Весенние битвы
© Перевод М. Левина.
Мы с Джорджем глядели на другой берег реки, где раскинулся студенческий городок, и Джордж, наевшийся за мой счет до отвала, впал в слезливые воспоминания.
— Ах, студенческие годы, студенческие годы! — со стоном выдохнул он. — Разве есть в жизни хоть что-нибудь, что может вас заменить?
Я в удивлении уставился на него:
— Только не говорите мне, что вы учились в колледже!
Он смерил меня взглядом:
— Да понимаете ли вы, что я был величайшим из президентов, кто когда-либо возглавлял братство Фи Фо Фум?
— Но как вы заплатили за учебу?
— Стипендии, пособия. Меня ими просто завалили после того, как я показал свою доблесть в битвах за столом, когда мы праздновали наши победы в женских общежитиях. И еще — состоятельный дядя.
— Я не знал, что у вас был состоятельный дядя, Джордж.
— После тех шести лет, что мне понадобились на освоение программы для отстающих, — уже, увы, не было. Если и был, то не в таких количествах. Все деньги, что у него еще оставались, он оставил приюту нуждающихся кошек, сделав в своем завещании несколько таких замечаний на мой счет, что мне не хочется их повторять. И началась у меня жизнь печальная и безрадостная.
— Когда-нибудь, — сказал я, — в очень отдаленном будущем, вы мне расскажете о ней, не опуская никаких подробностей.
— Однако, — продолжал Джордж, — память о светлых студенческих годах озаряет время моей жизни золотым и жемчужным сиянием. Пару лет назад мои воспоминания вспыхнули ярче, когда мне пришлось снова навестить кампус университета Тэйта.
— Они позвали вас обратно? — спросил я, почти успешно пытаясь скрыть ноту недоверия в голосе.
— Я думаю, они собирались это сделать, — сказал Джордж, — но на самом деле я вернулся по просьбе моего дорогого друга, товарища студенческих лет, старины Антиоха Шнелля.
Так как вы, я вижу, заинтересовались этой историей, так говорил Джордж, то давайте я вам расскажу про старину Антиоха Шнелля. В старое время мы с ним были неразлучными приятелями, с моим верным Ахиляксом (хоть я и не знаю, зачем рассыпаюсь в античных аллюзиях перед такой, как вы, деревенщиной). Даже и теперь, хотя он состарился куда заметнее меня, я вспомнил, когда его увидел, как мы гонялись за золотыми рыбками, набивались на пари в телефонные будки и умели одним поворотом руки стягивать трусики со счастливо визжащих однокурсниц с ямочками на щеках. Короче говоря, наслаждались всеми благами образования. Поэтому, когда Антиох позвал меня посетить его по вопросу чрезвычайной важности, я приехал немедленно.
— Джордж, — сказал он, — дело касается моего сына.
— Молодого Артаксеркса Шнелля?
— Именно так. Он сейчас второкурсник университета Тэйта, и с ним там не все в порядке.
Я прищурился:
— Он связался с дурной компанией? Залез в долги? Попался на удочку потрепанной официантке из пивного бара?
— Хуже, Джордж! Гораздо хуже! — с трудом выговорил Антиох Шнелль, — Он мне сам никогда этого не говорил — духу не хватило, — но ко мне пришло возмущенное письмо от его однокурсника, написанное строго конфиденциально. Старый мой друг, Джордж, мой сын — а, ладно! Назову вещи своими именами. Джордж, он изучает вычислительную математику!
— Изучает вычис…
Я был не в силах это повторить.
Старый Антиох Шнелль безнадежно и горестно кивнул:
— И еще политологию. Он ходит на занятия, и его видели с книгой.
— О боже! — только и мог я произнести.
— Я не могу поверить такому про моего сына, Джордж. Если бы об этом услышала его мать, ее бы это убило. Она очень чувствительна, Джордж, и у нее слабое сердце. Я заклинаю тебя старой дружбой, съезди в университет Тэйта и выясни, в чем дело. Если его заманили стипендией, приведи его в чувство как-нибудь — не для меня, а ради его бедной матушки и его самого.
Я, со слезами на глазах, схватил его за руку.
— Да не остановит меня ничто, — произнес я. — Никакая сила земная не свернет меня с пути к святой цели. Я для нее потрачу последнюю каплю крови своей — кстати, о тратах: выпиши-ка мне чек, старина.
— Чек? — дрогнувшим голосом переспросил Антиох Шнелль, всю жизнь бывший чемпионом по скорости застегивания бумажника.
— Отель, — сказал я, — еда, питье, расходы на представительство — я имею в виду чаевые, — инфляция и накладные расходы. Слушай, старик, это все-таки твой сын, а не мой.
В конце концов я получил свой чек и сразу по прибытии в университет Тэйта, почти сразу, организовал себе встречу с юным Артаксерксом. Я только и успел, что хорошо пообедать, отведать превосходного бренди, как следует выспаться, со вкусом, не спеша, позавтракать — после чего сразу зашел к нему в комнату.
Это был шок. Полки вдоль каждой стены, и на них не безделушки для красоты, не бутылки с питательной смесью, наполненные искусством винодела, не фотографии победительных дам, где-то забывших свою одежду, но книги. Одна из них, бесстыдно раскрывшись, валялась прямо на столе, и он ее листал, я уверен, как раз перед моим приходом. У него на пальце темнело подозрительное пятно, и он неуклюже пытался спрятать руку за спиной.
Но сам Артаксеркс был поражен еще больше. Он узнал во мне старого друга семьи. Мы девять лет не виделись, но эти годы не изменили моего благородного облика. Артаксеркс же девять лет назад был ничем не примечательным мальчишкой десяти лет, а теперь его было не узнать — он стал ничем не примечательным девятнадцатилетним юношей. Он еле-еле дотягивал до пяти футов пяти дюймов, носил большие круглые очки и имел отрешенный вид.
— Сколько ты весишь? — внезапно для себя самого спросил я.
— Девяносто семь фунтов, — отвечал он.
Я смотрел на него с чувством сердечной жалости. Девяносто семь фунтов очкастого хиляка. Лучшей мишени для брезгливости и омерзения просто не придумать.
Но сердце мое смягчилось, и я подумал: «Бедный, бедный мальчик! С таким телом можно ли заниматься чем бы то ни было, что дает хорошую основу для образования? Футбол? Баскетбол? Бокс? Борьба? Драка? Там, где другие юноши кричат: “Сарай наш, и теперь делаем по-своему! Мы теперь музыку заказываем!” — что мог сделать он? С такими легкими он мог разве что пискнуть фальцетом!»
Естественно, что он против воли был вынужден скатиться к позору. Я мягко, почти нежно, спросил:
— Артаксеркс, мальчик мой, это правда, что ты изучаешь вычислительную математику и политологию?
Он кивнул:
— И еще антропологию.
Я проглотил восклицание отвращения:
— И правда, что ты ходишь на занятия?
— Да, сэр, простите меня. И в конце года, боюсь, мне не избежать похвального листа.
У него в уголке глаза задрожала слеза, и по этому признаку я с надеждой отметил, что он хотя бы сознает глубину своего падения.
Я сказал:
— Дитя мое, не можешь ли ты даже теперь отвернуться от порока и возвратиться к чистой и безмятежной жизни студента?
— Не могу. — Он всхлипнул. — Я слишком далеко зашел. Мне уже никто не поможет.
Я попытался ухватиться за соломинку.
— Нет ли в этом колледже достойной женщины, что могла бы взять тебя в свои руки? Любовь достойной женщины в былые времена творила чудеса и может сотворить их снова.
У него загорелись глаза. Ясно было, что я нащупал нерв.
— Филомела Крибб, — выдохнул он, — Она солнце, луна и звезды, озаряющие лучами гладь вод души моей.
— Ага! — сказал я. За этими сдержанными словами я ощутил скрытое чувство. — Она об этом знает?
— Как я могу открыться ей? Да вес ее презрения меня раздавит.
— А если тебе бросить учить вычислительную математику, чтобы не быть столь презренным?
Он покачал головой:
— Я слишком слабоволен.
Оставив его в покое, я решил разыскать Филомелу Крибб.
Это не заняло много времени. В учебной части я узнал, что она усиленно занимается в команде болельщиков-разрядников с уклоном в хоровую декламацию. Я нашел ее в студии подготовки болельщиков.
Терпеливо выждав, когда закончится ритмика по топанью ногами и мелодика ободрительных визгов, я попросил показать мне Филомелу. Она оказалась блондинкой среднего роста, дышала здоровьем и испариной, а при взгляде на ее фигуру у меня губы сами собой сложились сердечком. Да, в душе Артаксеркса под толстым слоем школярских мерзостей еще тлели искорки тяги к праведной жизни студента.
Выйдя из душа и нацепив свою одежду цветов колледжа, она подошла ко мне и была свежа, как росистая лужайка.
Я сразу перешел к сути дела:
— Молодой Артаксеркс считает вас астрономической иллюминацией своей жизни.
Мне показалось, что у нее как-то смягчился взгляд.
— Бедняга Артаксеркс. Он так нуждается в помощи.
— Хорошая женщина могла бы ему ее предоставить, — указал я.
— Я знаю, — согласилась она, — и я хорошая — то есть мне так говорили. — Она очаровательно покраснела. — Но что я могу сделать? Я же не могу идти против биологии. Билл Мордуган его все время невероятно унижает. Он ему строит рожи на людях, толкает к стенке, выбивает из рук эти глупые книжки, и все это под злобный хохот зрителей. Вы же знаете, как это бывает, когда действует воздух пробуждающейся весны.
— О да, — сказал я с чувством, вспоминая счастливые дни, когда много, много раз приходилось мне держать пальто тех, кто сражался. — Весенние битвы!
Филомела вздохнула:
— Я долго, долго надеялась, что Артаксеркс восстанет против Билла Мордугана — может быть, ему помогла бы скамеечка под ноги, потому что Мордуган ростом в шесть футов шесть дюймов, но Артаксеркс почему-то не хочет. Вся эта учеба, — ее передернуло, — ослабляет моральный дух.
— Несомненно. Но если бы вы помогли ему вылезти из этого болота…
— Сэр, я знаю, что он в глубине души добрый и глубокомысленный юноша, и если бы я могла, я бы помогла ему. Но генетика моего тела доминирует, а она тянет меня на сторону Билла. Билл — красивый, мускулистый и победительный, а против этих качеств не может устоять сердце капитана болельщиц.
— А если бы Артаксеркс унизил Мордугана?
— Капитан болельщиц, — сказала она, гордо выпрямляясь и демонстрируя удивительно плавные округлости своего фронтального вида, — следует велению своего сердца, а оно неизбежно покинет униженного и перейдет на сторону унижателя.
И я понимал, что эти простые слова честная девушка произнесла от всей души.
Моя цель была проста. Если Артаксеркс не посмотрит на мизерную разницу в тринадцать дюймов и сто десять фунтов и посадит Билла Мордугана в лужу (в буквальном смысле), Филомела достанется Артаксерксу и обратит его в настоящего мужчину, который твердо идет по жизни к почтенной старости с кружкой пива и футболом по телевизору. Ясно, что это была работа для Азазела.
Не помню, рассказывал ли я вам об Азазеле. Это существо ростом два сантиметра из какого-то другого времени и места, которое я могу вызвать тайными заклинаниями, известными мне одному.
Азазел обладает возможностями, намного превосходящими наши, но ему недостает умения жить в обществе, потому что он неимоверно эгоистичен и свои мелкие делишки считает выше моих важных проблем.
В этот раз он явился, лежа на боку, с закрытыми глазами, нежно поглаживая пустой воздух перед собой плавными движениями кисточки хвоста.
— О Могучий! — позвал я его, потому что он всегда настаивал именно на таком обращении.
Он открыл глаза и издал режущий свист на пределе слышимости. Очень неприятно.
— Где Астарот? — вопил он. — Где моя прекрасная Астарот? Она же только что была в моих объятиях.
Тут он заметил меня и произнес, скрипя зубками:
— Так это ты! Да понимаешь ли ты, что позвал меня как раз тогда, когда Астарот… Ведь теперь ни здесь, ни там не будет такой минуты!
— Нигде в мире, — согласился я. — Но подумай, ведь когда ты мне немножко поможешь, ты сможешь вернуться в свой собственный континуум через полминуты после того, как ты его оставил. Астарот к тому времени забеспокоится оттого, что тебя нет, но еще не рассердится. А твое появление наполнит ее радостью, и все, что было, может повториться еще раз.
Азазел секунду подумал и затем сказал тем тоном, который следовало трактовать как благодарность:
— У тебя умишко маленький, примитивный червь, но изобретательный и изворотливый и может иногда пригодиться даже нам, обладающим мощным разумом, но от природы простым и прямодушным. Какая помощь тебе нужна?
Я объяснил существо дела относительно Артаксеркса. Азазел подумал и сказал:
— Я мог бы увеличить мощь его мускулов.
Я покачал головой:
— Дело не только в силе. Гораздо важнее искусство и храбрость, а их ему здорово не хватает.
Азазел возмущенно фыркнул:
— Так мне что, ишачить над его моральными качествами, пока у меня хвост не отсохнет?
— А ты можешь предложить другое?
— Конечно могу. Зря я, что ли, настолько превосхожу тебя? Если твой друг-слабак не может непосредственно поразить врага, почему бы не попробовать эффективное уклонение?
— Ты имеешь в виду — быстро удрать? — Я покачал головой, — Я не думаю, что это произведет хорошее впечатление.
— Я не говорил о бегстве. Я говорил об эффективном уклонении. Для этого придется только сильно сократить время реакции, что делается достаточно просто путем резкой концентрации сил. А чтобы он не тратил силы зря, это сокращение будет вызываться выбросом адреналина. Это будет оперативно — другими словами, будет включаться только в состоянии страха, ярости или другого сильного чувства. Мне только надо его увидеть, и я это сделаю.
— Это просто, — сказал я.
Через четверть часа я был уже в комнате Артаксеркса и дал Азазелу возможность понаблюдать за ним из моего нагрудного кармана. Азазел поработал с его вегетативной нервной системой с близкого расстояния, а потом вернулся к своей Астарот и к тому сомнительному занятию (каково бы оно ни было), которому собирался предаться.
В качестве следующего шага я, тщательно подделываясь под студента, мелом и печатными буквами написал письмо и подсунул его под дверь Билла Мордугана. Долго ждать не пришлось. Билл повесил на доске объявлений вызов, в котором Артаксерксу предлагалось встретиться с ним в баре «Похмелье чревоугодника», и Артаксеркс знал, что отказаться будет еще хуже.
Мы с Филомелой тоже пришли и держались с краю толпы студентов, оживленно предвкушавших зрелище. Артаксеркс, стуча зубами, время от времени заглядывал в принесенную с собой толстую книгу с названием «Справочник по физике и химии». Даже в эту решающую минуту он был не в силах оторваться от пагубного пристрастия.
Билл Мордуган, во весь рост, в тщательно порванной футболке, под которой перекатывались наводящие ужас мускулы, сказал:
— Шнелль, мне довелось узнать, что ты распространяешь обо мне гнусную ложь. Я играю честно, и потому перед тем, как сровнять тебя с асфальтом, я тебе дам шанс оправдаться. Ты говорил кому-нибудь, что видел, как я читал книгу?
— Я однажды видел тебя с комиксами, — сказал Артаксеркс, — но ты их держал вверх ногами, и я не думал поэтому, что ты ее читал, и никому такого не говорил.
— Ты говорил кому-нибудь, что я боюсь девчонок и что у меня насчет них больше разговоров, чем дела?
— Я слышал, как однажды это говорили какие-то девушки, но никогда никому не повторял, Билл.
Мордуган сделал паузу. Худшее было впереди.
— О’кей, Шнелль. Ты когда-нибудь говорил, что я — кабинетный зубрила?
— Нет, сэр! Что я на самом деле говорил, так это то, что вы — абсолютно необразованный.
— Итак, ты все отрицаешь?
— Решительно.
— И признаешь, что это все вранье?
— Во всеуслышание.
— И что ты — мерзкий лгун, трусливый врун?
— Безнадежный.
— Тогда, — произнес сквозь стиснутые зубы Мордуган, — я тебя не убью. Я только сломаю тебе парочку-другую твоих куриных ребрышек.
— Весенние битвы! — радостно вопили студенты, окружая кольцом двух бойцов.
— Будет честная драка! — объявил Билл, при всей своей жестокости не отступающий от кодекса чести колледжа, — Никто не должен помогать мне, и никто не должен помогать ему. Деремся один на один!
— Что может быть честнее? — отозвался громкий хор публики.
— Сними очки, Шнелль, — сказал Мордуган.
— Нет! — храбро ответил Артаксеркс, а в это время кто-то из зрителей сорвал у него очки с носа. — Эй, — вскрикнул Артаксеркс, — ты помогаешь Биллу!
— Ничего подобного. Я помогаю тебе, — ответил студент, держащий в руках очки.
— Но я же не могу разглядеть Мордугана, — сказал Артаксеркс.
— Не волнуйся, — ответил Билл, — ты меня отчетливо почувствуешь.
И не тратя больше слов, залепил молотоподобный кулак Артаксерксу в челюсть.
Кулак просвистел в воздухе, и Билл провернулся на пол-оборота, в то время как Артаксеркс чуть отшатнулся назад, и кулак прошел на четверть дюйма в стороне.
Мордуган выглядел озадаченно. Артаксеркс выглядел ошеломленно.
— Ладно, — сказал Билл. — Теперь получай.
Он рванулся вперед, и его руки заходили, как шатуны паровой машины. Артаксеркс танцевал на месте из стороны в сторону с крайне недоумевающим лицом, и я уже боялся, что он может простудиться от ветра, поднятого руками Мордугана.
Билл явно устал. Мощная грудная клетка вздымалась и опадала, как кузнечные меха.
— Ты что ж это делаешь? — спросил он с обиженным недоумением.
Но тут Артаксеркс осознал, что он почему-то неуязвим. И он сделал шаг вперед, поднял руку с книгой и отвесил Мордугану звучную затрещину, сказав:
— Получай, зубрила!
Все как один зрители резко выдохнули, а Билл Мордуган как с цепи сорвался. Была видна только мощная машущая, бьющая, вертящаяся машина, а где-то в середине этого вихря — неуязвимая танцующая цель. Но прошло несколько бесконечных минут, и в кругу стоял Мордуган, шатаясь от усталости и ловя ртом воздух, а по его лицу текли ручьи пота. Перед ним стоял Артаксеркс, свежий и невредимый. Он даже книгу не бросил.
И этой книгой он сильно двинул Билла в солнечное сплетение, а когда Билл сложился пополам, обрушил ту же книгу ему на голову еще сильнее. Книга сильно пострадала, но зато Билл впал в счастливое беспамятство. Артаксеркс близоруко огляделся и сказал:
— Тот мерзавец, что взял мои очки, пусть немедленно их вернет.
— Так точно, мистер Шнелль, сэр! — отозвался студент, который взял очки. У него на лице застыла улыбка, как на рекламе зубной пасты. — Вот они, сэр! Я их просто протер, сэр!
— Отлично. А теперь брызни отсюда. И ко всем прочим зубрилам тоже относится. Брысь!
Они выходили не по одному и не по порядку, а довольно сильно толпясь и мешая друг другу, хотя были едины в желании — оказаться где-нибудь в другом месте. Остались только Филомела и я.
Взгляд Артаксеркса упал на взволнованно дышащую девушку. Подняв бровь, он слегка махнул ей мизинцем. Она скромно подошла к нему, он повернулся на каблуках и вышел, а она так же скромно пошла вслед за ним.
Все кончилось хорошо. Артаксеркс поверил в себя и для самоуважения больше не нуждался в книгах. Все свое время он проводил на ринге и стал чемпионом колледжа. Молодые студентки его боготворили, но он в конце концов женился на Филомеле.
Его успехи в боксе создали ему в колледже такую репутацию, что он мог выбрать себе должность заместителя директора в большой компании. Его острый ум всегда чуял, где можно добыть денежки, и потому он сумел добыть от Пентагона концессию на производство сидений для туалета и еще добавил к ней стоимость шайб, которые покупал в скобяных лавках и продавал правительству.
Оказалось даже, что учеба в ранние зубрильские дни пошла ему на пользу. Математика помогает подсчитывать прибыли, политическая экономия учит вычитать из налогов суммы, не учтенные налоговой инспекцией, а антропология весьма полезна для контактов с представителями исполнительной власти.
Я глядел на Джорджа с недоверием:
— Получается, что в этом случае ваше с Азазелом вмешательство пошло на пользу какому-то бедняге?
— Разумеется, — ответил Джордж.
— Но это значит, что у вас есть неимоверно богатый знакомый, обязанный вам всем, что у него есть?
— Очень точное описание ситуации, старина.
— Но ведь вы тогда, по всей видимости, могли бы хорошо у него перехватить.
И тут Джордж насупил брови.
— Вы в самом деле так думаете? Вы думаете, что на свете существует такая вещь, как благодарность? Вы думаете, что есть такие индивидуумы, которые, узнав, что их сверхъестественные способности к уклонению исходят от тяжких трудов старого друга, прольют на него дождь благодеяний в награду?
— Значит, Артаксеркс этого не сделал?
— Вы правы. Когда я однажды к нему подошел с просьбой инвестировать десять тысяч долларов в одно мое предприятие, которое должно было дать стократную прибыль, — паршивых десять тысяч долларов я попросил у него, который их зарабатывает каждый раз, когда продает армии десяток дешевых болтов и гаек, — так он велел лакею меня вышвырнуть.
— Но почему, Джордж? Вы не узнали почему?
— Случайно узнал. Видите ли, старина, он предпринимает действия по уклонению при повышенном выделении адреналина, как только возникает сильное чувство, такое как страх или ярость. Так говорил Азазел.
— Ну так что?
— И потому, когда Филомела под влиянием рассмотрения семейных финансов чувствует неотвратимый наплыв либидо, она приближается к Артаксерксу, у которого, в свою очередь, под влиянием ответной страсти выделяется адреналин. И когда она подходит к нему и тянется его обнять со всем девичьим энтузиазмом и самозабвением…
— Так что же?
— Он уклоняется.
— А!
— Ей удается его коснуться не больше, чем Биллу Мордугану. Чем дольше это длится, тем сильнее его жажда, тем больше адреналина он выделяет при одном виде ее — и тем успешнее он от нее уклоняется. Конечно, она, в слезах отчаяния, все же может найти какое-то утешение вне дома, но стоит ему попробовать пуститься в приключения за тесными рамками семейной жизни, как ничего не выходит. Он уклоняется от любой молодой женщины, которая пытается к нему приблизиться — пусть даже с чисто деловыми целями. Артаксеркс живет в положении Тантала — желанное вечно доступно, но никогда не дается в руки.
Голос Джорджа поднялся до патетического возмущения:
— И из-за такого мелкого неудобства он вышвырнул меня из дому!
— Но вы могли бы, — сказал я, — с помощью Азазела снять прокля… то есть этот дар, которым вы пожелали его наградить.
— У Азазела сильное предубеждение против повторной работы с одним и тем же объектом — не знаю почему. И к тому же зачем буду я оказывать дополнительные услуги человеку, который так неблагодарен за уже оказанные? Вот возьмем вас, для контраста! Допустим, вы, хотя и известны своей прижимистостью, иногда одалживаете мне пятерку — так я могу вас заверить, что я все такие вещи записываю на клочках бумаги, которые повсюду лежат у меня дома, и все же — я вам хоть когда-нибудь оказал услугу? Нет ведь? Так если вы мне помогаете без всякой услуги взамен, почему бы ему, получившему от меня любезность, мне не помочь?
Я это обдумал. Потом сказал:
— Слушайте, Джордж. Давайте я и дальше буду обходиться без услуг. У меня все в жизни хорошо. И дня того чтобы подчеркнуть, что я не нуждаюсь ни в каких услугах, не одолжить ли мне вам десятку?
— Ладно, — сказал Джордж. — Если вы настаиваете.
