Книга: Проклятие виселицы
Назад: Седьмой день после полнолуния, октябрь 1211 года
Дальше: Новолуние, октябрь 1211 года

Осборн, сын Уоррена  

— Я приготовила для тебя одежду, — сказала Матушка. — Поспеши, уже скоро, Осборн не станет скучать, ковыряя в носу
Она нетерпеливо потянула Элену за рубашку, указывая на платье и плащ с капюшоном, лежащие на столе.
— Я не могу, Матушка, не могу, — взмолилась Элена. — Пожалуйста, не заставляйте меня.
В последние три дня она не могла думать ни о чём, кроме Осборна. Даже когда, измучившись, Элена проваливалась в сон, перед ней всплывало жестокое и холодное лицо Осборна, равнодушно глядящего на неё, как будто она просто свинья или овца на рынке и ничего не стоит. Она всё ещё слышала раздражение в голосе, произносящем приговор — ему не терпелось заняться своими делами, уехать охотиться с соколом. Он небрежно бросал слова, как богач швыряет монетки нищему, чтобы тот не скулил. Хотя Осборн скорее отшвырнул бы попрошайку с дороги, чем оказал ему милость.
Каждый день, каждый час она пыталась вообразить лицо Осборна, приказывающего повесить Атена. Было ли у него тогда то же самое безразличное выражение или злость оттого, что она бросила ему вызов и не стала покорно дожидаться верёвки? Звучала ли в голосе злость или только ледяная жестокость? И как шёл на виселицу Атен — слабым и испуганным? Она представляла, как он отважно стоит, опустив голову, словно бросая вызов петле. Что он тогда думал о ней? Испытывал горечь, страдая вместо неё, или был рад за неё умереть? В глубине души она знала — скорее первое. По ночам её преследовало его лицо — ужас и отвращение, которые она видела в его глазах той ночью, когда он подумал, что она убила их сына.
А теперь... она до сих пор не могла поверить, что Атен и в самом деле мёртв. Для неё он до сих пор там, идёт знакомой дорогой на поле. Если Атена нет, вся её жизнь до того, как она попала сюда, начинает казаться ненастоящей. Деревня, поместье, детство и Атен существовали теперь только в снах.
Матушка грубо толкнула её на низкую скамейку, натянула через голову платье. Потом застегнула на плечах старую шерстяную накидку, пахнущую корицей.
— Ступай, дорогая, времени не так много. А теперь слушай внимательно. Тальбот отведёт тебя в часть города, называемую Манкрофт. Там, на Бриггс-стрит, между Овечьим и Лошадиным рынками, есть гостиница. В номере на верхнем этаже есть отдельный вход по внешней лестнице. Осборн будет ждать там. Он знает, что придёт одна женщина, и потому будет без охраны. Он думает, у тебя есть информация о его брате.
Матушка открыла стоявшую на столе деревянную коробочку и вытащила маленький серебряный амулет в форме руки. На ладони были выгравированы четыре странных символа. Элена подумала, что это, наверное, буквы, хотя на её взгляд, необычные. Но поскольку она могла прочесть только собственное имя, буквы для неё не имели смысла. Матушка повязала кожаный шнурок вокруг её шеи.
— Вот, дорогая. Постарайся, чтобы те, кто увидит тебя возле гостиницы, те, кто входит и выходит, это заметили.
Элена озадаченно взглянула на амулет.
— Зачем?
— Это принадлежало иудеям. Большинство городских евреев живёт в Манкрофте. Увидев это, они решат, что ты одна из них, и не будут обращать на тебя внимания, а если уже после того, как обнаружат тело, кто-нибудь вспомнит, что видел тебя, они станут разыскивать иудейку.
Элена задрожала.
— Матушка, прошу вас, послушайте. Я не могу его убить. Знаю, что не могу.
Матушка недовольно фыркнула.
— Можешь и убьёшь. Ты уже дважды это делала. Вспомни, как сказала та знахарка — если не сделаешь, как она велит, проклятье падёт на голову твоего сына. А когда это случится, всё, что ты делала, чтобы защитить его — и то, что отдала, и смерть твоего любовника, и то, что ты здесь прячешься — всё это будет напрасно.
Матушка опять вернулась к своей коробке, и на этот раз извлекла длинный и острый кинжал. Она пересекла комнату и положила оружие на колени Элены. Матушка взяла её правую руку и сжала пальцы Элены вокруг рукояти.
— Когда он окажется перед тобой — подходи поближе. Вытаскивай из-под плаща кинжал и быстро бей сюда и вверх, — она коснулась рёбер Элены. — Лезвие такое тонкое и острое, что войдёт легко, как в заливную свинину. А если он повернётся к тебе спиной, будет ещё проще. Так ты убила его брата, значит, сама знаешь, что делать.
Матушка сунула кинжал в карман, заранее пришитый к подкладке плаща так, чтобы легче выхватить. Элена мимолётно удивилась, зачем такой карман на женском плаще, но эта мысль потонула в приступе тошноты, подступившем, едва она представила, как клинок пронзает живую плоть и из неё вываливается заливное. Матушка подняла её на ноги, и Элена пошатнулась, стараясь справиться с тошнотой.
Матушка крепко сжала её руку.
— Не забывай, дорогая, Осборн убил твоего мужа. Сидел и наблюдал, как тот пляшет на верёвке, задыхается, сражаясь за каждый вдох, и дёргается, пока язык не распухнет и лицо не почернеет. Это сделал Осборн. Осборн заслуживает смерти. Последняя молитва Атена — о мести убийце. Атен погиб за тебя, дорогая, а значит, твой долг — позаботиться, чтобы убийца был наказан. Когда убивают невинных, их души бродят по земле, не зная покоя, пока не умрёт убийца. Если ты не убьёшь Осборна, твой бедный муж никогда не упокоится в своей могиле. Если ты когда-нибудь любила Атена, то должна оказать ему эту последнюю милость, чтобы он мог уйти с миром.
Взгляд жёлто-зелёных глаз Матушки впился в глаза Элены. Рубиновые булавки мерцали в свете свечей, языки змей, подрагивая, лизали воздух. Элене казалось, что глаза всего мира обратились к ней и ждут, когда она сделает это для Атена и их сына. Она им нужна. Их нельзя подвести.
Матушка ухватила Элену за руку и поспешно повела вниз по лестнице, где уже ждал Тальбот. Не успев ничего понять, Элена оказалась на улице и пришла в себя, глотнув холодного ночного воздуха. Резкий ветер с реки трепал её юбки, прижимая к бедру холодную сталь кинжала. Она попыталась повернуть назад, к двери, но Тальбот взял её под руку и быстрым шагом повёл прочь, в сторону центра города. Из за переваливающейся походки непросто было идти с ним в ногу, но хватка у Тальбота была крепкая. Он так сжимал руку, что Элена боялась сломать её, если рискнёт вырваться.
По улице сновали люди. Некоторые освещали себе путь роговыми фонарями, но некоторые держали горящие факелы, огонь мерцал на ветру, заставляя людей держаться подальше от закрытых деревянными ставнями витрин, чтобы не устроить пожар. Большинство спешили по своим делам, не обращая никакого внимания на Элену и Тальбота. Ночь слишком холодная, чтобы долго задерживаться на улице. Но Элена не понимала, почему все не останавливаются поглазеть на неё. Казалось, каждый в городе должен догадываться, что она собирается сделать, и клинок, на каждом шаге ударявшийся о ногу, стучал как громкий звон похоронного колокола.
В воздухе висел тяжёлый торфяной дым от горящих очагов. В домах булькали десятки горшков с ужином, наполняя ночь ароматами бобов, варёной баранины, солёной свинины, горящего зверобоя, горечью щавеля и кислотой эля. Аппетитные запахи смешивались с вонью испражнений людей, собак, гусей и свиней, гниющих растений и плавающих в канавах потрохов. Элена уже так свыклась с духом борделя — потом, мускусным маслом и запахами тел, что городская вонь была для неё чужой, как лес для комнатной собачки. Тальбот говорил, что в ночь убийства Хью нашёл Элену снаружи, на улице, но она ничего про это не помнила.
Они торопливо шли через улицы дубильщиков кож, и через некоторое время сквозь вонь стали пробиваться запахи свежевыделанной кожи, пеньки и воска. Элена, непривычная к ходьбе по городским мостовым, постоянно поскальзывалась на выброшенных из окон гнилых камышах и ощущала под ногами хруст устричных раковин. Наконец, они вышли на прямую улицу, такую широкую, что по ней могли проехать телеги и повозки.
— Мы в Манкрофте, — объявил Тальбот, втаскивая Элену в тень за какой-то лестницей. — Распахни плащ, детка, чтобы все увидели твою серебряную руку. Но капюшон надвинь поглубже, и проходя мимо людей, опускай голову. Понимаешь, так свет фонаря выхватит лишь серебро, это они и запомнят. Теперь иди по этой улице дальше, на первом перекрёстке сверни направо, и попадёшь куда нужно. Таверна в дальнем конце, но ты её не пропустишь. Увидишь вырезанную русалку с привязанными к хвосту сухими ветками — она и есть. Заходи сзади во внутренний двор, увидишь деревянную лестницу. Комнаты наверху.
— А ты разве не со мной? — испуганно спросила Элена.
Тальбот почесал подбородок, Элена услышала скрежет щетины о грубую кожу.
— Ты же должна сойти за еврейку. Их женщины не ходят с христианскими мужчинами, а меня уж точно за еврея никто не примет. Хотя бы потому, что их мужчины не бреют бороды. Ну, иди. Сделай всё сразу, как войдёшь, как только будет шанс, пока окончательно не лишилась мужества.
Краткий момент решимости, охватившей Элену в комнате Матушки, давно остался позади.
— Я не могу, Тальбот. Я не справлюсь, знаю, что не справлюсь. Я недостаточно сильная. Ты ведь можешь это сделать... пожалуйста. Ты и раньше убивал.
— Ага, как и ты. — Тальбот положил руку ей на плечо. — Ты должна сама справиться. Знахарка говорила, это за мандрагору. Если убью я, это не снимет проклятия. — Тальбот наклонил к ней голову. Его горячее дыхание воняло сырым луком. Он ущипнул Элену за щёку, в голосе зазвучало что-то вроде сочувствия. — Ты же видела, как другие девушки подбираются к мужчине, кладут руки ему на плечи. Потом приоткрывают губы для поцелуя. Девушка проделывает такое с мужчиной, и он теряет всю бдительность. Вот как тебе надо вести себя с Осборном. А после, когда он наклонится поцеловать тебя, втыкай кинжал и беги прямо к двери. Ну, иди. Чем скорее сделаешь, тем скорее всё кончится, и все мы окажемся в безопасности. Помни, девочка, если он узнает, что это ты убила его брата — пощады тебе не будет. Ты даже представить не можешь тот ужас и жестокости, что он с тобой сделает. Если хочешь жить — значит, он должен умереть этой ночью, пока сам не пришёл за тобой.
Тальбот вытолкнул её на улицу. Оглянувшись, Элена смогла разглядеть только его тёмный силуэт под лестницей, да и то лишь потому, что знала — он там. Дрожа от страха, она медленно пошла по улице.
Лит Манкрофт , казалось, не отличался от остального города. Ставни магазинов были заперты на ночь, а на пустых рыночных площадях не было никого, кроме собак и котов, роющихся в канавах, среди костей и отбросов. Мимо Элены прошли несколько человек, и она не забывала опускать голову, натягивая капюшон. Большинство мужчин были чисто выбриты, но она не могла удержаться от любопытных взглядов на тех, кого длинные бороды отличали от христиан. Евреи отводили от неё взгляд.
Элена свернула направо, как велел Тальбот. Улица здесь заметно сужалась. Двери и ставни домов накрепко заперты, лишь кое-где сквозь щели и дыры от сучков пробивались лучики света. Казалось, улица была даже темнее узкой ленты иссиня-чёрного неба над головой. Элена чувствовала себя пойманной, загнанным в нору зверем.
Тёмная тень как огромная волна скользила по улице вслед за ней, стирая последние искры света. Элена пустилась бежать, не понимая зачем, зная лишь, что должна добраться до конца улицы прежде, чем ее коснётся тень. Из узкого пространства между домами она выбежала на широкую рыночную площадь, и лишь тогда сумела остановиться. Элена нагнулась, задыхаясь и держась за бок, лёгкие охватил резкий спазм. К ней тут же подошёл какой-то старик, редкая седая борода взлетала и опускалась на ветру, как дыхание. Старик бросил взгляд на её шею, и девушка поняла, что он заметил серебрянный амулет.
— Тебя кто-то обидел, дочка? — В его голосе была тревога, а в глазах — усталость, как будто ему много раз приходилось задавать этот вопрос.
Она покачала головой.
Старик вздохнул.
— Позволь, я отведу тебя домой. Молодой девушке не стоит ходить одной по ночам. Мы больше не можем спокойно ходить по улицам в нашем собственном городе. — Он посмотрел внимательнее. — Может, я знаю твою семью? Как зовут твоего отца?
Элена повернулась и бросилась назад по улице.
— Твой амулет, дочка, — крикнул ей вслед старик, — нужно прикрывать его на улице. Могут увидеть гои.
Вернувшись опять на улицу, Элена услышала музыку. Должно быть, она звучала, и когда девушка в первый раз пробегала мимо, но расслышала она только сейчас, вместе с с гомоном и смехом. Она взглянула наверх.
Над ней на ветру раскачивалась вырезанная из дерева фигура. Фонарь висел так, чтобы освещать русалку, но тень, которую он отбрасывал, делала это создание ещё страшнее. Хвост и всё тело, даже ужасные отвислые груди, покрывала зелёная чешуя. Пряди длинных спутанных волос заканчивались головами извивающихся морских змей. Но самым отвратительным в ней было лицо — чёрные выдолбленные дыры глаз, как у оставленного на растерзание воронам трупа, и губы, растянутые в устрашающей улыбке, обнажая ряды острых, как иглы, зубов.
Элена с трудом смогла отвести от чудовища взгляд и, отойдя от русалки, свернула во внутренний двор. Узкий пролёт деревянной лестницы среди беспорядка пристроек и навесов вёл вверх. Элена подняла взгляд на узкий проход. Сквозь ставни единственной комнаты пробивался тонкий лучик света. Осборн уже там, ждёт её.
Из таверны вышла девушка, и Элена отступила назад. Служанка пронесла через двор две пустых бутыли и исчезла в одном из деревянных сараев. Несколько минут спустя она опять появилась, прижимая наполненные бутыли к бокам, как детей, и снова вошла в таверну.
Как только служанка исчезла, Элена бросилась по ступеням вверх. Она понимала — обслужив заказчиков, девушка сейчас же вернётся за новой порцией эля. Элена осторожно взбиралась вверх, стараясь не дать ступенькам скрипнуть. Стук сердца отдавался в висках, ноги дрожали так сильно, что ей приходилось цепляться за перила, чтобы не упасть.
Ей следовало бы использовать мандрагору. Если бы она сначала это увидела — знала бы, что делать. Но она слишком боялась. Она не ожидала увидеть себя убивающей Рауля и Хью. Но зная, что ей предстоит увидеть убийство, а потом совершить его, она не смогла себя заставить воспользоваться мандрагорой. Кроме того, она пыталась убедить себя, что этот момент никогда не наступит, что она проснётся и обнаружит, что всё это снова окажется сном.
Перед низенькой дверью она остановилась и прислушалась. Снизу, из таверны, доносились приглушённая музыка и хриплый смех, но за этой дверью стояла леденящая тишина. Элена нащупала кинжал и крепко сжала рукоять.
Ты убила двоих. Ты убила брата Осборна, и это было несложно. Ты сможешь это сделать. Ты ведь уже убийца, так что значит ещё одна смерть? Подумай о сыне. Об Атене, болтающемся на верёвке. Подумай о том, что Осборн с тобой сделает. Элена подняла левую руку и постучала.
***
По пути через шаткий деревянный мост Раф ненадолго остановился, глядя на плещущую об опоры чёрную воду. За рекой виднелась кучка домов и разбросанные между ними рубиновые огоньки десятка костров. Дома и мастерские кожевников строили подальше от замка, чтобы более обеспеченным обитателям Норвича не приходилось страдать от тошнотворной вони. Лачуги кожевников без проблем нашёл бы даже слепой и глухой — нужно только идти на запах ферментированного собачьего помёта и протухшего жира.
Именно поэтому Раф и поселил там Мартина, или как там его звали на самом деле — мало кто кроме самих кожевников отваживался забрести сюда без неотложных дел. Люди Иоанна в поисках шпиона французов станут рыскать по гостиницам в центре города, следить за теми, кто задает слишком много вопросов или не знает улиц. Но кто догадается обыскивать лачуги кожевников?
Каждый из крошечных однокомнатных домиков окружал большой открытый двор. В тёмноте мерцали огни костров в ямах. Женщины, склонившись над кипящими горшками, помешивали готовящийся ужин и отмахивались от вонючего дыма. Полуголые дети играли в опасные игры — прятки меж огромных чанов с известью и замоченными кожами.
Раф считал по дороге дворы — один, два, три, потом свернуть налево, ещё два... Он остановился так резко, что едва не уткнулся спиной в деревянный дом позади. На мгновение он решил, что свернул не там, но потом узнал одинокую яблоню во дворе. Со ствола, где была привязана огромная хозяйская собака, ещё свисала длинная верёвка.
Но очаг в этом дворе не горел. В окнах дома не дымили пропитанные салом камыши. Распахнутая дверь покосилась, одна из кожаных петель оторвана. Чаны опрокинуты, ядовитое варево из жира и извести выжгло огромные белые пятна в грязи двора. Кожи с каркасов содраны и втоптаны в грязь, рамы растяжек разбиты в щепки. Не осталось ни единого целого горшка, ни одного устоявшего на ногах предмета мебели — всё, что возможно, было разбито и разломано.
Раф увидел огонь очага в ближайшем дворе и поспешил туда. Женщина наливала водянистую похлёбку в деревянную посудину. Заметив Рафа, она уронила половник и с визгом кинулась в дом. В узком дверном проёме тут же появились два крепких юнца и одновременно протиснулись наружу.
Оба двинулись к Рафу, один держал длинный железный прут, другой — тяжёлое деревянное весло. Раф поднял руки, показывая, что не достаёт оружия, но остался на месте.
— Чего надо? — проревел тот, что с железным прутом.
По-прежнему держа руки так, чтобы они могли видеть, Раф кивнул на разорённый двор.
— Я пришёл к знакомым, а дом пуст.
— К знакомым? К кому это?
Раф решил рискнуть.
— Жена этого кожевника. Она мне родня...
Он перебирал в уме виды некровного родства, но парень не дал ему закончить.
— У неё внезапно объявилось много родни.
— Что здесь произошло? — спросил Раф. — Несчастный случай?
Парень сделал ещё один угрожающий шаг в его сторону.
— Никакого несчастного случая. Перед рассветом заявились солдаты из замка. Мы сперва услыхали, что собака лает, а после — как они ломились в дверь. Джайлс орал, а Марджери визжала так, что камни можно резать.
Сердце в груди Рафа застучало так громко, что он испугался, как бы эти двое не услышали.
— Солдаты их арестовали?
— Конечно, чёрт возьми. Зачем же ещё они приходили?
— Старый Джайлс, он так просто не сдался, — добавил второй брат. — Те гады убили его пса — просто чтоб не лаял. Когда старый Джайлс увидел это — прям взбесился. Устроил им пару кровавых носов и чёрных глаз, пока один из тех ублюдков не дал ему по голове и не оттащил. Тогда Марджери двинулась на солдат с железной сковородкой, как старая королева воинов, но ничего хорошего из этого не вышло. В конце концов им удалось повалить её на землю и крепко связать руки, но она всё равно пыталась пинать их, когда её уводили. — Глаза парня утратили подозрительный блеск и теперь светились волнением — рассказ о хорошей драке ничего не теряет и спустя годы. — Конечно, сбежались все кожевники, хотели помочь, но мы даже приблизиться не могли — они окружили двор и наставили на нас пики. Мы легко с ними справились бы и голыми руками, но они сказали, что арестуют любого, кто посмеет вмешаться, за... за измену, — на этом слове голос понизился до благоговейного шёпота.
Рафу очень нужно было задать им вопрос, но он понятия не имел, как это сделать, не возбуждая подозрений. Эти кожевники скорей умрут, чем осудят одного из своих, но не раздумывая донесут на Рафа шерифу, особенно, если решат, что это поможет Джайлсу и его жене. Раф ещё раздумывал, как сформулировать вопрос, когда получил на него ответ.
Тот из братьев, что держал железку, так и не опустил её, а теперь поднял немного повыше.
— Солдаты пришли не одни. В дальнем конце улицы стоял коротышка, я видел. Думаю, он и привёл солдат, указал на дом Джайлса — они шли прямо туда. Никто в замке не нашёл бы этот двор, если бы не показали. Больше того, он не убегал, увидав, что случилось. Стоял там, наглый, как олень в гоне, и смотрел, словно наслаждался. Похоже, точно знал, что его-то не схватят. — Глаза парня сузились. — Тот человек, он пришёл несколько дней назад, остановился у Джайлса. Никто из нас прежде его в глаза не видел, но Марджери сказала, он ей родня. А теперь вот ты объявился, ещё один родственник. Можно подумать, она богатая наследница.
— Тот человек, — осторожно спросил Раф, — была у него сухая рука?
Оба брата кивнули и сделали ещё шаг в сторону Рафа.
— Я пришёл предупредить Марджери, что они в опасности. Тот человек... он только притворялся родственником... Марджери не знала прежде своей настоящей родни, вот и поверила.
— Жаль, что ты не пришёл пораньше, — с сожалением сказал младший.
Но старший брат вздёрнул подбородок.
— Ага, только непонятно, зачем он пытался выдавать себя за родственника. У них ведь и пенни за душой не было. И для чего бы тому человеку желать, чтобы бедного старого Джайлса забрали? Он и не изменник вовсе, просто пытался честно зарабатывать на жизнь, как и все. Почему его? Вот ты мне скажи!
Он ткнул Рафа своей железякой, не настолько сильно, чтобы ранить, просто чтобы у гостя не осталось сомнений в серьёзности его намерений, если не предоставит удовлетворительного ответа.
Раф мгновенно прикинул свои возможности. Если вытащить нож, он, пожалуй, справится с ним или даже с обоими — парни хоть и были мускулистыми, наверняка в драке медлительны и неумелы. Но он не мог позволить себе встревать в драку. Нужно побыстрее убираться отсюда. Он сглотнул и постарался убедительно изобразить что-то похожее на правду.
— Есть у Марджери один родственник, настоящий. Он священник. И он исчез. Этот, с сухой рукой, представляется беглым священником, а потом доносит на тех, кто давал ему приют.
Братья опять переглянулись, как будто были одним человеком, разделившимся надвое, и не могли ни думать, ни действовать друг без друга.
Брови старшего нахмурились так, что слились в одну линию.
— Я всю жизнь жил рядом с Марджери и никогда не слышал упоминания о священнике в её семье. И вообще, откуда тебе так много известно об этом человеке? Что у тебя с ним за дела?
— Некогда мне стоять тут и отвечать на ваши вопросы, — рявкнул Раф в надежде, что его гнев отвлечёт юнцов. — Возможно, и другие люди в опасности. Я должен предупредить их, пока не арестовали.
Он не стал ждать реакции братьев, просто повернулся и стремительно зашагал прочь, молясь, чтобы они не погнались за ним. Свернув за угол, он бросился бежать, потом прошмыгнул в тёмный двор, спрятался за вонючим чаном и прислушался. Он услышал шаги, кто-то бежал следом. Больше, чем двое братьев - видимо, они позвали других на подмогу. Раф сжался в темноте, сердце колотилось. Не только из-за кожевников.
Мартин действовал гораздо быстрее, чем ожидал Раф. Арест Джайлса и его жены означал, что шериф осведомлён о настоящей личности Мартина и его задаче. Должно быть, гонец уже в пути к королю Иоанну, и тот пришлет еще людей на поиск изменников. У Рафа не оставалось ни малейших сомнений, что Мартин, а возможно и шериф, уже разыскивают его. Теперь в Англии для него нет безопасного места. Нужно немедленно оставить страну, бежать за границу, пока Иоанн до него не добрался.
Он ничего больше не мог сделать для леди Анны. Божьей милостью, ей помогут друзья, но он не посмел бы возвращаться к ней, даже если бы знал, где она. Кроме того, если его схватят рядом с леди Анной, он подвергнет её ещё большей опасности. Однако ещё оставалась надежда, что её участие в этом деле останется нераскрытым. Что касается убийств Рауля и Хью — можно лишь молиться, чтобы не объявился кто-то, видевший леди Анну возле "Адама и Евы".
Но был ещё один человек, которого Раф не мог бросить в Англии.
Он поклялся, что вернётся за ней. Бедное глупое дитя до сих пор верит, что это она убила Рауля и Хью. Ему следовало понимать, что она на такое не способна. А она до сих пор верит, что вопреки всему сможет когда-нибудь попасть домой, в свою деревню, к Атену. Она не знает, что Атен мёртв, и что ещё хуже — Раф стоял рядом и позволил повесить Атена, хотя висеть там должен был он сам.
Он загладит свою вину перед ней. Он увезёт её в Италию и всю оставшуюся жизнь станет работать, чтобы снова сделать её счастливой, помочь забыть все страдания и потери. Между ними есть связь, которая соединяет их крепче, чем мужа с женой. Ведь в ней был Джерард, через неё Раф до сих пор связан с единственным дорогим ему человеком. Ничто и никогда не осквернит её чистоту и невинность, и он отдаст жизнь за то, чтобы этого не случилось.
***
Если бы Осборн сам подошёл к двери и открыл, как ждала Элена, всё могло бы закончиться одним махом. Но он не открыл. Потом она не могла понять, почему ожидала этого. В отличие от неё, человек его звания не привык сам отворять двери.
Она постучала и услышала его окрик:
— Входи!
Этот глубокий хриплый голос разорвал последние ниточки уверенности, за которые ещё цеплялась Элена. Она уже готова была сбежать, но Осборн окликнул снова.
— Входи же, чёрт возьми. Я не могу ждать всю ночь.
В голосе звучал приказ. Инстинкт подчинения, внушённый поколениями лордов и крестьян, заставил её подчиниться. Правая рука Элены отпустила рукоять кинжала и нащупала защёлку на двери. Она открыла дверь, не в силах сопротивляться.
Осборн сидел на скамье в дальней стороне маленькой комнаты, прислонившись к глинобитной стене. На коленях лежал обнажённый клинок. Он был один, но явно подстраховался.
— Закрой дверь, женщина.
Элена с трепетом подчинилась приказу и обернулась к Осборну. Узкую комнату с огромной кучей сена в глубине освещал единственный фонарь, висевший у двери. С другой стороны у стены были кучей свалены несколько соломенных лежанок с кучей грязных одеял и вытертых от многократного использования овечьих шкур. Однако позади скамьи, занятой Осборном, другой мебели не было.
— Что пялишься? — сказал Осборн. — Мне говорили, у тебя есть сведения, касающиеся моего брата. Давай, выкладывай.
Элена открыла рот, но слов не было. Она представляла всё совсем не так. Тальбот сказал ей, что Осборн ждёт информации, но ей даже в голову не пришло подумать, о чём говорить. Все мысли были сосредоточены на ударе ножом.
— Я... я... может, раз мы будем говорить, мне принести вам вина, господин?
— Я не желаю вина, девчонка. Мне нужна информация. Говори, что ты знаешь.
Она не ответила, и Осборн нетерпеливо вздохнул.
— Знаю, что развяжет тебе язык. — Он достал со скамьи за своей спиной небольшой кожаный мешочек, порылся в нём и выудил маленькую золотую монету. — Все вы, евреи, одного хотите — золота. Дай вашему народцу что-нибудь блестящее, сразу всё вспомните. Просто чудо, да?
Элена не сразу поняла, о чём он. Потом вспомнила про амулет, который Матушка повязала ей на шею. Возможно, Осборн узнал его, или ему сказали ждать еврейку.
Должно быть, он неправильно понял выражение её лица, поскольку тут же добавил:
— Не волнуйся, ты получишь своё золото, и ещё больше — если поможешь мне найти убийцу брата. Держи!
Он бросил деньги Элене, но её рука как раз опять потянулась к рукояти кинжала под плащом. Она не пыталась поймать монету, и та со звоном покатилась по дощатому полу.
— Подними её, девчонка. Давай, лезь за ней.
Не отводя глаз от Осборна, Элена нагнулась, пытаясь нащупать монету, но та откатилась куда-то в сторону, и её не удалось найти.
Осборн с интересом наблюдал за девушкой.
— Не встречались ли мы с тобой раньше? Не могу припомнить, чтобы говорил с кем-то из твоих единоверцев в Норвиче, однако мой меч познакомился со множеством таких в Святой земле.
Элена старалась скрывать лицо, отворачиваясь от Осборна под предлогом поиска монеты.
— Прекрати, — нетерпеливо приказал он. — Можешь отыскать её позже. Говори, чего ради вытащила меня от моего очага в эту нищую лачугу. И предупреждаю тебя, девчонка, если ты заставила меня зря потратить время, ты за это дорого заплатишь.
Элена не поднималась, всё ещё пытаясь держать в тени прикрытое капюшоном лицо.
— Я... я боюсь, что если скажу, этот убийца...
— Я позабочусь, чтобы с тобой ничего не случилось, — в нетерпении перебил Осборн. — Просто назови мне его имя, и обещаю, ещё до рассвета он окажется в подземельях замка.
— Но...
— Говори, девушка! Поверь, меня стоит бояться больше, чем любого убийцу. Если не скажешь мне, что ты знаешь, я сейчас же отправлю тебя в замок. И уверяю, там есть люди, которые и камень заставят заговорить.
Голос гремел у Элены в ушах. "Сделай это! Сделай, пока не поздно. Ты уже убила двоих, на этот раз будет ещё проще... как проколоть дыру в заливной свинине".
Но Осборн продолжал сидеть на скамье, гладя на неё, на коленях у него лежал меч.
Я уже убила двоих. Я смогу. Смогу!
Сумятицу в её голове перекрывал голос Тальбота: "Ты же видела, как другие девушки подбираются к мужчине, кладут руки ему на плечи и целуют".
Если бы здесь была Люс — она бы прошла прямо к Осборну, села к нему на колени и отвлекла обещаниями. Люс бы не сомневалась. Элена видела, как она это делала. И ни один мужчина не отстранился от неё. Это казалось так просто — миленькая улыбка, рука, ласкающая лицо и волосы — и мужчина таял, как сало в огне.
Элена не стала тратить время не раздумья, поднялась и прошла через комнату ближе к Осборну, так, что могла коснуться его ног. Наклонившись над ним, она пробежалась пальцами по жёстким седым волосам.
— Ты очень привлекательный мужчина, — она попыталась имитировать игривый соблазнительный тон Люс.
Осборн изумлённо вытаращился на неё. Она поспешно нагнулась прижала губы к его лбу, осторожно провела ладонью по затылку. Он резко отдёрнул голову.
— Чёрт возьми, что ты творишь, девчонка? Я пришёл сюда не за шлюхой. Я пришёл узнать про убийцу брата.
— Но... но я не могу устоять перед тобой, — запинаясь сказала Элена, и попыталась опять поцеловать его лицо. Он оттолкнул её, потом пристально посмотрел в лицо.
— Да я же тебя знаю! Все эти твои наглые выходки. Ты — моя беглая крестьянка, девчонка, что подслушивала под дверью. Как только леди Анна сказала мне, что ты была её горничной, я сразу понял, что именно тебя видел, когда ты удирала. А теперь, значит, ты явилась шантажировать меня, так? Думаешь, я стану тебе платить, покупать молчание о том, что ты услышала. Ты и впрямь вообразила, что король поверит слову беглой крестьянки, убийцы ребёнка, против слова верного и преданного английского лорда? Я заставлю тебя пожалеть, что ты уже не болтаешься на виселице, прежде чем закончу...
Он попытался подняться, но Элена стояла слишком близко. Меч с его колен со стуком соскользнул на пол. Осборн нагнулся за ним, и в этот момент Элена вытащила кинжал из кармана плаща и изо всех сил воткнула в его спину. Осборн завопил от неожиданной боли и повалился на колени на деревянный пол. Она протянула руку, пытаясь нащупать рукоять кинжала, торчащего в спине. Он схватил её юбки.
Элена пыталась вырваться, но он держал слишком крепко. Вцепившись в волосы, она что есть силы дёрнула его голову назад. Этого хватило, чтобы он на мгновение ослабил хватку. Она выдернула юбки из его рук и бросилась к двери. Она отчаянно возилась с защёлкой, но окровавленные руки скользили.
Осборну наконец удалось ухватить рукоять кинжала. С рёвом боли, он выдернул клинок и с трудом поднялся на ноги, сжимая кинжал в руке. Пошатываясь, он стал спускаться по ступенькам, зовя помощь.
Элена уже бежала через двор. Навстречу ей по двору шла служанка с двумя бутылями в руках. Она замерла, испуганно глядя на Осборна, который всё ещё сжимал в руках окровавленный нож. Элена наткнулась на служанку, девушка отшатнулась, бутыли выпали и разбились о камни. Рёв Осборна, приказывающего Элене остановиться, перекрывал музыку и смех, доносившиеся из гостиницы. Но она скрылась в темноте ночи, не остановившись взглянуть, добрался ли он до конца лестницы.
***
Раф дёргал шнур колокольчика и яростно колотил в дверь борделя. Маленькое окошко открылось, из-за крепкой железной решётки кто-то выглянул. Лицо принадлежало не Тальботу, а женщине по имени Люс.
— Ну точно, у кого-то ночью в штанах горит, — заворчала она — Боишься не успеть? — Потом лицо расплылось в обычной приветливой улыбке. — Ой, так это ж Бы... мастер Рафаэль, — поспешно поправилась она.
Рафу никогда не приходило в голову воспользоваться фальшивым именем. Какой в этом смысл? Когда так сильно выделяешься из толпы, любая попытка маскировки бессмысленна.
Люс отперла дверь, распахнула пошире и снова закрыла за гостем.
Он прошёл вслед за ней в гостиную, где, как обычно, в ожидании посетителей стояли блюда с мясом, бутылки с вином и элем. Как любит говорить Матушка "чтобы продержаться подольше, мужчине нужно хорошее красное мясо".
Люс обернулась и подмигнула, изгибая спину и выставляя вперёд пышную грудь — такие манеры уже стали для неё привычны.
— Чего желаете на этот вечер, мастер Раф? Назовите имя девушки, а я посмотрю, свободна ли она, чтобы обслужить вас, — она медленно облизнула клубнично-красным язычком верхнюю губу. Этот жесть был ей привычен, как реверанс для горничной.
— Мне нужно повидать Тальбота, срочно.
Она рассмеялась.
— Он будет польщён. Не многие посетители просят его услуг.
Но взглянув на напряжённое лицо Рафа, Люс поняла, что дело нешуточное. Она отбросила свои обольстительные манеры и в одно мгновение стала серьёзной.
— Тальбота здесь нет, мастер Раф. Поэтому Матушка и поставила меня следить за дверью. Но она сказала, он скоро придёт.
Не успела она договорить, как послышался настойчивый стук в дверь.
— Вот и Тальбот, — сказала Люс. — Я знаю его стук, никогда он не пользуется колокольчиком.
Она побежала на зов, а Раф нетерпеливо расхаживал взад-вперёд по длинной комнате. Тальбот вздрогнул при виде него. Люс недоуменно сморщила лоб и переводила взгляд с одного на другого.
— Будь умницей, Люс, ступай к себе, — приказал Тальбот, по-прежнему не поднимая глаз на Рафа.
— Как всегда, — беспечно сказала Люс. — Сделай, что мужчина просит, и... — голос обиженно дрогнул.
Тальбот взял половину пирога и первую попавшуюся бутыль с вином и протянул Люс.
— Вот, возьми.
Люс радостно улыбнулась, принимая неожиданное угощение.
— Но чтобы никто не знал, что мастер Рафаэль здесь, поняла?
— Конечно. Как всегда говорит Матушка — поступай как роза: благоухай сладко, открывай лепестки и оставайся немой. Ах да, и царапай до крови тех, кто хочет сорвать тебя, не заплатив.
— Ступай! — Тальбот кивнул на дверь, и Люс не стала дожидаться, когда он повторит приказ.
Как только за ней закрылась дверь, Раф обернулся к Тальботу.
— Шпион Иоанна... мы опоздали. Ту пару, у которой он остановился, арестовали и забрали в замок. Ублюдок привёл солдат прямо к ним, значит, скоро Иоанн всё узнает.
Тальбот резко обернулся, схватил со стола блюдо и швырнул об пол.
— Чёрт тебя подери, зачем ты явился сюда? Если за тобой хвост...
— За мной не следили, — сказал Раф с уверенностью, которой не чувствовал. — Я несколько раз оглядывался, проверял, не идут ли за мной. Кроме того, Мартин не знает, что я вернулся в Норвич. Если он уже выяснил, кто я, он будет караулить меня в поместье. Туда отправят людей арестовать меня, и надеюсь, к тому времени, как они обнаружат, что пошли по ложному следу, я буду уже далеко. Я уезжаю сегодня ночью и забираю с собой Элену. Если Осборн услышит, что Хью приходил сюда тем вечером, перед смертью, он лично обыщет это место сверху донизу. Элену он сразу узнает, даже с крашеными волосами. Хью не снисходил до того, чтобы замечать тех, кто ниже него, но Осборн ничего не упускает из вида. Я должен увести её до того, как он явится. Так где она? В комнате Матушки?
Тальбот поморщился.
— Девчонки здесь нет.
— Не ври мне, Тальбот. Знаю, Матушка хочет за неё денег, но даже она должна понимать, что сейчас Элена для неё не годится. Она не может рисковать, позволяя ей жить здесь. Если Осборн узнает, что вы прятали беглую, он арестует Матушку, и тебя тоже.
— Сомневаюсь, что он будет в состоянии это сделать, дорогой.
Обернувшись, Раф увидел Матушку, стоящую в дверном проёме за его спиной. Она сделала несколько шагов вперёд, в комнату.
— Осборн нас не арестует, потому что, пока мы с вами говорим, Элена об этом позаботится.
Раф переводил взгляд с Матушки на Тальбота и обратно.
— Я... я не понимаю. Как это — позаботится?
— Она отправилась убивать его, — спокойно ответила Матушка, как будто сообщала, что Элена пошла принести ведро воды.
Рафа как будто ударили в живот. Может быть, он ослышался?
— Знахарка из вашей деревни приходила сюда повидаться с Эленой, — сказала Матушка.
— Гита?
— Она самая. Видимо, несколько месяцев назад, в деревне, Гита дала Элене мандрагору, а теперь пришла получить плату. Похоже, между её семьёй и родом Осборна давнишняя вражда. Отец Осборна ложно обвинил бабку Гиты в отравлении своей жены, а потом казнил её. Ничего удивительного, что она прокляла и его, и его потомков. Теперь Гита хочет, чтобы Элена убила Осборна, чтобы отомстить за её бабку, — Матушка улыбнулась. — Тебе не из-за чего так ужасаться, дорогой. Элена справится. В конце концов, она уже убила двоих. Когда в ней кипит кровь, сил и решительности у неё хватит на десяток мужчин.
— Но она никого не убивала! — Раф уронил голову на руки и застонал — Я точно знаю, что не она убила Рауля и Хью. Она может справиться с мужчиной не лучше, чем воробей с ястребом. Ты послала девушку... ребёнка... против закалённого в боях рыцаря. Самое меньшее, что случится — он её узнает. Что ты наделала, злобная старая ведьма?
Он бросился на Матушку, но Тальбот встал между ними. Огромный кулак ударил Рафа в челюсть, тот отшатнулся, споткнулся о скамью и упал. Голова кружилась от удара, он лишь смутно различал звуки голосов. Матушка поспешно прошла через комнату.
— Тальбот, оттащи его наверх, ко мне, и заставь молчать. Можешь вырубить, если понадобится.
Она прошла чуть дальше, туда, где могла выглядывать из-за решётки в двери, Тальбот поднял Рафа на ноги. Ощущая, как качается под ногами пол, Раф позволил сторожу увести себя к лестнице в комнату Матушки.
***
Элена бросила верёвку колокольчика и постучала в дверь. Она, казалось, прождала целую жизнь, прежде чем заслонка наконец отворилась и показалось лицо Матушки.
— Матушка, прошу вас, впустите меня, — жалобно попросила Элена.
— Сейчас, — в твёрдом голосе Матушки звучало необычное участие.
Мучаясь ожиданием, Элена прижалась к двери и слушала, как Матушка отодвигает засов и спускается со ступенек. Когда дверь наконец открылась, Элена поспешно бросилась внутрь, чуть не сбив с ног карлицу. Зубы Элены стучали, ноги вдруг перестали слушаться, она чувствовала, что упадёт, если сделает хоть один шаг. Она стояла, крепко сжимая на груди руки и пошатываясь.
Матушка взяла её за руку. В сравнении с ледяной кожей Элены, пальцы были обжигающе горячими.
Задыхаясь, Элена судорожно глотала воздух.
— Почему я не сумела убить его, Матушка? Почему? Я же убила Рауля и Хью. А он не умер. Я думала... если я просто воткну в него клинок, всё сразу закончится. Было много крови, но... но он вытащил кинжал и пошёл вслед за мной... Почему же я его не убила, Матушка? Почему так просто вышло с другими? Они умерли, как и должны были, а он — нет... он всё шёл...
— Значит, он ранен? — Матушка прикусила губу. — Он узнал тебя?
Элена дёрнула головой в неком подобии кивка.
Матушка глубоко вздохнула.
— Раф прав, вас обоих нужно убрать отсюда этой же ночью.
— Мастер Рафаэль? Он...
— Он здесь, дорогая, явился чтобы увезти тебя. Ну, теперь ступай, посиди немного с ним, отдышись, тебе нужно. А нам с Тальботом надо кое-что сделать.
Элена сидела в комнате Матушки, сжимая в дрожащих пальцах стакан с вином. Она даже не помнила, как туда добралась. На скамейке рядом с ней Рафаэль осторожно смывал в миску с водой кровь с её рук. Она непонимающе смотрела, как вода становится розовой, потом алой. Плясало пламя свечей, и ей казалось, что она снова в хижине, в Гастмире, смотрит, как капля за каплей падает кровь Гиты. Элена дрожала, она никак но могла согреться.
Рафаэль осторожно, по-отцовски, тронул синяк — след от удара Хью. Глаза смотрели на Элену с такой добротой и нежностью, как будто он мог видеть её мысли и не осуждал её.
Она и не заметила, что говорит вслух — каким-то образом из неё, как из треснувшего горшка, выливалось всё, что случилось этим вечером, и она ничего не могла с этим поделать. Почему я не убила его? Почему он не умер? Она тонула в тысяче кошмаров — что Осборн явится за ней, что она не выполнила условие Гиты, что ей больше никогда не найти сына, а Атен никогда не упокоится в могиле. И всё же сознание цеплялось за единственный вопрос — почему я его не убила? Почему? Почему?
Рафаэль взял её замёрзшие руки, потёр их, чтобы согреть.
— Ты не смогла бы убить его, Элена, ты ведь не знаешь как. Ты никогда никого не убивала.
— Но Хью и Рауль... я убила их. Они оба мертвы.
Рафаэль открыто взглянул ей в лицо.
— Только ты их не убивала. Я теперь знаю, кто это, и поверь мне, это не ты. Ты только видела смерть во сне, как всем и говорила.
— Но мандрагора... Я использовала мандрагору, чтобы прояснить сны. И ясно видела. Я была в церкви. Там, на полу, лежал человек с раной на лице и вырезанными глазами. А ещё там был монах... он умолял меня не осквернять то святое место.
Рафаэль нахмурился.
— Но Хью убили не в церкви.
— Тогда кто это был? — спросила Элена. — Кто-то был там. Я видела.
Ужас медленно наполнил глаза Рафа, он отдёрнул руки, закрыл лицо и застонал. На мгновение Элене показалось, что он плачет. Она легонько коснулась его склонённой головы.
— Рафаэль, этот человек, которого я видела во сне. Я и его убила? Ты ведь знаешь, правда? Ты знаешь, кто он.
Несколько минут он не отвечал, потом заговорил, глядя на её руки, а не в лицо.
— Я думаю, ты видела не то, что должно случиться, а то, что случилось четыре года назад. Джерард и я... понимаешь, у нас не было выбора... а возможно, мы его сделали. Может ли человек порицать другого за то, что считает преступлением против Господа? Тебе снилось не то, что ты сделаешь, а то, что мы уже совершили.
— Но я видела, как сама это делала, — возразила Элена. Я там была. Я видела нож в своих руках.
Рафаэль смотрел на неё снизу вверх, лицо искажала мука.
— Ты помнишь тот первый день, когда я привёл тебя к леди Анне? Она предложила тебе поесть и выпить на сундуке. Ты это помнишь?
Элена кивнула.
— За день до того, как умер её сын.
— Когда ты туда пришла, Джерард был уже мёртв. Я положил его тело в сундук. А сверху поставили еду для тебя, и ты её ела. Хлеб и соль, как я попросил.
Глаза Элены распахнулись в испуге. Горло сжало так крепко, словно его сдавили чьи-то холодные пальцы.
— Но... съесть хлеб и соль, что лежали над телом, означает взять на себя грехи мертвеца! Ты обманул меня... сделал пожирательницей грехов!
Она отшвырнула кресло и в ярости заходила по комнате, вытирая руки о платье, как будто они опять оказались в крови.
Рафаэль тоже вскочил.
— Прости меня. Мне так жаль, но я не мог допустить, чтобы Джерард умер в смертном грехе. Я поклялся ему. Я обязан ему своей свободой, своей жизнью, всем. Он был мне как брат, больше, чем брат.
Элена обернулась к нему, пылая гневом.
— Но ты допустил, чтобы на меня пал его грех. Как ты мог? Если грех был так страшен, как ты мог заставить меня нести его?
— Клянусь жизнью, я искренне верил, что это не причинит тебе вреда. Ты была девственницей, невинной и чистой. Тебя не должно было это коснуться.
Руки Рафаэля бессильно упали, как у беспомощного ребёнка.
Элена пристально смотрела на воск, капающий со свечи.
— Девственницей... но... я не была. Предыдущей ночью я впервые переспала с Атеном. Той ночью... он сделал мне ребёнка. Что ты натворил, Рафаэль? — она перешла на крик. — Что ты сделал со мной, и с моим ребёнком, и с Атеном!
— Я не знал. Клянусь, я не знал. Меньше всего на свете я желал причинить тебе зло. Если бы я мог хотя бы подумать...
— Но ты не подумал. Нет. Ты позволил мне понести это. Ты заставил меня. Сделал меня убийцей. — Голос сорвался, и она перевела на него взгляд. — Сны о моём ребёнке, о том, как я его убиваю — это тоже сделал Джерард?
Рафаэль поднял голову, недоумение на его лице смешивалось с болью.
— Но в монастыре Монтобан не было младенцев. Я не понимаю... скажи мне, скажи, что ты видела.
— Я была в комнате, повсюду висела одежда и стояли корзины. Кладовая, но круглая, а не квадратная. Я слышала детский плач. Я была зла, так зла, что его от меня спрятали. Когда я нашла его, я хотела лишь одного — убить. Я ударила его о стену. Ночь за ночью мне снилось, как я убиваю младенца. Я подумала... я на самом деле поверила, что сделаю это с сыном. Вот почему я отдала его Гите — чтобы спасти. Чтобы я не смогла причинить ему вред.
Рафаэль откинулся на спинку кресла. Он бормотал что-то, но так тихо, что Элена едва различала слова.
— Не может этого быть. Церковь ведь обещала снять с нас все грехи, и совершённые до Крестовых походов, и пока мы сражались — всё должно быть прощено, стёрто, будто и не было. Нам обещали. Он был неверный. Язычник. Это было священное убийство, праведное дело. И церковь клялась, что мы прощены.
— Что? — спросила Элена. — Значит, был и ребёнок? Джерард убил младенца? Скажи мне, я должна знать. Должна знать, что это был не мой сын.
Рафаэль обхватил голову руками, потом бессильно опустил их.
***
— Да, там был ребёнок, много детей. Но этот, он был не такой, как другие. Ты должна понять... это война. Люди на войне делают такое... чего никогда бы не... хорошие люди... — Лицо судорожно исказилось, он старался не плакать, и прошло несколько минут, прежде чем он смог продолжить.
— Спустя несколько месяцев после того, как отец Джерарда отправился в море, чтобы сражаться в войске Ричарда на Святой земле, к Джерарду пришла Гита. Сказала, что духи предупредили её — отец Джерарда в опасности и сын должен ему помочь. Леди Анна молила его не уезжать, но Джерард был непреклонен, говорил, что не может бросить отца.
Как только он прибыл, Джерард разыскал Осборна, чьи вассалом был его отец — он думал найти его, сражающимся под началом Осборна. Но тот сказал Джерарду, что уже поздно. Его отец погиб. Сапёры копали тоннель под стенами города, чтобы обрушить их — среди них был и Тальбот — но сарацины прорыли другой ход, используя тоннели для атаки под прикрытием греческого огня, который защитники города сбрасывали с бастионов. Отец Джерарда был рядом со стеной, когда под прикрытием дыма из тоннелей вырвался отряд сарацин. Последний раз его видели сражающимся с ними, а потом он исчез. Той ночью его тело искали, но надежды найти было мало. Множество тел так обгорели или были изрублены, что невозможно отличить одного от другого. Даже эмблемы и шевроны, отличавшие рыцаря от пешего солдата, сгорели или сорваны. Они смогли лишь похоронить останки убитых в общей могиле, но по крайней мере, хватало священников, чтобы отслужить мессу за их души.
Джерард был убит горем. Он ругал себя, что не прибыл раньше, но поклялся закончить начатое отцом, и мы с ним присоединились к армии Ричарда.
Через несколько дней после нашего приезда Акра сдалась. Ричард выставил жёсткие условия. Он поклялся сохранить жизнь всем жителям города, если Саладин принесёт ему две сотни тысяч золотых монет и освободит пятнадцать тысяч захваченных им пленников-христиан. Чтобы подкрепить обещание, Ричард отпустил множество простых горожан вместе с жёнами и детьми, однако две тысячи знатных жителей города и их семьи оставил в заложниках, пока Саладин не удовлетворит его требования.
Но в назначенный день Саладин отказался передать и людей, и золото. Одни говорили, что к тому времени он уже убил пленников-христиан, другие — будто прислал весть, что не может пока собрать столько денег и просит больше времени. Кто знает, какова была правда? Мне известно лишь, что два великих правителя не смогли прийти к соглашению. Ричард отдал приказ — все заложники в городе должны быть убиты.
Слава Богу, нас с Джерардом избавили от забивания жертв. Вместо этого нас отправили вывести их из города, чтобы можно было уничтожить заложников на виду лагеря Саладина. Нам приказали переходить от дома к дому и сгонять людей к городским воротам. Мужчин связывали и выводили как рабов, женщинам и детям оставалось либо идти за ними, или, если они отказывались, их связывали и тащили следом. Из-за стен, где пленников сгоняли в кучу люди Ричарда, неслись крики и вой. Мужчин бросали на колени и рубили головы, женщин и детей пронзали мечами и пиками.
Уже поздним вечером мы подошли к дому на окраине города. Мы были измучены, взмокли от пота, нас доводили до бешенства мухи, облепившие каждый камень этого города. Один человек выбежал из дома и упал перед Джерардом на колени. Кажется, он называл своё имя — Аяз. Он развернул перед Джерардом кусок ткани, который держал в руках. Видимо, в этот узел он связал всё, чем владел — украшения жены, маленькие серебряные чашки, монеты и прочие безделушки. Он умолял Джерарда взять их в обмен на их жизни. Джерард отказывался, но Аяз продолжал молить. Он положил ткань у ног Джерарда и поднимал пригоршни золота и серебра, пытаясь совать их в руки Джерарда. Тот устало отталкивал его. Потом неожиданно замер, глядя на одну из вещичек в руке Аяза.
— Отцовское кольцо! — крикнул он, поднимая сверкающий ободок с одинокой жемчужиной в золотой оплетке. — Это кольцо моего отца! Откуда оно у тебя? Но Аяз его не понимал. Джерард ткнул кольцом ему в лицо. — Как? Откуда! — вопил он. Ничего не понимая, Аяз продолжал качать головой, потом пожал плечами и провёл пальцем по горлу, показывая, что взял кольцо у мёртвого, у убитого.
Я услышал, как ахнул Джерард. Я обернулся — его лицо заливала ярость и жажда мести. Джерард понял, что именно этот пресмыкающийся перед ним сарацин убил его обожаемого отца, отца, к которому он слишком поздно пришёл на помощь. С криком горя и ярости, от которого, казалось, разрывалось небо, Джерард поднял меч и пронзил сердце того сарацина. Аяз повалился туда, где только что стоял на коленях, на лице у него застыло недоумение.
Джерард помедлил, только чтобы вытащить меч, и бросился в дом. Я следовал за ним. Жена Аяза лежала мёртвой, сжимая в руках окровавленный нож. Она предпочла зарезать себя, но не сдаться живой. Джерард был вне себя от ярости. Он обходил одну комнату за другой, обыскивал дом. Он был уверен, что женщина спрятала детей, и был намерен не оставить в живых ни единого потомка отцовского убийцы, носящих его безбожное имя. Но обыскав все доступные комнаты и углы, он не больше никого не нашел.
Потом он услышал детский плач. Он шёл на звук и наконец обнаружил младенца, спрятанного в корзине под кучей белья. Я увидел, как он выдернул ребёнка из корзины за ноги. Я кричал, чтобы он остановился, и он обернулся ко мне, ребёнок висел у него в руках.
— И позволить ему вырасти и убивать других христиан?
Голос звучал сурово и резко. Никогда я не слышал, чтобы Джерард так говорил, как будто другой человек. Это был не он, я знаю, не он. Потом, словно убивая рыбину, он изо всей силы ударил ребёнка головой о белую стену.
Я был в ужасе и не понимал, почему. Мы оба знали, что солдаты Ричарда всё равно убили бы младенца за стеной. Джерард, можно сказать, оказал ему милость, ведь ребёнок умер мгновенно. Если бы его бросили в кучу людей за стеной, он оказался бы под телами напуганных людей или его зарубили бы измученные этой дикой казнью люди Ричарда, и тогда ребёнок умирал бы долго и в страданиях.
Но я был потрясен, увидев Джерарда, порядочного, благородного и храброго, совершающим такое деяние, это потрясло основы всего, что я в нём знал и любил. Этот поступок стал неизгладимым пятном и, кажется, преследовал его с того мгновения, когда всё было кончено.
К ночи все сарацины в городе, кроме проституток, были мертвы. Говорят, за день погибло около трёх тысяч. Джерард доложил Осборну, что город очищен. Он рассказал ему о множестве найденных нами тел — мужчины травили собственных детей, предпочитая не оставлять их на милость солдат Ричарда, девушки прыгали с высоты, чтобы покончить с собой, женщины бросались в колодцы с детьми на руках, чтобы их не взяли живыми.
Всё это он рассказывал Осборну, и Осборн смеялся... он просто смеялся... Я никогда не прощу ему этого. Именно тогда я понял, каким порядочным человеком был Джерард. Он страдал из-за того, что сделал. Он об этом помнил. Он себя осуждал. Но Осборн, на чьих руках сотни смертей, только смеялся. Он не сожалел ни об одном мгновении причинённой им боли, ни о единой капле пролитой крови.
Той ночью священники, ехавшие с армией Ричарда, обходили лагерь, благословляя солдат, и старались их успокоить, уверяя, что в этот день смыты все их грехи, что они сделали это во славу Бога, а скоты-язычники обречены гореть в аду. Они стояли на всех возвышенностях, какие могли найти, выкрикивая в душную ночь слова святого Бернарда из Клерво: "Смерть язычника — победа для христианина, ибо тем прославляется сам Христос".
***
Рафаэль смотрел на стену матушкиной комнаты. Он, казалось, забыл и о том, где находится, и о том, что Элена всё ещё здесь. Ей было плохо.
Она там была. Она видела девушку, бросившуюся вниз, во двор. Она видела Джерарда, убивающего невинного младенца, так же, как видел и Рафаэль, вот только руки Джерарда стали её руками. Это с её пальцев капала алая кровь ребёнка.
Элена вздрогнула, когда Рафаэль неожиданно заговорил снова, сдержанно, как будто больше себе, чем ей.
***
— Но я так и не смог заставить себя сказать правду о том, что ещё обнаружил я в доме Аяза. Это его уничтожило бы. А я не мог добавлять ему боли.
Понимаешь, после убийства ребёнка Джерард выбежал из дома. Ему было плохо, и он не хотел, чтобы кто-то увидел, как его тошнит, ведь его могли счесть трусом. Я тоже чуть было не ушёл, когда заметил низенькую дверь, которую мы перед тем пропустили. Я обнаружил, что она ведёт к чему-то вроде камеры в форме гигантского горшка, туда вел канал с плоской крыши. Думаю, это было что-то вроде цистерны. Видимо, во время зимних дождей она наполнялась водой, но тогда было лето, и осада шла уже долго. Последнюю каплю воды истратили.
Но цистерна не пустовала. Внутри неё был человек. Он лежал, свернувшись на дне под одеялом. Когда я вошёл, он начал кричать, и с его слов я понял, что он — христианин-пленник. В его лице было что-то знакомое, я решил, что он — один из солдат, которых я встречал, когда мы только прибыли, хотя и не мог припомнить имени.
Я залез в цистерну, чтобы помочь ему выбраться, говорил, что заберу его. Но к моему удивлению, вместо того, чтобы радоваться, он принялся умолять убить его. Я был поражён. Я сказал ему, что осада окончена. Ричард победил, он в безопасности. Но он продолжал упрашивать меня прекратить его жизнь. Я не мог этого понять. Он отбросил одеяло, и тогда я понял, почему он хотел, чтобы я убил его из милости. У него были обрублены руки и ноги. Ни один человек в Божьем мире ни желал бы доживать так свой век.
Он сказал мне, что дома у него остались любимые сын и жена. Он не вынесет возвращения домой в состоянии, когда не может сделать для себя совсем ничего — ни самостоятельно поесть, ни даже убрать за собой. Пусть уж лучше его сын верит, что отец умер достойной смертью на поле боя, чем узнает, что он живёт бесполезной пародией на человека. Какой теперь я отец для сына или муж для жены, спрашивал он меня, и по его лицу бежали слёзы. Его унижало то, что он плачет передо мной и не может даже вытереть слёз.
Он заговорил о доме, и я задохнулся — я сразу понял, где видел прежде это лицо, а точнее, его более юную копию. Я сказал ему, что Джерард, его сын, здесь, в городе. Что минуту назад он был в этом доме.
Но он умолял меня не говорить Джерарду, что жив. А потом... потом он стал просить меня сделать всё, что в моих силах, чтобы защитить Аяза и его семью.
Он сказал, что был взят в плен отрядом из города во время набега, и через тоннель его притащили в Акру. Хозяева города калечили пленников и оставляли умирать. Но той ночью Аяз нашёл отца Джерарда, ползущего среди мёртвых и умирающих пленников. Он тайно принёс его в свой дом, ухаживал за его ранами, кормил его тем немногим, что имел, и прятал.
Видишь ли, как и многие в этом городе, отец Аяза сражался в прошлой Святой войне, не как сарацин, а против них, как христианин. Отца Аяза взяли в плен и силой заставили принять мусульманскую веру в обмен на жизнь. Он женился на местной женщине, и теперь их сын Аяз, как и остальные жители города, сражался против собственных братьев-христиан. Аяз хотел сохранить жизнь Джерарда в память о своём отце, который когда-то был христианином.
***
Элена затаила дыхание, боясь прервать рассказ Рафаэля, но тут не смогла удержаться от вопроса.
— Ты сделал, что просил тот несчастный? Ты убил отца Джерарда?
— Я не смог.
Слова звучали так горько, что несмотря на свой гнев, Элене захотелось обнять его и утешить.
— Я оказался трусом. Я не мог убить его, зная, кто он. Я договорился увезти его в Англию... Я думал... я надеялся, когда он научится жить таким, каким стал, то, может быть, снова захочет увидеть сына. Но чем больше я узнавал Джерарда, тем более понимал, что это знание сделает с ним... с ними обоими. Джерард убил человека, спасшего жизнь отцу, хуже того, он убил единственного сына Аяза, беспомощное дитя. Джерард не вынес бы этого знания. И если бы я помог им встретиться, тогда и отец узнал бы, что сделал Джерард во имя него. Как я мог им добавить и эту боль? Разве мало они страдали?
Элена зажала ладонями рот, чтобы удержать готовый вырваться крик.
— Тот человек... тот несчастный в клетке в подвале Матушки, это отец Джерарда!
Рафаэль поднял голову и взглянул на неё, лицо искажало страдание. Ему было незачем отвечать.
— Как же ты мог оставить его вот так, в клетке?
— Что же мне было делать? — Рафаэль опустил голову на руки. — Мне нужно было безопасно спрятать его. А денег, чтобы заплатить за жильё и присмотр за ним на те годы, что он мог прожить, у меня не было. Как бы он выжил, побираясь на улицах? Матушка взяла его, когда я уже не знал, куда его поместить. Она была обязана мне спасением жизни её брата Та... брата, которого она не видела с детства. Она согласилась его принять. "Жизнь за жизнь", — сказала она. По крайней мере, здесь ему не приходится выносить людское презрение или жалость, ведь Матушка никого не жалеет.
Элена не могла смотреть на него. Прикрыв глаза, она пыталась собрать воедино все обломки своих рассыпанных мыслей. Те сны были совсем не о ней. Она никогда не причинила бы зла своему ребёнку. А всё, что случилось — её арест, и смерть Атена, и то, что с ней делали Хью и Рауль, и сегодняшнее нападение на Осборна — ничего этого не было бы, если бы не единственный сон. И это не её собственный сон, он был навязан ей Рафаэлем.
— Почему? — закричала она Рафаэлю. — Почему ты выбрал меня? Ты мог взять в пожиратели грехов любого — нищего, вора, бродягу, кого угодно. Почему я? За что? Какое зло я тебе причинила?
Он уставился на Элену.
— Как ты не понимаешь? Это не было наказанием. Я не мог вынести это один. Пока жив был Джерард, мы несли эту ношу вдвоём. Наше бремя, но и связь между нами, которая делала нас ближе кровных братьев.
И когда он ушёл, я не мог передать этот груз чужаку. Он — часть меня, моя память, это я весь, и я хотел разделить его только с тобой. Во всём мире одной тебе я мог это отдать, потому... потому что люблю тебя.
Элена замерла, с ужасом глядя перед собой, на этого жалкого и несчастного человека. Слёзы ручьём лились по его впалым щекам. Он протянул к ней огромные руки безнадёжным жестом ребёнка, жаждущего утешения, а потом бессильно уронил их, словно понял, что ничего не получит.
Дверь с грохотом распахнулась, и в комнату ворвалась Матушка. Рафаэль поспешно отвернулся, стирая влагу с лица. Элена не могла пошевелиться. Она всё так же смотрела на него, не в силах поверить.
Матушка переводила взгляд с одного на другого, ощутив то, что носится в воздухе, но времени церемониться не было. Она нетерпеливо фыркнула.
— Живо поднимайтесь оба. Ниже по реке вас ждёт лодка. Лодочник не рискнул приблизиться к городу, могут остановить и проверить. Я сама отведу вас туда. Тальбот останется здесь, на случай если придут солдаты. Торопитесь, скоро рассвет, а мы хотим, чтобы до тех пор вы убрались из Норвича. Вот твой узелок, дорогая. А теперь отдай мне тот плащ и амулет, вдруг их кто-то узнает. — Она сунула в руки Элены другой плащ, потемнее и старый, подбитый серым кроличьим мехом. — В нём тебе будет тепло на воде.
— Вода? — непонимающе переспросила Элена.
— Ты что, до сих пор ей не сказал? — возмутилась Матушка. — О чем вы тут болтали, черт возьми? Мастер Рафаэль пришёл, чтобы забрать тебя.
Элена отшвырнула плащ, глаза вспыхнули яростью.
— Идти с ним? Я не могу с ним идти! Я не хочу! Ты не знаешь, что он сделал.
Матушка так же решительно опять набросила плащ на неё.
— Значит, ты собираешься оставаться здесь? Ты только что напала на самого могущественного человека в этих краях, ранила его, позволила ему узнать себя, а теперь будешь сидеть и ждать, когда он придёт за тобой? Но только не здесь. Может, тебе и не дорога твоя голова, но я намерена ещё долгие годы носить на плечах свою, если дьявол меня не достанет.
— Тебе не о чем волноваться, я не подвергну тебя опасности, — Элена вызывающе вздёрнула подбородок. — Я покину твой дом, но одна. Не вместе с ним, ни за что.
— Смело сказано, дорогая. И что же ты станешь делать одна? Даже если допустить, что ты сумеешь не попасться, когда полстраны тебя ищет и за тебя назначена плата, как же ты собираешься жить? Просить подаяние или торговать собой в переулках какого-нибудь грязного городка? Ты думаешь, здесь с девушками обходятся несправедливо, но подожди, тебе ещё придётся обслуживать вонючих пьяниц и мерзких жуликов, которые не могут себе позволить девушку из борделя. Когда тебя трахнут под забором и дадут пинок вместо монеты, когда остаток ночи ты будешь спать голодной на кладбище — вот тогда ты поймёшь, каково это, быть одной.
Слова Матушки были жестокими, но сделали то, для чего предназначались — вернули Элену к реальности. На мгновение она погрузилась в отчаяние, но потом вспомнила то, что скрывалось где-то в глубинах сознания. И она отчаянно ухватилась за это.
— Мы должны рассказать. Рассказать, что сделал Осборн. Тогда арестуют его, а не меня.
Рафаэль и Матушка переглянулись, как будто она заговаривается.
Элена обернулась к Рафаэлю.
— Помнишь, я рассказывала, как подслушала в поместье разговор о корабле и французах? Я знаю, кто это был, знаю, кто говорил в той спальне.
— Я уже знаю, — устало сказал Рафаэль. — Это был Хью, но...
— Нет, нет, не он. Это Осборн. Я должна была узнать его голос на суде, когда сын... но я была слишком расстроена, чтобы подумать об этом.
Рафаэль изумлённо смотрел на неё.
— Ты ошибаешься. Осборн — человек короля. Предателем был Хью. Спустя столько месяцев ты вряд ли могла бы припомнить тот голос.
— Я не помню голос, — сказала Элена. — Но сегодня вечером, когда Осборн узнал во мне свою беглую крестьянку, он сказал, что знает — я та девушка, которую он видел убегавшей от двери. Он решил, что я пришла просить денег за молчание о том, что услышала.
Рафаэль быо ошеломлён.
— Всё это время я думал... но это был не тот брат.
Матушка фыркнула.
— Это объясняет, почему Осборн так старался вернуть Элену, — она обернулась к девушке. — Но, дорогая, боюсь, тебе это не поможет. Только увеличит опасность. У тебя нет никаких доказательств, только то, что Осборн сказал тебе, а он будет всё отрицать. И теперь он еще настойчивее будет пытаться заставить тебя замолчать навсегда.
В свете свечей лицо Рафаэля было бледным и измождённым.
— Элена, прошу, поедем со мной. Дай мне попытаться искупить вину перед тобой. Я буду тебя оберегать, обеспечивать и поддерживать, чтобы ты ни в чём не нуждалась, сделаю всё, что смогу. Знаю, моё тело тебе отвратительно. Я всегда это знал, и поверь, понимаю лучше, чем ты можешь себе представить, ведь оно противно и мне самому. Но клянусь душой Джерарда, я и пальцем до тебя не дотронусь. А если со временем ты найдёшь мужчину, которого полюбишь и который полюбит тебя, клянусь, я отпущу тебя со спокойным сердцем. Раньше я просил тебя довериться мне, но доверия не заслуживал. Клянусь, я его заслужу.
Тальбот сунул голову в дверь.
— Матушка, если они сейчас не уйдут, можно и вообще не ходить.
Матушка кивнула. Не дожидаясь ответа Элены, она сунула ей в руки узелок и решительно вытолкнула за дверь. Через минуту Элена уже торопливо спускалась по лестнице за Рафаэлем, даже не понимая, согласилась она или нет.
За дверью Матушка схватила обоих за руки и быстро повела через спящие улицы. Она шла между ними, и случайному наблюдателю показалась бы похожей на ребёнка, идущего с родителями.
В этот час улицы были безлюдны. Таверны и пивные опустели. Свечи погашены либо давно догорели, и в слепых окнах не видно ни лучика света. Моросящий дождь покрывал лица крошечными каплями влаги, пропитывая одежду. Элена дрожала. Раф низко держал фонарь, чтобы они могли безопасно миновать открытые сточные канавы и пройти по узким переулкам. Свет фонаря скользнул по глазам нищего, свернувшегося у ворот, и тот заворчал во сне, отвернулся и крепче обхватил себя руками, укрываясь от холода и дождя. Морщинистое желтоватое тело влажно поблёскивало сквозь дыры в его тряпье, грязные пальцы босых ног скрючились от холода.
Три странные фигуры поддерживали друг друга на скользкой брусчатке, фонарь подсвечивал ноги таинственным жёлтым ореолом, но лица оставались в темноте. Через голову Матушки Элена бросила взгляд на длинную фигуру, плетущуюся рядом с ней. Голова и плечи сгорблены, как у пленника, направляющегося на виселицу.
Элена до сих пор не имела понятия, что собирается делать. Она не могла простить того, что он сделал с ней. Однако, хотя она говорила себе, что ненавидит его, она понимала желание разделить с кем-то самые страшные тайны. Кому можно позволить видеть тёмных чудовищ, живущих внутри тебя? Только тому, кого по-настоящему любишь. Элена знала, что Рафаэль ее любит. В глубине души она всегда это понимала. Но он же её использовал. Совершил насилие, куда худшее, чем Рауль или Хью — они касались лишь тела, а не души. Он сделал её виновной в преступлениях, которых она не совершала и никогда не смогла бы совершить. И всё же кровь того младенца и монаха теперь на её руках, и ей придётся целую вечность нести за них наказание, как и ему... им обоим. Страх так велик, что она не могла даже думать, что это значит. Если хоть на мгновение позволить себе сосредоточиться на том кошмаре, она просто сойдёт с ума.
Элена знала одно — ей хотелось бы оказаться за сто морей от Рафаэля. Однако, она понимала, почему он так страдал от потери Джерарда — больше никто не разделял страданий Рафаэля, и никто не мог понять ужаса, который он видел. Кроме Джерарда, а теперь и неё. Даже если искать всю жизнь, ей ни с кем это не разделить — как сможет даже самый верный любовник понять образы, навсегда оставшиеся в её памяти, ужас и отвращение в её сердце? На такое способен лишь тот, кто сам несёт всё это внутри себя.
Элена могла ненавидеть Рафаэля каждой частичкой души, но они стали одной плотью. Она не сможет жить с этим одна, как и он. Их связь прочнее, чем брак, и крепче любви — ведь грех будет соединять их и после смерти. И потому Элена вдруг поняла — у неё нет другого выбора, только идти с Рафаэлем, без него, одной, ей не вынести этот ночной кошмар, и это станет самым страшным приговором.
Тесные улочки остались позади, перед ними открылась окаймлённая рекой болотистая равнина. Ветер здесь дул сильнее, ветер хлестал замёрзшую кожу. Толстые узловатые стволы обрубленных ив торчали из болотистой почвы как гигантские дубины. Тут и там среди берёзовой поросли виднелись тёмные пятна лачуг и хибарок.
Матушка взяла у Рафа фонарь и осветила вымокшую траву, что-то выискивая. Она указала на вертикально торчащую из земли ветку, очищенную от коры. Прижав палец к губам, она двинулась по следу. Элена осторожно шагала за ней, Раф замыкал шествие. Она слышала чавканье его ног по болоту, но не оборачивалась. Теперь они были уже рядом с рекой.
Матушка вцепилась в руку Элены и тащила вперёд, к зарослям низкого кустарника. За ней, пригнувшись, шёл Рафаэль. Перед ними в темноте скользила огромная чёрная река. Элена ощущала идущий от воды холод, ещё холоднее, чем дождь. Она подняла взгляд вверх, жмурясь от падающих капель. Город ещё окутывала темнота, но вдоль горизонта уже виднелся алый свет. Занимался рассвет.
Матушка прикрыла фонарь плащом, потом пошевелила ткань, чтобы свет несколько раз подряд мигнул в сторону реки. Они ждали в тишине, только капли дождя стучали по головам, да плескалась вода в реке. Потом из темноты мелькнула ответная вспышка. Над рекой, медленно приближаясь, поплыл крошечный огонёк.
Матушка обернулась, понизила голос до шёпота.
— Как только лодка пристанет к берегу, бегите к ней, залезайте внутрь и держитесь пониже, пока не отплывёте подальше от города. Те люди знают, куда вас везти. Можете им доверять. Они — мои хорошие клиенты.
Они увидели, как из темноты проступил контур маленькой лодки, как будто она возникла из тени.
— Прошу, Элена, — прошептал Рафаэль, — идём со мной.
Он протянул руку, белую, блестящую от влаги в свете фонаря, похожую на руку утопленника. Элена колебалась, потом медленно, очень медленно её пальцы коснулись его, и она схватила руку, ощутив не холод кожи, а ответное пожатие пальцев, нежно, но прочно сомкнувшихся вокруг её руки.
Внезапно тишину разорвал пронзительный свист потревоженного кулика. Элена обернулась — через болото, низко склоняясь на фоне подсвеченного горизонта, к ним быстро приближался рассыпавшийся отряд преследователей. Металл в их руках поблёскивал в первых лучах тусклого солнца.
— Чёрт возьми! Это же люди короля! — прошипела Матушка.
Рафаэль отпустил руку Элены и с силой толкнул её, так что она растянулась на земле за кустами.
— Держи её, Матушка! Делай что хочешь, только спаси её.
Он, как краб, быстро пополз на четвереньках и, оказавшись достаточно далеко от Матушки и Элены, вскочил на ноги и, не скрываясь, побежал вдоль берега, отвлекая людей Иоанна от женщин и лодки. Раздался крик — солдаты его заметили. Они тут же сменили направление и теперь гнались за ним, огибая кусты и деревья, так быстро, как только позволяла заболоченная почва. Солдаты продвигались медленно, постоянно спотыкались, ноги вязли в размокшей земле, но они поднимали друг друга и продолжали преследовать добычу. Вскоре всех их поглотила темнота.
Когда крики начали затихать вдали, Матушка сжала руку Элены.
— Шевелись, дорогая, и поживее. Нет, не вставай. Они могли оставить людей наблюдать. Ползи!
Элена подняла голову, чтобы взглянуть на маленькую лодку на реке, но лодочники потушили фонарь, едва завидев солдат, то же самое сделала и Матушка. Они подползли на четвереньках к берегу, Матушка тихонько окликнула лодочников, но никто не ответил. Элена прижимала руки к тёмной земле, вздрогнула, когда в ладонь глубоко вонзалась колючка, но не останавливалась. Они были уже почти у края воды. Жёсткая трава под ногами сменилась на вязкую грязь. Элена окинула реку взглядом.
На горизонте уже начало рассветать, показались чёрные контуры далёких кораблей, но лодки поблизости не было. Издалека ветер доносил голоса солдат, выкрикивавших приказы друг другу. Элена зажмурилась. Благословенная Пресвятая Дева, Матерь Божья, милостью своей позаботься о Рафаэле. Спаси его. Не дай им его поймать. Прошу, не дай им схватить его.
Матушка тихо выругалась. Потом крепко вцепилась в руку Элены и потащила её назад.
— Эти лодочники — куски тухлого сала! Никчёмное блошиное дерьмо. Ну погодите, пусть они только посмеют ещё раз показать свои морды в моём доме. Я их яйца крабам скормлю, — Матушка вздохнула. — Но всё же не могу сказать, что осуждаю их. Говорят, рисковать жизнью стоит только ради родни, а я для своей и не стала бы. — Она с тревогой глянула вверх по реке, откуда доносились крики солдат. — Нам нужно убраться отсюда, и как можно скорее. Рафаэль изо всех сил старается их увести. Мы должны идти в противоположную сторону.
— Но мы же не можем бросить Рафаэля.
Едва Элена произнесла эти слова, над болотами эхом разнёсся звон мечей.
— Похоже, Бычок сильно занят... нет, нет! — Матушка вцепилась в Элену, бросившуюся на звук. — Мы ничем не можем ему помочь. Только сделаем хуже. Когда Рафу удастся сбежать, он найдёт способ вернуться к тебе. И тогда мы найдём вам обоим другой корабль. Но сейчас самое лучшее — увести тебя из Норвича, и побыстрее. Осборн будет дом за домом прочёсывать город, искать тебя. Идём, дорогая. Я провожу тебя, пока не выведу на правильную дорогу.
Элена в последний раз обернулась. Кажется, она смогла разглядеть вдалеке людей и блеск оружия в первых лучах рассвета. Но она была не уверена, может, это просто вода. Она отвернулась и покорно поплелась за Матушкой.
***
Раф понимал — ему не сбежать от солдат. Рано или поздно они его схватят, и он лишь хотел увести их подальше от Элены и Матушки, чтобы дать им возможность спастись. Усилия, с которыми приходилось выдёргивать ноги, вязнущие в сырой заболоченной почве, разрывали мышцы ног, в боку у него уже болело, но он не остановится, пока не заставят. Он оглянулся через плечо — трое солдат были уже близко. Они подавали друг другу знаки растянуться, видимо, хотели отрезать ему путь.
Раф прибавил шагу. Теперь, глядя на реку, он думал — не прыгнуть ли в воду. Он довольно хорошо умел плавать, однако река полноводная и быстрая. На другой берег не переплыть, но можно попробовать спрятаться и под этим берегом, если найдётся за что зацепиться.
Ему нужно выбрать место, где берег навис над водой... он вскрикнул, ощутив под ногой пустоту. Он барахтался на спине в жидкой грязи, от всплеска ледяной воды перехватило дыхание. Он свалился в одну из глубоких узких канав, которые шли по болоту, впадая в реку. Даже при свете дня эти овраги не заметить, пока не окажешься прямо над ними. Раф извивался в неглубокой воде, безуспешно пытаясь подняться на ноги в скользкой грязи.
Крики раздавались уже совсем рядом, и Раф затих, молясь, чтобы его скрыли остатки ночной темноты. Казалось, голоса начали отдаляться. Медленно и осторожно он попытался выпрямиться, но всё было бесполезно. Мягкая шелковистая грязь по бокам канавы просто уплывала из под рук. Он оставил попытки выбраться и стал, извиваясь, продвигаться вперёд, в сторону реки. Если удастся выскользнуть в воду и укрыться под берегом, то с Божьей помощью он сможет переждать там, пока они не бросят поиски.
Узкий овраг шёл наклонно, и, прилагая немного усилий, Раф заскользил к реке. Пальцы рук и ног онемели от холода, тело сводила судорога. Он не мог понять, где находится — слишком темно, но ещё пара ярдов, и наверняка окажется в воде, в безопасности.
Он подавил крик — голова задела что-то твердое, и ощутил, что его выдёргивают за шиворот из воды, так что он оказался в сидячем положении.
— Думал, сможешь удрать от нас, изменник?
За его спиной в канаве стоял солдат. Раф попытался вцепиться в ноги врагу и повалить под себя, но его тут же схватили за руки сверху, с земли. Двое солдат вытащили Рафа наверх через край канавы и бросили в колючую болотную траву лицом вниз. Раф поднял глаза. Его окружали шесть или семь солдат. Они расступились, пропуская вперёд маленькую тощую фигурку. Раф узнал лицо Мартина, широко ухмыляющегося, словно приветствовал старого друга.
— Ты похож на тот труп, что мы видели в Ярмуте. Вернее, скоро станешь таким, мастер Рафаэль. Уверен, для тебя уготована особая смерть. Полагаю, обвинение в государственной измене. Осборну не терпится лично тебя допросить. Он настаивает на том, что сделает это сам, и как он мне сказал, ждёт с большим нетерпением. К несчастью, Осборн может немного подзадержаться, прежде чем навестит тебя. Так что пока развлечёшься, слушая крики дружков-изменников в подземельях замка. К сожалению, Осборн ранен, тебе это известно? Но благодарение Богу, удар скользнул по ребру, лекари говорят, что он поправляется. Наверное, сможет посетить тебя где-то через неделю, хотя боюсь, во время допроса ещё будет ощущать боль. А как я слышал от тех, кто его знает, от этого его нрав не улучшится.
Рафу было незачем объяснять, на что способен Осборн. Как и всякий нормальный человек, он боялся пыток и боли, но не это сейчас наполняло ужасом его душу. Понятно, что Осборн станет наслаждаться каждым движением его мышц, изучать каждую судорогу агонии на лице, наблюдать, как он умирает, с тем же холодным интересом, как смотрел, когда вешали Атена. Кроме того, Раф понимал — смех Осборна, последнее, что он услышит при жизни, будет преследовать его даже в аду. Он прошёл через всё это не для того, чтобы теперь оказаться в лапах этого человека.
Мартин обернулся к солдатам.
— Берите его, и смотрите, чтобы он от вас не сбежал. Но обращайтесь с ним осторожно. Лорд Осборн желает, чтобы пленник попал к нему невредимым, и в состоянии, пригодном для разговора.
Раф заставил себя расслабиться. Два солдата подняли его и поставили на колени, он не сопротивлялся, как будто уже смирился с поражением. Потом, когда ноги уже твёрдо стояли на земле, Раф размахнулся, ударил огромным кулаком в лицо ближайшего, а другой рукой схватил его руку с мечом. Солдат отшатнулся, наткнувшись на стоявших позади товарищей. Этой минутной растерянности Рафу хватило, чтобы вырвать оружие. Раф выставил меч перед собой, вращая лезвие и направив его на солдат.
Мартин быстро, как хорёк, скользнул за спины солдат.
— Разоружите его, идиоты, но не убивайте. Осборн хочет его живым.
Раф давно не держал в руках меч, а этот был не из лучших. Баланс неправильный, и лезвие короче, чем у любого из тех, какими он владел прежде, но длинные руки Рафа компенсировали недостатки. Он быстро развернулся, ткнул мечом одного из солдат в кругу. Застигнутый врасплох противник попятился, споткнулся, но быстро восстановил равновесие.
Раф дрался стойко и яростно. Он был привычен к ближнему бою, и хотя ещё едва рассвело, отблесков восходящего солнца на кружащих клинках было достаточно, чтобы вовремя заметить и отразить атаку. Он пробивался сквозь круг с безумной яростью, порождённой отчаянием. Один солдат отшатнулся с залитым кровью лицом, другой с криком бросил клинок — меч Рафа прошёл через его руку.
Раф проталкивался вперёд, пока в кругу солдат не появился проход, открыв реку, вспыхивающую на солнце золотыми огоньками. Он с криком рванулся из круга к воде. Он был уже в трёх шагах от реки, когда спину пронзила острая боль. Раф упал на колени, попытался ползти вперёд, но руки не слушались, и он повалил наземь. Его схватили и опрокинули вверх лицом, он едва не кричал от боли. Спина, казалось, горела. Мгновение он наслаждался внезапным теплом, хотя и не знал, откуда оно, пока не понял, что под ним разливается его собственная кровь.
— Я же велел вам, кретины, не ранить его. Да вы понимаете, что натворили? Знаете, что сделает с вами Осборн, когда это обнаружит?
Мартин опустился перед Рафом на колени, хлопая по лицу, чтобы заставить открыть глаза. Но Раф внезапно почувствовал себя безумно уставшим. Ему хотелось только уснуть. Дышать становилось всё тяжелее, как будто кто-то прижимал к лицу мокрую ткань. Он не чувствовал ног. Он понимал, что умирает, и был этому рад. Не многим людям даровано выбрать час собственной смерти. Осборн не получит удовольствия, глядя, как он умирает.
Раф закричал от боли, прижимая руку к груди. Казалось, чья-то рука сжимала изнутри его сердце. Он крепко зажмурился, изо всех сил пытаясь справиться с болью. Но было что-то ещё, он должен ещё кое-что сделать. Нужно как можно дольше оставаться в сознании. Теперь у него оставалась единственная возможность получить искупление, единственный способ защитить тех, кому причинил зло. Важны лишь живые, не мёртвые. Живущие не должны страдать из-за тех, кто уже за гранью этого мира.
Раф открыл глаза, взглянул в лицо Мартина.
— Исповедь. Я хочу... исповедаться, — прошептал он.
Мартин склонился ниже, лицо загорелось азартом.
— Да, это так, тебе следует исповедаться для спасения твоей души. Ты умираешь, и потому сейчас должен говорить только правду. Это твой последний шанс спастись от проклятия и вечного пламени ада.
— Нет времени...
— Назови имена, — потребовал Мартин. — Лишь имена, это всё, что ты должен сказать. Я сделаю остальное. Говори же.
— Confiteor Deo omnipotenti... исповедаю... перед тобой и всемогущим Богом, что я...
Раф смотрел в небо. Оно становилось темнее. Это неправильно. Сейчас ведь утро, разве он не видел рассвет? Он вспоминал длинную и алую, как кровь, полосу света, тонкий кровавый след, пересекающий мир.
Мартин встряхнул его.
— Что ты сделал? В чём каешься? Говори!
— Исповедуюсь, что убил... Рауля и Хью. Но ты скажи Иоанну вот что... предатель — это Осборн из Роксхема. Он служил... Филиппу Французскому... Это Осборн... собирался встречать ваших французских шпионов. Перед лицом смерти я клянусь крестом крестоносцев, что это правда. Передай Иоанну... и Осборну на эшафоте... что он знает убийцу брата. Скажи, что я сделал это за Джерарда, за того монаха, за сарацинского младенца. Скажи Осборну перед казнью, и пусть это станет последним, что он услышит... Я на последнем дыхании клянусь, что убил его брата Хью... клянусь своей бессмертной душой.

 

Назад: Седьмой день после полнолуния, октябрь 1211 года
Дальше: Новолуние, октябрь 1211 года