— Ради всего святого, Хью, прекрати дразнить этих животных, — рассерженно рявкнул Осборн. — Не то я выгоню их на псарню, к остальным собакам.

Он подтянул ближе стеклянный шар, усиливающий свет свечи, и склонился ниже над свитками пергамента и приходными книгами, разложенными на столе перед ним.

Хью развалился на сиденье под окном солара, скармливая двум своим любимым псам кусочки жареного мяса. Он высоко поднимал сочное лакомство, а собаки истекали слюной и тявкали, не в силах дотянуться. Когда он в конце концов кидал кусок мяса, псы наперебой бросались за подачкой, поскальзываясь на шёлковых коврах и подпрыгивая, чтобы поймать мясо ещё налету. Проигравший возвращался назад, стуча лапами по деревянному полу, и усаживался рядом, выжидательно глядя на хозяина.

Хью на мгновение решил не подчиняться брату, но только взглянув в лицо Осборна, сразу понял, что тот в отвратительном настроении, и если ему перечить — пожалуй, прикажет забить собак Хью и скормить остальной своре. Хью опустил на пол оловянное блюдо с мясом, хлебом и подливкой, и стал смотреть, как псы вылизывают его начисто.

Он обошёл вокруг стола и выбрал баранью отбивную пожирнее. Господи, как ему хотелось мяса. Все эти дни Хью никак не мог им наесться. Слава небесам за то, что церкви закрыты. Хотя всё ещё полагалось воздерживаться от мяса по пятницам и в десятки Святых дней в году, без грозящих пальцем священников Хью даже не притворялся, что соблюдает это правило. Он облизал жир с пальцев. Когда священники вернутся — хватит времени покаяться, только всему собору придётся целый месяц выслушивать его исповедь. Он начнёт с того, что сделал с тем мальчишкой в борделе. Воспоминание об этом было отвратительно Хью, но в то же время возбуждало. Он никогда не чувствовал себя таким живым, таким сильным. Ему никогда прежде не хотелось мальчика, и сама мысль об этом казалась отвратительной, но теперь он жаждал всё повторить.

Даже охота, которая когда-то так волновала, теперь казалась бессмысленной и пресной, как молочная сыворотка после хорошего вина. Хью стиснул зубы, стараясь подавить возбуждение, которое появлялось от одного воспоминания о той ночи. Усиленно стараясь отвлечься, он подошёл к Осборну, щёлкнул по одному из свитков пергамента.

— Это от короля Иоанна? Я видел, что прибыл посланник. Насчёт убийства Рауля?

Брат раздражённо покачал головой.

— Иоанн хочет денег, взаймы, как он говорит — на формирование и экипировку войска. Он просит всех преданных ему лордов финансировать постройку новых кораблей, чтобы увеличить флот. Но где мне взять такие деньги? Половина торговцев Европы перестала ездить в Англию за шерстью из-за интердикта. Церковь объявила, что добрым христианам негоже торговать с теми, кто предан анафеме. Кроме того, они боятся оказаться на вражеской Филиппу стороне. Цены на шерсть так сильно упали, что я вряд ли могу дать эти деньги.

— Так откажи Иоанну, — небрежно сказал Хью, накалывая очередную отбивную.

Осборн стукнул кулаком по столу.

— Как я могу отказывать королю после того, как он даровал мне это поместье? — он сердито посмотрел на Хью. — Ты в таких делах всегда был полным болваном. Хорошо, что я родился первым. Если бы ты отвечал за земли и собственность нашего отца — растерял бы всё за год, а возможно, и головы бы лишился, — он провёл рукой по своей бороде. — Придется мне занять у евреев. Наверняка они потребуют грабительские проценты.

— Но ведь евреи являются собственностью короля, — напомнил Хью. — Это он решает, какие проценты им требовать. Сомневаюсь, что ты в этих краях найдёшь кусок пирога, в который Иоанн ещё не сунул свою лапу.

Осборн прищурил глаза.

— Следи за языком, братишка. Если король услышит такие слова — ты его лишишься.

Хью взмахнул костью от отбивной.

— Здесь нас никто не слышит, а я не такой болван, брат, чтобы говорить такое снаружи. Кстати, какое поручительство предлагает король за этот заём?

— Он обещает даровать мне и другим, кто поддержит его, богатые поместья, отобранные у мятежных баронов, когда победит Филиппа, — угрюмо ответил Осборн.

— Если победит Филиппа! С такими же надеждами ты преследовал мятежников после того, как Иоанн захватил замок Монтобан, а всё, что тебе удалось выпросить у него за хлопоты — вот это убогое поместье. Надо было потребовать больше. Наш отец так и сделал бы.

Осборн вскочил, отшвырнув кресло, и без предупреждения влепил Хью крепкую пощёчину. Хью отшатнулся, всхлипнув от боли. Прежде чем он успел понять, что делает, рука потянулась за кинжалом, и он с трудом смог удержаться и не выхватить оружие. Он отвернулся от брата, задыхаясь от ярости. Мгновение спустя Хью ощутил, как рука опустилась на его плечо.

— Прости меня, братец. Я устал. Мне не следовало...

— Чего не следовало, брат? — подумал рассерженный Хью. Бить меня? Годами обращаться со мной как с ребёнком, как с идиотом? Держать без гроша, как низкородного крестьянина?

Он изобразил улыбку на лице и повернулся к Осборну с почтительным поклоном.

— Это я должен просить у тебя прощения, брат. Я говорил глупости. Я болван, как ты и сказал.

Ему понадобилось всё возможное терпение, чтобы произнести эти слова хоть сколько-нибудь доброжелательным тоном. Но Осборн не услышал скрежет льда в голосе брата, и лишь кивнул, решив, что между ними всё улажено.

Боясь взорваться от ярости, Хью постарался побыстрее сменить тему.

— Я удивлён, что Иоанн не упомянул о Рауле.

Осборн снова уселся за стол, не глядя на брата.

— Я ему пока не сказал, — он поднял руку, словно хотел прекратить возражения. — Думаю, лучше не говорить, пока убийца Рауля не пойман. Иоанн послал Рауля сюда найти изменника, и его величеству может не понравиться, что его человеку причинили вред, когда он был под моей защитой. Кроме того, сейчас у Иоанна слишком много забот, не стоит нагружать его ещё одной. Успеем сказать, как только я выслежу убийцу Рауля. Я сам поеду в Норвич и заставлю этого никчёмного шерифа действовать.

Хью почувствовал, как на него снизошла благодать Бога и всех святых с небес. Меховая повязка на его талии словно стала туже и пульсировала на коже, он даже ощутил между ног растущую дрожь наслаждения.

— Нет, брат, нет, у тебя и так достаточно дел с этим сбором денег для Иоанна. Позволь мне отправиться в Норвич. Ты верно сказал, в имущественных делах от меня никакого толка. Но я могу быть тебе полезен в Норвиче. Позволь, я поеду, — он смотрел в лицо Осборна, страстно желая, чтобы тот согласился.

Осборн колебался.

— Тебе следует кое-что узнать. Рауль был в Норвиче не по поручению короля, это я его послал. Я слышал, что моя беглая крестьянка нашла там убежище, и послал Рауля посмотреть, нельзя ли её найти. Возможно, этот неведомый изменник воспользовался возможностью — последовал за ним и убил, боясь быть обнаруженным, или его убили, чтобы помешать искать девчонку. Но в любом случае, братишка, предупреждаю — будь очень осторожен.

— За меня не бойся, — улыбнулся Хью. — В отличие от Рауля, я могу постоять за себя, и клянусь — я возвращусь не только с его убийцей, но и с твоей беглянкой заодно. Я не успокоюсь, пока не выслежу ту суку и не притащу её сюда привязанной к лошадиному хвосту, тебе в подарок.

Хью заключил старшего брата в объятья, словно ссора между ними теперь забыта, но под его улыбкой бушевали гнев и ярость. Пощёчина не забыта и не прощена. Он заставит брата пожалеть об этом оскорблении, последнем в длинной череде унижений, причинённых его рукой. Еще до конца года Хью заставит Осборна вспомнить о каждом из них.

Рыбацкую таверну окружали захудалые полуразрушенные домишки. Ветхие деревянные строения ютились на узкой полоске суши, зажатой между тёмной рекой и чёрными топкими болотами. Дохода от обитателей домишек не хватило бы даже на приличное содержание трактирщице, не говоря уж о преуспевании бизнеса. Но таверна процветала, несмотря на изолированное расположение — хотя казалось бы, кроме пиявок и комаров в этом заброшенном месте процветать ничего не могло. Именно уединённость таверны и привлекала сюда клиентов определённого типа. Заблудившиеся странники, ловцы угрей, птицеловы и лодочники, сборщики камыша и осоки — все были рады зайти в таверну при свете дня, когда занимались своим ремеслом в сырости и одиночестве где-то неподалёку.

Однако ночью, когда тёмные углы и потайные закоулки дают радушный приют тем, кто не желает показать своё лицо, в таверну сходились совсем иные гости. В дневное время таверна была хорошо заметна, но Раф всегда удивлялся — по ночам она словно растворялась в темноте. Контуры дома скрывали камыши, свет внутри горел так тускло и слабо, что несмотря на потрескавшиеся и побитые непогодой ставни, через тёмные заросли не мелькали даже проблески.

Раф поднял щеколду тяжелой двери и скользнул внутрь. Как обычно, сделав первый вдох, он поперхнулся приторной рыбной вонью дыма, курившегося над горящими морскими птицами, насаженными на штыри в стенах вместо свечей. В туманном маслянистом свете он видел смутные контуры людей, сидевших по двое или трое за столами, слышал их тихое бормотание, но лиц разглядеть не мог, как не видел и собственных ног, тонувших в тени.

Крупная, крепко сложенная женщина поставила на стол бутыль и два кожаных стакана, переваливаясь подошла к Рафу и, притянув его голову к себе, от души поцеловала гладкую щёку.

— Думала, ты совсем нас забыл, — упрекнула она. — Надоел мой пирог с угрём?

— Как может надоесть такой божественный вкус? — Раф крепко обнял её пухлые плечи.

Обвисшая грудь женщины заколыхалась от глубокого искреннего смеха. Рафу нравилось, как она смеётся.

— Вон он, твой друг, — тихонько сказала она. — Уже довольно долго ждёт.

Раф благодарно кивнул, направился к столу, стоявшему в тёмной нише, и сел на узкую скамью. Даже в грязно-жёлтом тусклом свете он узнал сломанный нос и толстые уши Тальбота.

Тальбот поднял взгляд от своего стакана и фыркнул. Вместо приветствия он подтолкнул к Рафу полупустую бутыль эля. Раф подождал, пока служанка поставит перед ним большую порцию пирога с угрём и отойдет подальше. Он не заказывал еду, как и все остальные. В Рыбацкой таверне ели и пили то, что ставят перед ними на стол, и платили за это.

Река и болото были слишком близко для споров, а хозяин таверны, здоровяк, по слухам, в четырнадцать лет до смерти забивший собственного отца за то, что тот слишком часто замахивался на сына плетью. Относительно того, чего заслуживали отец и сын, пострадавшие от рук друг друга, мнения разделились, но в этих краях никто даже не думал доносить об убийстве. А поскольку сам отец владельца таверны гнил где-то в болотной трясине, он был не в том положении, чтобы жаловаться.

Раф наклонился к Тальботу через стол.

— Ты прислал весть, что это важно. Что случилось? Элену не арестовали?

— Нет, она пока в безопасности. Твоё присутствие потребовалось из-за другого дела.

Он не спеша отхлебнул из своего стакана. Судорожно стучавшее сердце Рафа начало успокаиваться. Всю дорогу сюда он так боялся, что Тальбот принесёт ужасные вести о Элене, но она в безопасности, ничего важнее быть не может. Вернувшийся Осборн не отправился сразу же на поиски в Норвич, как боялся Раф. По-правде говоря, Осборн, поглощённый своими проблемами, казался удивительно равнодушным к убийству Рауля. И с каждым днём казалось всё менее вероятным, что люди шерифа вообще найдут убийцу.

Тальбот поставил стакан, вытер рот обратной стороной ладони.

— Я получил весть, что груз, который ты отправлял на корабле, благополучно прибыл на место.

— Это хорошо, — рассеянно сказал Раф, по-прежнему занятый мыслями об Элене и Рауле.

— Хотя, если бы я знал, кто он — взял бы двойную цену.

Раф ухмыльнулся. Следовало догадаться — Тальбот разнюхал, что тот человек — священник. Честно говоря, если бы речь шла только о жизни священника, Рафа мало волновало бы, добрался тот до Франции или нет, однако оставалась опасность — если схватят, он может начать говорить. Раф знал — этому коротышке достаточно показать раскалённое железо, и священник назовёт все известные ему имена. Он объявит заговорщицей даже Пресвятую Деву, если решит, что это спасёт его от боли.

— Возможно, всё не так хорошо, как ты думаешь, — сказал Тальбот. — Мне кажется, этот неблагодарный ублюдок по какой-то причине затаил на тебя обиду. Дело в том, — Тальбот придвинулся ближе и понизил голос, — что есть ещё один груз, который нужно переправить, и наш друг настаивает, чтобы ты лично позаботился об этом.

— Говори яснее, приятель, — нахмурился Раф.

Тальбот окинул взглядом полутёмную комнату. Все вокруг, казалось, были полностью погружены в собственные приглушённые разговоры, однако он не стал рисковать. Тальбот похлопал Рафа по руке и кивнул на дверь, Раф поднялся, оставил более чем щедрую плату служанке за пирог с угрём, к которому едва прикоснулся, вышел из таверны и направился за дома, к деревянному сарайчику, где птицеловы хранили сети и плетёнки для ловли уток.

После душной таверны воздух казался свежим, и даже гниющие водоросли и грязь пахли приятно в сравнении с рыбной вонью горящих морских птиц. Раф сидел в темноте на перевёрнутой бочке, слушая журчание тёмной воды и шелест камыша. Наконец, за его спиной раздались шаги. Тальбот скользнул в сарай и присел на корточки рядом с Рафом, повернувшись в противоположном направлении, так что он мог наблюдать за дверью таверны.

— Ты хотел, чтобы я говорил яснее, — произнёс он так тихо, что Рафу пришлось наклониться, чтобы расслышать. — Священник передал, что посланцу из Франции нужно безопасно попасть на встречу в Норвич.

— С кем? — спросил Раф.

Тальбот пожал плечами.

— Вряд ли нам назовут имена, верно? Но если этот посланец служит Франции — можно смело ставить на то, что он будет встречаться не со сторонниками Иоанна.

— Я не стану этого делать! — Раф взорвался от гнева.

Тальбот схватил его за руку.

— Говори тише, — прошептал он.

Он встревоженно озирался, но Раф был слишком рассержен, чтобы промолчать, хотя и понизил голос.

— Как бы я ни был рад видеть чёртова Иоанна болтающимся на самой высокой виселице, я не стану предавать свою страну ради Франции. Думаешь, я хочу, чтобы на троне сидел Филипп? Я не больше хочу, чтобы Англия оказалась под французским каблуком, чем попасть в плен к сарацинам.

— Но это же не твоя страна, — тихо сказал Тальбот. — Мать родила тебя не на английской земле, и никто из твоих предков не здешний. С чего быть так преданным какой-то земле — кроме той, на которую мать прилила свою кровь, рожая тебя?

Высказанная Тальботом истина сразила Рафа как нежданный удар кулака. Столько лет, ещё до того, как ступил на английскую землю, он считал её родиной. Здесь был дом Джерарда, которому Раф был обязан всей жизнью и таким образом связан с землёй и родом своего лорда. Все те годы, что они странствовали, сражаясь за короля Ричарда, а после за Иоанна, воины по вечерам, устроившись вокруг костра, говорили о доме — вспоминали любимые трактиры и служанок, знакомые охотничьи угодья, поместья из серого камня, деревья, на которые взбирались, и луга, где играли детьми. И Раф почти поверил, что всё это — его собственные воспоминания. Он, как и его товарищи, с тоской говорил о домашнем уюте. Своим домом Раф считал Англию. Он полюбил её - единственное место в мире, которое ему позволено любить.

Даже мысль о том, что кто-то всё ещё может считать его иностранцем, уже давно не приходила ему в голову. Вызов, брошенный Тальботом, уязвил его, как загнанная под ноготь заноза.

— Я дал Джерарду клятву, и всё ещё связан ею. Он никогда бы не предал свою страну, а я не могу предавать его.

— Понятно, но тогда возникает проблема, понимаешь? — проворчал Тальбот.

— Не понимаю, — холодно ответил Раф.

— В той весточке сказано, что если посланник благополучно не выполнит свою миссию, из Франции пошлют другое письмо — Осборну или даже самому королю — с объяснением, как ты и другие, чьи имена священник готов назвать, помогают сбегать от Иоанна, — зло произнёс Тальбот, глядя в темноту. — Я всегда знал, что священники — хитрые ублюдки, но не думал, что они могут обратиться против тех, кто им помогает.

Раф ощутил, как от лица отлила кровь. Он точно знал, почему священник рад был бы видеть его повешенным, а то и похуже. Этот мелкий проныра явно не забыл, и тем более не простил, как оказался запертым рядом с телом Джерарда. Раф не сомневался, священник исполнит свою угрозу. Да и что могло ему помешать?

Однако Раф не собирался сидеть и ждать, пока за ним явятся люди Иоанна. Тальбот ведь договорился, чтобы священника вывезли на корабле — так почему бы ему не сделать того же для Рафа? Конечно, не во Францию и не в те земли, куда ещё простирается власть Иоанна — есть и другие страны. Раф может уехать куда угодно, лишь бы подальше отсюда. Что его здесь держит?

Тальбот внезапно сжал плечо Рафа.

— Священник сказал о других, кто ему помогал. Что он имел в виду? О ком вы с ним говорили?

В темноте Раф не мог видеть выражение лица охранника, но чувствовал силу впившихся в плечо пальцев и отлично понял вопрос.

— Клянусь жизнью, он ничего о тебе не знает.

— Тогда о ком? — не отступал Тальбот.

Раф постарался припомнить.

— Полагаю, он имел в виду мальчика с болот, доставившего его к лодочнику, и самого лодочника... но вряд ли знает их имена.

— Ты уверен, никого больше? — проворчал Тальбот. — Он сказал, что мог бы назвать других.

С внезапной отвратительной ясностью Раф понял, о ком говорил священник. Сидя в укрытии на болоте, он отправлял мальчика не к нему, Рафу, а к леди Анне. Должно быть, священник знаком с ней лично, потому и был так уверен, что угроза сработает. Если Раф сбежит, леди Анна останется, и на неё обрушится ярость Осборна и Иоанна.

Раф не мог найти выхода. Он не сумел бы тайно вывезти леди Анну из страны. Такое бегство возможно лишь ночью, придётся пробираться к кораблю в темноте, вероятно, даже прятаться в трюме, пока они не достигнут побережья Франции. Молодая женщина с этим, может, и справилась бы, но не леди Анна, даже если она на это согласится. Раф видел, как измучила её поездка домой от кузины — путешествия в роли беглянки ей не пережить. И даже если удастся — что с ней станет в чужой стране? Раф согласился бы на любую ничтожную работу, чтобы прокормиться, если понадобится — жил бы на улице, ему случалось это и раньше. Но он не мог представить женщину знатного рода и преклонных лет в какой-нибудь крестьянской хижине на чужом поле.

Он чувствовал, что Тальбот прислушивается, ожидая ответа, но Раф не собирался называть ему имя.

— Даже если я сделаю то, о чём просят — что помешает священнику выдать нас... по крайней мере, меня?

Тальбот переступил с ноги на ногу.

— Ничего, — отрывисто сказала он. — Но у тебя появится информация взамен, ты узнаешь, кто придёт на встречу с посланником. Если это тот ублюдок Хью, ты получишь свои доказательства и сможешь выдать его, не вовлекая в это Элену. Поторговавшись, в обмен на имя предателя ты сумеешь купить и своё спасение, и возможно, помилование для этой девчонки. Да, мы знаем, это игра, но мне кажется, тебе просто надо сделать выбор — бросить кости или принять неизбежное, верную смерть.

Раф знал, Тальбот готов отдать что угодно, лишь бы увидеть, что Хью обвинён в измене. Он всегда хотел поквитаться с ним с тех пор, как тот пытался повесить его в Акре. Но тем не менее, в словах Тальбота был смысл. Если Раф сумеет доказать, что Хью изменник, не заставляя Элену повторять подслушанный разговор, он не только спасёт её жизнь — возможно, ей даже удастся вернуться в Гастмир.

Дверь трактира отворилась, и Тальбот снова нырнул в тень.

— Пожалуй, мне пора. Ходят слухи, что корабль должен бросить якорь близ острова Ярмут, со стороны моря. Они усвоили урок со "Святой Катариной" и больше не станут рисковать, приводя корабль в Брейдон. Там слишком легко оказаться в ловушке. Но Ярмут — свободный порт, поэтому там не должно быть людей Иоанна, по крайней мере официально. А когда корабль появится, я пришлю тебе весточку.

— Но что... — начал Раф и обнаружил, что разговаривает с пустотой. Тальбот уже исчез.

Раф сидел на бочке, не сводя взгляда с шепчущихся чёрных болот. Казалось, трясина поглощает весь свет от луны и звёзд. Вонючая бездонная грязь непрерывно булькала, как желудок огромного зверя, переваривающего добычу. То тут, то там из высокого тростника доносились странные звуки, но он знал, там нет ни единой живой души, лишь бестелесные неупокоенные духи, блуждающие по болотам.

"Но это же не твоя страна", сказал Тальбот. И какая разница, предаст ли Раф Англию? Разве это имеет значение? Он не обязан хранить верность этой стране. Это дом Джерарда, а не его собственный. Тальбот сказал, у него есть выбор, простой выбор, и он таков: предать любимую страну Джерарда ради Франции или позволить схватить и казнить мать Джерарда за измену.

Когда-то, ещё в детстве, Раф стоял на коленях в огромной церкви аббатства перед жаркими, ярко горящими свечами и горячо молился за жизнь отца. Сейчас, в темноте, среди вонючих рыболовных сетей, он снова опустился на колени и взмолился от всей души:

"Джерард, прости меня. Прости за то, что я собираюсь сделать".