Книга: Проклятие виселицы
Назад: Раннее утро после второй ночи полнолуния, сентябрь 1211 года
Дальше: Четвертый день после полнолуния, октябрь 1211 года

Мост сна  

Она оказалась в огромном пустом зале. Стояла ночь, и комната погрузилась в глубокую темноту, как будто в ней нет стен. Пол под ногами — холодный и гладкий, очень гладкий, как будто идёшь по стеклу. Она держит в руке что-то тяжёлое. Ей трудно дышать. В висках стучит кровь, как капли в глубоком колодце. Она дрожит от злости, от ослепляющей ярости. Она не знает, на кого направлен гнев. Она знает только, что хочет разбить, разорвать, уничтожить. Она уже это сделала, но недостаточно, мало, почти ничего.
Она чувствует движение впереди. К ней кто-то идёт. Она вытягивает руку, чтобы защититься. Она слышит крик.
— Умоляю, не здесь. Не оскверняй это святое место моей кровью. Я недостоин.
Луч лунного света падает на лишённую тела голову старика. Макушка блестит в луче, борода серебряным каскадом спадает со впалых щёк.
Ахнув, она отступает, осеняет себя крестом, голова плывёт к ней сквозь темноту. Старик приближается, и она видит контуры тела в простых чёрных одеждах.
Монах поднимает вверх руки, как будто сдаётся.
— Я выйду с тобой наружу. Там можешь сделать со мной, что захочешь. Я не стану сопротивляться. Но молю тебя, не проливай мою кровь здесь, только не здесь. Я всю жизнь хранил это место, я не вынесу мысли, что моя смерть разрушит святыню, которую я так берёг.
Над луной проплывает облако, и свет постепенно меркнет. Старик приближается к ней, потом обходит, как будто выводит наружу. Он шаркает впереди по гладкому мраморному полу. Потом вдруг спотыкается обо что-то, распластавшееся на пути, и падает. Он с трудом поднимается на колени, наклоняется. Тихо стонет, снова и снова крестясь.
— Господи, помилуй. Я грешен, грешен...
Она идёт вперёд, к старику, шаги отдаются эхом. Он смотрит вверх, поднимает руки защищая голову, словно ожидает удара. А когда она останавливается, глядя на тюк, валяющийся на земле, старик обращается к ней, возвышает голос, полный гнева и горя.
— Как ты смеешь? Да простит тебя Бог, как можно совершать такое кощунство в этом священном месте?
Она опускается на колени рядом со старым монахом. На холодном и жёстком полу лежит тело. Она почти ничего не может различить в темноте, только видит, что тело не движется. Она наклоняется чтобы рассмотреть поближе, луна снова выплывает из-за облаков и луч холодного серебристого света освещает лежащего.
Человек лежит на спине, рядом с ним на светлом полу чернеет лужица крови. Но на теле не видно ран. Она скользит взглядом по шее, поднимаясь к лицу. Две чёрных дыры отмечают место, где когда-то были его глаза. С уголков пустых глазниц тонкой струйкой сочатся кровавые слёзы, чёрные в свете луны. Лицо перерублено поперёк, не раз и не два — не меньше десятка раз, как будто рассерженный ребёнок зачёркивал то, что хочется уничтожить.
Старый монах, по-прежнему стоя позади неё, поднимает лицо к небу, крепко прижимает к груди скрещенные руки и раскачивается взад-вперёд в безумном гневе и горе, причитая и бормоча что-то на латыни.
Она протягивает правую руку, чтобы осенить крестом бездыханное тело. И только тогда видит, что так крепко сжимали её пальцы. Это нож, с клинка капает кровь.
***
Ноздри обожгла едкая вонь, Элена пошевелилась. Что-то мокрое и холодное стекало по лбу. Она дёрнулась наугад, раздался бранящийся женский голос и громкий стук об пол.
— По крайней мере, она не умерла.
Элена с трудом открыл глаза, щурясь от света висящего над ней фонаря. Рядом на кровати-лодке на коленях стояла Матушка и прикладывала к голове Элены смоченную уксусом тряпку. Элена попробовала сфокусировать взгляд, но зелёные изумрудные огоньки в чёрных волосах Матушки метались, как рассерженные пчёлы. Язык болел и, казалось, распух, челюсти ныли.
— Хью!
Элена рванулась, пытаясь сесть, но Матушка толкнула её назад.
— Он ушёл, детка. Дай я посмотрю на тебя. Больно?
Ушибы на виске и челюсти пульсировали болью. Первый оставил кулак Хью, а второй — результат удара головой о деревянный каркас кровати-лодки.
Рука Матушки скользнула под овчину, покрывавшую живот Элены, пальцы пробежали по телу, ощупывая кости. Внезапно Элена осознала, что она совсем голая.
— Несколько синяков и порезов, девочка, но ничего необратимого. Повезло, что он тебя ударил.
— Повезло? — всхлипнула Элена.
— Он решил, что убил тебя. Не то чтобы он об этом сильно беспокоился. "Кого волнует, если в мире станет одной шлюхой меньше?" Так он сказал. "Их кругом полно". А раз ты мертва, продолжать ему никакого смысла не было. Никакого удовольствия.
Элена мало что помнила. Большую часть случившегося вытеснили из сознания ужас и боль.
— Скажи-ка, девочка, он вспомнил, кто ты? — неожиданно раздался голос Тальбота, и Элена поняла, что он стоит вне круга света. Морщась от боли, она дёрнулась, пытаясь прикрыть грудь.
— Я не могу... не знаю...
Она вдруг увидела, как Хью с ножом в руке схватил её за горло и прижимает к стене. А она, ожидая удара, вырывалась, как пойманная крыса. Смертоносное лезвие приближалось к лицу, и она поплотнее закрыла глаза. Потом нож скользнул вниз, к вороту платья, прорезая ткань, как торговец взрезает живот рыбы. Острие клинка прошло по коже под одеждой, оставляя тонкий алый след на груди и животе до паха, платье скользнуло вниз. Из пореза сочились бусинки красной крови.
Хью презрительно ухмылялся, глядя на голое тело.
— Ну, что у нас здесь, малышка Холли? Кажется, ты всё же не жгучая брюнетка. Этот куст никогда не лжёт. — Он разразился смехом. — Hollybush — остролист! Мне нравится! Но зачем ты прячешь такой огонь? Разве что...
— Ну? — нетерпеливо спросила Матушка. — Тальбот задал тебе вопрос, дорогая. Вспомнил ли Хью, кто ты? Ты ему сказала?
Они оба смотрели на Элену, ожидая ответа.
— Думаю, мог... он не сказал, но... он видел мои волосы там... внизу — она провела рукой по животу.
Матушка подняла уголок овчины, посмотрела.
— Чёрт возьми, я же приказала Люс выкрасить всё. Как можно быть такой идиоткой? Я выдеру эту девчонку.
Элена попыталась приподняться на локте.
— Нет, нет, Люс здесь не при чём. Она хотела покрасить, а я не позволила. Я стеснялась, не думала, что кто-то может увидеть.
— Уж лучше стыд, чем виселица, моя дорогая, — ответила Матушка. — И как тебя угораздило столкнуться с ним этим вечером? Именно с ним! Почему ты не держалась от него подальше?
— Чтобы дать Финчу время сбежать, — проворчал Тальбот. — Я повсюду искал, а парня и след простыл. А перед тем, как вот эта кинулась к Хью, я обнаружил её в подвале. Должно быть, подняла для мальчишки решётку, а потом постаралась его прикрыть.
— Вовсе нет, — выкрикнула Элена. — Я не знаю, где Финч. Может, просто прячется в какой-то комнате. Вы же знаете — если он не захочет чего-то делать, то и не станет.
Матушка быстро замахнулась и ударила Элену по лицу так сильно, что та чуть было опять не потеряла сознание. Там, где по коже шаркнули пальцы, щека горела огнём.
— От тебя нам одни проблемы. С того самого дня, как Бычок тебя притащил. Ты, видимо, считаешь, что сделала для мальчика доброе дело? Разве тебе не понятно, что Финч сумеет позаботиться о себе не лучше слепого котёнка? Он вырос на острове Или. Мать умерла в родах, а его воспитала одна из тех кормилиц, что берут полдюжины детей за раз, и ни одному молока не хватает. Большинство умирает до года. Один Бог знает, как этот паршивец выжил. И как думаешь, где такое никчёмное создание найдёт работу? Ни навыков подмастерья, ни мускулов — кто его наймёт? А если его и возьмут — не на честное дело, поверь. Если мальчишка не умрёт от голода в канаве, то попадёт на виселицу за воровство, это единственная работа, на какую его кто-то может взять.
По щекам Элены текли слёзы. Не только из-за Финча, болели синяки и раны на теле. Она больше не могла всё это терпеть. Она торопливо вытерла слёзы, но Матушка успела их увидеть.
— Теперь уже поздно хныкать, дорогая. С таким же успехом ты могла бы собственными руками задушить мальчишку, избавила бы от мучений.
— Я не помогала ему сбежать, — жалобно возразила Элена, но она понимала — никто ей не верит.
— Давай, иди в постель. До рассвета ещё несколько часов. А мы с Тальботом тем временем прикинем, как выбраться из этой передряги.
Элена завернулась в овечью шкуру, и, прихрамывая, побрела из комнаты. Теперь сад опустел, а все фонари погасли. Когда она осторожно открыла дверь спальни и скользнула к своей лежанке, никто не пошевелился. Она лежала без сна в темноте. Каждый дюйм тела ныл и горел. Ей так хотелось уснуть, но сон не шёл. Она ненавидела Хью, испытывала к нему отвращение, какого не знала раньше. Злость бушевала в ней как яростный белый огонь. Если бы не он, Финч не захотел бы бежать. А теперь Хью узнал и о ней. Он пока не всё понял, в этом она уверена, но станет думать о её рыжих волосах и о том, почему она пыталась их скрыть. И в конце концов догадается, кто она. И если Хью на самом деле не поверил, что убил её этой ночью — он вернётся, как только узнает правду.
А где сейчас бедный маленький Финч? Матушка сказала, они с Тальботом во всём разберутся. Значит ли это, что они пойдут его искать? Смог ли он избежать опасности? Она должна знать, что с ним. Что если Матушка права, и Элена послала Финча на смерть? Она этого не вынесет. Он должен спастись, должен.
Она не раздумывая сунула руку под матрас и нащупала маленький твёрдый свёрток. Элена развернула его, провела пальцами по иссохшим рукам и ногам, голове, телу. Она плюнула на палец.
Этот грязный скот заставил Элену раскрыть рот и удерживал челюсти рукоятью ножа, проталкиваясь между губами. Её опять чуть не стошнило от жгучей волны нахлынувших воспоминаний. Когда он закончил, её рвало, пока желудок не опустел. Поэтому Хью и ударил её, разбил голову о деревянную кровать. Но она до сих пор чувствовала и его вкус, и собственную кровь там, где рукоять кинжала впивалась в рот.
Она смазала мандрагору окровавленной слюной, снова завернула крошечное тельце и спрятала обратно под тюфяк, потом свернулась калачиком и стала думать о Финче.
***
Хью склонился над парапетом моста, глядя на реку. Бледный отсвет рассвета только крался по краю неба, на грязной воде внизу отсвечивали блики золота. В слабом свете умирающего фонаря виднелись очертания двух стражников, сгорбившихся у ограды на дальнем конце моста. Днём Епископский мост служил одним из входов в Норвич, но по ночам был закрыт, и считалось, что охранялся. Однако не этой ночью — оба охранника храпели, как свиньи в грязи. Хью разрывался между желанием разбудить их пинками или втиснуться между ними и уснуть. Он чувствовал себя выжатым, словно из него высосали всё до последней капельки крови, но разум оставался ясным.
Хью ощутил под рубашкой меховой пояс и улыбнулся. Та знахарка одарила правильного человека. Он собирался заполучить всё, чего хотел и заслуживал. И в отличие от брата, знал, как воспользоваться властью.
Как легко оказалось найти ту беглянку Осборна. Она практически сама влезла на колени Хью, как будто её влекло к нему. И не её первую. Некоторые женщины просто не могут не играть с огнём, они желают сгореть. Жаль, если девчонка померла. Было бы приятно наблюдать что с ней сделает Осборн. Но Хью ещё вернётся в публичный дом позже, выведает, жива ли она. Если да, он сумеет найти в городе какое-нибудь местечко и подержит её взаперти, пока не соберется обратно в Гастмир.
В любом случае, он пока не собирался покидать Норвич. Он намеревался заняться собственными неотложными делами.
Хью был поражен, узнав, что Рауль ездил в Норвич по поручению Осборна, искать девчонку. Он считал, Рауль приехал сюда потому, что разузнал о предателе, и Хью собирался этим воспользоваться. Он всё ещё был уверен, что в измену каким-то образом вовлечён Рафаэль, и намеревался найти доказательства — ради одного только удовольствия полюбоваться, как этот мерин станет упрашивать палачей смилостивиться. Ну, а если Хью сумеет поймать Рафаэля вместе с другими, кто помогал французам, тогда ему будет что предложить Иоанну. Уж он-то не повторит ошибки Осборна, не станет ждать обещания новых владений. Он потребует свою награду сейчас — головы предателей в обмен на богатое поместье. Это честная сделка.
Когда от пойманного на краже болотного жителя Хью узнал о "Святой Катарине", награда оказалась почти у него в руках. Но даже после основательного избиения несчастный сказал только, что корабль привезёт контрабандой французов, а имени того, кто им помогает, он назвать не смог или не хотел. И как Хью ни старался, больше ничего узнать не удалось. Поэтому в конце концов пришлось послать анонимное предупреждение в гарнизон. Так, думал Хью, он сумеет приписать заслугу себе, если французов схватят, и не выглядеть дураком, если вся эта история окажется ложной.
Он ожидал, что солдаты Иоанна появятся и схватят французов при высадке на берег. Он даже отправился в бухту, посмотреть, как будут разворачиваться события, уверенный, что тот, кто помогал французам, кем бы он ни был, придёт встречать корабль и он, Хью, сможет натравить на него солдат. Но неуклюжей попыткой захватить сам корабль люди Иоанна сломали все его планы. Корабль охватило пламя, не осталось даже доказательств, что французы вообще были на борту. И Хью решил — тот дрожащий мелкий воришка просто выдумал басню, чтобы спасти свою шкуру.
Вся та история оказалась для Хью бесполезной, однако теперь, если он выяснит, кто убил этого идиота Рауля, это может вывести его на гнездо изменников — лучший подарок для короля. А то, что нашлась беглая крестьянка — хороший знак. Неужто, как и напророчила знахарка, для Хью взошла звезда?
Он найдёт изменников там, где не смог этот дурень Рауль. Заслужит признательность короля и получит от него земли, а может, и все земли братца тоже — почему бы и нет — это станет венцом победы. Да, загорелся Хью, он непременно настоит в своей сделке на этой небольшой детали.
Боже, но он так устал. Та паршивая девка забрала все его силы, да и Матушка чересчур старалась угощать его крепким вином всё время, пока ждали мальчишку. Теперь выпивка рвалась наружу, а голова была мутной и тяжёлой. Хью ещё сильнее навалился на ограду моста и положил голову на руки, пытаясь набраться сил, чтобы добрести до гостиницы, в которой остановился.
Он уже собирался выпрямиться, когда его внимание привлекло какое-то движение внизу, на берегу реки. По узкой дорожке бежал светловолосый мальчик. Хью и не глянул бы на него второй раз, но мальчишка пригнулся, испуганно глядя на лодки, стоящие у причалов вдоль берега — он явно старался проскользнуть мимо них незамеченным. Что-то в этом ребёнке показалось ему знакомым. Прищурившись, Хью всмотрелся в маленькую фигурку.
— Финч, это ты, малыш? А я тебя ищу. И не думай, что сумеешь удрать.
Финч вздрогнул, обернулся и увидел на мосту человека, которого боялся больше всех на свете. Ребёнок оцепенел от ужаса. Его трясло так, что он замер, не в силах бежать. Он беспомощно всхлипывал. Но глядя на Хью снизу вверх, он вдруг увидел, как лицо Хью исказила ужасная судорога боли и шока. Руки крепко сжали края парапета, он со стоном выгнулся назад.
Хью упал на колени, голова ударилась о каменную стену. Испуганный ребёнок не стал ждать продолжения — развернулся и бросился прочь, как будто за ним гнались все коты ада. Хью остался лежать в расплывающейся луже крови. Его убил первый же удар в спину, и потому он уже не ощущал, как нож вонзался снова и снова, как будто для того, чтобы он уже точно никогда больше не вернулся в этот мир. Впрочем, кое-кто пожалел бы об этом — Хью заслуживал чувствовать эти удары. Нападавший наверняка так и думал.
Его обнаружили наконец пробудившиеся стражники, когда лёгкий утренний свет наконец потревожил их младенческий сон. Они в ужасе воззрились на тело, дрожа при мысли, как близки сами были к тому, чтобы проснуться с перерезанным горлом. Конечно, сделать такое мог только безумец. Стражники быстро прикинули, не сбросить ли тело с моста. Пусть его найдут подальше, в реке, а не там, где они должны были быть начеку. Но один взгляд на лодочников, готовящих завтрак на своих утлых судёнышках, убедил стражу, что даже самый тупой человек с реки никак не сможет не заметить окровавленный труп, пролетающий вниз и с шумным всплеском шлёпающийся в воду. Несчастные стражники переглянулись. Делать нечего, придётся поднять шум и крик и молиться о чуде, что спасёт их от неминуемого наказания. И чтобы предвидеть, что впереди не ожидает хороший день, могущество мандрагоры им не требовалось.
***
Ухмыляющийся демон со свиным рылом и ушами летучей мыши, перевернутый вниз головой, таращился на Элену. Щеки коснулось что-то пушистое, а когда она дёрнулась, к ней бросился волк с оскаленными зубами. Она вскрикнула, попыталась поднять руки, защищая лицо, но они стали тяжёлыми, как мрамор, и не подчинялись. Где-то сзади раздались медленные шаги, потом прямо перед ней неспешно моргнули два выпученных лягушачьих глаза. Мелькнул длинный красный язык, Элена услышала звук отдалённого голоса, но слов было не разобрать. Она извивалась, старалась вывернуться, но не могла. Казалось, она попала в паучью сеть. Лягушка заговорила снова.
— Лежи спокойно, дорогая. Когда Тальбот принёс тебя домой, ты бредила.
Туман в голове постепенно рассеивался, и Элена начала понимать, где оказалась. Она лежала на покрытой мехом постели. Она уже бывала прежде в этом зале со странными фигурами. Это комната Матушки Марго, и одна из масок предназначена чтобы подсматривать в коридор.
Элена не понимала, день сейчас или ночь — окон в комнате не было, свет одинокой свечи мерцал на резных изображениях монстров, смотрящих на неё. И только теперь она поняла, почему не может пошевелить руками. Запястья и лодыжки были привязаны к углам кровати мягким кожаным шнурком. Что-то смутное выплывало из тумана в её голове.
— Принёс меня домой, — повторила она. Слова прозвучали невнятно — язык пересох и распух.
Домой, Матушка сказала — домой, но ведь это не дом. Где же дом? Элена казалась себе безумной старухой, бредущей по городским улицам — она знает, надо найти свой дом, вот только где искать? Матушка вытащила низенькую скамейку. В голове Элены мелькнула картинка — доярка, сидящая рядом с коровой, только доярки определённо не сидят на стуле, установленном на спине резного коленопреклонённого ангела.
Матушка принялась медленно, по одной, вытаскивать из волос украшенные камешками шпильки и складывать на покрытую мехом кровать. Элена сжалась, пытаясь отстраниться, увернуться, насколько позволяла привязь, но Матушка не обращала на неё внимания. Избавленные от шпилек, чёрные и блестящие волосы Матушки как толстый канат скользнули по плечам и свернулись кольцом на коленях.
Матушка вылила на ладонь несколько капель пахнущего мускусом масла из крошечной серебряной фляжки, висящей на поясе, и принялась втирать его в волосы по всей длине. Потом извлекла гребень, сделанный из старой пожелтевшей кости.
— Знаешь, что это? — Матушка не ждала ответа на свой вопрос. — Этот гребень использовали при помазании на царство древних королей и королев. Помни, если у тебя нет власти — золото и серебро стоят не больше птичьего помёта
Матушка распустила по плечам густые волосы, как огромные чёрные крылья, и принялась расчёсывать их и втирать масло. Только тогда Элена заметила, что макушка у неё совсем лысая, как тонзура.
Матушка добавила, не меняя тон:
— Тальбот нашёл тебя возле церкви святой Елены. Повезло, что он обнаружил тебя прежде, чем начал поиски шериф. Заметь, всего за минуту — когда мы тащили тебя домой, солдаты уже бежали по дороге к мосту.
Матушка начала скручивать волосы — круг за кругом, всё туже и туже.
— Говорят, он умер мгновенно, удар со спины между рёбрами пришёлся в самое сердце. Довольно метко, дорогая.
— Кто... кто умер?
Масляно поблескивающие волосы были снова плотно уложены. и Матушка медленно, по одной, стала втыкать в них шпильки — так умело, что зеркало ей и не требовалось.
— Хью, дорогая. Да ты и так знаешь. Это ведь твоя рука держала тот нож.
Элена рванулась вскочить, но кожаные завязки её удержали.
— Нет-нет, это не я, клянусь. Я не могла...
— Ты желала ему смерти, — невозмутимо произнесла Матушка.
— Но я не могла этого сделать. Как бы я выбралась наружу?
— Однако ты там оказалась. И Тальбот тебя нашёл. А решётка в подвале была открыта.
— Но я её не открывала. Она слишком тяжёлая. Я смогла только чуть приподнять её, когда Финч...
Она запнулась, увидев, как по лицу Матушки расползается холодная мрачная улыбка.
— Значит, ты врала. Ты помогла Финчу сбежать, а теперь хочешь убедить меня, что не убивала Хью.
— Ну да... я помогла Финчу. Но не смогла поднять решётку так, чтобы набросить верёвку на крюк. Если бы мне это удалось, я ушла бы с ним. Я здесь и на лишний час не осталась бы. Может там, снаружи, мне пришлось бы голодать, как ты сказала, придётся Финчу. Но мне всё равно, что угодно... что угодно лучше, чем быть грязной шлюхой!
Рука Матушки взвилась так быстро, что перед глазами Элены только мелькнул камешек булавки, пронзившей мочку уха, пригвоздив её к постели. Девушка взвизгнула от боли, отчаянно пытаясь освободиться от верёвок.
Матушка с интересом наблюдала за ней — как маленький мальчик за пронзённым шипом жуком.
— Один священник как-то сказал мне, дорогая — да, в своё время я развлекала множество священников — что во времена древних израильтян рабу, который предпочёл остаться рабом, когда ему предлагали свободу, прокалывали ухо, как знак. Ни одна девушка в этом борделе не шлюха, дорогая, если только сама не сделала такой выбор. Здесь каждая продаёт таланты, какие имеет, она художница и торговка. Она работает, как любой переписчик, музыкант или продавец святых реликвий. Только женщина, которая отдаётся мужчине потому, что боится его или чтобы проложить себе путь в этом мире, становится рабыней и шлюхой. В брачных постелях благородных домов Европы красуется куда больше шлюх, чем работает в борделях.
Элена стонала от боли, но со связанными руками булавку не вытащить.Матушка подобрала с постели последнюю шпильку и легонько провела острием по лицу Элены. Девушка крепко зажмурилась от страха, но не могла даже отвернуться — булавка крепко впилась в её ухо.
— Значит, ты вышла из дома прошлой ночью, — тихо сказала Матушка. — Что же ты помнишь? Расскажи.
— Я... мне снился сон, и больше ничего, просто сон.
— Ах да, ещё один сон, дорогая. И в том сне ты убила Хью.
— Нет-нет, — возразила Элена. — В том сне был мертвец. Но я не знаю, кто он... его лицо, оно... Я держала нож, но я его не ударила. Ты должна мне поверить.
— Ещё в первую ночь, когда ты пришла сюда, я сказала тебе, дорогая, что никому не доверяю. То, что Хью мёртв — неоспоримый факт. Ты хотела его смерти. Тебя нашли там, на улице. Ты помнишь, что видела его мёртвым, и помнишь, что держала нож.
— Но Матушка, я не могла выбраться. Не могла поднять решётку. Она слишком тяжёлая. — Элена почти рыдала. Ухо у неё горело, в висках стучало. И она почти ничего не помнила и не понимала.
Матушка дотянулась и медленно вытащила булавку из уха Элены. Девушка стиснула зубы от боли, она ощутила влагу, тёплая струйка крови потекла на шею. Матушка вытерла о платье алую кровь с булавки и воткнула её на место, в кольца чёрных волос.
— Знавала я одну женщину. Лошади, запряжённые в повозку, испугались и понесли галопом, повозка опрокинулась, упала и придавила ноги её сынишки. Ребёнок закричал, и прежде чем кто-то успел прийти на помощь, мать приподняла повозку и освободила сына. Ни один мужчина не смог бы сделать это в одиночку. Страх и ненависть могут придать женщине силу большую, чем у кузнеца. У тебя достаточно причин ненавидеть. Я видела это на твоём лице той ночью, когда он расправился с Финчем, и в этот раз, когда взял тебя. Я не осуждаю женщину, поднявшую нож на мужчину, который этого заслуживает. На самом деле, я восхищаюсь её духом. Но то, что ты сделала, — очень серьёзно, дорогая. Осборн перевернёт этот город вверх дном в поисках убийцы брата. Слишком много людей видели Хью в борделе за несколько часов до смерти. Конечно, кое-кто промолчит, стыдясь признаться, где был, но остальным всё равно, узнают ли, куда они ходили, особенно если у них перед глазами набитый кошелёк. Мы с Тальботом можем с этим разобраться, но нельзя допускать, чтобы Осборн тебя допрашивал. Одна из моих шлюх, уже бежавшая от правосудия, убила двух дворян. Если вдруг обнаружат, что это сделала ты, меня и Тальбота обвинят в том, что мы заманили их сюда, а возможно даже и заплатили тебе. Мы все повязаны, и я не хочу, чтобы моя шея оказалась в петле. Я не могу рисковать, что тебя поймают и допросят. Ты останешься здесь, тайно. Девочки уже знают, что ты сбежала, они так и скажут, если их спросят, но тебе придётся остаться здесь и сидеть тихо. Тальбот принёс твои пожитки.
Она кивнула в угол, и Элена едва разглядела там свой небольшой узелок.
Элена кивнула.
— Клянусь, я буду сидеть тихо. Но пожалуйста, не оставляйте меня так. Прошу, развяжите, и обещаю, я не издам ни звука и не попытаюсь сбежать.
Матушка колебалась. Она взглянула на маску в стене, что была её глазами в гостевой зал, пересекла комнату, поднялась по ступеням к маске, и мельком глянув наружу, закрыла маску деревянной ставней и заперла. Потом вернулась к кровати, остановилась у края, скрестила короткие толстые руки на массивной груди и нахмурилась, глядя на Элену.
— Я освобожу тебя, но ты должна сидеть тихо и держаться подальше от этого, — она указала на ставню. — А если издашь хоть звук или откроешь ту заслонку, или попробуешь выбраться из комнаты, я посажу тебя в клетку, рядом с другими зверями. Ты окажешься в хорошей компании, они ведь тоже убийцы.

 

Назад: Раннее утро после второй ночи полнолуния, сентябрь 1211 года
Дальше: Четвертый день после полнолуния, октябрь 1211 года