Едва небо на востоке начало светлеть, предвещая скорый восход солнца, на корабле все пришло в движение. Повинуясь четким командам триерарха, матросы убрали сходни, отвязали швартовые канаты от береговых тумб, и подняли из воды тяжелые бронзовые якоря. Прилив уже достаточно высоко поднял трирему над мелководьем. Дружно упершись длинными шестами в каменную кладку пристани, гребцы и солдаты оттолкнули корабль от берега, и, размеренными взмахами весел, вывели ее на широкую гладь Остийской гавани. Мастерски лавируя между многочисленными судами, стоящими на якорях посреди бухты, ожидающими своей очереди для подхода к пристани, длинная, узкая трирема обогнула мыс, являющийся крайней оконечностью гавани, и вышла на широкий морской простор. Демеций, стоя на носу корабля, там, где высилась голова мифического чудовища, достал кусок легкой ткани и распустил его по ветру, держа в высоко поднятой руке. Оставшись довольным направлением ветра, триерарх, неожиданно громким и четким голосом, что не совсем соответствовало его тучной фигуре, отдал приказ ставить паруса. Несколько десятков человек, отвязав закрепленную вдоль борта мачту, подняли ее, и вынесли на середину палубы, туда, где находилось, окованное металлом, широкое отверстие. Они приподняли мачту и завели ее широким концом в отверстие. Еще через несколько мгновений, с помощью канатов, мачта уже стояла вертикально. Когда же первые солнечные лучи, пробивающиеся сквозь густые низкие облака, озарили все вокруг, трирема уже неслась по волнам, подгоняемая свежим попутным ветром, заполнившим полотнище паруса с изображением гордого римского орла. Гребцы убрали весла, и только кормчий теперь управлял судном, ведя его хорошо ему известным курсом.

Вскоре на палубу вышли пассажиры, чтобы полюбоваться морским пейзажем и, едва заметной на востоке береговой линией. Не смотря на достаточно прохладную погоду, никто не собирался покидать палубу, и, кутаясь в плотные дорожные палии, продолжали стоять, вдыхая влажный, пропитанный солью, морской воздух. Более всех вид моря вызвал восторг у юной Тании, которая никогда в жизни его не видела, и знала только по рассказам матери. Девочка радостно бегала по палубе, переходя от одного борта к другому, забегая на нос, к деревянной фигуре Медузы Горгоны, возвышающейся над мощным тараном, с шумом, рассекающим волны, и на корму, где пожилой кормчий командовал рулевыми матросами, крепко сжимающими в руках концы рулевых весел.

Заметив триерарха, стоящего на корме рядом с кормчим, Квинт направился к нему. Коротко поприветствовав Демеция, он заметил:

— Хорошо идем, триерарх! Так мы быстро доплывем до нашей конечной цели!

— Если богам будет угодно, и ветер не поменяет направления, то завтра днем будем в Помпеях. — Со знанием дела ответил Демеций.

— Мне казалось, что при такой скорости, мы смогли бы быть там уже на рассвете. — Попытался возразить Квинт.

— Могли бы, благородный Квинт, но на ночь лучше останавливаться. — Укоризненно покачав головой, ответил триерарх. — Я хорошо знаю, как могут быть опасны прибрежные воды. Здесь полно подводных скал, которые и при сете дня заметить очень трудно. Так что не будем испытывать Фортуну.

Пока шел этот разговор, к триерарху и Квинту присоединились еще два человека. Один из них, настоящий гигант, поразил Квинта своим могучим телосложением. Лицо этого человека было обезображено шрамом, судя по всему, полученным от удара мечом. Другой же был невысокого роста, коренастый, с густой черной, как смоль, шевелюрой. Оба, по-дружески поприветствовали Демеция и, оценивающе окинули взглядами Квинта. Демеций приветливо ответил им, и уважительно посмотрев на Квинта, сказал:

— Благородный Квинт Сципилион, знакомься. Это (указал он на гиганта) — центурион Дирх, а это — гортатор (начальник гребцов) Марк. По приказу нашего Божественного Августа, Благородный Квинт Сципилион со своими спутниками направляется в Египет, — сказал Демеций, уже обращаясь к вновь присоединившимся к ним, — а нам велено доставить его туда в целости и сохранности и охранять в пути от всяческих неприятностей, которые могут случиться.

Квинт вежливо ответил на приветствия центуриона и гортатора.

— Давайте обходиться без церемоний и титулов. Здесь, в море, Вы хозяева, а я и мои спутники всего лишь гости на время нашего плавания. Поэтому зовите меня просто Квинт. Поверьте, это ничуть не уронит моего патрицианского происхождения.

Эти слова, произнесенные Квинтом, вызвали у морских офицеров некоторое удивление, и, в то же время, уважение. Им было лестно осознавать, что высокородный патриций предлагает быть с ним на равных.

— Ну, что ж, Квинт, — пробасил центурион, — раз так, я хотел бы познакомить тебя с боевым вооружением «Горгоны». Поверь, это поистине корабль-крепость.

— Это точно! — Добавил Демеций. — «Горона» самая быстроходная и маневренная трирема в римском флоте. Нам с Дирхом приходилось участвовать на ней ни в одном сражении. И, могу тебя заверить, Квинт, она одна стоит целой флотилии! — С гордостью за свой корабль воскликнул триерарх. — Знал бы ты, куда нас только не забрасывала судьба. Мы бывали в Галлии и Испании, проходили, даже через Геркулесовы столбы, чтобы попасть в Британию, бывали и в Понте Эвксинском.

— Правда! — Воскликнула Тания, все это время вертевшаяся рядом с кормчим. — Мне мама рассказывала про Аргонавтов, которые плавали в Понт Эвксинский. А верно, что там скалы сдвигаются, чтобы не пускать корабли?

— Нет, конечно! — Добродушно ответил Демеций. — Это все сказки придуманные Гомером. Эллины все склонны преувеличивать. Просто там очень узкие проливы, и, кажется, что скалы сжимаются.

— Что ты имеешь против эллинов? — Вмешался в разговор кормчий. — Гомер был великим поэтом и в своих стихах передал нам историю о величайшем путешествии. В ту пору Вас, римлян, и в помине еще не было.

— Я смотрю, в тебе вскипела эллинская гордость, Диохил! — Со смехом воскликнул центурион.

— Ты же не стыдишься своего галльского происхождения, Дирх. — Парировал старик.

— Да, я галл, но воюя в римских легионах, дослужился до центуриона, и теперь я, как, впрочем, и ты, римский гражданин. — Ответил на выпад кормчего центурион.

— Так ты эллин? — С нотками уважения переспросила Тания старого кормчего. — Моя мама тоже родом из Эллады. А я умею говорить по-эллински. — Переходя, к удовольствию старика, получившего возможность поговорить на родном языке, на эллинский, сказала девочка. Между ними тут же завязалась оживленная беседа, а центурион с триерархом предложили Квинту пройтись по кораблю.

— Я смотрю, у Вас на корабле, разноплеменная команда. — Заметил Квинт, спускаясь с кормы на палубу.

— Да, верно. — Ответил Демеций. — Среди матросов и гребцов много выходцев из иных земель. Есть эллины, фракийцы, финикийцы, сирийцы, галлы. Но вот кого нет на борту — так это рабов. Все эти люди свободные.

Триерарх с центурионом наперебой рассказывали о достоинствах корабля и его вооружения. Дирх, с гордостью показал Квинту свое любимое детище — башню, на которой размещались баллисты, катапульты и онагры, представляющие из себя грозно оружие, способное метать ядра на огромное расстояние. Потом он показал расставленные вдоль бортов скорпионы и полиболы.

— Благодаря такому оружию, «Горгона» может вступать в бой с пятью — шестью кораблями, и выйти из него победителем. — Заметил Дирх. — А кроме этого у нас есть мощный бронзовый таран, способный пробить борт любого, самого крепкого корабля. Так что можешь не беспокоиться Квинт, ни за себя, ни за своих спутников. В случае нападения, мы сможем противостоять любым противникам.

А между тем, трирема, подгоняемая ветром, все дальше и дальше уходила на юг. За день удалось пройти большую часть расстояния, отделяющего Остию от Помпеи. Когда солнце стало клонить к вечеру, кормчий, отыскав знакомую ему, удобную для стоянки, бухту, направил корабль к берегу. Здесь, неподалеку от небольшой деревушки, разбили лагерь. Солдаты быстро установили палатки, и вскоре возле них задымили костры, на которых готовился незамысловатый ужин. После ужина Аврелий заглянул в палатку Квинта. Именно сейчас, когда началось длительное плавание к берегам Египта, ему хотелось вновь задать профессору вопрос, на который до сих пор не было получено ответа.

— Простите, учитель, — произнес юноша, входя в палатку, — позвольте войти.

— Входи, конечно, что за церемонии!

— Еще раз простите меня за столь позднее вторжение, но Вы обещали объяснить, в чем причина нашего визита именно в Египет, а не в Иудею.

— Вот что, дорогой, присядь! Это давняя и очень запутанная история. Чтобы в ней разобраться, мне пришлось бы рассказать тебе очень многое о себе и о тех людях, которые в ней участвовали. Что касается лично меня, то мне нечего скрывать в своей очень длинной, ты даже не представляешь себе, насколько длинной, биографии. Но, как я уже сказал, к этой истории причастны и другие, очень близкие и дорогие мне люди. Я не могу, не имею права, без их согласия что-либо рассказывать о том, что касается не только меня. Для этого мы и отправились в Египет, чтобы полностью прояснить сложившуюся ситуацию. Я не могу этого сделать как либо иначе, кроме личной встрече. На то есть веские причины. Пока могу лишь сказать одно, если ты помнишь, пятнадцать лет назад я на некоторое время исчез из Рима, якобы по хозяйственным, коммерческим делам. Так вот, никаких хозяйственных дел у меня не было. Я просто воспользовался флайером, вопреки всем запретам, и вылетел для очень важной для меня встречи в Египет. Я всего лишь обратился с просьбой к одному очень уважаемому и любимому мною человеку, в оказании помощи одной, не менее дорогой мне семье землян, проживающей в Иудее. Не могу назвать тебе сейчас причину, побудившую меня на этот шаг. Тогда я получил отказ в самой категоричной форме, со ссылкой на закон, запрещающий всяческое вмешательство в дела землян.

— Как я, наверное, догадываюсь, речь шла об Анне и ее муже, о которых нам рассказывал Тобий.

— Ты совершенно правильно догадался, Аврелий. Речь шла об Анне.

— Вы просили о ребенке для этой бездетной семьи?

— Да, дорогой! Я просил об операции по искусственному оплодотворению, всего лишь, но, как я уже сказал, получил отказ в самой жесткой форме. И что же я узнаю спустя пятнадцать лет? У Анны взрослая дочь. Как это могло произойти, без постороннего вмешательства или с таковым, я и хочу выяснить. А если помощь была оказана, то почему мне было отказано и, спустя время, ничего не сказано об этом.

— Если я правильно понял, цель нашего путешествия — выяснение отношений с Вашими друзьями?

— Не только, мой мальчик! От этого, во многом зависит судьба твоего проекта, а кроме того, и судьба этой девочки, Марии, дочери Анны. Я не могу допустить, чтобы она оказалась под ударом. Это все, что я могу тебе сказать. Наберись терпения, и жди решения, которое мы можем получить в Египте.

— Не пойму, профессор, для чего же сейчас предпринимать столь длительное и небезопасное путешествие? Вы же могли, как и пятнадцать лет назад, тайно воспользоваться флайером и не подвергать, и свою, и наши жизни, возможным опасностям, которые могут подстерегать нас в пути.

— Позволь ответить тебе вопросом на вопрос, а почему ты сам, возвращаясь из Иудеи, не воспользовался флайером, а вместо этого пересек внутреннее море на римском военном корабле?

— Это совсем другое. Я находился в Иудее с официальной миссией римского сената, и, наверное, было бы странным, если бы я просто так исчез из Иудеи и, вдруг, появился в Риме. Кроме того со мною был Тобий.

— Вот ты сам и ответил на свой вопрос, дорогой мой Аврелий!

— Я все понял, учитель. Я пойду. Желаю Вам спокойной ночи.

С этими словами молодой человек покинул палатку Квинта.