Элена не сразу заметила мастера Рафаэля. Она обратила на него внимание, только увидев, как другие девушки оборачиваются в его сторону. Он стоял в дверном проёме амбара, пронизанный ярким светом, так что контуры фигуры, выбеленной до призрачной бледности, казалось, мерцают на солнце.

Двери длинного амбара широко открыли, меж деревянных стен продувал лёгкий ветерок. Внутри амбара женщины собрались вокруг огромной кучи снопов. Марион запевала ритмичную песню и молотильные цепи свистели в воздухе в такт хору голосов. Женщины замедлили шаг, как усталый ослик в сонную послеобеденную жару, но едва заметив снаружи мастера Рафаэля, Марион завела темп поживее, чтобы подогнать молотильщиц. Она хорошо знала — если управляющий решит, что женщины лодырничают, его гнев обрушится на неё.

Я слышала, красавица стенала,

Как крепкого зерна она желала...

Женщины привычными точными движениями взмахивали цепами, и те, описывая круги над их головами, тяжело падали вниз, на снопы, выбивая зерно из колосьев. После каждого удара женщины делали маленький шажок в сторону, в такт. Потом цепы поднимались снова — взмах, удар, шаг, взмах, удар, шаг — повинуясь ритму песни. Пропустишь удар, пропустишь шаг — и под цепом хрустнет не колос, полный зерна, а череп.

...Милейший сэр, ведь вам не в тягость,

Зерно мне подарить и вашу благость...

Зерно подпрыгивало и падало на пол молотильни золотым дождём, густым облаком поднималась пыль, и казалось, женщины танцуют в тумане. Девушки завязывали тряпками рты и носы, чтобы не задыхаться, но всё же кашляли.

...И вот посеял я, настало время,

И втайне проросло в земле то семя...

Кое-кто из девчонок начал хихикать. Марион сердито покачала головой, но Элена видела — хотя рот и нос старшей прикрыты от пыли, глаза сияют весельем. Должно быть, она не случайно выбрала эту песню, зная, что ее слышит мастер Рафаэль.

Елена взглянула на высокую неподвижную фигуру, освещённую жарким солнцем. Выражение его лица не изменилось. Если он и понял, что его поддразнивают — вида не показал. Она ощутила сочувствие к этому человеку, однако не без дрожи отвращения.

Мастер Рафаэль зашагал к амбару. Марион, наблюдавшая за ним краем глаза, выкрикнула:

— Кончай молотить!

Женщины немедленно опустили цепы — как собаки, исполняющие команду по свистку. Они не могли не подчиниться такому приказу. Если в амбар по неосторожности забежит ребёнок или женщина споткнётся и упадёт, эти слова могли спасти жизнь. Все обернулись в сторону мастера Рафаэля, пыль взвивалась под его ногами. Марион сделала шаг вперёд, ожидая, что управляющий заговорит с ней, отдаст приказ или сделает замечание, но он не обращал на неё внимания. Его взгляд скользил по кругу женщин. Они неловко переминались с ноги на ногу. Почему этот человек ничего не говорит? У кого-то из них проблемы, это ясно по его мрачному взгляду. Вечно эта старая сволочь заставляет их ждать, когда упадёт топор.

Элена пристально смотрела на потрёпанные снопы под ногами, молясь о том, чтобы остаться незамеченной. Она видела, башмаки из толстой кожи направляются к ней, но не поднимала взгляд. Лицо под маской из тряпки раскраснелось от смущения — она вспомнила, что вчера на кухне поместья разбила полную бутыль вина. Она разметала по полу камыши, чтобы скрыть пролитое, тайком вынесла разбитую бутыль и спрятала осколки под кучей мусора во дворе.

Неужто он узнал? Что, если её увидел кто-то из слуг и доложил управляющему? Ведь всегда найдутся те, кто старается снискать расположение хозяев или отвлечь внимание от собственных проступков, сообщая о чужих. Элена увидела, что коричневые башмаки повернулись, словно их владелец собирался уйти. Она с облечением ослабила руку, судорожно сжимавшую цеп, он выскользнул из потных пальцев и с грохотом свалился на пол. Башмаки повернули назад.

— Эй ты, подойди ко мне.

Должно быть, он обращался к кому-то другому, не к ней. Элена не смела поднять глаза.

— Ты слышала, что я сказал?

Голос, высокий и пронзительный, как у маленькой девочки, раскатисто гудел из его огромной, как бочонок, груди и эхом отражался от стен амбара. Она почувствовала, как рука стоящей рядом женщины толкнула её в спину.

— Делай, как он говорит, Элена, — прошептала она. — Не искушай его. Он сегодня злой как собака.

Полевые работники и слуги, случалось, передразнивали управляющего у него за спиной, но мало кто посмел бы делать это перед ним. Люди по горькому опыту знали — если он поймает хотя бы с ухмылкой, повезёт, если не размажет в кашу лицо. Может, голос мастера Рафаэля и звучал как у маленького мальчика, но он имел нрав разъярённого быка, а также достойные быка габариты и силу.

Управляющий подождал и, убедившись, что Элена идёт за ним, зашагал из амбара. Она поплелась следом. Ей казалось, что ноги словно цепью прикованы к полу, но она заставляла себя идти. Все женщины в молотильном кругу смотрели ей вслед — одни с тревогой, другие подмигивали друг другу, думая, будто управляющий вызвал её потому, что проявляет к ней интерес.

Конечно, если его намерения таковы, он не увёл бы её вот так, при всех. Старый Уолтер, привратник в поместье, время от времени пытался затащить кого-нибудь из девушек на конюшню, в основном после ночи в таверне, когда напивался как свинья. Пинка коленом в пах и угрозы закричать всегда хватало, чтобы он отстал и, пошатываясь, потащился искать другую компанию. Но она уверена — чтобы справиться с мастером Рафаэлем, этого будет недостаточно.

Солнце нещадно палило опущенную голову Элены, обжигало кожу несмотря на платок, которым она покрыла волосы, чтобы защитить от пыли. Мастер Рафаэль неуклюже шёл через двор впереди неё. Даже для человека необыкновенно высокого роста руки и ноги у него были непропорционально огромные и длинные.

Сесили, мать Элены, говорила, что когда Рафаэль вернулся с сэром Джерардом из Святой земли, он, без сомнения, был самым красивым мужчиной графства. В Гастмире не было ни одной женщины, молодой или старой, не мечтавшей оказаться в его постели. Лицо в форме сердца, нежный, лишённый растительности подбородок, прекрасные иссиня-черные кудри — он выглядел прямо как архангел Гавриил, сошедший с фрески на церковной стене, облечённый в плоть и благоухающий как невинная девушка.

— Кто ж не захочет ощутить всё это меж своих ног? — мечтательно вздыхала мать Элены.

Мастер Рафаэль казался даже лучше любого небесного посланника, поскольку, как всем известно, в отличие от архангела Гавриила, он был кастратом, а потому можно не бояться, что он наградит тебя бастардом. Ничего необычного, если мужчины теряют яички при ранении на охоте на кабана или же отрезают их, чтобы избавиться от грыжи, а о том, как мастер Рафаэль лишился своих, ходило множество слухов. Тем не менее, все женщины сходились в одном: в их графстве не было другого кастрата с таким привлекательным телом, как у мастера Рафаэля.

Но молодые даже представить не могли, как он мог быть объектом желаний старшего поколения. По слухам, возраст мастера Рафаэля теперь приближался к сорока, он годился Элене в отцы, хотя, конечно, не мог породить ни одного ребёнка. Мать Элены и сама уже не верила, что когда-то желала его: ангельская красота давно поблекла. Нежная кожа задубела от солнца и ветра и покрылась боевыми шрамами. Волосы, хотя и до сих пор густые, стали цвета свинца. На животе, спине и бедрах висели складки жира, отчего его руки и ноги казались еще тоньше, длиннее и неуклюжее. Элене он напоминал раздутого паука.

Она содрогнулась, представив, как ее хватают эти длинные пальцы. Нет, он не станет, конечно не станет. Никто даже не говорил, что он покушался на женщин. И даже напротив, хозяйки пивных шептались — если он на что и способен, в чём большинство из них сильно сомневалось, то уж точно хочет быка, а не тёлку. А как иначе объяснить те часы, которые они с сэром Джерардом проводили вдвоём? И чего ещё ожидать от взрослого мужчины с голосом маленького мальчика?

Они подошли к конюшне, и у Элены внутри всё сжалось, но мастер Рафаэль прошагал мимо, в пыльный внутренний дворик, ведущий к большому дому. Элена следовала за ним так близко, что когда он остановился и обернулся, чуть не упала в его руки. Он поглядел сверху вниз, потом протянул ручищу к ней. Элена отшатнулась, но управляющий лишь сдернул с её лица тряпичную маску.

— Отряхни с платья пыль, девочка. Тебя желает видеть леди Анна.

Элена в ужасе смотрела на него.

— Мастер Рафаэль... то вино... я не хотела, это вышло случайно... клянусь.

Он нахмурился, словно она лепетала на непонятном ему языке.

— Вино? Оно здесь совершенно не при чём.

Суровое выражение его карих глаз внезапно смягчилось. Он сжал её плечи, и Элена съёжилась под его руками. Управляющий заговорил мягче.

— Тебе нечего бояться. Госпожа довольна тем, что о тебе слышала — ты хорошая девушка, скромная и воспитанная. Она решила взять тебя в дом вместо одной из надоевших горничных.

Элена изумлённо смотрела на него, не в силах поверить, что леди Анна даже знает о её существовании. Элена видела её раньше, но леди Анна никогда с ней не говорила. Так в чём же дело? Все указания крестьяне должны получать через управляющего, рива или бейлифа. А Элена в основном работала в поле, как и мать, а прежде — и бабка. Элена не подходила к хозяйскому дому дальше кухни, расположенной снаружи, во внутреннем дворе, куда её посылали принести поварам овощи или травы. Она ненавидела это место, огромное и шумное, со сверкающими ножами и людьми, носящимися взад-вперёд, выполняя приказы. А хуже всего — удушливый жар печей, дым, пар и висящая в воздухе вонь горелого жира, от которых глаза Элены начинало жечь, и слёзы текли ещё до того, как она переступала через порог. Ей всегда казалось, что муки ада должны быть похожи на кухни в поместье. Пресвятая Дева, неужто ей придётся там работать?

Она глядела на маргаритки, пробивавшиеся через пыль между булыжниками.

— А как она... как леди Анна обо мне узнала?

— Мне известно, что она искала новую горничную с тех пор как обрюхатили ту глупую девчонку, — ухмыльнулся смотритель. — Вот я и положил на тебя глаз. Думаю, ты прекрасно справишься.

Леди Анна стояла у окна, седеющие волосы мягкими складками покрывала льняная шаль. Безжалостно льющееся вечернее солнце освещало её тусклую шелушащуюся кожу, острые выступающие скулы. Леди Анне ещё не исполнилось и шестидесяти, но в глазах Элены она выглядела древней старухой, даже старее её бабки. А возможно, так оно и было. Глаза и рот окружали глубокие морщины, следы многих лет опасений и тревоги. Мать Элены говорила, что эта несчастная вот уже двадцать лет проводит ночи как вдова. А уж кому, как не Сесили, знать о скорбях вдовства, ведь её собственный муж скончался от болотной лихорадки ещё до того, как Элену отняли от груди.

Элена лишь кратко взглянула на леди Анну и присела в неуклюжем реверансе — комната восхищала её гораздо больше, чем её обитательница. В сравнении с деревенскими домами помещение казалось огромным, с высокими потолками и тяжёлыми гобеленами. Массивные кресла резного дерева и ещё более внушительных размеров сундуки стояли вдоль стен. Деревянный пол устилали не камыши, а ковры, поблёскивающие как вода на солнце. Элена никогда прежде не видела шёлка. Ей страшно хотелось прикоснуться к ковру, провести рукой по замысловатым узорам из синих, алых и жёлтых цветов, сплетённых так, что непонятно, где заканчивается один и начинается другой. Такие цветы не растут на лугах Гастмира. В дальнем углу разместилась широкая кровать под высоким балдахином, спадающим изящными петлями на богато расшитое покрывало. Элена догадалась — здесь спит сэр Джерард, сын леди Анны, когда бывает дома. Неужто такая великолепная постель может принадлежать кому-то кроме лорда поместья? Кровать казалась шириной с целую комнату вроде той, где Элена с матерью жили, спали и готовили еду. В Гастмире ходили слухи, что сэра Джерарда недавно сразила лихорадка. В сознании Элены появилась грешная мысль — если бы она могла целый день отдыхать в такой постели, тоже объявила бы себя больной. Она поспешно перекрестилась, отгоняя дьявольское искушение.

Подобно своему отцу, сэр Джерард отсутствовал годами, сражаясь сначала в войске короля Ричарда в Святой земле, а позже — с королём Иоанном в Аквитании. Сесили говорила — стыд и позор единственному сыну покидать свою бедную мать, заставляя нести бремя управления поместьем и деревней. Но все деревенские женщины и немало мужчин были вынуждены признать, что в отсутствие сына леди Анна управляла поместьем не хуже мужа, а кое-кто шёпотом утверждал, что на самом деле даже лучше. В ней живёт дух и упорство барсучихи — по секрету говорила Марион мать Элены, а Сесили славилась как женщина, не рассыпающая комплименты понапрасну.

Из распахнутых окон доносился далёкий шум голосов, грохот и удары десятков цепов в руках работников, но внутри комнаты тишину нарушало лишь гудение залетевшей сквозь открытые створки навозной мухи. Элена беспокойно переступила, внезапно осознав, что леди Анна не отводит от неё взгляда с тех пор, как она вошла.

— Миледи? — поклонился мастер Рафаэль.

Анна подняла взгляд, словно вдруг поняла, что ей следует говорить.

— Мастер Рафаэль сказал мне, что ты хорошая девушка. Ты каждый день читаешь молитвы?

— Элена покосилась на мастера Рафаэля, засомневавшись, вопрос это или утверждение. Но леди Анна не ждала ответа.

— Сколько тебе лет, дитя?

— Пятнадцать, миледи.

— Так молода, — вздохнула леди Анна. — И ты не замужем? Ты ещё девственница?

— Да, миледи, — ответила Элена, едва успев понять, что солгала, ну, почти солгала. После их с Атеном последней ночи она вряд ли вправе называться девственницей, но эта ложь не имела значения ни для кого, кроме нее самой. Она покраснела от этого воспоминания. Это была её первая ночь любви, её первый раз. И мог ли кто-то любить так страстно, как она обожала Атена? Она и не знала, что собственное тело могло доставлять ей такое удовольствие, и даже более, чем сам момент страсти — тепло и ласка, когда потом она лежала в его объятиях под звёздами, желая, чтобы он никогда её не отпускал. Теперь она стала женой Атена, настоящей женой.

— Но я надеюсь вскоре выйти замуж, как только... когда вернутся священники и церкви снова откроют.

— Конечно выйдешь, дитя. Каждая женщина надеется выйти замуж, почему бы и нет? Ты юная и хорошенькая, с такими прекрасными рыжими волосами. Уверена, в своё время для тебя найдётся супруг. Однако сейчас мастер Рафаэль утверждает, что ты хочешь работать в доме, на меня. Очень хорошо.

В улыбке леди Анны было нечто странное, она словно заставляла себя проявлять жизнерадостность, которой не чувствовала.

— Твои обязанности будут необременительными. Уверена, после работ в поле ты и за труд их не посчитаешь. И, конечно, нужно подобрать тебе хорошенькое платье, более подходящее для твоего нового положения. Осмелюсь сказать, тебе понравится. Но для этого нам ещё хватит времени, после молотьбы ты, должно быть, голодна и хочешь пить. Ступай, поешь, а когда освежишься, мы обсудим твои обязанности.

Элена оглянулась. На большом столе не было ничего кроме длинной неоконченной ленты, вышитой золотом, и пары маленьких серебряных ножниц, видимо, для обрезания нитей.

Леди Анна указала на большой сундук в дальнем углу. Он был покрыт белой скатертью, на ней стояли кувшин, маленькое деревянное блюдце с солью и деревянная тарелка, прикрытая от жужжащих мух плетёной крышкой из лозы. Рядом с сундуком разместилась низенькая скамейка.

Элена сомневалась. Она ужасно проголодалась, но не могла понять, почему ей предлагают еду. Может, ради проверки застольных манер? Она никогда не ела в таком зале, но от тех, кто прислуживал за столом, знала, что при этом полагалось выучить целую кучу правил — не чесать голову во время еды, не допускать отрыжки и не запускать пальцы в общее блюдо слишком глубоко. Те, с кем она делила полуденный перекус или ужин, не соблюдали подобных правил. А что если она совершит какую-то непростительную ошибку — её с позором вышвырнут вон?

Элена почувствовала, как чья-то рука берёт её за локоть — мастер Рафаэль спокойно, но твёрдо провёл девушку через комнату и усадил на скамью. Взмахнув рукой, чтобы прогнать мух, он поднял плетёную крышку. Под ней оказался кусок хлеба и ломтики баранины. Мастер налил в кубок хорошую меру эля и поставил рядом с хлебом. Элена глядела на него, готовая сказать, что вовсе не голодна. Однако он покачал головой, будто понял её без слов, и понизил голос:

— Тебе следует хотя бы попробовать каждое блюдо, иначе леди Анна сочтёт это страшным оскорблением.

— Но вдруг я сделаю это неправильно... — прошептала Элена.

— Преломи хлеб, обмакни в соль и откуси кусочек. Потом возьми ломтик-другой баранины, а когда проглотишь и твой рот опустеет — отпей из кубка. — Он ободряюще улыбнулся. — Совсем не сложно, верно?

Медленно и старательно, Элена сделала всё в точности как он приказал, изо всех сил стараясь есть изящно, не уронить ни крошки и не пролить ни капли. Это оказалось непросто — едва попробовав еду, она почувствовала себя ещё более голодной, ей хотелось набить рот мягким пшеничным хлебом и приправленной травами сладкой бараниной, которые так мало походили на тот грубый и чёрствый крошащийся хлеб и жёсткое солёное мясо, к которым она привыкла. И хотя Элена пообещала себе съесть лишь один кусочек, она уничтожила всё до крошки, словно неделю не ела. Она осушила кубок и поднялась, сделала неуклюжий реверанс.

— Благодарю вас, миледи.

У леди Анны словно перехватило дыхание. Она ответила с глубоким вздохом, откинувшись на спинку кресла, и так крепко вцепилась в подлокотники, что костяшки пальцев побелели.

— Всё хорошо... но я устала. Эта невыносимая жара... Иди домой и возвращайся завтра, к заутрене. Моя горничная, Хильда, покажет тебе, что делать.

Мастер Рафаэль поклонился, вывел Элену из комнаты и провёл по лестнице вниз, во внутренний двор. Она встревоженно смотрела на него, пытаясь понять, не является ли то, что её отправили домой так внезапно, признаком недовольства.

— Ты всё сделала как надо, — отозвался он. Но когда Элена повернулась, чтобы уйти, управляющий схватил её за плечо, снова развернув лицом к себе.

— Если я когда-нибудь буду тебе нужен... — Он колебался. — Я... ты мне нравишься, Элена. Если потребуется, я стану защищать тебя как собственную сестру или дочь.

Увидев голод в его глазах, Элена испуганно вздрогнула. Юные девушки всегда чувствуют желание немолодых мужчин, гораздо более явно, чем мальчиков своего возраста. И не отвечая на любовь — это случается редко, девчонка жестоко высмеивает несчастного. Однако жестокость была Элене не свойственна, и она сделала единственное, что могла — убедила себя, что всё это не так. Опустив взгляд, она выскользнула из-под его руки, едва прошептав "спасибо", и быстро сбежала по каменным ступеням, не оглядываясь назад, хотя была уверена, что он смотрит ей вслед.

Как только Элена скрылась из вида, страх превратился в гнев на себя за этот испуг. Как они смели проверять, достаточно ли хороши её застольные манеры для того, чтобы им прислуживать? Они думают, деревенские едят с пола, из корыта, как свора собак? Можно подумать, ей когда-нибудь понадобится мастер Рафаэль как отец или брат! Да она годами без них обходилась. А если понадобится помощь — теперь у неё есть Атен. Атен! Надо найти его и рассказать новость! Негодование тут же обратилось в волнение, и она восторженно обхватила себя руками. Её избрали, чтобы прислуживать хозяйке поместья! Это наверняка означает деньги и подарки — леди Анна уже упоминала про новое платье.

Она слышала, что богатые хозяйки делают горничным подарки — разные деликатесы, перчатки, безделушки, а когда выходишь замуж — даже кошельки с деньгами. Конечно, Атен женится на ней и без всего этого, с чего бы деревенскому парню надеяться на приданое невесты? Но если дадут приданое — только подумать, что они смогли бы купить. Случившееся между ними прошлой ночью уже казалось ей божьим благословением. Все мысли и тревоги исчезли, и Элена, как маленькая девочка, бросилась бежать через двор и дальше по дороге, переполненная счастьем и возбуждением этого дня.

Раф, оставшийся наверху лестницы, смотрел, как Элена пронеслась за ворота, высоко, как девчонка, подбирая юбки. На тоненькой талии подпрыгивали длинные толстые косы, красным золотом пламенеющие на солнце. Без сомнения, она самая красивая женщина из всех, каких видел Раф. Большинство мужчин сочло бы её неуклюжей и невзрачной в сравнении с черноволосыми дьяволицами, совратившими множество благочестивых рыцарей в Святой земле. Но Элена обладала чем-то, чего в тех женщинах не было никогда, даже в детстве. В ней чувствовалось дыхание чистой невинности, её голубые, как барвинок, глаза смотрели так простодушно и наивно, будто клялись бессмертной душой — эта девушка неспособна никого предать.

Раф поставил на маленький столик перед леди Анной кубок горячего молочного поссета , щедро сдобренного крепким вином. Она сидела в кресле с высокой спинкой, устало сгорбившись, прикрыв глаза, подперев голову рукой. Но Раф знал — хозяйка не спит. Сегодня вечером она не позволит себе уснуть.

— Вам нужно выпить, миледи.

От кубка шёл пар, разнося смешанный аромат гвоздики, корицы, имбиря и мускатного ореха. В животе у Рафа заурчало, однако с едой придётся подождать. Он подошёл к сундуку, за которым ела Элена, и аккуратно убрал ещё остававшиеся на нём бутыль, блюдо и кубок. Потом снял покрывавшую сундук белую скатерть, собираясь с духом, чтобы открыть его. Тяжёлая крышка со скрипом откинулась назад.

Раф замер, глядя внутрь, на скрюченное тело. Труп лежал на боку, подогнув ноги, руки скрещены на груди. Вонь разложения уже начинала ощущаться, хотя сэр Джерард был мёртв меньше суток. К счастью, запах пока не настолько силён,чтобы проникнуть сквозь толстые дубовые стенки сундука, но при такой жаре нельзя больше медлить с похоронами. Словно в подтверждение, со стропил, как стая крошечных голубей, спустился рой жужжащих мух. Они ползали по лицу трупа, и теперь их уже не удавалось отогнать взмахом руки.

— Сегодня вечером, в большом зале, вам следует объявить о смерти сына, миледи. Сообщите, что мы уже обмыли и подготовили тело, так что незачем его осматривать.

— Нет! — вскрикнула Анна. — Мне нужно больше времени.

Раф отвернулся, не в силах вынести страдания на её лице, но он не мог позволить себе щадить её чувства.

— Его нужно похоронить завтра, миледи. Если оставить ещё на день, тело начнёт раздуваться от жары. Я прикажу, чтобы за ночь подготовили гроб и могилу.

Анна подняла голову.

— Где? — зло спросила она. — Где мне хоронить сына? Церковь заперта, значит, его нельзя положить в фамильном склепе. Чего ты от меня хочешь — чтобы я закопала его под мусорной кучей?

— В камере для заключённых, под фундаментом . Я спускался проверить её этим утром.

— В кладовой! — возмутилась Анна. Думаешь, я хочу бросить своего сына среди вонючих связок сушёной рыбы и бочек маринованной свинины?

Раф в сердцах хлопнул кулаком по стене.

— Господи, женщина, ты думаешь, я... — взревел он, но тут же, сделав усилие, умолк, не закончив фразы.

Война научила его — те, кого бросили в наспех вырытую общую могилу, просто счастливцы. По крайней мере, унижение для них закончилось. Отрезанные головы, глядящие пустыми глазницами с крепостных валов, и гниющие обезображенные тела, свисающие со стен, быстро дают понять, что самые убогие похороны — честь, которой нет цены.

Раф глубоко вздохнул, пытаясь говорить спокойно.

— После того как установят гроб, эта часть тюремного подземелья должна быть замурована. Я сделаю это сам. Там сэр Джерард будет спать спокойно до тех пор, пока не снимут интердикт и гроб не будет погребён в церкви.

Леди Анна снова опустила голову на руки.

— Почему... почему он ушёл именно сейчас? — прошептала она.

Раф смотрел в сторону. Разве он не выкрикивал тот же вопрос всю ночь напролёт, обращаясь к чёрным, как ад, небесам, и не получил такой же ответ?

— Все долгие месяцы и годы, пока мой сын был вдали, сражаясь в Святой земле и Аквитании, я десяток раз за день преклоняла колени в молитве за него. Я чувствовала вину, если смеялась или спала, представляя, как смертельно раненный Джерард лежит на поле боя или его пытают варвары-сарацины, или как его корабль разбивается о скалы у побережья Франции и он тонет в бушующем море. И когда вы с Джерардом наконец вернулись и он на коленях поклялся мне, что больше не уйдёт на войну — можешь представить, какую я чувствовала радость и облегчение. Мой сын будет жить и похоронит меня, как и должно быть. Что же я сделала не так? Выказывала недостаточно благодарности за его счастливое возвращение? Пренебрегала молитвой? Или Бог наказывает меня за чрезмерную самоуверенность, за то, что посмела поверить, будто мой сын в безопасности? Почему же теперь Он забрал его?

— По крайней мере, вам известно, как умер ваш сын и где его похоронят. — Раф с трудом выдавливал слова из сжимающегося горла. — Многие матери в Англии всё бы отдали, чтобы знать так много.

— Думаешь, мне надо напоминать об этом? — с горечью сказала Анна. — Мой муж гниёт в общей могиле где-то в Акре. Знаю, мне следует быть благодарной за возможность оплакивать сына над его телом. Но это не утешение. Муж умер в священном крестовом походе, получив прощение всех своих грехов, но Джерард...

Раф повернулся к открытому сундуку и, низко нагнувшись, взвалил тело на плечи, нетвердым шагом пересек комнату и положил его на стол, бережно придержав голову. Он скрестил руки мертвеца на груди и вложил в восковые пальцы большое распятие. Теперь, когда окоченение прошло, лицо Джерарда выглядело умиротворённым, как будто он сбросил с себя тяжёлое бремя. Это несомненно доказывало, что их план сработал.

Сэр Джерард слёг с лихорадкой больше недели назад. Несколько дней его мучили понос и рвота. Он корчился, страдая от страшной боли в кишечнике, а живот его так раздулся, что казалось, кожа готова лопнуть, как гнилой плод, от неосторожного прикосновения. Леди Анна все дни напролёт сидела у его постели, не смея отойти, поскольку лекарь предупредил, что сын может покинуть её в любую минуту. И самое худшее — сэр Джерард знал, что умирает. Каждый раз, едва приходя в сознание, он хватал руку матери, умоляя привести священника.

— Я должен получить... отпущение... должен исповедаться.

Раф отошёл, в бессильной досаде стукнул кулаком по каменной стене. Как далеко отсюда ближайший священник — несколько дней пути или, может, недель? Людей разослали на поиски во все стороны. Но все вернувшиеся слуги повторяли одно — церкви заперты, наглухо забиты. Священники изгнаны или бежали прежде, чем их успели схватить люди короля.

Боже, ну почему Джерард не умер на поле боя вместе с тысячами других, чьи кости до сих пор белеют под жарким солнцем пустыни? Там священники были ни к чему. Папа поклялся, что каждый, сложивший голову в крестовом походе, получил полное отпущение всех грехов. Однако, несмотря на это, каждый солдат того войска на рассвете молился о том, чтобы уцелеть и дожить до заката под небом Акры, и каждый раз на заходе солнца они просили Бога о том, чтобы пережить ночь и увидеть новый день. Будь осторожен с тем, чего просишь в молитве, однажды сказал ему Джерард. Им обоим следовало бы хорошенько усвоить этот урок.

Джерарда вырвало, из рта полилась кровь, живот сводило мучительными судорогами. Он бессильно откинулся в постели, дрожащий, вспотевший от усилий.

— Священник... не придёт? — стискивая зубы выдохнул он. Боль поднималась снова. — Раф... ты не можешь дать мне умереть во грехе. Мы поклялись друг другу...

Анна прижала к лицу руку сына, омочив её слезами.

— Сын мой, на свете нет никого достойнее тебя. Нет ни одного, кем мать гордилась сильнее, чем тобой. Ты прожил чистую жизнь, сражался в Священных войнах. И это, конечно, перевесит небольшое количество мелких грехов, совершённых тобой. Я обещаю день и ночь молиться за твою душу, а когда интердикт снимут, что, должно быть, случится скоро, мы будем служить мессы о...

Джерард схватил её за руку.

— Молитв недостаточно... Я должен исповедаться... Мы совершили ужасное дело... Раф знает... Я не могу умереть, оставив это на совести. Тогда я отправлюсь прямо в ад.

Глаза закатились, казалось он уже больше не владел ни единой частью своего тела.

Раф неуклюже приблизился к постели друга, тяжело опустился на колени рядом, сжал другую руку умирающего.

— Открой глаза, друг! Тебе ещё нельзя засыпать. — Он встряхнул Джерарда, пытаясь заставить его остаться в этом мире, как будто старался привести в сознание пьяного. Рафу хотелось крикнуть: "Если ты умрёшь, мне придётся нести эту ношу одному. Ты не можешь оставить меня вот так". Однако, хотя эти слова читались в его глазах, он не посмел произнести их вслух.

Он словно удерживал руку человека, висящего на краю обрыва. Раф чувствовал, как утекает жизнь, как будто эти пальцы неумолимо выскальзывают из его хватки. Джерард был для него самым близким другом, спасшим его от унижений и позора жизни калеки, хозяином, возвысившим до компаньона и управляющего. Они так часто защищали друг друга в бою, что давно сбились со счёта, кто у кого в долгу. А та ночь, которая теперь всегда преследовала обоих, связала их цепью страха крепче, чем близость или кровное родство.

Переживает ли всё это тот ублюдок, Осборн, ночь за ночью в кошмарах? Раф знал, что нет. Даже отдавая приказы, которые приходилось исполнять другим, лорд Осборн беспокоился о них меньше, чем мальчишка, ломающий шею пойманной птичке. Он знал, что исполнять его команды придётся Джерарду. Осборн был сюзереном Джерарда, которого связывала с ним клятва верности. Отказ подчиниться приказу на поле боя был немыслим. Любого воина, совершившего такое, заклеймят как труса и предателя.

Той ночью, когда всё было кончено, Раф видел, как Осборн и его младший брат Хью, распив бутыль сладкого кипрского вина, строят планы на следующий день, они явно уже забыли о случившемся. Однако легко забыть, если тебе пришлось лишь произнести слова. Ты не видишь искажённых ужасом лиц, не слышишь вновь и вновь этих криков длинными тёмными ночами.

Раф сжимал ледяную руку друга, так что чувствовал кости под кожей. Веки Джерарда ещё трепетали, сопротивляясь боли. Его руку до сих пор украшало отцовское кольцо, тяжёлый золотой обруч с замысловатым филигранным узором, обрамляющим единственную яркую жемчужину. Кольцо было самой дорогой вещью для Джерарда. Стоя на коленях у кровати, Раф склонил голову и поцеловал кольцо.

— Я клянусь на кольце твоего отца, перед всеми святыми на небе. Клянусь своей бессмертной душой, Джерард, я не дам тебе унести это зло с собой в могилу. Я не позволю утащить тебя в ад.

Джерард поднял голову, не мигая глядя в тёмные глаза Рафа, словно пытался пронзить его. И Раф, никогда в своей жизни не боявшийся ничьих взглядов, внезапно вздрогнул, испугавшись вырвавшихся слов. Из груди Джерарда вырвался последний хриплый вздох, и замер а горле. Раф ощутил, как ослабла его рука. Ему незачем было подносить к губам Джерарда перо, чтобы понять — его жизнь кончена.

Раф снова смотрел на лежащее на столе тело своего друга и хозяина. Он протянул руку и погладил взъерошенные волосы.

— Я сдержал своё слово, Джерард. Теперь ты можешь уйти в могилу безгрешным, как будто тебя исповедал сам Папа. Я исполнил свою клятву.

Он повернулся, чтобы принести полотно и накрыть тело, но кто-то крепко схватил его за рукав. Леди Анна стояла рядом, заглядывая в лицо налитыми кровью глазами.

— Что мы сделали, Рафаэль? Какую ужасную ношу передали этой бедной девочке, Элене? Я требую, скажи, что сотворил мой сын. Я имею право знать.

Раф молча смотрел на Анну. За последние дни её тело словно усохло, сжалось, будто пытаясь уйти из этого мира. Эта женщина, так старавшаяся сохранить поместье для сына, смело бросавшая вызов каждой новой опасности или угрозе, женщина с острым, как меч, умом, не смогла выдержать смерти сына. Как он мог сказать ей то, что она хотела узнать? Это её уничтожит. Если Анна узнает правду, ей тоже придётся нести эту ношу до самой могилы. Знание о грехе пожирает душу так же безжалостно, как и сам грех. Он не смог бы смотреть, как её любовь и уважение к Джерарду рухнут в одно мгновение. Мать должна продолжать верить, что он был хорошим, достойным человеком, каким на самом деле был и останется навсегда.

Раф отвернулся и почувствовал, как ослабла её хватка. Анна знала его достаточно давно, чтобы понять — некоторыми вещами не могла распоряжаться даже она.

Она нежно подняла холодную и безвольную руку сына, сняла с пальца кольцо с жемчужиной, ощупью нашла руку Рафа и, прежде чем он успел понять, что она делает, надела на его палец золотой обруч.

— Нет, нет, миледи, я не могу... — запротестовал Раф, пытаясь снять кольцо.

Но Анна сжала его пальцы.

— Оно принадлежало отцу Джерарда, а когда он умер, перешло к Джерарду, но он не оставил сына, который носил бы кольцо в память о нём. Ты стал Джерарду больше чем братом. Теперь ты мне как сын. Прими это кольцо. Носи его в память о них обоих. Они хотели бы, чтобы оно было твоим.

Рафу казалось, что золотое кольцо сжимает его палец, сжигает, как раскалённая медная маска, надетая на лицо предателя. Ничто не могло бы заставить его почувствовать себя более виноватым и несчастным, однако он знал — она сделала это бесхитростно, только из любви и благодарности

Леди Анна нежно погладила щёку покойного сына, как будто он снова стал младенцем, спящим в колыбели.

— Скажи мне, Рафаэль, — прошептала она. — Ты уверен, ты совершенно уверен, что эта девушка может принять на себя грехи моего сына без вреда для неё или её семьи?

— Она и не знает о том, что несёт, — угрюмо сказал Рафаэль. — Это не станет для неё тяжёлым бременем. Она девственница. И как при испытании огнём, когда под бинтами рука невиновного оказывается невредимой, так и пожирателя грехов не может запятнать грех, если только этот человек чист.

— А что, если Элена не девственница? — продолжила Анна.

— Она девственница! — Раф произнёс это более категорично, чем намеревался. Вы слышали, как она сама это сказала, миледи. Кроме того, мы сделали это ради спасения души вашего сына и моего друга. Разве это не стоит дороже, чем жизнь и душа крестьянки?

Леди Анна глядела в осунувшееся лицо сына. Когда она снова подняла взгляд на Рафа, в её глазах он увидел ту же свирепую страсть, что когда-то горела в глазах её сына.

— Клянусь, Рафаэль, нет ничего ни в этом мире ни в мире ином, что я не отдала бы или не сделала ради спасения сына от адского пламени, даже если это погубит мою собственную душу.

Раф подумал о медноволосой девушке, бегущей от него по ступенькам. Теперь Элена связана с ним, хоть она этого и не знает. Ни освящённое церковью супружество, ни брачная постель не сделали бы их ближе. Ведь брак длится только до смерти, а этот грех им обоим придётся нести до могилы и дальше, в иную жизнь за её пределами.