Мертвец
Раф затащил Тальбота под укрытие ивовых ветвей на берегу реки.
— У меня мало времени, я должен вернуться, пока меня не хватятся, — Раф оглянулся через плечо в сторону усадьбы. — Хью должен был отправиться ко двору вместе с братом, но покинул его посреди дороги и вернулся сюда, якобы из-за лихорадки, хотя я никогда в жизни не видел более крепкого и здорового человека.
— Чёрт возьми! — Тальбот сплюнул в реку. — Вот некстати. Я ведь пришёл сказать тебе, что в Ярмуте есть корабль, отплывающий послезавтра, так что нужно отправить груз вниз по реке сегодня ночью. Сможешь провернуть это дело, когда за тобой рыскает Хью?
— Я это сделаю, — мрачно заявил Раф. — Чем раньше тот человек уйдет, тем безопаснее для нас.
Раф подумал о леди Анне, но не упомянул о её участии в этом деле. Тальбот ненавидел и презирал всех дворян, а также и женщин — просто по праву рождения. Незачем сообщать ему сведения, которые он с удовольствием продаст.
Чуть ниже по течению, согнувшись в своей посудине, сидел лодочник, жевал полоску сушёного угря и строгал ножом маленький кусок дерева. Время от времени он бросал взгляды на беседующих, но понимал, что безопаснее не проявлять интереса ни к каким делам, в которых замешан Тальбот.
— Лодочники будут ждать рядом с пристанью, у рыбацкой таверны, около полуночи. Они отвезут его вверх по реке, до Ярмута. Покажи им этот знак. Иначе они могут и горло тебе перерезать. В наши дни никто никому не доверяет. Смотри, приведи пассажира к таверне сегодня вечером, иначе корабль уйдёт без него. Люди Иоанна сторожат все порты, так что пройдут недели, а то и месяцы, прежде чем мы отыщем другого капитана, согласного рисковать своей шеей.
— Он там будет, — сказал Раф и собрался уходить, но Тальбот ухватил его за рукав.
— Погоди, есть ещё кое-что. Ты знаешь человека по имени Рауль?
— Он один из людей Осборна, — нахмурился Раф. — Но теперь мне кажется, я уже несколько дней не видел его в поместье. Однако уверен, он не поехал ко двору вместе с Осборном. Почему ты спрашиваешь? Что тебе о нём известно?
— Что он мёртв, вернее убит. Его труп нашли во дворе таверны "Адам и Ева".
— В Норвиче? Но что он там делал?
— Задавал вопросы о твоей девчонке. Похоже, он думал, что она в городе.
Раф ощутил, как от лица отхлынула кровь. Встревожившись, он схватил Тальбота за плечо.
— Рауль узнал, где она?
— Трудно сказать, но одно известно точно — она узнала, где он. Это твоя девчонка его убила.
— Нет! — вырвалось у Рафа так громко, что лодочник вскинул голову и поглядел на них, прежде чем вспомнил, что не должен слушать.
— Твоя девчонка всё равно что призналась. Да и доказательства есть.
— Это безумие... — Раф чувствовал себя, как будто его ударили под дых. — Он не могла. Как... зачем она?
— Этот Рауль пришёл к Матушке в ту ночь, перед смертью. И твоя девушка его развлекала. Наверное, потом пошла вслед за ним, поскольку, закончив с ней, он ненадолго остался выпить в гостевом зале, и никто не видел, как он уходил.
Раф не мог поверить услышанному.
— Как тебе в голову взбрело позволить ему её увидеть, не говоря уж о том, чтобы развлекать, если ты знал, что он её ищет? — яростно сверкая глазами, Раф ухватил Тальбота за рубаху. — Ты же клялся, что сохранишь её в безопасности, мерзавец.
Тальбот не двигался. Хотя Раф и был намного выше, Тальбот, без сомнения, оказался бы лучше в любой схватке.
— Меня тогда не было. Я старался подыскать корабль для твоего друга, — твёрдо сказал Тальбот. — У ворот оставалась Люс, она и впустила Рауля. Но она и не знала, кто он, Рауль не назвал настоящего имени, а кто называет? Даже если бы он это сделал — для Люс оно пустой звук, его имя. Дело в том, что твоя девчонка исчезала из дома той ночью и точно знала, как умер Рауль ещё до того, как ей рассказали.
— Может, слышала чей-то разговор или догадалась... — слабо возразил Раф. — Но она не могла никого убить, она просто молоденькая девушка, такая слабая, что не убила бы даже птичку.
— А разве она не убила собственного ребёнка? — хрипло произнёс Тальбот. — Мы оба с тобой повидали немало женщин, дравшихся насмерть под знаменем крестоносцев в Святой земле. Помнишь ту деваху, которая уложила из длинного лука более сорока воинов, пока ее не сразили сарацины? Даже Саладин ею восхищался, хотя она и христианка. Когда у женщины кипит кровь, она беспощаднее любого мужчины.
— Элена не такая.
Рафу показалось что земля уходит у него из-под ног. С того самого дня, как её обвинили, он пытался убедить себя, что она не убивала своё дитя, но разве в нем никогда не закрадывалось крошечное семя сомнения? Бывало, что матери причиняли вред своим детям...Но не Элена. Он представил её широко открытые, невинные глаза, пристально смотрящие на него. Это не глаза убийцы.
Затем его осенила мысль.
— А как насчет тебя, Тальбот? Где ты был, когда погиб Рауль? Ты всегда торчишь в "Адаме и Еве", и если бы увидел, что это один из людей Осборна, то, недолго думая, убил бы его при первой же возможности.
— Я могу спросить тебя то же самое. Мужчина, охваченный страстью к женщине, способен на всё, чтобы защитить её, и если бы ты понял, что этот Рауль ее выискивает...
И Тальбот проницательно взглянул на него. Раф промолчал. Ему в голову пришла ещё более тревожная мысль.
— Люди шерифа подозревают в этом Элену? Они разыскивают её?
Тальбот коротко взглянул на него.
— Говорят, что Рауль задолжал денег завсегдатаям собачьих боев.
— А это правда?
Тальбот усмехнулся.
— Кто же знает? Стоило нашептать в нужное ухо, и не успеешь пересчитать когти у кота, весь городок будет уже уверен в этом, хотя никто и не припомнит, кто пустил слух. Понадобится некоторое время, чтобы разобраться. Но если Рауль — один из людей Осборна, то Осборн наверняка знает, что его беглянка в Норвиче. Но ещё не знает где именно, иначе его человек не задавал бы вопросов. И когда Осборн вернётся и узнает, что его человек убит, он будет в ярости. А его самого не так просто надуть, как его карманного шерифа с лягушачьими мозгами.
***
Гита, вытаскивавшая из родника ведро с водой, услышала за спиной яростный хрип и треск ломающихся веток. Она оглянулась. В нескольких шагах от неё стоял огромный кабан, бока вздымались от тяжёлого дыхания. Зверь открыл красную пасть, показывая жёлтые, закрученные вверх клыки, острые как кинжалы, и принюхивался, подняв чёрную косматую голову. Гита осталась совершенно спокойной. Она знала — одно быстрое движение этой огромной головы, и клыки разорвут ей живот. Говорят, когда на кабана охотятся, его клыки становятся такими горячими, что могут прожечь шерсть охотничьей собаки.
Гита испытывала уважение к огромному зверю, но не боялась. Она медленно подняла руку с открытой ладонью и тихо начала читать заклинание, призывая древних Фрейра и Фрею , чей священный вепрь с золотой горящей щетиной освещает самый мрачный шторм. Зверь не сводил с неё красных глазок.
— Тише, тише, — ласково произнесла Гита.
Кабан повернулся, и она увидела, что из глубокой раны на задней ноге в траву капает кровь. Этим утром Гита слышала отдалённый зов охотничьего рога и отчаянный собачий лай. Должно быть, этот зверь и стал их добычей. Он ранен, похоже, копьём. Теперь Гита поняла — он страдает от жажды. Несчастный кабан хотел только воды, учуял её. Гита медленно и осторожно вылила перед ним воду из ведра. Большая часть ушла в землю прежде, чем зверь успел до неё дотянуться, но он наклонил тяжёлую голову к грязному ручейку.
Он отвлёкся, и Гита воспользовалась этим, чтобы отойти от родника, освобождая животному путь. Влекомый жаждой, кабан проковылял вперёд и опустил рыло в холодную чистую воду. У вепрей плохое зрение, но Гита знала — он может почувствовать любое движение и напасть. Поэтому она стояла, затаив дыхание, надеясь, что зверь утолит жажду и уйдёт.
Послышался хруст веток, неуклюжие шаги, и оба — женщина и кабан — встревоженно подняли головы. Кто-то ломился к ним сквозь кусты. Кабан обернулся на звук с ловкостью, неожиданной для такой огромной туши, и фыркая опустил голову, готовясь к нападению. Кто бы там ни шёл, он не успеет понять, кто на него набросился, как его ноги разорвут клыки.
Выкрикнув предупреждение, Гита схватила камень и бросила на скалу за ручьём. Он упал, отозвавшись эхом, а после шлёпнулся в воду. Кабан обернулся на звук. Человеку в кустах хватило ума затихнуть. Зверь рванулся в сторону озера, потом замер, покрутил головой, нюхая воздух.
Гита снова подняла руку, твердя заклинание. Потом издалека донеслись звуки охотничьего рога и приглушённое тявканье гончих. Кабан зарычал, развернулся и бросился прочь сквозь подлесок, подальше от лающих псов. А Гита наконец опустила руку.
Из-за раздвинувшихся кустов показался человек, и Гита сразу поняла — это не угольщик. Прекрасные перчатки и сапоги из красной кожи шил скорняк не из здешних краёв. И охотился незнакомец явно не ради того, чтобы накормить голодное семейство — блеск золотых нитей отделки его камзола отпугнул бы зверей на мили вокруг. Он прихрамывал, и Гита решила, что он упал с лошади, ведь вряд ли такой человек пошёл в лес пешком, а из длинной глубокой царапины на щеке ещё сочились капельки крови.
Мужчина кивнул, но в холодных, серых как сталь глазах Гита не увидела ни капли почтения.
— Полагаю, мне следует поблагодарить тебя за столь своевременное предупреждение, госпожа?
— Вы охотились на этого кабана?
— Мои люди пытались загнать его, но упустили, идиоты.
— А ваша лошадь? — спросила Гита.
Лицо незнакомца вспыхнуло гневом от унижения. Ни один мужчина, а особенно высокородный вроде него, не желает признать, что не справился в глупым животным.
— Прямо в лицо мне бросилась амбарная сова, средь белого дня. Готов поклясться, целилась мне в глаза, — затянутые в перчатку пальцы коснулись царапины на щеке.
По телу Гиты пробежала дрожь, но она постаралась скрыть возбуждение. Тон её голоса сделался серьезным.
— Сова среди дня. Это плохая примета. Предзнаменование смерти.
Он вызывающе вздёрнул подбородок.
— Если решила напугать меня, женщина — не на того напала. Я участвовал в битвах, где людские кишки превращали в кашу. Я не стану дрожать из-за какой-то птицы, как старая деревенская баба.
Но Гита по-прежнему видела неуверенность в его взгляде.
— Есть вещи, с которыми не справиться при помощи меча, Хью из Роксхема.
На этот раз в серых глазах Хью мелькнуло что-то, похожее на страх.
— Откуда ты меня знаешь?
— Каждый в здешних краях слыхал о тебе и о твоём брате. Говорят, в вашей паре Хью самый красивый.
Хью рассмеялся.
— Тебе сказали правду, госпожа.
— А ещё говорят, у Осборна больше власти.
— Так говорят? — недовольно проворчал Хью.
Гита знала — искушать такого, как Хью, не разумнее, чем дразнить раненого вепря, но ей нужно было заманить зверя, чтобы он попался в ловушку.
— Осборн родился раньше меня, разве не в этом причина? Старший сын получает и титул, и собственность, а объедки бросают младшему. — Лицо Хью запылало от ярости. — Мой глупый брат обращается со мной, как со слабоумным ребёнком. Вся власть и богатство — в его руках, а он не знает, что с этим делать. Он слепо повинуется тому, кто сидит на троне, даже если это ведёт к погибели. Его заставили дать взаймы целое состояние, оплачивать участие Ричарда и его людей в Святых войнах, а вернул он трофеями едва половину. А теперь Иоанн требует ещё денег на новые войны.
— Но что ты можешь тут поделать, — невинно сказала Гита. — Такова жизнь, естественный порядок вещей, когда младший повинуется старшему, а тот — королю.
— Иоанн не сидел, ожидая, когда по праву помазанника унаследует трон, — сказал Хью, и в его глазах сверкнула злость. — А иначе сейчас его королевский зад не покоился бы на троне. Но клянусь, мой брат не станет... — Хью внезапно понял, что сказал, схватил Гиту за запястье и дёрнул её к себе. — Тебе-то что до этого? Чего ты хочешь?
Гита постаралась не показать, что он причинил ей боль — это искусство она освоила ещё в детстве. Пришлось, ведь к детям знахарок ровесники нечасто хорошо относятся.
— Несправедливо, когда глупец верховодит мудрыми, — спокойно сказала она. — Я могла бы помочь получить то, чего заслуживает человек вроде тебя.
Хью презрительно фыркнул, бросив взгляд на заляпанну домотканую юбку Гиты.
— И что может нищенка предложить человеку вроде меня — деньги, людей, власть? Чем ты способна помочь?
— Сегодня я уже спасла тебя от смерти, — ответила Гита. Её рука скользнула в суму и извлекла длинную узкую полоску чёрного меха с кожаными завязками на концах. — Это защитит тебя от проклятия совы и поможет получить власть, которой ты жаждешь.
Растерявшийся Хью как будто против своей воли протянул руку и тронул пальцем мех. Потом, словно придя в себя, покачал головой и грубо оттолкнул его.
— Не смей принимать меня за дурака. Решила, что я куплю у тебя этот паршивый обрывок меха? Зарабатываешь на жизнь, дурача простофиль поддельными амулетами? Я могу как следует высечь тебя за это.
Гита пожала плечами и сунула мех обратно в суму.
— А как, по-твоему, мне удалось стоять рядом с раненым кабаном и остаться невредимой?
Она повернулась к ручью и медленно погрузила в него ведро. Минуту оба молчали, потом Хью подозрительно спросил:
— А что ты попросишь за это? Предупреждаю, не пытайся меня надуть, я знаю, чего стоят такие штуки.
Гита положила на голову плотно скрученное кольцо ткани и подняла полное ведро, чтобы поставить сверху.
— Ничего. Сейчас ничего не попрошу. А когда ты добьёшься власти, к которой стремишься, возможно, и вспомнишь меня.
Хью хрипло рассмеялся.
— Значит, думаешь, когда получу состояние брата, я не скупясь тебя награжу?
Гита совсем так не думала. Но она хорошо знала — люди с подозрением относятся ко всему, что получают задаром, и к любому, кто даром даёт. Она улыбнулась и опустила ведро на землю.
— Покажи мне руку.
Поколебавшись мгновение, Хью стянул перчатку. Гита провела пальцами по его ладони, поворачивая руку и так, и этак к солнечному свету, как будто внимательно её изучала. Но на самом деле это было не так. Ей ничего не расскажут линии этой ладони. Гита уже решила, что ему говорить.
— Ты влиятельный человек, Хью из Роксхема. Такие, как ты, сильней самого монарха.
Он удивлённо распахнул глаза.
— Ты знаешь... ты... ты можешь это увидеть? — Хью смотрел на собственную ладонь, как будто никогда раньше не замечал, что рука заканчивается такой странной штукой.
Гита отпустила его руку, и та безвольно упала. Потом знахарка снова извлекла из сумы полоску меха и подняла вверх перед жадными глазами Хью.
— Ты должен носить это на талии, как пояс, только на голой коже. Он будет вести тебя. Выполняй все, к чему он тебя приведёт. Доверяйся желаниям, которые он пробудит в тебе — удовлетворяя их, ты будешь увеличивать свою власть. Как только наденешь его, ты сразу почувствуешь голод, ощутишь, как в тебе растёт сила.
Хью хотел было что-то сказать, но она остановила его, подняв руку.
— Слушай, сюда идут твои друзья.
Он оглянулся на звук. Гита не ошиблась, лай собак и стук лошадиных копыт становились всё громче, приближаясь к ним. Хью повернулся, чтобы что-то ей сказать, но женщина уже исчезла. Он озадаченно опустил взгляд и вздрогнул, обнаружив, что держит в руках меховой пояс.
Гита не сомневалась, Хью станет носить этот пояс. Он не способен устоять перед искушением, тем более, если решил, что перед ним лёгкий путь получить желаемое. А когда Хью наденет пояс, будет вынужден подчиниться желаниям, которые он пробудит. Ему придётся действовать, и пояс поведёт его за собой. Это был лишь маленький шажок, но шаги следуют один за другим. Прежде чем заставить скелет плясать, нужно поднять хоть одну его кость.
***
Время растягивается в темноте, как мокрая шерстяная ткань. Одинокий человек, ждущий под звёздами, ощущает, как медленно тянется каждый час, и уже не верит песочным часам, отмеряющим время, а у Рафа не было даже песочных часов.
Он сидел, укрывшись среди деревьев, пристально глядя на колышущуюся тёмную речную воду, стараясь расслышать всплеск весла. Руки и ноги у него затекли, он уже боялся, что когда придёт лодка, не сумеет подняться навстречу. Голова Рафа отяжелела ещё сильнее, чем ноги. Хотя весь день он почти не думал ни о чём другом, но до сих пор не смог примириться с мыслью, что Элена убила Рауля. Невозможно представить, как такое хрупкое невинное создание могло убить человека. Однако Тальбот говорил, она фактически в этом призналась. Если Элена узнала Рауля, если он угрожал увезти её обратно в Гастмир — должно быть, она пришла в ужас. Если он причинял ей боль, давил на неё, в панике она могла на него наброситься, как загнанный в угол зверь, не желая убить, просто несчастный случай. Но Тальбот сказал, тело нашли в таверне, а она исчезала ночью. Это значит, Элена пошла за ним и... нет, Раф не мог допустить таких мыслей. Он не позволит себе так думать.
Когда Осборн узнает, что Рауль мёртв — перероет весь город. Сердце Рафа громко стучало. Ему нельзя сейчас думать об этом, так легко довести себя до безумия. Он не может позволить себе расслабляться, только не этой ночью, когда на карту поставлено слишком много.
Раф должен сосредоточиться на священнике. Если его поймают и он начнёт говорить, и Раф, и леди Анна лишатся жизни. И есть ещё тело Джерарда. Может, это единственный шанс соборовать Джерарда. Раф не подведёт друга. Нет, прежде чем думать об Элене, он обязан разобраться со священником. Пока Осборн ещё при дворе короля, Элена в безопасности там, где она сейчас. Пресвятая Дева, пусть Иоанн отправит Осборна во Францию, Фландрию, куда угодно, лишь бы подальше от нас.
С болот налетел холодный ветер, и Раф плотней завернулся в плащ. Боже, ну почему в Англии вечно чертовски холодно по ночам? Даже посреди лета — едва спускается ночь, тебя обступает холод, словно ты похоронен в пещере.
Ребёнком, дома, в горной Италии, Раф мог летними ночами лежать, глядя на огромные сияющие звёзды, а воздух вокруг был нежным и тёплым, как благоухающая ванна. Такой ночью он впервые увидел Джерарда.
Джерард лихо прискакал на их ферму вечером, на закате, со всей бравадой восемнадцатилетнего юнца, распугав бросившихся врассыпную кур. Вслед за ним во двор на взмыленных конях въехали четыре других рыцаря. На вспотевшие лица налипло столько белой дорожной пыли, что одна из маленьких сестрёнок Рафа при виде их закричала, что на дом нападают мертвецы.
Все мужчины и мальчики в усадьбе, схватившись за вилы и крепкие палки, бросились защищать ферму, если понадобится, ценой жизни, но Джерард легко спрыгнул из седла и направился к ним, подняв руки в знак мирных намерений. Он сказал, одна лошадь потеряла подкову, и если продолжить путь до ближайшего города, этой лошади они лишатся. И потому объявил — этой ферме выпало счастье насладиться их обществом на ночь.
Мать Рафа и тётка зашептали отцу — надо бы гнать этих рыцарей прочь. У них мало запасов еды, да и где укладывать спать господ, ведь им не предложишь постель в хлеву?
Отец Рафа с мрачным видом приказал умолкнуть бранящимся женщинам.
— То, что вы им не отдадите, они всё равно заберут, и не только это. Разве не видели вы их знак?
И отец показал на одного из рыцарей, который держал копьё, украшенное подвеской — алый крест на белом фоне. Крестоносцы! Женщины принялись креститься, бормотали молитвы и плевали на пальцы, чтобы отогнать зло. Ведь если верить слухам, а они всегда верили, крестоносцы — настоящие демоны, дьяволы во плоти. Если они въезжали в деревню, то, как правило, оставляли после себя горящие дома, а их сумы распирала награбленная в деревне и церкви добыча.
Мать Рафа схватила его младшего брата.
— Возьми сестёр и кузин, полезайте в подвал, а оттуда в пещеры. Предупредите наших соседей.
Подвалы каждого дома и церкви на этой стороне горы соединялись с лабиринтом пещер, в которых когда-то давно жили их предки, сейчас же пещеры использовали как хранилища и способ скрыться, убежать для тех, кто не хотел показываться на виду. Человек мог войти в один дом, и пока преследователи наблюдали за дверью, выскользнуть из другого дома, расположенного в миле или даже дальше.
Брат Рафа знал, что делать. Он собрал и повёл в подвал пятерых незамужних девушек и беременную сестру, потому что большой живот не станет помехой для разгорячённого солдата. А старухам оставалось лишь молиться Пресвятой Деве, чтобы крестоносцы оказались не настолько отчаянными и не тронули их, ведь должен же им кто-то готовить.
Мужчины стаскивали во двор грубые столы и лавки и крикнули Рафу принести вино, а женщины тем временем раскладывали лук и заправленные оливковым маслом оливки в деревянные миски, чтобы немного утолить голод гостей, выиграть время и добавить побольше овощей и бобов к скудной похлёбке, приготовленной для семьи. Крестоносцы подозрительно вертели миски в руках. Один зачерпнул пригоршню оливок и яростно запустил их прямо в голову Рафа.
— Божья задница, это что, овечий помёт? Вы пытаетесь нас отравить?
Раф вытер с лица капли масла.
— Это плоды с дерева, очень вкусные.
Воин пристально посмотрел на него, потом рассмеялся.
— Так ты девушка или парень? Готов поклясться, никогда не слышал, чтобы мужчина говорил девчачьим голосом. Или, может, твоя мать додумалась нарядить дочерей в одежду братьев, чтобы защитить от насилия?
Остальные тоже рассмеялись, на время забыв о голоде. Даже братья Рафа хихикали. Один лишь Джерард не смеялся, он смотрел сапфирово-синими глазами в тёмные глаза Рафа. Лицо исказила гримаса боли, как будто насмехались над ним.
— Значит, это дочка, а, матушка? — спросил рыцарь. — Скажи-ка мне, кого ты тут наплодила. Это самая симпатичная девица, что я вижу в твоём семействе, и думаю, она могла бы отлично согреть мне постель, если, конечно, тебе некого больше предложить взамен.
Мать Рафа с отвращением взглянула на сына.
— Делай с ним всё, что вздумается, он ни мужчина, ни женщина и не принес нам ничего кроме стыда.
— В таком случае, госпожа, я от него откажусь. Однажды в детстве я выудил из реки рыбу, покрытую белой шерстью. "Что это? — удивился я. — Баранина, которую можно есть в рыбный день, не иначе как чудо". Но когда я её отведал, это оказалась птица, а я всю ночь болел, словно набравшийся пьяница.
Остальные зафыркали и засмеялись, но это только напомнило им о голоде, и они снова заревели, требуя еды, стуча рукоятями ножей по деревянному столу. Даже похлёбка не удовлетворила гостей, они потребовали мяса. Когда отец Рафа заверил, что мяса у них нет, двое воинов отправились в хлев, где сидели на насесте куры, и вернулись, сжимая в кулаках пять тушек со свёрнутыми шеями. Мать Рафа ощипывала их и рыдала.
Семья провела ночь, сгрудившись в хлеву, а крестоносцы заняли кровати в доме. Рафа не было ни в хлеву, ни в доме, ему не спалось, он бродил в одиночестве в оливковом саду под звёздным небом.
Слова того крестоносца лишь скользнули по нему, как не попавшее в цель копьё, оставив неглубокую царапину. Раф глотал такие насмешки с тех пор, как вернулся в деревню. Он уже почти не различал боль от каждого такого замечания, они сливались в одно целое, как синяки. И не смех крестоносца заставлял его снова и снова бить кулаком по стволу оливы, а жгучая боль от слов матери, разрывавшая на части изнутри.
— Ты можешь бить человека с такой же силой, как колотишь по этому дереву?
Внезапно прозвучавший голос испугал Рафа, он обернулся, пытаясь найти источник, и наконец увидел во тьме человека, растянувшегося на земле под миндальным деревом.
— Могу избить до полусмерти любого, — стиснув зубы похвастался Раф.
— Тогда не изводи кулаки на врага, до которого не можешь добраться. Едем с нами, попробуешь силу на людях, которых можно избить.
Лицо Рафа пылало от гнева. Он шагнул ближе.
— Ты дерёшься так же хорошо, как и смеёшься? Встань, сразимся лицом к лицу.
— Я не хочу с тобой драться, — человек протянул ему руку. — Я Джерард из Гастмира, и я не насмехаюсь над тобой, друг мой. Я серьёзно. У меня нет оруженосца, который бы меня сопровождал. — Он пожал плечами. — Вернее был, но мне не удалось его вырвать из объятий красотки с глазами лани, которую он нашёл в первую же ночь, когда мы высадились на этот берег. Я мог бы, конечно, заставить его поехать со мной, но мне не нужно, чтобы рядом скакал бок о бок или пил в таверне тот, кто не желает этого от всего сердца. Поэтому я позволил оруженосцу остаться, пока она ему не надоест, или наоборот.
Он рассмеялся снова, открыто и искренне, и Рафа, против его собственной воли, потянуло к этому человеку.
— Так что же ты скажешь, парень? Останешься здесь и проведешь всю жизнь мальчиком для битья у своей семьи или поскачешь со мной и заставишь мужчин уважать себя за храбрость и кулаки? Конечно, не буду тебя обманывать, куда бы ты ни поехал, ты услышишь достаточно шуток на свой счёт. Мои спутники станут издеваться над тобой так, что ты захочешь разбить им головы. Но если будешь бить сильнее, скакать быстрее и сражаться храбрее, чем они, тогда эти рыцари назовут тебя братом и своими мечами прогонят любого, кто скажет хоть слово в насмешку.
Но Рафа и не требовалось больше убеждать.
Это двое сидели под огромным звёздным куполом. Джерард рассказывал о поместье Гастмир и о своих любимых родителях. Его отец покинул поместье и оставил Джерарда за главного, когда отправился с королём Ричардом на Священную войну. Джерард отчаянно пытался поехать вместе с отцом, но тот и слышать об этом не хотел. Долг сына - остаться, присматривать за матерью и поместьем. А когда они оказались одни, отец добавил:
— Я не хотел бы, чтобы твоя бедная мать потеряла сына и мужа в одной битве. А так, скорее всего, и будет, ведь мне придётся отвлекаться от боя, наблюдать, как сражаешься ты, и я вряд ли смогу защищаться.
— Тогда почему ты теперь едешь в Святую землю? — спросил Раф. — Твоя мать что, умерла?
Джерард покачал головой, затем запинаясь заговорил.
— В нашей деревне живёт одна женщина, и я ... я когда-то любил её. У неё есть дар ясновидения. Она рассказала мне, что отец скоро окажется в смертельной опасности. Его мысли обращаются ко мне, он отчаянно нуждается в моей помощи.
— А ты доверяешь той женщине? — спросил Раф.
Джерард долго молчал, пристально глядя на звёздное небо.
— Знаешь ли ты, что люди называют звёзды разными именами? Кто-то ведь смотрит на то же самое небо, но видит в нём совершенно иные очертания, других существ? Раньше я думал, что знаю истинные названия звёзд, но если все люди называют одни и те же предметы разными именами, откуда мы знаем, какое из них настоящее? Думаешь, есть у звёзд имена, известные только им? — Он обернулся и яростно схватил Рафа за руку. — Мой отец нуждается во мне, и я должен идти к нему. Я никогда не прощу себя, если узнаю, что мог бы спасти его, но не спас. Если есть хоть малейшая возможность ему помочь, я должен это сделать, понимаешь?
Раф кивнул, хотя на самом деле он этого не понимал. В свои семнадцать лет он не мог представить подобную любовь или привязанность к какому-либо человеку, и уж конечно, не к своему отцу. Но сейчас, спустя годы, он наконец-то понял, на что способен мужчина ради любви.
Но в итоге все оказалось напрасно. Джерард прибыл в Акру слишком поздно, чтобы спасти отца, но той ночью, той славной звёздной ночью, этим двум молодым людям казалось, что невозможно потерпеть неудачу. Они с Джерардом сидели рядом в оливковом саду. Темнота трепетала стрекотом цикад. Тёплый воздух поднимался от земли вокруг них, окутывая летними ароматами дикого чабреца. А они сидели и говорили, и говорили, обо всём и ни о чём, пока их не свалила усталость и они заснули как младенцы в колыбели на посеребрённой луной земле.
Наутро крестоносцы ушли. Раф ехал верхом на муле, пока для него не удалось купить лошадь.
Отец Рафа сумел пробормотать что-то похожее на благословение: "Береги себя, мальчик". Они поскакали прочь, и Раф не оглядывался, ему не на что было смотреть.
Мать немедленно вернулась в дом, пытаясь навести там порядок после того, что учинили буйные рыцари. Когда она кратко прощалась с Рафом, глаза у неё оставались такими же сухими и безжизненными, как выжженная солнцем трава. Она уже не оплакивала своих кур. Они теперь только груда костей в котле. Так о чём ещё плакать?
Раздумья Рафа прервал пронзительный свист, и он увидел тёмный силуэт плоскодонки, подгребающей прямо к нему по реке. Он поднялся и чуть не упал, ноги свела судорога. Раф пошевелил ногами, пытаясь вернуть им чувствительность. Будь проклята эта английская погода.
Паренёк с болота на этот раз прибыл на более длинной посудине, чем лёгкий коракл, и когда он передавал Рафу верёвку, руки у него были потные, несмотря на холодную ночь. Судя по всему, пассажир нисколько не помогал ему грести. Но когда Раф схватился за холодную ладонь священника, чтобы помочь выбраться на берег, он понял, что тот скорее был бы помехой мальчику, чем помощью — такие нежные и изящные маленькие руки покрылись бы волдырями после нескольких взмахов вёслами.
— Мальчик сказал, ты посадишь меня на корабль. Где же он? — Священник дрожа озирался вокруг, словно в самом деле думал, что большое морское судно может пришвартоваться где-то здесь, на реке.
Не обращая внимания на этот вопрос, Раф обратился к мальчику:
— Спрячь лодку на другой стороне острова. Когда священник закончит, я приведу его назад и крикну совой. Как только услышишь крик, веди лодку сюда.
Он передал мальчику корзину с едой, на которую тот жадно глядел с тех пор, как причалил.
— Постарайся не слопать всё, священнику тоже понадобится немного еды в дорогу.
Парнишка кивнул, однако Раф сомневался, что к их возвращению в корзине останется что-либо кроме крошек. Он улыбнулся и похлопал мальчика по плечу. Раф помнил, каково это — быть вечно голодным мальчишкой, и не жалел для него еды. Но священник наверняка огорчится.
— Сюда, святой отец. И накинь капюшон; я думаю волосы у тебя уже отросли достаточно, но всё же имеющий глаза заметит твою тонзуру.
Он помог священнику выбраться на берег и указал на тропу, ведущую к поместью.
— Но где же корабль? — повторил священник, боязливо всматриваясь в каждое дерево и куст, словно ожидал, что из-за них вот-вот выскочат солдаты.
— Когда закончим здесь, мы вернёмся на лодку и отвезём тебя на корабль.
Священник застыл.
— Но нам нужно идти сейчас же, немедленно, иначе корабль уйдёт.
— Я сказал, ты никуда не пойдешь, пока не проведешь обряд над телом Джерарда.
Заметив, что священник собирается возразить, он схватил его за руку и потащил за собой, рыча ему на ухо:
— Послушай, без меня ты не сможешь добраться до корабля, поэтому если не хочешь провести зиму, скрываясь на замерзающих болотах, или лежать закованным в цепи в какой-нибудь сырой и вонючей темнице — лучше следуй за мной и помалкивай.
Он торопил священника и чувствовал, что тот сопротивляется каждому шагу, но Раф тянул его легко, как ребёнок тряпичную куклу. Он остановился перед воротами поместья, отворил их так тихо, как только мог и, заглянув в них, убедиться, что двор пуст. Никого. Он затащил священника внутрь и быстро повёл к сводчатым аркам под Большим залом.
Раф принял меры предосторожности — нашёл женщину, которая бы отвлекла привратника, и пообещал постоять на воротах вместо Уолтера в обмен на некое выдуманное одолжение, о котором его попросил. Та женщина давным-давно отцвела, её всклокоченные волосы уже поседели, лицо обезобразила оспа, но Уолтера не интересовало её лицо. Привратник отправился в деревню с такой широкой улыбкой, которая буквально поделила его старое морщинистое лицо пополам.
Уолтер в ответ заверил Рафа, что тот может спокойно спать в надвратной башне, а если кто-то приблизится к воротам, пара собак лаем поднимет его хоть из могилы. Собаки непременно так бы и сделали, если бы Раф не угостил каждую сочным куском баранины, щедро смазанной маковой пастой. Теперь эти псы испускали единственный звук — глубокий и громкий храп.
Раф подвёл священника к заднему ходу в подвал и открыл люк, а затем решётку, закрывающую яму для заключённых. Как только он поднял деревянную крышку, из отверстия хлынуло зловоние, от которого даже опытного, побывавшего в битвах воина вывернуло бы наизнанку. Священник стянул капюшон и закрыл им рот и нос.
— Я подготовился к твоему приходу, взломал стену и открыл гроб, — сообщил ему Раф.
Священник содрогнулся от отвращения.
— Я чувствую. Но делать это было необязательно.
Священник беспокойно оглядывал безмолвный и тёмный двор, дёргая носом, словно испуганная мышь, которая отовсюду ждёт опасности.
— Я прочту заупокойные молитвы, но мы должны спешить, — произнёс он, торопливо перекрестился и встал на колени.
Но едва мозолистые колени священника коснулись каменных плит, как Раф схватил его за руку и опять поднял на ноги.
— Как ты думаешь, для чего я открыл гроб? — прошептал Раф. — Ступай вниз, соверши над ним святое соборование.
У священника отвалилась челюсть, как у повешенного.
— Нет! Нет! Соборование требуется, если человек болен. Если он умер совсем недавно и его дух витает где-то рядом с телом, это тоже разрешено. Но этот человек мёртв уже несколько месяцев, как ты сам сказал, а если бы не говорил — мой нос засвидетельствовал бы это. К тому же соборование разрешено проводить, лишь когда совершается исповедь и таинство покаяния, или, если умирающий слишком болен, чтобы исповедаться, то когда священник, по крайней мере, уверен, что тот скорбел о своих грехах.
— Джерард жил в постоянном ужасе из-за своих грехов. Ни один человек не испытывал такой скорби о том, что сделал.
— Всё это хорошо на словах, — возразил священник, — но как мне это проверить? - И раздражённо добавил: — Всё равно, слишком поздно соборовать тело, так давно мёртвое, и... и кроме того, у меня не осталось елея.
Раф разозлился так, что ему с трудом удалось сдержаться и не вырвать эту тощую лживую глотку.
— Дай мне твою суму, — приказал он.
Человечек инстинктивно покрепче сжал маленькую кожаную сумку, висевшую на поясе, но взглянув на разъярённое лицо Рафа, испугался так, что как только Раф протянул к нему огромную руку, священник дрожащими пальцами отстегнул пояс — смиренно, как невеста, разоблачающаяся по приказу мужа.
Раф полез в суму, извлёк крошечную фляжку с изображением распятия, изящно отделанную серебром, открыл и понюхал, не выпуская из рук.
— А это что, отче, чудо? Должно быть, Бог наполнил твою флягу маслом, пока ты спал.
— Но это всё, что у меня есть, — взмолился священник. — И если мне придётся идти к больному и умирающему — чем я его помажу? Для твоего друга уже слишком поздно, но ведь ты не хочешь осуждать на вечные муки другие души? Представь, что это твоя жена или ребёнок... — он запнулся, с опозданием сообразив, что говорить такому, как Раф, о жене и ребёнке — всё равно, что тыкать палкой в разъярённого медведя.
— Не морочь мне голову, — рявкнул Раф. — Ты заботишься о чужих душах не больше, чем собака о блохах. Хочешь — проверим, хватит ли тут елея, чтобы помазать тебя после смерти? А что для тебя страшнее — путешествовать через море или сгорать от лихорадки в гнилых подземельях короля Иоанна? — Держа в руке флягу, Раф сделал шаг к яме для заключённых. — Помажь его как подобает, и можешь оставить себе несколько капель. Иначе мне придётся самому вылить всё на гроб.
— Нет, прошу тебя! — в отчаянии прошептал священник. — Боже мой, нет! Я сам это сделаю!
Раф закрыл сосуд и вложил в трясущиеся руки священника, а тот схватил её и поцеловал прижимая к губам.
— Тогда тебе лучше с этим не медлить, — поторопил его Раф. - Корабль отойдёт с приливом, и ждать никого не станут.
Маленький человечек безнадёжно сунул флакон обратно в суму, пристегнул её к поясу и поставил ногу на лестничную ступеньку. Он помедлил, бросив на Рафа ещё один умоляющий взгляд, но тот оставался неумолимым, как гранит. И священник стал медленно спускаться в вонючую яму. Раф нагнулся над краем люка, опустив вниз фонарь. Священник уже стоял на сыром полу, глядя на отверстие в стене, за которой лежал гроб. Тело конвульсивно содрогалось от рвотных позывов, он поскуливал, как раненая собака. Он поднял к Рафу бледное лицо.
— Там... нечего помазывать. Только кости и куски разложившейся плоти, и... и большая часть уже расплылась в жижу. Я не могу к нему прикоснуться, — по лицу побежали слёзы. — Прошу вас, прошу, не заставляйте меня это делать.
— Если у него есть кости, значит, ты можешь понять, где были губы, гениталии и руки, — сказал Раф, с уверенностью, которой совсем не чувствовал.
Ему потребовались все силы и каждая капля воли, чтобы не взорваться от крика, не разрыдаться при виде отвратительной вонючей слякоти, в которую превратилось лицо его самого близкого друга.
— Делай это, отче. Делай, или Богом клянусь, я закрою эту решётку и оставлю тебя гнить внизу, рядом с ним.
Священник повесил голову. Потом, шатаясь как паралитик, протянул трясущуюся руку в темноту гроба. Смоченными в драгоценном елее пальцами он трижды сделал по пять крестов — трижды в знак Троицы, пять означало чувства — помазание глаз, ушей, ноздрей, губ, рук, ног и гениталий — или хотя бы тех мест в гнилой плоти, где когда-то были все эти органы, источник людских грехов.
— Я помазываю... я помазываю трижды... святым елеем во имя Троицы, во спасение души во веки веков.
Раф склонил голову и перекрестился. Он молился так пылко, что чуть не пропустил звук шагов во дворе. Но человек, который провёл в ожидании много долгих ночей, стараясь услышать короткий вздох убийцы прежде, чем тот вонзит нож ему в спину или полоснёт кинжалом по горлу, никогда не позволит себе молиться или уснуть, или даже заниматься любовью без того, чтобы его шестое чувство оставалось настороже.
Быстрей, чем выпущенная из лука стрела, Раф вынул фонарь и закрыл люк над ямой для заключённых, услышав, как священник внизу вскрикнул от ужаса. Раф наступил на деревянную крышку, надеясь, что внизу его голос слышен так же хорошо, как и во дворе.
— Кто здесь? — спросил он, стараясь говорить как можно громче.
Раф молился, чтобы у священника хватило ума сидеть тихо, не потерять с перепугу рассудок и не закричать.
— Что это ты здесь шляешься в темноте, мерин?
Чёрт возьми! Это Хью! Последний, с кем Раф хотел бы встретиться этой ночью.
Раф поспешил во двор, чтобы увести Хью подальше от звуков, которые может издать священник, оставшийся там, внизу, в темноте, рядом с разложившимся трупом.
— Как и проложено управляющему, я совершаю обход, проверяю, чтобы никто не попытался подобраться к припасам. А что не даёт спать тебе в такой поздний час — не можешь найти себе женщину, чтобы согреть постель?
Хью нахмурился, и Раф понял, что угадал.
— А тебе только и пользы от женщины, что постель согревать, так, мерин?
С некоторым удовлетворением Раф заметил, что Хью хромает. Слуги, посмеиваясь, болтали, что днём на охоте его сбросила лошадь. Это падение, а также то, что охотнику не удалось убить ни одного кабана, привело Хью в ещё более отвратительное настроение, чем обычно.
Хью кивнул в сторону сторожки у ворот.
— Один из людей брата, Рауль, не вернулся из Норвича. Я собрался разбудить этого лентяя-привратника, узнать, не присылал ли Рауль весть, что задерживается.
Значит, они ещё не знают о Рауле. Раф вознёс короткую благодарственную молитву. Но надо помешать Хью пойти к воротам. Если он обнаружит, что привратника нет, пострадает не только Уолтер. Рано или поздно Хью узнает, кто отослал привратника, и его подозрения усилятся. Однако Раф очень старался не выдать тревоги.
— Если бы пришло сообщение, тебе бы его сразу же передали.
— Уолтер отправил бы слугу с сообщением, но поскольку ты не слишком старался их вышколить, чтобы знали свой долг, тупица мог на полпути позабыть, что ему велено. У всей оравы слуг в этом поместье мозгов не больше, чем у слизняка.
Хью развернулся к надвратной башне, но Раф преградил ему путь.
— На твоём месте я туда не ходил бы. Уолтер лежит в горячке. Возможно, это просто болотная лихорадка, но если она заразна, может распространиться. До утра нам не узнать, насколько это серьёзно. Лучше иди в постель, а я присмотрю за воротами.
Уолтер и его женщина сейчас, должно быть, пьяны как свиньи, и если повезёт, к утру у него будет тяжёлое похмелье. Он будет выглядеть настолько больным, что кого угодно убедит, будто ночь пролежал в горячке.
Хью потоптался на месте. Отчасти он всё ещё был настроен пойти посмотреть самому, но из соображений безопасности не слишком хотел приближаться к больному. Наконец, осторожность победила.
— Если будет весть от Рауля, сообщи мне немедля, не важно, в котором часу. Надеюсь, хоть это ты сможешь. — Хью ткнул рукой в сторону ворот. — Ну, ступай, мерин. Если караулишь — так делай это. Сиди и сторожи ворота вместе с другими собаками. По крайней мере, ты хоть тут знаешь, где твоё место. Я всегда говорил — оно среди дворняжек.
Раф с трудом заставил себя промолчать, хотя ему это чуть не стоило зуба, так крепко сжимались челюсти. Но он смиренно пошёл к воротам и сел у жаровни, согревая руки. Хью посмотрел ему вслед, потом, очевидно, вполне удовлетворившись, стал подниматься по лестнице к Большому залу. В тёмном дворе поместья воцарилось тревожное молчание — стало так тихо, что Раф слышал шелест листьев на деревьях за стеной. Но он по-прежнему не смел освободить священника из его гробницы. За окном наверху промелькнула тень, значит, Хью ещё наблюдает за ним. Раф молился, чтобы священник не решил, будто его бросили, и не начал вопить и стучать чтобы выйти наружу. Раф поплотнее запахнул плащ и потихоньку склонил голову на грудь, словно клевал носом. Так он сидел, пока наконец не решился бросить взгляд в сторону окон, не поднимая головы. Раф никого не увидел. Господи, хоть бы Хью уже устал наблюдать за ним и отправился бы в постель. Раф притворно зевнул, потянулся, встал, и не спеша побрёл по двору, словно проверяя, всё ли в порядке.
Подойдя к своду под Большим залом, где его уже не могли увидеть, он поспешил к подвалу и открыл крышку люка над ямой. Оттуда, как густое облако тумана, вырвалась вонь.
— Отче, — шёпотом позвал Раф, — я пришёл забрать тебя на корабль.
Ответа не было. Раф лёг на живот и опустил фонарь пониже в яму. В тусклом свете он разглядел лежащее на полу тело. Глаза священника были закрыты, и он не двигался. Пресвятая Дева, неужто он задохнулся насмерть? Раф поспешно спустился по лестнице. Места внизу оказалось так мало, что он едва не наступил на лежащего ничком священника. Раф прикусил губу, чтобы сдержать рвотные позывы, стараясь не заглядывать в чёрную дыру, где стоял открытый гроб.
Он неуклюже наклонился и потряс священника, но тот не отзывался. Раф сунул ладонь под его рубаху и с огромным облегчением нащупал слабое сердцебиение, хотя кожа на ощупь была холодна как рыба. Раф подтянул обмякшее тело вверх и, пригнувшись, вскинул его на плечи.
Непросто карабкаться по лестнице в таком тесном пространстве, да еще и с полумертвым человеком на плечах, и он несколько раз чувствовал, как голова священника ударяется о каменную стену. Они почти поднялись наверх, когда ступенька под ногой сломалась, не выдержав тяжести, и Раф почувствовал,что скатывается набок. Лестница наклонилась, Раф заскользил вместе с ней и едва не свалился, однако на этот раз его спасло узкое пространство. Плечо Рафа с силой ударилось о стену, но остановило лестницу от дальнейшего падения. Раф с трудом сохранял равновесие, пытаясь перевести дух, но зловещий скрип дерева напомнил ему, что опоры лестницы не смогут долго удерживать их вес.
С огромным трудом ему удалось протолкнуть тело священника через отверстие люка, чтобы ослабить давление на опору. Оттолкнувшись от лестницы, он наконец поднялся наверх, оказавшись рядом с лежащим телом. Руки и ноги Рафа дрожали от напряжения, но он боялся, что шум мог разбудить слуг, поэтому выбора не оставалось — он опять взвалил священника на плечи и, пошатываясь, поспешил к воротам.
Стараясь идти быстрее, он уже не соблюдал осторожность. Если Хью сейчас наблюдал за ним, на этот раз ему не выкрутиться. Единственная надежда - попасть на лодку прежде, чем Хью поднимет своих людей и доберется до ворот.
На берегу Раф с облегчением опустился на колени и уложил тело на землю. Он поухал совой, чтобы вызвать мальчика. Ответа не последовало, и он позвал снова, в ответ прозвучал крик чибиса. Почти сразу же он увидел, как у дальней стороны островка показался тёмный контур лодки.
— Что случилось? — испуганно спросил мальчик, увидев лежащее на траве тело. — Он что, умер?
— Он жив, просто упал в обморок, — заверил его Раф.
— Упал в обморок? — мальчик осторожно подтолкнул тело пальцами босой ноги. Раньше он никогда о таком не слышал — болотные жители выносливы и не теряют сознания как хилые священники.
Раф бесцеремонно закинул священника в лодку. Пытаясь привести его в чувство, он нашарил корзину с едой, которую дал мальчику. Все что там оставалось — бутыль с вином, и то только потому, что паренёк не привык к вину и ему не понравился вкус, как он сказал Рафу, сморщив нос.
Общими усилиями им удалось влить немного вина в глотку священника, отчего он наконец открыл глаза, хотя и чуть не захлебнулся.
Раф оглянулся в сторону поместья. Всё было тихо, никаких звуков погони, только шум бегущей реки. Однако Хью мог обнаружить, что его нет у ворот, и Раф не хотел рисковать.
— Я не могу ехать с тобой, парень. Ты должен сам отвезти его к месту встречи. Ниже по течению, возле рыбацкой таверны, есть старая пристань.
Там будет ждать лодка с двумя людьми. Дай им это, как знак. — Раф вложил в грязную ладонь мальчика жетон, который вручил ему Тальбот. — И ещё это, — он сунул мальчику небольшой кошелёк, — плата тем двоим, что ждут тебя ниже по течению. Они знают, что делать дальше. Ты сможешь сам его отвезти? Это недалеко.
— Конечно, могу, — пренебрежительно ответил мальчик, — но что это с ним? Он, похоже, рехнулся.
Священник лежал на дне лодки, свернувшись калачиком, уставившись немигающим взором в небо, стуча зубами от шока и холода. Он снова и снова бормотал: "Sed libera nos — избавь нас от лукавого!" Казалось, он не мог припомнить остальных слов молитвы.
Мальчик с опаской смотрел на него.
— Что если он нападет на меня или попытается выпрыгнуть за борт? У нас на острове жил человек, которого как-то одолели призраки, и он попал прямо в трясину, хотя прожил на болотах всю жизнь и знал, что там его засосёт.
— Просто отвези его к тем людям. Если он станет копошиться, напои остатками вина, это его успокоит.
Казалось, мальчик ещё сомневался, но всё же кивнул и крепко сжал весло, словно приготовился огреть священника по голове при первых признаках беспокойства. Он направил лодку на середину реки, всего несколько взмахов весла, и лодка скользнула в темноту, исчезнув из вида.
