Маленькая комната заставлена горшками и корзинами, с потолка свисают цветные тряпки. Элена нетерпеливо разрывает ткань, отпихивает в сторону коробки. Она ищет колыбель, но её нигде нет. Ей нужно найти ребёнка. Как они смеют его прятать?

Крик становится громче. Он где-то рядом, но Элена по-прежнему не видит ничего, кроме кучи корзин и висящего повсюду тряпья. Присмотревшись, она замечает, что одна из корзин подрагивает. Думали, спрятать от неё ребёнка так легко? Элена срывает с корзины тряпку. Ребёнок щурится от внезапного света, но не умолкает. Он весь измазан в собственных вонючих экскрементах, корчится и продолжает орать. Он даже и на человека не похож — мерзкое животное, зловонный демон в адской грязи.

Элена хватает его за лодыжки, рывком поднимает из корзины. Теперь он, выворачиваясь и извиваясь, как вытащенная из воды рыба, висит в её кулаке. Спустя мгновение она яростно размахивается и, как рыбу, ударяет его головой о каменную стену. И сразу становится тихо. Элена спокойно смотрит на огромное пятно алой крови, стекающее по белой стене. Ребёнок с открытыми застывшими глазами безвольно висит в её руках, и она впервые замечает, что глаза у него синие, глубокие и бездонные, как вода в океане, — глаза ангела.

Элена выгибает спину, пытаясь облегчить боль, но из-за слишком тяжёлого живота едва не опрокидывается с бочонка, на котором сидит. Пришлось опереться рукой о стену маслобойни, чтобы не упасть.

После целой недели затяжного дождя земля стала слишком сырой для работы в поле, и потому Марион собрала женщин для работы на маслобойне. Большую часть времени там справлялись три молочницы — доили коров, кормили телят и поросят, делали масло и сыр. Но сейчас, когда все телята отлучены от полных молока коров, очень нужны лишние руки.

Живот у Элены слишком большой, она не может даже держать маслобойку под нужным углом, а лодыжки слишком распухли, чтобы целый день стоять. Поэтому ей позволили сидеть, наполняя желудки только что забитых телят водой с отваром терновника и трав, чтобы получать из них фермент, необходимый для производства сыра. Это противная и грязная работа, платье Элены уже совсем промокло, но она не жалуется.

Послышался душераздирающий вопль и в маслобойню вошла Джоан, мать Атена, стараясь удержать в руках чёрную кошку. Кошка по опыту знала, что её ждёт, и потому изо всех сил царапалась, пытаясь вырваться, но Джоан крепко держала её за шкирку. Одна из молочниц схватила несчастное животное за хвост и поворошила, выискивая в чёрной шерсти белые волоски, нашла и с силой выдрала клок. Кошка взвыла, дико изогнулась, выпрыгнула из рук Джоан и бросилась вон из маслобойни, как будто за ней гнались все собаки ада.

Молочница обошла маслобойню, бросая по три белых волоска из хвоста чёрной кошки в каждое из больших каменных корыт, где молоко должно отстаиваться перед взбиванием. Все женщины знали, что кошачья шерсть поможет подняться сливкам и помешает проискам злобных духов. Это было нужное дело, ведь Гастмир изобиловал злопыхателями, и людьми и духами, которые только и ждали, чем бы повредить.

— А огонь уже посолен? — спросила молочница у Джоан, подмигивая остальным женщинам. Они переглянулись, хитро ухмыляясь. Вопрос был задан, лишь чтобы поддразнить Джоан, они уже знали ответ.

Джоан гордо вздёрнула подбородок.

— Разумеется. Я всегда это делаю прежде всего, до начала работы, иначе всё пойдёт не так. Можете ни о чём не беспокоиться, пока я здесь.

Джоан считала, что никто, даже молочницы, не знают лучше неё, как защититься от ведьм, которые могут испортить сыр или помешать сбиться маслу. И никто больше нее не заботился о том, чтобы принять все меры предосторожности.

Прожив четыре месяца под одной крышей со свекровью, Элена поняла, что у Джоан есть все основания бояться сглаза — в Гастмире не осталось ни единого мужчины, женщины или даже ребёнка, не пострадавшего от её злого языка и втайне не посылавшего ей проклятий.

Увидев, что острые маленькие глазки свекрови шарят по маслобойне, Элена попыталась скрыться из вида. Но сделаться невидимкой с таким животом невозможно — Джоан заметила невестку и, сжав губы, направилась к ней. Боясь язвительных замечаний, которые уже приготовила ей Джоан, Элена вздрогнула, жирный телячий желудок выскользнул из опухших пальцев и шлёпнулся на пол, жидкость из него хлынула девушке на ноги. Элена с трудом удержала бочонок и попыталась вернуть желудок на место, но Джоан уже подхватила его.

— Какая бессовестная небрежность! Желудок можно наполнять только шесть раз, потом жидкость слишком слаба и никуда уже не годится. А ты из-за своей неуклюжести потеряла первый, самый крепкий сок.

Марион забрала желудок из рук Джоан и проворно долила в него тернового настоя.

— Брось донимать бедную девочку, Джоан. Ничего страшного, желудок ещё даже и не намок. — Она подмигнула Элене, и та благодарно улыбнулась.

Джоан покраснела от возмущения. Но Марион не обращала на неё внимания.

— Как дела, детка? Справляешься? Думаю, осталось недолго. Последние недели всегда самые тяжёлые, но когда держишь на руках своего ребёнка, понимаешь, что оно того стоит. От боли ты будешь вовсю клясть своего Атена, но тебе на грудь положат твоё дитя — и забудешь про боль в спине и страдания родов. Верно, девушки?

Женщины заулыбались, бормоча слова согласия.

— Пользуйся этими последними неделями, детка, — продолжала Марион. — Когда появится ребёнок — настанет конец ночному сну, на долгие годы. Даже когда уже отнимешь от груди, всё равно не сможешь спать, беспокоясь о нём.

— С тех пор как к нам пришла эта девица, мой бедный сын лишился спокойного сна, — резко сказала Джоан, всё ещё разозлённая вмешательством Марион.

Марион насмешливо подняла брови.

— Правда? Держишь его в хорошей форме, детка? Ну и правильно.

— Ничего подобного! — яростно выпалила Джоан. — В её состоянии я этого ни за что не позволила бы. Уж я-то знаю, что должна защищать своего внука, даже от его матери. Нет, это из-за её снов мы все не спим. Стонет во сне каждую ночь. Я за последние месяцы почти глаз не сомкнула. Просто чудо, если меня это в могилу не сведёт.

— Кошмары снятся, детка? — сочувственно спросила Марион. — Такое с каждой случается, особенно с первенцем.

— Не так, как с ней, — вставила Джоан. — Один и тот же сон каждую ночь, по крайней мере, она так говорит. Слышит, как плачет её ребёнок, и идёт к нему, только он не умолкает, и она вышибает ему мозги.

Женщина заохали, некоторые трижды поплевали на указательные пальцы чтобы защититься от зла, которое может случиться после таких слов. И даже Марион забеспокоилась.

На минуту все умолкли, потом Марион сказала с притворным весельем:

— Мне как-то снилось, будто я уложила ребёнка в поле, а когда вернулась, он превратился в гриб с глазами, орущий во всю глотку. Вылитая копия отца, насколько я его помню.

Кое-кто захихикал. У всего выводка Марион отцы были разные, и не один не задержался даже настолько, чтобы узнать о своём потомстве.

— А мне снилось, что я бросила своего в пруд, где стирала, — сказала одна из женщин. — Иногда так хочется вправить мозги этому мелкому паршивцу.

Женщины забормотали, выражая искреннее согласие. Её сын замучил всю деревню, и у матери уже не осталось сил бранить его. Но если кто-то приходил в её дом пожаловаться на сына, она вставала на защиту своего детёныша яростнее барсучихи.

Марион подтолкнула Джоан локтем.

— Помню, ты мне рассказывала, что тебе тоже всякое снилось, когда ты носила своего Атена. Разве ты не видела во сне, как запекла своего младенца в пирог, спутав его с зайцем?

Женщины ухмылялись, посматривая друг на друга, а Джоан залилась краской.

— Может и так, только я моему сыночку никогда вреда не причиняла, даже волоска на голове не тронула.

Весь Гастмир знал, что это не совсем так. Атен до сих пор припоминал жгучие удары материнского кнута, которым та нередко орудовала, когда ей казалось, что сын становится похожим на своего никчёмного отца.

— Вот видишь, — Марион ободряюще похлопала Элену по плечу, — у каждой женщины бывают странные фантазии, когда она носит ребёнка, и ничего от этого не случается.

Элена устало улыбнулась, стараясь сделать вид, что поверила, но очень обрадовалась, когда одна из женщин крикнула, что молоко готово к сбиванию. Все тут же взялись за работу, и вскоре маленькую маслобойню наполнило ритмичное хлопанье сбивалок.

Когда Элена поделилась с Атеном своими страхами, он тоже сказал, что сон ничего не значит, но после, когда они остались наедине, прошептал, что возможно мать права, им не следовало заниматься любовью, пока Элена в положении. Наверняка её ночные кошмары из-за этого. Но Элену не убедили рассказанные женщинами истории. Она никогда в жизни не видела более реальных снов.

После той ночи, когда с помощью мандрагоры она увидела конец сна, она много раз пыталась сделать это снова, каждый раз молясь, чтобы всё кончилось иначе. Она постоянно думала про этот сон. Она и при свете дня не могла больше ни о чём думать. День медленно тянулся, а Элена с нетерпением ждала наступления ночи. Она боялась сна, не забывая о нём ни на минуту, как о зубной боли, но убеждала себя, что нужно пытаться увидеть его снова, и на этот раз, этой ночью, всё может случиться по-другому. Ещё раз, только один раз, и всё обязательно изменится, должно измениться.

Даже и не будучи беременной, Элена не смогла бы заниматься любовью с Атеном, когда его мать рядом, в той же комнате. А после того как рассказала о кошмаре, она и не смогла бы убедить его уйти для этого в амбар или в поле. Однако вскоре Элена узнала, что как бы ни был мужчина добродетелен днём, он беспомощен, когда спит. Похотливая соблазнительница, ночная ведьма Лилит часто приходила к Атену и обольщала во сне, так что Элена могла получить белое молоко, уже пролитое им. Она научилась незаметно красть несколько капель, едва коснувшись пальцами и не разбудив его, а потом выскальзывала из постели, пока Атен и его мать продолжали дружно храпеть.

День за днём Элена кормила мандрагору и ночь за ночью получала в награду один и тот же сон, пока окончательно не уверилась, что убьёт ребёнка, которого носит, хотя и не понимала почему. Возможно, она сделает это под влиянием минутного безумия, ненависти или отвращения — всё это Элена испытывала во сне. Одно она знала наверняка — что бы ни говорили Марион, Атен или Джоан, она не сможет остановиться. Ничего не поделаешь. Она убьёт своего сына потому, что уже увидела это.

Рауль заметно беспокоился. Осборн удалился в солар с Хью, отослав всех своих людей кроме Рауля. Кажется, они собирались говорить о поместье. По крайней мере, так начался разговор, но Рауль провёл в свите Осборна достаточно времени, чтобы понимать — как гадюка способна спрятаться в корзине с розами, так и в самом невинном замечании может скрываться смертельно опасная ловушка.

Осборн развалился в резном кресле, и оно протестующе хрустнуло под его весом.

— Ты и впрямь решил, что я намерен бессмысленно проводить время на этой помойке? Как думаешь, почему Иоанн отдал мне Гастмир? Уж точно не для развлечения. Он знает, что половина здешних баронов замышляют мятеж, и хочет отдать эти земли в руки верных людей, которым может доверять, и достаточно сильных, чтобы задушить малейшее недовольство.

Рауль до сих пор не понимал, к чему ведёт этот разговор. Скрывая смущение, он поднялся, долил в кубок вина из бутыли на краю стола и оглянулся в сторону окна на Хью, угрюмо глядевшего на усиливающийся дождь. Хотя Хью стоял к Раулю спиной, по сгорбленным плечам было ясно, что он в отвратительном настроении. День без псовой или соколиной охоты Хью считал потерянным. Рауль знал обоих братьев не так уж давно, но провёл рядом с Хью достаточно времени и понимал — бодрствует тот или спит, в голове у него только охота.

Осборн нахмурился.

— Иоанн отдал мне это поместье потому, что я один из немногих, кому он доверяет. Но вот в чём вопрос, Рауль, чего хотел добиться Иоанн, посылая сюда тебя?

Рауль вздрогнул. Вот оно что. Осборн далеко не глуп и очень давно состоит на службе у короля, а потому знает — если король присылает к тебе одного из своих придворных, так не для того, чтобы поучить застольному этикету. Врать Осборну не стоило. Не то чтобы Рауль не умел притворяться — в королевские фавориты не прорвёшься, не научившись кое-каким полезным навыкам. Но, должно быть, Осборн уже почти угадал правду, а Раулю нельзя его отталкивать, заставляя думать, что с ним обошлись как с дураком.

Рауль прошёл вдоль длинного стола и опустился на скамью напротив Осборна.

— Вам известно, что после провозглашения интердикта Папа не скрывает того, что оказывает поддержку Филиппу Французскому против Иоанна?

— Папа не имел никакого права навязывать своего кардинала английской церкви! — рявкнул Осборн. — А теперь он строит заговор вместе с врагами Англии.

— Да, да, — Рауль взмахнул длинной изящной ладонью. — Но Папа утверждает, что Иоанн — вассал Филиппа, а Иоанн вёл войну против Филиппа в Аквитании.

— Аквитания принадлежит Иоанну, это земля его матери. Мы сражались, чтобы вернуть украденное у Англии, — Осборн наклонился вперёд, пристально глядя на Рауля.

Но Раулю случалось встречаться со вспышками гнева посильнее, чем у Осборна.

— Никто не сомневается в вашей преданности, милорд, — спокойно ответил он. — Но каждый день Иоанну докладывают, что Англия кишит шпионами Филиппа, доносящими, где и как ему лучше вести свою армию. Недавно Иоанн узнал, что Филипп намерен заслать провокаторов и подбить народ драться вместе с ним, когда он высадится, а также и посланников, которые попытаются убедить мятежных английских баронов выступить на стороне французов.

— Неужто после всего, что я сделал для него в Аквитании, Иоанн думает, что я примкну к французам? — взорвался Осборн. Он вскочил с кресла и заходил взад-вперёд по комнате. — Это мои умение и опыт помогли ему захватить замок Монтобан. Это я приказал перебить повстанцев прежде, чем им удалось присоединиться к людям Филиппа.

— Я могу в этом поклясться, — оборачиваясь от окна сказал Хью, который наконец-то отвлёкся от дождя. — Я служил вместе с братом и могу уверить — после нас в живых не осталось ни одного мятежника. Мы выкурили даже тех, кто укрылся в монастыре, а после и сам монастырь сожгли дотла, в назидание всем в Аквитании. Пусть знают, что случается с теми, кто смеет восставать против лорда. Мой брат сам отдавал приказы, научил подданных Иоанна подчиняться своему королю. Нет более преданного Иоанну человека, чем Осборн.

— Именно поэтому Иоанн и отдал в его руки это поместье, — ответил Рауль, стараясь, чтобы в голосе не слышалось раздражение. Хью восхвалял брата чаще, чем деревенская девчонка своего кавалера. С другой стороны, в голове Хью нет ни единой мысли, не внушённой Осборном.

Рауль снова повернулся к Осборну.

— За эту часть Англии он боится больше всего. Морской путь из Франции в Норфолк длиннее и опаснее, чем через южные порты, и поэтому большинство советников Иоанна считают, что Филипп попытается высадиться именно на юге. Однако некоторые полагают, что шпионы прибывают не через южные порты — они слишком хорошо охраняются. В здешних местах любой высадившийся может моментально исчезнуть в болотном тумане, но им необходим тут свой человек. Ни один чужак не сможет пройти через болота в одиночку, и кто-то должен помочь им встретиться с нужными людьми... — Рауль поколебался, но решил, что можно рассказать. — Иоанн считает, что в здешних местах есть предатель, может, даже в этом самом поместье. Он послал меня избавиться от него.

Хью яростно взмахнул рукой, опрокинув кубок Рауля на шёлковый ковёр. Он даже не глянул на растекающуюся лужу красного вина.

— Этот мерин! Я так и знал. Никогда не доверял ему. Рафаэль — чужак, он наверняка на стороне врагов Англии. Чего ещё ждать от мужчины, который на самом деле и не мужчина вовсе, кроме подлого предательства? Ты должен немедленно выгнать его, брат.

Рауль покачал головой.

— Нет, если это он, нужно держать его поблизости, пока не получим доказательств. Рано или поздно они себя выдадут, а уж тогда — пусть Бог смилостивится над их душами, поскольку Иоанн не проявит милости к их жалким телам.

Но только Бог знает, когда это случится, с горечью подумал Рауль — поскольку, хотя он заверил Иоанна, что обнаружит предателя, о том, как это сделать, он имел не больше понятия, чем как испечь пирог или постирать рубаху. До сих пор он ровным счётом ничего не обнаружил. Даже если предатель — мастер Рафаэль, как, скажите на милость, действовать, чтобы заставить его — или кого-то другого — выдать себя? Вряд ли можно подойти к нему и спросить прямо. У Рауля оставалась одна надежда — теперь, когда Осборн всё знает, он сделает эту работу за него... ну и, конечно, предоставит Раулю возможность приписать заслугу себе.