В двух палатках от него старый Чиппи Макниш продолжал вести свой дневник. Для него это был просто обескураживающий день: душно, тепло и полный штиль. К тому же плотник чувствовал себя уставшим. С раннего утра он покрывал швы на шлюпках кровью тюленей, чтобы предотвратить растрескивание в тот момент, когда они выйдут на открытую воду. «Нет никакого ветра, — писал он. — Мы все еще надеемся, что юго-западный бриз спасет нас до прихода зимы».

Следующим утром были замечены три тюленя. Маклин вместе с Томом Крином тут же отправились за ними. Когда они вернулись, Шеклтон сказал Маклину, что у них сейчас достаточно мяса, а значит, его собак пока не будут убивать. Но собак Херли вместе с их вожаком Шекспиром, самым большим псом, все-таки застрелили. Как всегда, приказ выполнил Уайлд. Он отвел собак на дальнюю льдину и там убил. Позже Маклин обнаружил, что одна из собак все еще жива. Он тут же достал нож и избавил ее от мучений.

Около трех часов дня поднялся ветер с юго-запада, постепенно стало холодать. В течение ночи температура продолжала падать; на следующий день все еще дул юго-западный ветер. Тем же вечером Шеклтон с опаской записал: «Это может изменить ход дела». Теперь они относились к ветру совсем по-иному. «Все говорят о нем с почтением, — отмечал Херли, — и при этом обязательно стучат по дереву».

Видимо, этот стук все-таки был услышан. На следующий день ветер усилился, с юго-запада пришла настоящая буря, застилающая снегом все вокруг, заставляющая палатки жалобно скрипеть под ее ударами. Все забрались в спальные мешки. Лежать было ужасно неудобно, но лица людей сияли радостью. «Пятьдесят миль в час, — писал Макниш в состоянии полного блаженства. — И мы были бы рады, если бы она [буря] была еще сильней, лишь бы палатки устояли». Буря не стихала, и 19 января Шеклтон, человек неукротимого оптимизма, как можно спокойнее, чтобы каким-то образом не прогневить бурю, сдержанно произнес: «Нам скоро нужно будет выдвигаться на север».

На следующий день, 20 января, буря продолжалась, но некоторые начали терять терпение из-за высокой влажности и снега, проникающего в палатки. «Нам не угодишь, — писал Херли. — Мы всегда ждем, что наступят лучшие времена. Сейчас оборудование в палатках намокает, и нам очень хотелось бы иметь возможность его высушить».

Но большинство с радостью терпело такие ужасные условия, осознавая, что в это время они значительно продвигаются на север.

«Никто не знает, какое расстояние мы прошли, — писал Шеклтон уже с большей уверенностью, — но сегодня четвертый день, как дует этот ветер, и нет никаких признаков его ослабления, поэтому мы, должно быть, уже значительно продвинулись на север. Только Лис и Уорсли настроены пессимистично, но из-за такого сильного ветра даже Лис выдал сегодня более увесистые, чем обычно, стейки в честь расстояния, которое мы преодолели».

Буря продолжалась и весь следующий день, порывы ветра достигали семидесяти миль в час. Но утром солнце дважды пробивалось сквозь облака. Уорсли подготовил свой секстант, а Джеймс с помощью теодолита собирался измерить азимут солнца. Они сделали замеры, провели расчеты и огласили результаты.

«Прекрасно, восхитительно, замечательно, — писал Шеклтон. — 65°43′ южной широты. Мы продвинулись на семьдесят три мили на север. Это самое счастливое событие за год: мы должны быть сейчас не более чем в ста семидесяти милях от Паулета. Все с радостью восприняли эти новости. Ветер продолжается. Мы сможем пройти еще около десяти миль. Слава Богу. Мы движемся. В палатках все еще мокро, но это не важно. Съели по лепешке, чтобы отпраздновать пересечение круга». Южный полярный круг теперь оставался почти на целый градус широты позади них.

На следующий день буря поутихла, и выглянуло яркое солнце. Все выбрались из палаток, радуясь жизни. Вытащили весла из лодок, воткнули их в лед, натянули между ними веревки, развесив на них спальные мешки, одеяла, ботинки и тканевые настилы, покрывавшие землю в палатках. «Со стороны могло показаться, что у нас сегодня день стирки», — весело отметил Макниш.

Позже в этот же день Уорсли сделал еще ряд замеров, которые показывали 65°32 ½' южной широты, 52°4′ восточной долготы — одиннадцать миль к северу за двадцать четыре часа. В целом с начала бури они прошли восемьдесят четыре мили за шесть дней. Более того, дрейф на восток, от земли, составил всего лишь незначительные пятнадцать миль.

К вечеру ветер переменился и начал дуть на север. Но никто не переживал из-за этого. Именно такой ветер был способен раскрыть льды, чтобы люди могли пересесть в шлюпки. Ветер продолжался и на следующий день, но никаких ощутимых изменений в плотности льдов не происходило. Люди продолжали ждать.

На следующий день Уорсли поднялся на вершину шестидесятифутового айсберга, находившегося неподалеку от них, на юго-востоке. Вернувшись, он сообщил, что льдину, на которой находился Океанский лагерь, по всей видимости, бурей принесло ближе к ним, и сейчас она находилась примерно в пяти милях от их нынешнего лагеря. С помощью подзорной трубы ему удалось разглядеть старую рулевую рубку, в которой они хранили еду, и их третью шлюпку, «Стенкомб Уиллс». А что насчет открытой воды? Уорсли отрицательно покачал головой. Ничего, кроме небольшого разводья к югу.

Но льды должны были раскрыться. Густой туман, который Макниш назвал «правильным морским туманом», подтверждающим наличие открытых вод неподалеку, пришел 25 января. Шеклтон тоже подумал, что это морской туман. Но льды не раскрывались, и Босс чувствовал, что теряет терпение. После очередных суток беспросветного однообразия, 26 января, он достал свой дневник и написал через всю страницу, отведенную для записей этого дня:

Прошла неделя, и люди начали терять надежду. Во льдах не было заметно почти никаких изменений. Более того, казалось, что льдины стали плотнее, чем раньше. Возможно, ветром их прибило к какой-то неизвестной земле на севере или северо-западе. Решимость и стремление действовать быстро постепенно пропадали, настроение в лагере опять сменилось покорным смирением.

К счастью, теперь работы у них было предостаточно: все занимались охотой на тюленей и их доставкой в лагерь. К 30 января, спустя восемь дней после окончания бури, они успели запастись тушами одиннадцати тюленей. Шеклтон решил послать упряжки Маклина и Гринстрита еще в одну поездку к Океанскому лагерю. Так как сам Гринстрит уже две недели страдал от сильных приступов ревматизма, с его собаками поехал Крин. Обе команды получили инструкции привезти все ценное, что только смогут найти.

На этот раз условия для поездки были существенно лучше, и весь путь занял менее десяти часов. Каюры вернулись с остатками припасов, обнаружив в старом лагере много консервированной сельди, табака и целых шестьдесят фунтов бульонных кубиков. Кроме того, они привезли достаточное количество книг. Нашлись даже несколько томов энциклопедии «Британника», которым все особенно обрадовались. Даже Макниш, набожный пресвитерианец, порадовался новым книгам, поскольку до этого вынужден был постоянно перечитывать от корки до корки свою Библию.

В течение следующих двух дней Шеклтон внимательно следил за изменениями во льдах и решил, что завтра утром восемнадцать человек под руководством Уайлда отправятся за «Стенкомбом Уиллсом», чтобы доставить его в лагерь. Такую новость все восприняли с большим облегчением. Многие, особенно матросы, сомневались, что вся команда поместится в двух шлюпках.

«Я очень рад, — писал Уорсли. — Если нужно будет пересаживаться в шлюпки, намного безопаснее будет в трех; на двух команда из двадцати восьми человек в любом плавании почти наверняка обречена, выжить практически невозможно».

Команду, которой предстояло тащить шлюпку, разбудили в час ночи, и после плотного завтрака они отправились в путь, взяв с собой пустые сани для шлюпки. В таком составе и без груза идти было довольно легко, поэтому люди пришли на место уже через два часа десять минут. Уорсли назначил Херли поваром, а Джеймса — его «товарищем и главным помешивателем похлебки». Они собрали всю еду, которую смогли найти. В итоге получилась смесь из собачьего пеммикана, жареных бобов, консервированной цветной капусты и свеклы. Все вместе приготовили в пустой таре из-под бензина. По мнению Маклина, получилось «очень хорошо», Джеймс тоже с удовлетворением отметил, что все «удалось на славу».

В половине седьмого утра отправились в обратный путь к лагерю Терпения, и, несмотря на то что с грузом идти было значительно тяжелее, продвигались весьма неплохо. К полудню они уже находились в миле от своей цели. Шеклтон и Хасси вышли встречать их с чайником горячего чая. «Самым долгожданным чаем, который я когда-либо пил», — написал Джеймс. К часу дня «Стенкомб Уиллс» уже был в лагере.

Шеклтон тут же поинтересовался, не сильно ли устал Маклин, чтобы вернуться обратно в Океанский лагерь, на этот раз уже на своих собаках, и привезти еще припасов. Маклин согласился. В три часа дня они вместе с Уорсли и Крином, который взял с собой упряжку щенков, выдвинулись в путь. Менее чем в двух милях от Океанского лагеря они наткнулись на широкую полоску открытой воды. Уорсли отчаянно пытался уговорить товарищей продолжить путь. Он бегал вперед-назад по краю льдины, показывая возможные маршруты перехода, которые, по словам Маклина, были «совершенно невозможными». «Мне было его жаль, но глупо продолжать движение при таких обстоятельствах», — вспоминал он.

Тем же вечером Уорсли описывал свое разочарование от того, что пришлось возвращаться назад, но добавил: «Я очень рад, что льды оставались плотными, пока мы не перетащили обратно нашу третью шлюпку». Кроме того, он заметил: «Думаю, наши животы устали от постоянной мясной диеты. Конечно, скоро мы к этому привыкнем, но я считаю, что было бы лучше, если бы мы добавляли туда немного жира. Многие страдают от вздутия живота, если мягко выразиться, или попросту от газов». Но команде было не до шуток. Из-за однообразной пищи почти все страдали запорами, что усугубляло и без того не слишком приятный процесс. Обычно, когда человек чувствовал необходимость, он отходил за соседний ледяной хребет, скорее для защиты от непогоды, чем для уединения, и справлял нужду так быстро, насколько мог. С тех пор как они покинули «Эндьюранс», приходилось обходиться без туалетной бумаги, поэтому люди научились использовать то, что всегда было под рукой, — лед. Таким образом, многие сильно ранили себя, и, к сожалению, не было способов помочь им, поскольку все нужные мази, как и большинство других медикаментов, лежали сейчас на дне моря Уэдделла.

В холодную погоду все страдали оттого, что слезились глаза. Слезы стекали вниз по носу и образовывали на его кончике сосульку, которую рано или поздно приходилось отламывать. И как бы аккуратно это ни делалось, вместе с ней отдирался и кусочек кожи, оставляя вместо себя плохо заживающую и очень болезненную ранку.

Путешествие к Океанскому лагерю за «Стенкомбом Уиллсом» изменило настроение многих людей. До этого некоторые еще надеялись, что льды вот-вот раскроются. Но после двенадцати миль пути туда и обратно все убедились, что паковый лед плотный, как никогда. Время, когда они могли мечтать, закончилось. Оставалось только сидеть и ждать.

Дни тянулись за днями, будто в серой монотонной дымке. Температура оставалась высокой, а ветер — слабым. Большинству хотелось скоротать время ожидания во сне, но долго находиться в спальных мешках было невозможно. Любой способ убить время использовали на все сто процентов, и даже больше. Так, 6 февраля Джеймс писал: «Херли и Босс ежедневно играют по шесть игр в покер. Думаю, каждый считает игру своей обязанностью, но это здорово помогает скоротать время. Самое ужасное — когда его нужно как-то убивать. Это кажется такой пустой тратой, но ничего не поделаешь».

Каждый день походил на предыдущий, поэтому любое необычное явление, каким бы незначительным оно ни было, вызывало огромный интерес.

Восьмого числа Джеймс писал: «Сегодня мы очень скучали по дому из-за запаха горящей веточки, которую нашли [в каких-то старых водорослях]. Любой новый запах, или запах, навевающий воспоминания, действует на нас чудесным образом. Возможно, мы сами уже сильно пахнем, и это остро ощущалось бы другими людьми, ведь прошло целых четыре месяца с тех пор, как мы по-настоящему мылись…»

«Сейчас, — продолжал он, — мы рассматриваем стены наших палаток, наблюдая за тем, какие из них надуваются ветром… Я мечтаю оказаться там, где направление ветра не имеет значения».

«Мы также страдаем от Amenomanid [буквально — ветреное помешательство], — писал он позже. — Эта болезнь может протекать в двух формах: либо человек начинает проявлять болезненную озабоченность направлением ветра и постоянно об этом говорит, либо сходит с ума оттого, что слушает других, больных Amenomanid. При второй форме человек все больше слушает. У меня обе формы».

Единственной темой, помимо ветра, на которую они могли говорить бесконечно, — была еда. В начале февраля они провели почти две недели без охоты — ни одного тюленя за все время. И, несмотря на то что запасы мяса пока имелись, жир для готовки уже заканчивался. Его хватило бы дней на десять, не больше. Девятого февраля Шеклтон писал: «Нет тюленей. Надо снизить потребление жира… поскорей бы почувствовать землю под ногами».

На следующий день несколько человек принялись раскапывать яму с отходами в поисках любого оставшегося на костях жира. Они разрезали все тюленьи плавники и выскоблили отрубленные головы в поисках любого жира, который могли найти. Но это была капля в море, поэтому Шеклтон сократил рацион до одного горячего блюда в день — порции сухого молока, разведенного в кипятке, которое они должны были получать на завтрак. На следующий день съели последний кусок сыра. Каждому достался кубик размером в один дюйм. Макниш комментировал ситуацию просто: «Сегодня днем я курил до тошноты, пытаясь заглушить голод».

Все ждали дня рождения Шеклтона — 15 февраля, потому что им обещали хорошую еду. «Но из-за нехватки мы ее не получим, — писал Маклин. — Наверняка дадут по лепешке, сделанной из муки и собачьего пеммикана, но даже этого мы очень ждем».

Но вдруг утром 17 февраля, когда ситуация с дефицитом жира стала просто катастрофической, кто-то заметил стаю маленьких пингвинов Адели. Их было около двадцати, они грелись на солнце недалеко от лагеря. Несколько человек, мгновенно схватив все, что попалось под руку: рукоятки топоров, кирки, сломанные ручки весел, — почти на четвереньках поползли к пингвинам. Они незаметно окружили птиц, отрезая им путь к воде. Затем по сигналу одновременно яростно бросились вперед, на кричащих и мечущихся пингвинов. В результате их добычей стали семнадцать птиц. Тем же утром заметили еще несколько стай пингвинов, и часть команды отправилась на охоту. До того как днем все окутал густой туман, у них было уже шестьдесят девять птичьих тушек. Позже, сидя в палатках, окруженные туманом, охотники слышали со всех сторон пронзительные крики оставшихся в живых пингвинов. Уорсли писал: «Когда погода прояснится, у нас, возможно, будет сотня».

Несмотря на долгожданное пополнение кладовой, ужин в тот вечер был весьма скромным и состоял, по словам Макниша, из «тушеных пингвиньих сердец, печени, глаз, языков, лап и Бог знает чего еще с чашкой воды», чтобы запить все это. «Не думаю, что кто-либо из нас будет страдать от обжорства».

После ужина они заметили, что на северо-востоке начинается буря, которая вскоре принесла с собой обильный снегопад. Буря продолжалась весь следующий день, из-за чего все были вынуждены оставаться в палатках. Тем не менее карканье пингвинов Адели не прекращалось. Наконец, 20 февраля, погода прояснилась. Как только рассвело, все выбрались из палаток и с изумлением увидели, что находятся чуть ли не в центре огромной колонии пингвинов. Куда ни посмотри — на всех соседних льдинах деловито сновали тысячи птиц. Они расхаживали с важным видом, плескались в воде и издавали пугающие звуки. Должно быть, эта колония мигрировала на север, и лагерь Терпения оказался прямо у них на пути.

Началась настоящая резня, люди пытались догнать буквально каждого пингвина. К ночи было убито, освежевано и разделано триста птиц. На следующее утро все увидели, что мигрировавшая колония пингвинов ушла так же внезапно, как и пришла. Из увиденных за этот день двухсот пингвинов добычей охотников стали около пятидесяти. В течение нескольких дней мимо лагеря продолжали проходить небольшие группки отстающих птиц, и к 24 февраля у путешественников было уже около шестисот тушек. Но пингвины Адели — маленькие птички, в которых не очень много мяса, поэтому запасы были не такими уж впечатляющими, как могло показаться. Более того, в этих птицах совсем мало жира.

Как бы то ни было, внезапное появление пингвинов Адели на время устранило самую сильную угрозу, вставшую перед ними, — голод. Но едва она миновала, люди стали задумываться об окончательном спасении.

Грин записывал свои наблюдения: «Сейчас наш рацион почти полностью состоит из мяса. Стейки из тюленей, рагу из тюленей, стейки из пингвинов, рагу из пингвинов, печень пингвина, хотя последняя в самом деле очень вкусная. Недавно закончилось какао, а теперь уже почти закончился чай, и скоро единственным нашим напитком станет молоко [из порошка]. Мука тоже на исходе, поэтому ее смешивают с собачьим пеммиканом, чтобы сделать лепешки, которые получаются довольно неплохими. Сейчас мы находимся в девяноста четырех милях от Паулета, а значит, нами пройдены три четверти того расстояния, которое оставалось преодолеть, когда мы высадились на лед. Интересно, окажемся ли мы там вообще когда-нибудь?»

Маклин писал: «Мы пробыли на плавучих льдинах треть года, дрейфуя по желанию Природы. Интересно, когда еще мы увидим дом».

А Джеймс как настоящий ученый выражал все идеи и сомнения лабораторными терминами: «Мы строим различные теории, иногда основываясь на том, какие погодные условия наблюдаем вокруг себя, но, как правило, они не подкреплены ничем. Я не могу перестать думать о теории относительности. Как бы то ни было, у нас есть лишь несколько миль до горизонта и примерно двести тысяч квадратных миль моря Уэдделла [на самом деле его площадь ближе к девятистам тысячам квадратных миль]. Букашка, сидящая на ничтожно маленькой молекуле кислорода, в бурю имела бы столько же шансов предсказать, где приземлится, как и мы сейчас».