летурнёром, но примерно с середины июля 1797 года, испугавшись роялизма Бартелеми, стал поддерживать Барраса и Ребеля. Неоднозначность этого расклада усугублялась еще и тем, что если для Ларевельера-Лепо выбор союзников был делом и личных, и политических пристрастий, то Баррасу и Ребелю пришлось определяться, что лучше – синица в руках (посты Директоров) или журавль в небе (посулы роялистов).

Скорее всего, ставка Барраса на республиканцев была следствием трезвого расчета. Переговоры с Людовиком XVIII ни к чему не привели. Ходили также слухи, что Директор одновременно торговался с Уильямом Питтом и просил значительную сумму денег в обмен на лояльность, но премьер-министр Великобритании отказал ему. В Директории Баррас теоретически мог рассчитывать только на Бартелеми: Ребель в итоге поддержать роялистов не рискнул, а Карно рассматривал такую возможность, но только если бы руководил заговором сам, что для Барраса было неприемлемо. Советы же ждали следующих выборов, теряя время.

К тому же удивительно вовремя в руках у Барраса появился удобный инструмент: он получил из Италии от Бонапарта перехваченные тем документы, изобличавшие генерала Пишегрю в тесных связях со сторонниками монархии. Командующему Итальянской армией они достались, когда, благодаря стремительному наступлению французов, в Триесте удалось арестовать графа д’Антрэга и захватить его портфель с документами.

Дополнительным аргументом в пользу Республики служила и позиция армий, опубликовавших по случаю празднования 14 июля ряд прокламаций. Так, в обращении Бонапарта к войскам говорилось: