— Никогда не заворачивай так ребёнка, — заявила мать Атена, выхватывая младенца у Элены из рук и энергично похлопывая его по спине.

Ребёнок перестал хныкать, только удивлённо смотрел на неё.

— Когда закончишь здесь, пойдёшь в амбар, к остальным, — сказала Джоан. Это прозвучало как приказ, а не вопрос. — Они помогут тебе с малышом.

На самом деле это значит "я не доверяю тебе присматривать за ним", подумала Элена, но придержала язык и только кивнула в ответ. С тех пор как родился ребёнок, это будет первый день не рядом со свекровью.

Когда вот-вот должна начаться стрижка овец и всё ещё продолжалась пахота, а на дальних лугах уже начинался сенокос, к работе привлекали всех — мужчин, женщин и детей, не обращая внимания на возраст или немощь.

Атен ушёл в поле затемно, ещё до того, как солнце показалось над тёмным краем болот. Надо было воспользоваться каждым драгоценным часом дневного света, пока держится хорошая погода. Но его мать всё продолжала медлить у двери, следила за Эленой, как лиса за кроликом, ожидающая, когда тот подойдёт ближе, чтобы напасть.

Ну иди уже, думала Элена.

— Не забудь взять чистую тряпку, ему понадобится смена.

Элена кивнула в сторону заранее приготовленного узла.

— Я взяла. Может, тебе лучше поторопиться? Марион не понравится, если опоздаешь.

Джоан фыркнула.

— То, что эта шлюха греет постель бейлифам, не даёт ей права...

Её окликнула Марион, идущая мимо открытой двери их дома вместе с другими женщинами, и Джоан прервалась на полуслове. Она ещё немного задержалась — только для того, чтобы огласить остальной список указаний, как заботиться о её внуке — и рьяно помчалась догонять работниц, спеша поделиться с ними последними промахами Элены в роли жены и матери.

После ухода Джоан в открытую дверь дома словно вошли мир и покой. Элена взяла сына на руки, нежно поцеловала. Глаза у него были сонные, но сквозь почти прозрачные веки просвечивала их яркая синева, как драгоценные камни сквозь туман.

Элена пригладила мягкий светлый пух на его голове, тронула пальцем крошечный кулак и ощутила крепко сжимающие крошечные пальчики, как будто он и не глядя знал, что это рука матери.

Они так и звали его — ребёнок. Атен сказал, что уже выбрал имя, но Джоан заявила — нельзя называть его вслух до крещения, чтобы чужаки или духи не узнали и не смогли околдовать младенца, пока его имя не освящено церковью. При крещении Атен шёпотом скажет имя священнику возле купели, но Элена узнает, как они решили назвать её сына, только когда священник провозгласит это имя перед всей паствой.

В душе у неё уже было имя для сына, хотя ей никогда не позволят так его называть. Иногда Элена произносила его шёпотом, когда была уверена, что никто не услышит, тайное имя для обожаемого ребёнка. Но Элена знала — какое бы имя она ни дала сыну, оно его не защитит, на это способна лишь церковь, только крещение. Вот только когда же он будет крещён?

Пока действует интердикт, церкви закрыты, а половина священников в бегах или в заключении, не будет окрещён ни единый младенец. Сколько ещё месяцев придётся звать его просто ребёнком? И всё это время он будет не защищён от сглаза ведьм, от лесного народца, который может его украсть, или от чудовищ, способных пожрать его душу. А если младенец умрёт прежде, чем станет христианином, душа его вечно останется заблудившейся и потерянной. Его зароют за границей кладбища, на перекрёстке дорог, где хоронят самоубийц, душегубов и нищих.

Когда-то, много лет назад, Джоан рассказывала о девушке из их деревни, которая родила и скрыла это от всех потому, что до смерти боялась мужа. Ребенок был зачат, после того как муж ушел на Священную войну, и он сразу бы понял, что младенец не от него. Вскоре несчастный малыш умер. Церковный сторож обнаружил мать, пытавшуюся похоронить на погосте крошечное тело, вырвал его из её рук и зарыл на перекрёстке дорог, за границей деревни. Он знал — если труп не убрать из Гастмира, душа некрещённого ребёнка станет каждую ночь бродить по деревне, стуча в двери с ставни — искать мать, чтобы та его впустила.

Путники, что имели несчастье оказаться ночью на том перекрёстке, слышали жалобный детский плач. Если же глупец подходил поближе и искал ребёнка, он видел выбирающегося из земли младенца, бледного, как кость, с огромными пустыми глазницами. Он полз вперёд, цепляясь одной рукой и одной ногой, и кричал так пронзительно, что и лошади, и люди сходили с ума. Местные старались не ходить туда после наступления темноты, а уж если им приходилось идти тем путём — всегда брали с собой ветку рябины и подкову, чтобы защититься от этого создания. Но многие не знавшие о нём путешественники падали с лошади, испуганной криком.

Элена смотрела на нежные круглые щёчки, крошечный нос и пухлые губы, сморщенные, будто он и во сне продолжал сосать. Она никогда не позволит хоронить своего сына на каком-то пустынном перекрёстке, в безымянной могиле. Она не хотела бы, чтобы над ним топали лошади или тащились телеги. Она не позволит проклинать своего прекрасного ангела и не желала смотреть, как его истлевший труп выползает из земли. Но если она убьёт его — всё так и случится. У неё отберут его маленькое тельце, зароют там, в холодной мёрзлой земле, и могилу не отметят даже веткой.

С каждым днём Элена всё сильнее любила сына и понимала, что от этого лишь труднее сделать то, что придётся. Это должно случиться сегодня, она не могла больше ждать. Ей нужно решиться, иначе будет поздно. Она должна спасти его — от них, и больше всего от самой себе, его матери.

Элена выскользнула из дома, прижимая к груди закутанного в шаль ребёнка. Дорога была пуста, все, кто мог ходить, уже на работе, в поле или в амбаре. Но Элена шла не к амбару, а в сторону леса, спеша изо всех сил.

С восходом солнца поднялся лёгкий ветерок. Он шевелил листья на кустах смородины, ворошил яркие зелёные побеги лука на грядках. Элена осторожно вытащила из висевшей на яблоне плетёной корзинки одного из двух молодых голубей и понесла в дом.

Она уселась на скамью у грубого деревянного стола. Голубь яростно хлопал крыльями, стараясь вырваться, но она прижала крылья, и птица безвольно затихла в её руках, только глядела чёрными блестящими глазками. Элена чувствовала, как под мягкими тёплыми перьями колотится маленькое сердце.

— Ну, тише, — прошептала она, — я не сделаю тебе больно.

Снаружи второй голубь ворковал в корзинке на жарком солнечном свете. Элена нежно гладила птицу, и та почти успокоилась и уснула в тепле очага. Рука потянулась к шее птицы, скрутила и оторвала одним резким движением. Голубь шлёпнулся ей на колени. Она тут же принялась его ощипывать — это легче сделать, пока тело ещё тёплое. Элена выдёргивала перья, и они мягким холмиком сыпались на заранее постеленную под ноги тряпку. Когда птица была очищена, девушка выпотрошила её и бросила тушку в железный горшок, уже булькавший на огне.

Потом она вышла из дома к плетёной корзинке, где всё ещё ворковала вторая птица, с неослабевающей надеждой зовущая подругу. Осторожно поглаживая, Элена извлекла её и понесла в дом — на ту же скамью и в кипящий горшок.

Она готовила пищу с тех пор, как научилась ходить — как и все остальные девушки Гастмира. Элену научила мать, а ту — её мать. Она делала это привычно, не думая, и пока руки работали, мысли уносились далеко.

Но сейчас она вдруг вспомнила, как ребёнком смотрела на мать, разделывающую птицу. Картинка виделась так ясно, будто Элена снова была в материнском доме, хота прежде она никогда не вспоминала об этом. Маленькая Элена поднималась на ноги, цепляясь за юбку матери, и заворожённо, как могут лишь дети, смотрела, как кружат лёгкие серые перья, опускаясь и слова поднимаясь на ветру, будто стайка крошечных птиц. Она вспомнила, как протягивала маленькую руку, чтобы поймать их, теряла равновесие и падала на покрытый камышом пол. Мать, смеясь, наклонялась и снова поднимала Элену на ноги. Её большие, грубые и красные руки пахли перьями, луком и кровью.

По лицу Элены потекли слёзы — она вдруг поняла, что никогда не почувствует, как сын хватается маленькой рукой за её юбку, чтобы встать на ноги, никогда не услышит, как он смеётся, когда от её дуновения плывут в солнечном луче пушинки одуванчика, никогда не сделает лодочку из коры, чтобы он запустил её в луже. И ещё множество мелочей, которых она никогда не сделает для него, совсем обыденных, не таких, как пища или тепло. Но сейчас эти мелочи значили для неё больше всего на свете.

Снаружи донеслись голоса, и когда открылась дверь, Элена успела смахнуть слёзы с глаз. Она старалась выглядеть спокойной, сжимала руки, чтобы унять дрожь. Но беспокоиться было незачем — Джоан на невестку даже не взглянула.

— Ты с чего это дверь закрыла? — проворчала старуха, устало опускаясь на скамью. — Этак мы все от очага заживо поджаримся.

Джоан выглядела на все свои сорок пять, а то и старше. На лице запеклись пыль и пот, седые волосы растрепались и прилипли к влажному лбу.

Элена, всё ещё дрожа, протянула ей кружку эля. Свекровь схватила её, обмахиваясь свободной рукой, и чуть заметно кивнула, что Элена готова была понять как "спасибо".

Осушив кружку жадными глотками, Джоан заговорила.

— Ты должна радоваться, девочка, что работать придётся в тени, в амбаре. В поле жара, как в печке, и весь день ни ветерка.

Джоан глянула в распахнутую дверь. Дневной свет уже почти угас, в доме напротив уже зажгли тусклые свечи.

— Сегодня закончили стрижку. Я думала, мой сын к этому времени уже вернётся.

— Наверное, задержался в пивной с друзьями, — робко предположила Элена.

— Тебе жалко, если он выпьет глоток, чтобы утолить жажду? — тут же возмутилась Джоан. — Радоваться надо, что тебе не достался муж вроде моего. Засыпал в трактире, а мне приходилось искать его и тащить оттуда. Мой сынок для тебя просто сокровище, помни об этом, цени своё счастье. Надеюсь, ужин готов, а то бедный парень придёт таким голодным, что готов будет лошадь с телегой съесть.

Элена чувствовала себя слишком опустошённой, чтобы отвечать. Её тошнило от мыслей о том, как сказать им, что она сделала, и она пыталась не думать, выкладывая в миску Джоан голубя и похлёбку из бобов. Свекровь подозрительно понюхала, зачерпнула роговой ложкой, отхлебнула и недовольно поморщила нос.

— Слишком много соли. Мы не должны столько тратить, девочка, с такими ценами, как эти воры на рынке ломят. — Она вытащила нож, отрезала кусок голубиной грудки и сунула в рот.

Элена молча опустила голову, но всё же заметила, что несмотря на ворчание Джоан, похлёбка быстро исчезала в её глотке.

Джоан протянула опустевшую миску за добавкой.

— Ну, ты хотя бы уложила спать моего внука до возвращения Атена. — Она кивнула в дальний угол дома, в сторону деревянной колыбели с пологом. — Видишь, ты вполне можешь управляться с ребёнком, если постараешься. Ты уж слишком легко сдаёшься, девочка, вот в чём твоя проблема.

Обе женщины подняли взгляд — дверной проём заполнила тяжёлая фигура Атена. Он прошагал к очагу, потирая уставшие плечи, остановился, чтобы поцеловать сначала мать, потом жену.

Джоан нетерпеливо похлопала Элену.

— Ну, хватит его лапать. Моему сыночку нужна еда, а не твои поцелуи. Побыстрее, пока бедный мальчик не упал в обморок от голода.

Элена наполнила миску из дымящегося котелка, и Атен принялся есть, урча от удовольствия. Как и предполагала Джоан, он ужасно проголодался. Мать ласково улыбалась, нежно поглаживала его волосы, как будто он всё ещё был маленьким мальчиком — хотя она с трудом до него дотягивалась.

Элена тоже смотрела на Атена, и сердце у неё сжималось от любви к нему. Даже теперь, когда ушла юношеская жажда и они фактически стали уже старой супружеской парой, она не могла смотреть на него без восторга. Ей нравились в нём даже нелепые мелочи — как его песочные волосы слиплись от жира после стрижки овец и поблёскивали в свете очага, или как он, словно ребёнок, проводил пальце по краю деревянной миски, подбирая последние капли.

Должно быть, Атен почувствовал её взгляд — он улыбнулся в ответ, голубые глаза смотрели беззаботно, как у собаки, думающей только о сочной косточке. Во рту у Элены пересохло. Как же начать? Он поймёт, конечно, поймёт. Он её любит. Если бы она могла поговорить с Атеном наедине, он потом сам объяснил бы всё матери. Атен защитит её. Она знала, он за неё заступится... когда дело будет по настоящему серьезное.

Джоан, уставшая после долгого дня в поле, уже клевала носом — голова откинулась к стене, рот открыт. Элена схватила Атена за руку и, прижав палец к губам в знак молчания, потянула к двери. Он оглянулся на спящую мать, широко улыбнулся и вышел вслед за Эленой.

Ветер, дремавший на дневной жаре, наконец-то задул всерьёз, разгоняя облака вокруг луны. Прежде чем Элена успела заговорить, Атен обхватил её, увлекая в тёмный простенок между домами, она чувствовала на шее его горячее дыхание.

— Я весь день скучал по тебе, мой ангел, — прошептал он.

— Атен, я... — Элена собиралась объяснить, что ей срочно нужно поговорить с ним, но он закрыл её рот долгим и жадным поцелуем.

Она ничего не могла поделать с собой, отвечая на поцелуй. Её тело жаждало его. С тех пор как Элена пришла жить в их дом, они ни разу не были близки, и сейчас она отчаянно хотела его прикосновений, как и он. Сегодня она больше чем когда-либо хотела утешения, чтобы он поддержал её, сказал, что всё в порядке. Ей нужны его крепкие объятия, нужно прогнать прочь страдание и боль. Они бросились друг к другу, и даже если бы у Элены ещё оставались силы говорить — в голову сейчас не приходило ничего кроме слов любви к Атену.

Должно быть, в очаге зашипело вспыхнувшее полено, а может, материнский инстинкт подсказал Джоан, что с сыном что-то не так. Она проснулась — и сразу же до Элены и Атена донёсся из-за двери пронзительный голос.

Атен страдальчески скривился, пытаясь не обращать внимания, но это было бессмысленно — голос матери действовал как ушат ледяной воды. Они тут же отстранились друг от друга, не глядя поправили одежду и вернулись в дом. Джоан встретила их недоуменным взглядом.

— А где ребёнок? Вы ведь не оставили его на улице? И вообще, незачем было тащить его с собой. Ночной воздух вреден для детей.

Атен покачал головой.

— Он спит в колыбели.

— Его нет, — заявила Джоан. — Посмотри сам, в колыбели пусто. Поэтому я и решила, что вы взяли его с собой.

Атен бросился к колыбели, отдёрнул полог. Потом поднял колыбель, перевернул и потряс, как будто ребёнок, как потерявшаяся монетка, мог закатиться на дно. Атен яростно обвёл взглядом дом — единственную крошечную комнату.

— Кто-то его забрал. Бродячий торговец!

— Только не пока я была дома, — сказала Джоан. — Думаешь, мимо меня пройдёт какой-то разносчик?

— Но ты видела ребёнка, когда вернулась?

— Нет... Джоан задумалась, глаза у неё сузились. — Я не видела. Элена сказала, что он спит в колыбели, но сама я не видела.

Оба обернулись к Элене, застывшей в дверном проёме. Атен бросился к ней и схватил за плечи.

— Ты не видела, никто не входил в дом после того, как ты уложила ребёнка? Ты уходила в туалет, оставляла его одного?

Но Элена стояла молча, обхватив себя руками. Атен легонько встряхнул её, чтобы привести в чувство, и она безвольно, как тряпичная кукла, качнулась в его руках.

— Подумай, мой ангел, вспомни! Когда ты в последний раз заглядывала в колыбель?

Но Элена не отвечала и не смотрела на него. Только теперь, когда он обнаружил, что колыбель пуста, она окончательно поверила, что ребёнка нет. До этого ей почти удавалось убедить себя, что сын спокойно спит в своём уголке. Но теперь, когда Атен перевернул колыбель и вытряхнул на пол, притворяться больше невозможно. Даже её любовь не вызовет тень ребёнка в этот пустой деревянный ящик.

Атен крепко обнял Элену.

— Всё в порядке, мой ангел, не волнуйся, мы его найдём. Кто бы его ни взял, он не мог уйти далеко. Мы его поймаем, и я обещаю, сын вернётся в твои руки ещё до рассвета. — Он обернулся к матери. — Позаботься об Элене. А я пойду подниму тревогу. Созову на поиски всю деревню.

Он был уже у двери, когда Элена наконец заговорила.

— Ребёнка не забрали. Я хотела сказать тебе. Я пыталась... но ты не слушал. Тот сон... он предупреждал меня. Так что мне пришлось, понимаешь, Атен? Мне пришлось это сделать. Прошу, скажи, что ты понял.

Но Атен недоуменно смотрел на неё.

— Понял — что?

— Она убила его, вот что! — глаза Джоан вспыхнули ненавистью.

Атен открыл рот.

— Ма, как ты могла даже подумать такую дикую глупость? Да Элена обожает нашего сына, она бы и волоска на его голове не тронула. Ты же видишь, как она расстроена. — Он привлёк Элену к себе. — Я знаю, мам, Элена тебе никогда особенно не нравилась, но на этот раз ты зашла слишком далеко. Понимаю, ты моя мать, но она — моя жена, и я не желаю, чтобы ты так о ней говорила.

Джоан вызывающе вздёрнула подбородок.

— Тогда давай, сынок, спроси её. Спроси, что она сделала с моим внуком.