Антонимичные идеи и свойства

Дальше: 9.3. Почему нам нравится идея Самости?

Есть два правила успеха в жизни.

Первое: никогда не говорите никому всего, что вы знаете…

Аноним

Почему нам так просто сказать, что кто-то замкнут и застенчив, а не общителен, или что кто-то имеет обыкновение быть покладистым и спокойным, а не импульсивным и легко возбудимым? Или, если говорить более широко, почему нам так легко составлять подобные двухчастные определения других аспектов наших личностей, группируя характеры, эмоции, настроения и свойства по парам, которые мы воспринимаем как антонимы?

Замкнутый – Общительный

Спокойный – Возбужденный

Прямолинейный – Изворотливый

Дерзкий – Трусливый

Властный – Послушный

Небрежный – Педантичный

Жизнерадостный – Раздражительный

Радостный – Печальный

Мы видим, как работает сходное мышление – прямолинейное, как штанга, на обеих сторонах которой одинаковый вес, – когда люди пытаются описать в виде пар противоположностей различные силы, характеры или принципы. Конечно же, все эти определения имеют недостатки: Печаль – это не просто отсутствие Радости, как и Возбуждение – не просто отсутствие Спокойствия. Однако же мы все склонны делить множество аспектов нашего разума на пары, казалось бы, противоположных характеристик. В качестве примера можно привести популярный миф о том, что каждый человек имеет два базовых способа думать, которые располагаются в разных полушариях мозга. Раньше эти два полушария считались практически идентичными, но в середине XX века, когда хирурги смогли перекрыть связи между ними, были замечены серьезные отличия, и это возродило множество представлений о разуме как о месте, где протекают конфликты между парами антагонистов, таких как:

Левое – Правое

Количественное – Качественное

Мысль – Чувство

Сознательное – Спонтанное

Рациональное – Интуитивное

Буквальное – Метафорическое

Логическое – Аналогическое

Минималистское – Всеобъемлющее

Интеллектуальное – Эмоциональное

Научное – Художественное

Сознательное – Бессознательное

Последовательное – Параллельное

Но как в одних и тех же полушариях одного и того же мозга может содержаться столько подобных отличий? Ответ заключается в том, что по большей части это миф, потому что каждое из этих ментальных действий включает в себя использование механизмов, располагающихся в обоих полушариях. Однако в этом мифе есть и определенная правдивость; наш мозг начинает функционировать очень симметрично, но затем одно полушарие больше развивает механизмы для действий, связанных с языком, в то время как другое – визуальные и пространственные навыки. Однако я подозреваю, что эти различия могут отчасти проистекать из тех же процессов, в которых так называемая доминантная сторона разрабатывает более рефлексивное мышление, в то время как другая остается более реакционной и менее сознательной. В доказательство этого Баттро в 2000 году, как представляется, продемонстрировал, что одно полушарие может делать и то и другое.

Соответственно, я склонен сделать вывод, что эти различия могут быть результатом того, что в одном из полушарий лучше развились «навыки управления». Конечно, это может случиться одновременно в обоих полушариях, но от попыток послужить сразу двум хозяевам возникает множество конфликтов. Однако, как только одно полушарие начинает совершенствоваться в подавлении импульсов, поступающих из другого, первое вскоре становится «доминантным», после чего во втором замедляются процессы развития способностей к разработке и выполнению высокоуровневых планов и целей. В результате недоминантная сторона будет казаться более инфантильной и менее зрелой из-за менее совершенных управленческих способностей. Чтобы решить, которое из полушарий в конце концов завоюет право большего влияния, может хватить лишь небольшого генетического смещения. Вот еще несколько возможных причин, по которым люди так любят двухчастные различия:

Многое видится нам в парах противоположностей. В общем и целом нам сложно определить, что представляет собой феномен, не сравнив его с тем, чем он не является, поэтому мы имеем свойство смотреть на вещи с точки зрения их возможных противоположностей. Например, часто имеет смысл классифицировать физические объекты в терминах: большой или маленький, легкий или тяжелый, холодный или горячий.

Однако маленький ребенок может сказать вам, что противоположность воды – это молоко, а ложки – вилка, но позже тот же самый ребенок может также настаивать на том, что противоположность вилки – это нож.

Таким образом, противоположности зависят от контекста, в котором находятся, и могут нарушать постоянство.

Сила и интенсивность. Пусть нам сложно объяснить, что такое чувства, определить, насколько они интенсивны, кажется делом более простым. В итоге для нас вполне естественно добавлять такие слова, как «слегка», «очень» или «невероятно», почти к каждому слову, обозначающему эмоции, – таким как «виноватый», «приятный», «счастливый», «грустный».

Мы часто оправдываем свой выбор, объявляя, что один вариант нравится нам больше или меньше, чем другой, как будто варианты – это точки на шкале. Однако такого рода одномерные сравнения могут приводить к мысли, что оба варианта почти одинаковы – за исключением знаков «плюс» или «минус»! Но, как мы уже говорили ранее, Горе – это не отсутствие Радости. Таким образом, репрезентируя чувства в терминах интенсивности, мы упрощаем принятие решений, ведь при этом мы пренебрегаем другими отличительными характеристиками в ситуациях, которые требуют более тщательного подхода.

Структурные и функциональные описания. Многие из наших различий основаны на проведении связей между структурами разных вещей и способами их использования. Соответственно, зачастую нам удобно классифицировать части объекта как играющие «главную» и «второстепенную» роли: именно так мы поступили со «стулом» в разделе 8.3, когда определили сидение и спинку как его функционально значимые части, а ножки – как то, что их поддерживает.

Двухчастные отличия, безусловно, могут быть полезными, когда нужно выбрать между двумя вариантами, но, если это не срабатывает, нам, возможно, стоит прибегнуть к более сложному анализу отличительных особенностей. Например, когда Кэрол пытается построить арку, иногда ей хватает описания каждого бруска как «короткий» или «длинный», «узкий» или «широкий», «тонкий» или «толстый» – и в этих случаях ей достаточно решить, какая из этих отличительных особенностей для нее имеет значение. Однако в других случаях Кэрол может понадобиться найти брусок, удовлетворяющий усложненному набору ограничений, относящихся к его длине, ширине и глубине; в таком случае она больше не сможет описать брусок только в одном измерении.

Врожденные механизмы мозга. Еще одна причина, по которой мы имеем склонность представлять себе пары, может заключаться в том, что наш мозг изначально снабжен особыми способами определять различия между парами ментальных репрезентаций. В разделе 6.4 мы уже упомянули, что, когда касаешься чего-то очень горячего или холодного, ощущение сначала сильное – но вскоре слабеет, потому что наши внешние чувства в основном реагируют на то, как вещи меняются со временем. (Также это происходит со зрительными сенсорами, но мы обычно не подозреваем об этом, так как наши глаза почти постоянно находятся в движении.) Если эта чувствительность к изменениям также относится к сенсорам внутри мозга, тогда сравнивать пару описаний проще, попеременно их себе представляя. Однако эта схема «временного моргания» будет уже не так полезна в описании отношений более чем пары вещей – и это одна из причин, по которой люди настолько хуже составляют трехчастные сравнения.

Когда можно выбирать только между двумя альтернативами? Мы часто говорим так, словно нам достаточно классифицировать новую вещь или событие в терминах «да» или «нет», например:

Это был провал или успех?

Нам стоит рассматривать это как нечто обычное или исключительное?

Стоит ли нам об этом забыть или помнить?

Это причина для радости или раздражения?

Подобные двухчастные определения могут быть полезными, когда нам на выбор предоставляют всего два варианта. Однако выбор того, что нужно запомнить или сделать, обычно требует принятия более сложных решений, например:

Как нам следует описать это событие?

С какими другими событиями его можно связать?

На что еще оно похоже?

Как еще его можно использовать?

Кому из друзей стоит о нем рассказать?

Если рассматривать ситуацию шире, обычно практически не имеет смысла принимать твердое решение на будущее, какие объекты любить или не любить, а также к каким людям, местам, целям или убеждениям стремиться – или их избегать, принимать или отвергать. Ведь все подобные решения должны также зависеть от контекста, в котором мы себя находим. Соответственно, мне видится что-то неправильное в большинстве двухчастных делений: они кажутся очень простыми и ясными, и в итоге создается впечатление, что вам больше ничего не надо, – и удовлетворение побуждает вас остановиться. Однако большинство новых идей в этой книге происходят из осознания того, что двух частей редко бывает достаточно, – и в конце концов я сформулировал следующее правило: в психологии никогда нельзя начинать рассматривать вопрос менее чем с трех аспектов или гипотез!

Почему мы так часто удовлетворяемся разделением вещей всего на две категории? Возможно, это как минимум отчасти происходит из-за того, что в окружении среднестатистического ребенка так мало «троек». У двухлетнего ребенка всего две ноги, и двое родителей учат его надевать два ботинка, в результате чего этот ребенок вскоре научится понимать и использовать слово «два». Но зачастую у ребенка уходит еще целый год на то, чтобы осознать значение слова «три», возможно, потому что наше окружение содержит так мало примеров «тройственности» чего-либо. У всех нас прекрасно получается составление пар и списков их различий, но наша культура и языки не предоставляют нам прочной основы для разговора о тройках. Почему бы нам не обзавестись терминами для трихотомий и растроений?

Назад: Самоконтроль

Дальше: 9.3. Почему нам нравится идея Самости?