После двухдневного выступления Франка выступили и остальные подсудимые, а затем прокуроры подвели итоги обвинения. Американцы предпочли не привлекать в свою команду Лемкина, однако британцы обратились за помощью к Лаутерпахту, который работал на Шоукросса. Оценив «огромную помощь», которую Лаутерпахт оказал ему со вступительной речью, Шоукросс попросил его подготовить и заключительные юридические формулировки, применив их к открывшимся фактам. «В любом случае я буду вам очень благодарен за помощь».

Лаутерпахту понадобилось некоторое время, чтобы оправиться после первой поездки в Нюрнберг. Для того чтобы восстановить силы, он погрузился в преподавание, много писал, в том числе работал над статьей, отражавшей один из сопутствовавших процессу конфликтов – противостояние «реализма» и «принципа». «Здоровый реализм» и прагматический подход необходимы, подытожил он, однако в долгосрочной перспективе важнее преданность «принципу», и победит именно она. При этом Лаутерпахт не затрагивал идеи Лемкина, а если бы затронул, то, вероятно, искренне бы назвал их неверными в принципе и непрактичными.

Весной 1946 года Лаутерпахт почувствовал усталость и был близок к депрессии. Рахиль волновалась за его физическое и умственное здоровье. Бессонница расстроила его нервы настолько, что Герш подолгу переживал из-за каких-то мелочей, вроде вступительного взноса в клуб «Атенеум» на Пэлл-Мэлл. Ужасное сообщение о гибели родителей и всех близких, которое передала ему Инка, хотя и без подробностей, придавило Герша. Рахиль сообщала Эли, что по ночам его отец «горько плакал во сне», настигнутый «зверствами, о которых он так много наслушался».

Единственным лучом света была весть о спасении Инки. Лаутерпахт не пожалел времени и усилий, чтобы убедить Инку перебраться в Кембридж и поселиться вместе с ним и Рахилью. Он имел право забрать ее, поскольку оказался ближайшим ее живым родственником, но не мог пригласить в Англию Мельманов, которые опекали девочку в австрийском лагере для перемещенных лиц. Лаутерпахт понимал, что Инка предпочла бы остаться с Мельманами, поскольку именно они обеспечили ей чувство безопасности и что-то вроде семьи после пережитых «ужасных страданий». «Мы много знаем о тебе, – писал он пятнадцатилетней девочке, – потому что твой дед Арон очень тебя любил и часто о тебе рассказывал». Он готов был с уважением отнестись к ее выбору, но до известного предела. Разумеется, ей предстоит самой определять свое будущее, но все же ей следовало бы приехать в Англию, где условия жизни будут «более нормальными».

Чтобы наладить зашедшие в тупик переговоры, пришлось вмешаться Рахили. «Я понимаю твои сомнения и страхи», – писала она девочке, и все же, напоминала она, Герш – ее самый близкий родственник, брат ее матери. «Думаю, будет правильно, если ты приедешь к нам, в свой родной дом, в свою семью». И она добавила слова, которые, вероятно, и повлияли в итоге на решение Инки: «Ты будешь для нас нашим ребенком, нашей дочкой». В том же году Инка приехала в Англию и поселилась на Кранмер-роуд.

Пока еще шли эти переговоры, Лаутерпахт снова отправился в Нюрнберг, теперь уже точно зная, что его семья была истреблена теми самыми людьми, против которых он готовил обвинительный приговор. 29 мая он приехал в город и встретился с Дэвидом Максвеллом Файфом и командой британских юристов, которым было поручено подготовить заключительную речь. Эту речь предстояло произнести в суде через несколько недель, в конце июля, так что Шоукросс предложил распределить обязанности: британские юристы в Нюрнберге подберут фактический материал по каждому подсудимому, а Лаутерпахт возьмется за «юридический и исторический раздел». Его задачей было убедить судей в том, что никакие юридические тонкости не мешают признать подсудимых виновными в преступлениях против человечества и в других вошедших в формулу обвинения преступлениях. «Это будет главная часть всего нашего выступления», – заверял его Шоукросс.