ОСТРОВ ЭЛЛИС, НЬЮ-ЙОРК. Декабрь 1943 года

Юдель тихо плакал в сумраке трюма. Судно уже пришвартовалось, и матросы сообщили об этом беженцам, ютившимся в каждом углу турецкого грузового парохода. Все бросились на свежий воздух, и лишь Юдель не двинулся с места. Он горько плакал, вцепившись в закостеневшую руку госпожи Мейер, не желая признать, что она умерла.

Это была уже далеко не первая его встреча со смертью. Он успел немало пережить с тех пор, как покинул убежище судьи Рата. Но сама мысль о том, что придется покинуть этот крошечный тесный и темный, но такой безопасный уголок, приводила его в ужас. При первой же встрече с солнечным светом ему пришлось убедиться, что под солнцем обитают чудовища. Первый опыт, который он вынес при столкновении с городом, состоял в том, что, прежде чем покинуть убежище, необходимо внимательно оглядеться, а затем бежать во весь дух, пока на пути не отыщется следующий темный угол. Первый же поезд, который он увидел в своей жизни, напугал его до глубины души постоянным шумом, грохотом и кошмарными чудищами, прохаживающимися по вагону, которые только и смотрели, кого бы сожрать. К счастью, если показать им волшебную желтую карточку, они тебя не тронут и пройдут мимо. Оказавшись впервые на открытой местности, он возненавидел острый колючий снег и трескучий мороз, от которого отнимаются ноги. А от встречи с морем в его памяти остался лишь пугающе необозримый простор кругом и почти тюремная теснота трюма.

Лишь попав на этот корабль, идущий в Стамбул, Юдель снова успокоился, уютно свернувшись в темном углу трюма.

Им потребовалось всего полтора дня, чтобы достичь турецкого порта. Однако лишь спустя долгих семь месяцев они смогли из него выбраться.

Чего стоила госпоже Мейер одна только выездная виза! Турция в то время была нейтральной страной. Ее доки заполнили полчища беженцев, к дверям консульств и учреждений гуманитарной помощи - таких, как "Красный полумесяц" - потянулись длиннейшие очереди. Всё напрасно. Великобритания старалась по возможности ограничить поток еврейских беженцев, направляющихся в Палестину. Соединенные Штаты отказывались давать им разрешение на въезд. Мир оставался глух к тревожным вестям о массовых убийствах людей в концентрационных лагерях. Даже столь почтенное издание, как лондонская "Таймс", говорило о нацистском геноциде не иначе как о "страшилках".

Страшно вспомнить, сколько им пришлось пережить. Йора бралась за любую работу, просила милостыню, а по ночам укрывала малыша своим пальто. Она старалась не тратить деньги, которые дал ей судья Рат. Ночевали они где придется, будь то какой-нибудь вонючий трактир или приемная "Красного полумесяца", переполненная беженцами до такой степени, что невозможно было найти клочка свободного места, чтобы приткнуться, а о том, чтобы дождаться своей очереди в туалет, нечего было и думать.

Йора могла лишь снова и снова наводить справки и молиться. У нее не было здесь ни друзей, ни родных, она не владела никакими языками, кроме идиша и немецкого, причем, первым из них она пользоваться упорно не желала: слишком тяжелые воспоминания он навевал. Состояние ее здоровья всё ухудшалось. Однажды утром, когда после тяжелого приступа кашля, разрывавшего легкие, она увидела у себя на губах кровавую пену, Йора поняла, что времени у нее осталось совсем мало. Тогда она решилась на отчаянный шаг, отдав все деньги одному ямайскому моряку, который служил на грузовом судне, ходившем под американским флагом. Через несколько дней это судно должно было покинуть Стамбул. Несмотря на все трудности, экипажу удалось провести их на корабль незамеченными и устроить в трюме, где они смешались с толпой других, привилегированных беженцев, которым удалось связаться с родственниками в США, и те сделали им визы.

Йора умерла от туберкулеза за тридцать шесть часов до того, как они достигли североамериканского побережья. Юдель не отходил от нее ни на минуту, несмотря на то, что и сам тоже был болен. У него начался ужасный отит, и в течение нескольких дней его уши ничего не слышали, а мозги, казалось, превратились в желе. Любой громкий звук отдавался в его голове, словно грохот лошадиных копыт по железным листам. Именно поэтому он и не услышал, как матрос велел ему выбираться наружу. В конце концов матросу надоело кричать, и он просто дал Юделю пинка.

- Выбирайся, недоносок! Тебя ждут на таможне.

Юдель снова попытался ухватиться за Йору. Один из матросов, прыщавый коротышка, больно ухватил его за шиворот и оттолкнул.

- Сейчас ее унесут, - сказал он. - А ты пошел наверх!

Малыш повернулся и с трудом поднялся на ноги. Он долго шарил в карманах пальто Йоры, пока наконец не нашел письмо отца - то самое письмо, о котором Йора столько ему рассказывала - и спрятал его за пазуху. Между тем, моряк вновь повернулся, схватил его в охапку и потащил наружу - в столь ненавистное открытое пространство.

Он шел по внутреннему коридору. Впереди располагалась таможня; служащие в синих мундирах, сидя за длинными столами, проверяли документы у иммигрантов. Юдель молча дожидался своей очереди; его ноги в дырявых башмаках горели огнем. Ему хотелось забиться куда-нибудь в угол, спрятаться от света. Он дрожал в ознобе.

Наконец, подошла и его очередь. Таможенник с маленькими глазками и тонкими поджатыми губами посмотрел на него сквозь очки в золотой оправе.

- Имя и виза?

Юдель уставился в пол. Он совершенно ничего не понимал.

- Я не намерен возиться с тобой целый день. Я повторяю: имя и виза. Ты тупой или как?

Другой таможенник, помоложе и с густыми усами, попытался его успокоить.

- Тише, Джимусси. Он едет один и ничего не понимает.

- Не волнуйся, они всё понимают в тысячу раз лучше, чем ты думаешь, эти еврейские крысы. Вот ведь святое дерьмо! И ведь это на сегодня мой последний корабль и последний крысеныш. А в баре О`Керригана меня ждет кружка пива. Так что если ты так жаждешь помочь ближнему, займись им сам, Колхи.

Таможенник с усами обогнул стол, подошел к Юделю и сел рядом. Затем начал расспрашивать его по-французски, по-немецки и по-польски. Мальчик упрямо продолжал молчать, глядя себе под ноги.

- У него нет визы, а сам он - дурачок. Мы должны отправить его первым же кораблем обратно в Европу. Так-то, котик! - сказал тот, что в очках. - Ты будешь говорить, бестолочь? - с этими словами он поднялся и ударил ребенка по уху.

В первую секунду Юдель ничего не почувствовал. Затем его голова взорвалась нестерпимой болью, словно ее обожгло кислотой. Из уха хлынул целый поток густого горячего гноя.

- Райхмон! - взвыл он. На идиш это слово означает сострадание.

Таможенник с усами посмотрел на своего товарища с блеском в глазах.

- Нет, Джимусси.

- Неизвестный ребенок, языка не знает, визы нет. Депортация, о чем тут еще говорить?

Таможенник с усами наскоро обшарил карманы ребенка, но визы там не нашел. Там вообще не было ничего, кроме пары сухариков и конверта с надписью на иврите. Он распечатал конверт в надежде, что там могут быть деньги; но внутри лежало только письмо, и таможенник положил его на место.

- Ты что, совсем спятил? - набросился он на товарища. - Не слышал, что он назвал свое имя? Ну, конечно, парень просто потерял визу. Ты же не собираешься и впрямь отправить его в Европу, Джимусси? Так что задержимся еще на пятнадцать минут, приятель.

Таможенник в очках тревожно вздохнул.

- Как, ты говоришь, его зовут? Вот пусть повторит его четко и ясно, и пойдем пить пиво, накажи тебя Господь. А если не повторит - тогда уж извини: депортация.

- Помоги мне, сынок, - шепнул ему на ухо таможенник с усами. - Доверься мне. Ты же не хочешь отправиться обратно в Европу или оказаться в мерзком приюте. Мы должны убедить его, что у тебя здесь есть родные, которые тебя ждут.

Он попытался еще раз, произнеся единственное слово, которое знал на идиш. - Мишпоча? Фамилия?

Дрожащие губы Юделя произнесли следующее слово - второе за всё время, которое с трудом удалось разобрать.

- Коэн.

Таможенник с усами взглянул на своего товарища в очках, и в его взгляде мелькнуло облегчение.

- Ну вот, ты слышал. Его зовут Раймонд. Раймонд Кайн.