Поскольку о строительстве средневековых укреплений, архитектуре замка и его внутреннем устройстве написаны сотни исследований и популярных книг, давайте остановимся на малоизвестных подробностях — в частности, на финансовых, политических и даже религиозных особенностях возведения, пожалуй, одного из самых выдающихся шедевров фортификационного искусства эпохи, замка Шато-Гайар в Нормандии.

Прежде всего зададимся вопросом: в какую сумму вылилось строительство одного из самых грандиозных укреплений XII века, исправно служившего то Англии, то Франции, несколько столетий подряд? Сколько стоит?

Стоит очень и очень дорого.

...Если мы и вспоминаем про замок Chateau Gaillard, то лишь в связи с историей, рассказанной французским писателем Морисом Дрюоном в книге «Узница Шато-Гайара», и весьма некрасивыми подробностями измены законному мужу Маргариты де Бургонь с конюшим Филиппом д’Онэ. Как помнят читатели, закончилась эта драма для обоих очень плохо (Маргариту убили во время заключения в Шато-Гайаре, а Филиппа казнили самым зверским образом), но сейчас речь несколько о другом — непосредственно о престрашном узилище, исходно предназначенном для целей вполне утилитарных.

Мы уже упоминали о противостоянии Англии и Франции в борьбе за герцогство Нормандское. Историю Шато-Гайара так и вовсе пришлось бы начинать примерно с середины XII века и лихо закрученной мыльной оперы вокруг замужеств и разводов подробно описанной выше Алиенор Пуату, герцогини Аквитанской, впоследствии матери Ричарда Львиное Сердце, благодаря которому, собственно, и появился замок.

Скажем лишь, что после смерти короля Генриха II, Старого Гарри, умный и хитрый француз Филипп-Август воспользовался последствиями конфликта между Генрихом, Алиенор и их сыновьями, отобрав у англо-нормандцев замок Жизор — по тогдашним меркам колоссальное сооружение о двенадцати башнях, прикрывавшее нормандские владения англичан от притязаний Парижа.

От некогда знаменитого Жизорского замка в наши дни мало что осталось. Лишь остов могучего восьмиугольного донжона, над которым, впрочем, и тысячу лет спустя развевается флаг с львами Нормандии.

После потери Жизора и возвращения из крестового похода и австрийского плена Ричарду Львиное Сердце пришлось искать новое место для строительства пограничного укрепления. Монарх, разумеется, нашел таковое. Одна беда — на чужой земле. Мало того что на чужой (какому-нибудь провинциальному дворянчику можно было бы просто заткнуть рот или осыпать милостями за уступку территории), так еще и на церковной. Последствия своей бурной деятельности этот король с замашками прапорщика просчитывать не умел, а мудрая мама Алиенор тогда была далеко — в родной Аквитании, — и вразумить чадо не сумела.

В итоге чадо, как и всегда, получило неприятностей по полной программе. От всех заинтересованных лиц.

Местечко, что и говорить, со стратегической точки зрения было идеальное. Скалистая возвышенность на восточном берегу Сены, позволяющая доминировать над местностью и, главное, дающая контроль над торговым судоходством по реке. Отсюда проистекало множество выгод: налоги, пошлины (ибо после всех своих безумных затей Ричард остался полнейшим голожопцем, потратив все накопления Старого Гарри и забравшись в колоссальные долги), плюс по необходимости — частичная блокада снабжения Парижа по реке. Париж, кстати, находился совсем рядом, меньше ста километров по прямой.

Ну что же, строим? Конечно, строим! Ради такого дела можно содрать с подданных и маменьки Алиенор еще денежек — ибо проект оказался безумно дорогим даже по меркам XII века. Оценочная стоимость одного только замка — 15-20 тысяч ливров, в переводе на тауэрский фунт XII века — от 5,25 тонны серебра до 7 тонн серебра с учетом инфляционных рисков. Это при том, что мощная крепость Дувр обошлась Старому Гарри в два с лишним раза дешевле, причем строили ее несколько десятилетий, постепенно! И то Гарри втихомолку поругивали за расточительность.

Но вот какая неувязочка: земли-то принадлежали архиепископу Руанскому! Его высокопреосвященство Готье де Кутанс вполне справедливо возмутился — грабеж среди бела дня! Ричард предложил деньги (надо думать, смехотворную сумму), но архиепископ отказал — епархия прибыльная, а все другие церковные владения сильно пострадали за время затяжной войны между Генрихом, Ричардом, Алиенор и Филиппом-Августом.

Что делает Ричард? Верно, совершает очередную стратегическую ошибку. Вместо того чтобы найти дополнительные средства, подмазать его высокопреосвященство или выбрать другое место для строительства ниже по течению Сены, он без разрешения архиепископа начинает строиться (осень 1195-го или весна 1196-го), захватив земли силой и тем самым смертно перессорившись с Церковью. Что в XII веке делать решительно не стоило — чревато самыми прискорбными последствиями.

Результат оказался предсказуем: Готье де Кутанс за королевское самоуправство обеспечил полновесный интердикт свечой, колоколом и книгой всей Нормандии, после чего отправился жаловаться на возмутительное самоуправство короля в Рим, папе. Вдогонку туда же поехали представители Ричарда, надеясь выиграть грядущую тяжбу.

Ситуация сложилась крайне некрасивая, вызвавшая в народе ропот — отлучение от Церкви целого герцогства ради прихотей его величества становится настоящим бедствием. Как указывает летописец Роджер Ховеденский, «непогребенные трупы лежат на улицах и площадях городов Нормандии». Интердикт означал полное отрешение жителей отлученной территории от церковных таинств; нельзя креститься, венчаться, отпевать, исповедаться. Хоронить в освященной земле тоже нельзя. Для своего времени — серьезнейшее коллективное наказание, означающее погибель души: тогда этому вопросу придавалось первостепенное значение!

Ричард, впрочем, не унывал и развернул грандиозное строительство. Для начала на Сене появился новый город — Пти-Андели, в котором жили рабочие, строители и снабженцы. Город также был необходим для создания и поддержания инфраструктуры будущего замка: кузни, конюшни, продовольственные и фуражные склады, мелкое ремесленное производство. Пти-Андели существует до сих пор, причем численность населения за столетия осталась почти неизменной, около пяти тысяч человек.

Несколько месяцев спустя, в 1197 году, напряженная ситуация разрешилась — папа Целестин III виртуально погрозил Ричарду пальчиком из Рима и предложил соломоново решение: вы нам — мы вам. Отдай архиепископу часть герцогских земель аналогичной доходности, а мы замнем дело и снимем отлучение. По рукам?

«По рукам!» — восторженно заорал Ричард, не успевавший нарадоваться на новую игрушку, и, разумеется, снова оказался в убытке: две епархии, переданные в качестве компенсации Готье де Кутансу, превосходили епархию Андели по доходности если не в разы, то весьма существенно. Больше того, архиепископ получил во владение гавань Дьепп, что означало дополнительные доходы диоцезии с торговых пошлин. Считать деньги Львиное Сердце не умел никогда. Фу, какая низменная проза, не рыцарское это дело!

Напряженные труды и колоссальные финансовые вложения с военной точки зрения были оправданны: Шато-Гайар возвели в рекордный срок, два с половиной года. Есть версия, что строили замок по личному проекту Ричарда, поскольку упоминаний имен архитекторов того времени не осталось, при всей подробности описания строительства. Король приехал на новоселье и отпустил казарменную шутку: «Que voila un chateau gaillard!» — что в свете далеко не всегда традиционной сексуальной ориентации Ричарда выглядело пошлейшей двусмысленностью: «Не замок, а прелестный юноша!» Так и повелось: «Chateau Gaillard».

В сухом остатке: потрачена умопомрачительная сумма денег, уйма человеко-часов и ресурсов, ссора с архиепископом (ложечки, конечно, нашлись, но осадочек остался) и недовольство подданных, вынужденных оплачивать королевские архитектурные эскапады. Многие, кстати, заплатили и бессмертной душой — во время интердикта.

Давайте сделаем небольшое отступление и выясним, а что же представляли собой французские деньги эпохи Высокого Средневековья? 20 тысяч ливров, потраченные на Шато-Гайар, — это много или мало?

Сначала разберемся, что такое собственно «ливр» как денежная единица.

Рассматривать т. н. «Парижский ливр» (livre parisis), начавший выходить из обращения в начале XII при Филиппе-Августе и почти окончательно исчезнувший при Людовике IX Святом, мы не будем. Обратимся к валюте, известной как «турский ливр». Эта денежная единица поставила рекорд по длительности использования — отменил турский ливр Бонапарт 17 марта 1803 года, окончательно заменив франком.

Итак. По присоединении к 1230 году к Франции Анжу и Турени Людовик Святой (король этот был весьма разумный и хозяйственный, назначивший в правительство прекрасно разбиравшихся в экономике чиновников) провел финансовую реформу, поручив чеканить национальную валюту от имени короны аббатству Сен-Мартен в городе Туре (монахи и раньше этим занимались, но под руководством Анжуйский династии, обосновавшейся в Англии, причем монета ходила не только в английских владениях на континенте, но и собственно в королевском домене Франции — еще с 1203 года, по указу Филиппа-Августа).

При Людовике IX турский ливр становится основным расчетным средством Франции с золотым содержанием 8,27 грамма золота или примерно 489 граммов серебра (фунт — отсюда и позднейшее название английской монеты). Деление на мелкую монету шло по двадцатиричной системе: 1 ливр равен 20 турским солям (другое название — «гро турнуа», gros tournois, или «грош»; монета из высокопробного серебра весом 4,22 грамма) или же равен 240 турским денье, или 480 оболов (самая мелкая монетка в половину денье).

Известная нам по романам Александра Дюма и Мориса Дрюона золотая монета «экю» получила название благодаря изборажению щита (старофранц, escu) с лилиями, более архаичное название — золотой денье. Вес экю был равен 4,53 грамма чистого золота, диаметр от 25 до 27 миллиметров.

Существовали и другие монеты: тройной денье (лиард). В XIV веке появляются первые медные монеты — денье турнуа (1,5 грамма) и дубль (двойной) турнуа весом 3 грамма, — с соответствующим обозначением на реверсе: DENIER TOVRNOIS, DOVBLE TOVRNOIS. Занимался чеканкой все тот же турский монастырь св. Мартина, превратившийся фактически в госкорпорацию с частными активами наподобие современной ФРС Америки.

Золотой ливр с середины XIV века начал обиходно именоваться франком — благодаря надписи рядом с изображением Иоанна II Доброго де Валуа: FRANCORV REX, «король франков».

Так что же можно было купить за эти деньги? С учетом, что государственное жалование, к примеру, начинающего адвоката в середине XIV века составляло 2-3 ливра в год, а судьи крупного города — 17-20 ливров (прочие заработки юристов составляли благодарности от клиентов). Данные мы приводим по ценам до Великого голода 1318 года и уж тем более до глобальной катастрофы Черной смерти 1348 года, окончательно обрушившей экономику Западной Европы.

В 1269 году различные боевые лошади, купленные для крестового похода Людовика Святого на ярмарках Шампани и Бри (Бар-сюр-Об, Ланьи, Провен), стоили в среднем 85 турских ливров, но это, вероятно, были очень ценные животные, иногда привозимые из Испании и Апулии.

Общая стоимость боевого, парадного и упряжного коней для графа Робера II Артуа (того самого, из книг Мориса Дрюона) составляла 470 турских ливров. Но Робер был невероятно богатым человеком и мог позволить себе такие огромные траты.

За 1 ливр можно было снять этаж дома в крупном городе на полгода с учетом обслуживания (питание, прачки, место для лошади в конюшне).

Ежедневное жалование хорошо вооруженному солдату из простолюдинов — полтора-два турских денье (в состоянии войны, в мирное время — меньше).

Путешествие дормезом (повозка наподобие хорошо оборудованного дилижанса с печкой и кроватями) от Парижа до Авиньона — 26 денье. Но это бизнес-классом (из хроник архиепископа Руанского, ездившего так в Авиньон). Дормез передвигался медленно, но обслуживание было на высшем уровне: горячее питание, чистое белье, стол, сундук для книг и свитков, прислуга.

Кувшин красного вина нового урожая в приличном кабаке или на постоялом дворе — половина денье. Если с горячей пищей и ночевкой — полтора.

Корзина яблок на рынке — четверть обола. Молочный поросенок — два-три денье. Дойная корова — больше гро-турнуа. Стакан черного перца горошком — два-три гро турнуа, на юге дешевле, на севере дороже. Специи как таковые стоили сумасшедших денег. Притом что обычные европейские приправы (мята, чеснок, лук) — копеечные.

Перепродажа деревни с домами и жителями другому феодалу — от сотни ливров и выше. Купить в провинции собственный дом в два этажа (вторичный рынок недвижимости) — 7-10 ливров, если очень хороший и новопостроенный — до 25-30 ливров.

Шато-Гайар, как было указано, обошелся ориентировочно в 20 тысяч ливров, но на самом деле сумму следует увеличить вдвое, поскольку необходимо учесть затраты на строительство города Пти-Андели и крепостную стену вокруг него, а также текущие расходы.

Государственный бюджет королевства Франция в 1307 году оценивается ориентировочно в 750 000 ливров. С учетом инфляции за минувшее столетие можно предположить, что бюджет Франции времен Ричарда и Филиппа-Августа был не больше 500 000 ливров (а в более бедной Англии и того меньше), Шато-Гайар обошелся Львиному Сердцу приблизительно в 10% госбюджета. Это колоссальная, запредельная для своей эпохи сумма.

Отдельно укажем, что приведенные курсы между золотом и серебром даются по временам Людовика Святого и ранних лет правления Филиппа Красивого — ибо при последнем, из-за его громких авантюр, началась гиперинфляция, вызвавшая снижение доли драгоценного металла в монетах и такие крупные неприятности, как бунт в Париже после «Ордонанса о максимуме цен» от 1304 года — за два года королевские выходки так надоели парижанам, что в 1306 они устроили «первую французскую революцию», вынудив Филиппа Красивого временно уехать из столицы. Злые языки поговаривают, что подговорили горожан тамплиеры и потом за это поплатились разгромом Ордена, но эта версия сомнительна — Филипп был авантюристом, пускай и великим человеком, а расплачиваться за его политику приходилось народу...

Вернемся на берега Сены, где взметнулись к небу стены и башни Шато-Гайара. Будем объективны: замок получился хороший. Настолько хороший, что хозяйственный Филипп-Август немедленно положил на него глаз: во-первых, терпеть сумасброда Ричарда в двух конных переходах от Парижа было решительно невозможно, а во-вторых — вещь-то сама по себе неплохая. Надо бы прибрать к рукам.

Прибирать к рукам было что. Три кольца стен, разделенных сухими рвами. Из-за естественного рельефа доступ к замку был только с южной стороны. Новое слово в оборонительной технике, перенятое Ричардом у сарацин — машикули, то есть выступы в верхней части стен с проемами-бойницами, позволяющими обстреливать пространство внизу. Практически нештурмуемый донжон с немаленьким бейли (внутренним двором).

Тактико-технические характеристики Шато-Гайара таковы:

   — длина: 200 метров;

   — ширина: 80 метров;

   — высота: до 90 метров с учетом холма (основание над уровнем Сены в 15 метров);

   — использовано 4700 тонн камня;

   — донжон: внутренний диаметр 8 метров, высота 18;

   — толщина стен: 3-4 метра.

Постройка, что и говорить, циклопическая. Счастливый Ричард сделал Шато-Гайар своей официальной резиденцией — в Англии король не жил, считая своей родиной Аквитанию (по-английски он тоже не говорил). Львиное Сердце прилюдно хвастался, будто захватить замок невозможно, «даже если бы его стены были сделаны из масла».

Однако судьба сыграла злую шутку — наслаждаться Шато-Гайаром Ричарду довелось меньше двух лет: он окончательно погряз в авантюрах на континенте и даже начал брать верх над Филиппом, вынудив его к пятилетнему перемирию и уступкам. Сгубила самого блестящего рыцаря эпохи, разумеется, жадность — денег, как и всегда, не было, а тут пришли вести о кладе, якобы обнаруженном у графа Ашара де Шалю. В итоге при осаде замка Шалю-Шаброль Ричард получает арбалетную стрелу и через 10 дней умирает от заражения крови — 6 апреля 1199 года.

Похоронен Ричард Львиное Сердце, разумеется, в Аквитании-Пуату — в любимом матушкой Алиенор аббатстве Фонтерво. Англичанином он никогда себя не считал, полагая свою династию Аквитанской.

Новый король, Иоанн I Плантагенет (он же принц Джон, он же Иоанн Безземельный), между нами говоря, был полнейшая сопля и тряпка — особенно в сравнении с такой глыбой, как Филипп-Август, который медленно, но верно превращал захудалое королевство Франция в европейскую супердержаву. Для окончательного решения английского вопроса следовало вышибить англо-норманнов с континента обратно на остров. Чем Филипп и занялся с ослиным упрямством и напористостью носорога.

Первым делом необходимо убрать бельмо на глазу — Шато-Гайар.

Сказано — сделано. К таким вещам Филипп-Август относился серьезно и поэтому начал «правильную осаду», продолжавшуюся почти семь месяцев — с сентября 1203 года по март 1204. Принцип простой — бьем на земле, в небесах и на воде. Любая крепость при длительной осаде обязательно капитулирует, а мы ограничимся стрельбой из катапульт и требюше (в том числе установленных и на речных судах) и будем ждать.

Принцу (уже, впрочем, королю) Джону на Шато-Гайар было плевать с колокольни Кентерберийского аббатства — своих проблем было превеликое множество. Финансы расстроены (спасибо Ричарду, кстати, оставившему брата фактически без штанов с огромным дефицитом бюджета), бароны бунтуют, война с Францией складывается неудачно — неудачно до такой степени, что восьмидесятилетняя матушка Алиенор, тряхнув стариной и припомнив бурную молодость, сама организовывает оборону замка Мирабо и успешно отражает штурм.

Недоброжелатели шептались, будто Джон внес в конструкцию «абсолютно неприступного» Шато-Гайара некоторые «модификации», из-за которых замок и был взят, но, думается, это навет и клевета — неудачников всегда обвиняют во всех смертных грехах.

Причина падения замка вовсе не в мифических «улучшениях и достройках» Джона. Во-первых, жители новопостроенного Пти-Андели бросились спасаться от французов в Шато-Гайар, увеличив число людей за стенами в пять раз. Отсюда возникли проблемы с продовольствием. Во-вторых, никакой помощи из метрополии гарнизон не получал — и думать забудьте! Неторопливая средневековая жизнь не оставляла замкам никаких шансов при наличии времени у осаждающих, а времени у Филиппа-Августа было предостаточно. Когда солому с крыш доедят — сами сдадутся.

Так и произошло. 36 английских рыцарей и 117 лучников капитулировали 6 марта 1204 года. Потери французов — 4 рыцаря, число простолюдинов и пехоты не уточняется. Таким образом, любимое детище Львиного Сердца прослужило Англии неполные семь лет и в итоге перешло во владение Филиппа-Августа, который замок отремонтировал, а затем использовал в своих целях, равно как и его потомки (см. Маргарита де Бургонь). Ну, а во время Столетней войны началась чехарда:

   — 1419 — Шато-Гайар взят англичанами;

   — 1429 — взят французами (Жанна д’Арк, Ла Гир и Жиль де Ре отличились);

   — 1430 — снова англичане;

   — 1439 — снова французы, и теперь навсегда.

Генрих Наваррский в 1595-м дает разрешение на частичный снос, в 1603-м монахи-капуцины из Пти-Андели начинают таскать камушки для ремонта монастыря. Дело окончательно завершает кардинал Ришелье, ненавидевший замки как опорные пункты дворянской вольницы.

К XXI веку от Шато-Гайара остались лишь развалины, доселе поражающие грандиозностью задумки Ричарда — и сейчас некогда лучший замок Европы вызывает невольное уважение искусством строителей, трудившихся над ним восемь столетий назад...

Сядем на корабль и поднимемся вверх по реке Сене — до блестящей столицы Франции.

На сегодняшний день в Европе существует множество городов, сохраняющих свой облик неизменным на протяжении долгих столетий — Сиена, Брюгге, верхний город Бергамо. Однако если мы вернемся на пять-восемь столетий назад, то узнать известную практически каждому столицу Франции будет абсолютно невозможно — с эпохи Высокого Средневековья Париж изменился столь радикально, что окажись в нем сейчас один из подданных короля Филиппа Красивого, он не узнал бы родной город и решил, что его обманывают. Все, что осталось к XXI веку в Париже от прежних славных времен, — это общая география, течение Сены, холм Монмартр и несколько десятков исторических зданий. Даже Лувр, резиденция королей Франции, сейчас выглядит принципиально иначе, чем в Средние века.

Так давайте пройдемся по улицам старинного Парижа — города-крепости, города-твердыни. Города, постоянно ожидавшего нападения и максимально подготовившегося к любым неприятным неожиданностям.

Здесь мы не станем рассматривать самую знаменитую внутригородскую крепость Парижа — Бастилию, — как принадлежащую к более поздним временам. Бастилия была построена уже после эпидемии Черной смерти в 1370-1381 годах и принадлежит не «классическому» Средневековью, а зарождению раннего Нового времени.

Тут надо непременно вспомнить, что античная Lutetia Parisiorum, впервые упомянутая Юлием Цезарем в «Записках о Галльской войне», располагалась на острове Ситэ и, предположительно, стеной обнесена не была. С берегами Сены городок соединялся деревянными мостами, которые в случае атаки извне можно было сжечь. Первые укрепления появляются в III веке нашей эры, когда Римская империя начала приходить в упадок и Галлия оказалась под угрозой вторжения германских племен.

Правый берег реки считался непригодным для строительства по причине своей заболоченности, что нашло отражение в топонимике — достаточно упомянуть квартал Марэ, «Болото». В свою очередь, на левом берегу в эпоху поздней Античности начал разрастаться город, оставленный ориентировочно после 280 года: из-за угрозы варварских вторжений его жители предпочли обосноваться в Ситэ, под естественной защитой реки. С начала IV века на восточной стороне острова появляется первая каменная стена, сложенная из блоков без использования раствора или цемента — материал для нее брали из старинных римских построек, в частности «арен Лютеции». По современным оценкам, стена была около двух метров в высоту и имела толщину у основания в два с половиной метра. Мосты, находившиеся на месте современных Пти-Пон и Гран-Пон, со стороны Ситэ прикрывали бревенчатые башни.

В течение нескольких последующих веков Париж неоднократно подвергался нападениям и разрушению, но всегда восстанавливался — очень уж было удобное место для контроля над судоходством по Сене. В эпоху викингов скандинавы не раз поднимались вверх по реке до самого города — нападения следовали друг за другом в 845, 856, 857, 866 и 876 годах, но были отбиты. В 885-887 годах последовала длительная осада Парижа викингами. К этому времени на обоих берегах Сены появились деревянные укрепления, построенные при императоре Карле Лысом — впоследствии они станут известны как Большая и Малая крепости, Гран-Шатле и Пти-Шатле.

Лишь с 1190 года появляется проработанная программа возведения укреплений вокруг города — возведению стен с многочисленными воротами-башнями парижане опять же обязаны королю Филиппу II Августу, монарху, обожавшему строительство и желавшему обезопасить свой любимый Париж от возможного нападения со стороны английских Плантагенетов, владевших Нормандией, — вышеописанный Шато-Гайар находился меньше чем в сотне километров от Парижа, то есть англичане могли подойти к столице за считанные дни.

Филипп-Август считал приоритетной оборону правого берега. Строительство стены длиной 2600 метров с этой стороны велось с 1190 по 1209 годы — к этому времени болота были осушены трудами ордена тамплиеров, которым был подарен значительный участок земли на правом берегу. Левобережная часть стены строилась с 1200 по 1215 годы — наконец, Париж начал приобретать устоявшийся облик, который сохранится почти неизменным на протяжении следующих четырехсот лет. Где стены примыкали к реке, были построены однотипные «большие парижские башни» — каждая высотой 25 метров и диаметром 10 метров: башни Монетная и Барбо на правом берегу, Нельская и Сен-Бернар на левом.

Нельская башня известна большинству читателей по циклу романов Мориса Дрюона «Проклятые короли». Находилась она там, где сейчас набережная Малаке, возле нынешнего моста Карузель.

В эти же годы появляется замок Лувр — землю под строительство за пределами городских стен Филипп-Август купил у епископа Парижского. Как мы уже упоминали, ничего общего с современным Лувром этот боевой замок, способный выдержать длительную осаду, не имел. Это было квадратное сооружение размерами 78 на 72 метра, с мощной цитаделью в центре, десятью оборонительными башнями по периметру и широким рвом. Во времена Филиппа-Августа Лувр являлся чисто утилитарным сооружением — холодным, неудобным и совершенно неблагоустроенным; резиденция короля оставалась на острове Ситэ, в замке Консьержери, считавшемся одним из самых красивых дворцов Европы.

Тем не менее в случае проникновения противника за городские стены и захвата собственно Парижа, Луврский замок мог держаться не менее года, ожидая подхода подкреплений. Для своей эпохи это был шедевр фортификационного искусства, где были применены все современные достижения в данной области, включая скопированные с Шато-Гайара машикули — навесные бойницы. Цитадель являлась исключительно солидным сооружением — высота 32 метра, диаметр 16 метров, толщина стены у основания 4,5 метра.

К сожалению, сейчас от средневекового Лувра почти ничего не осталось — замок Филиппа-Августа был частично снесен в XVI веке ради строительства ренессансного дворца, остатки северной стены разобрали при Людовике XIII, а в наши дни можно увидеть лишь основания древних стен в подвалах музея.

Пройдемся по маршруту от Нельской башни до Гревской площади через остров Ситэ. Расстояние — приблизительно два километра. Наш путь пролегает вверх по левому (южному) берегу реки, оставляя за спиной собственно отель графа Амори де Неля (в 1308 году выкупленный Филиппом Красивым для своего сына Людовика Наваррского), отель Сен-Дени и монастырь Августинцев. Первая цель — Пти-Шатле.

Собственно от Пти-Шатле на остров ведет каменный Малый мост, а похожая на каменную коробку башня как была построена в 1130 году, так и сохранялась неизменной до сноса в 1782-м, единственная реконструкция была при короле Карле V в 1369 году, когда Пти-Шатле решили капитально отремонтировать (крепость пострадала при наводнении). В последующие эпохи оборонительные функции потеряла и использовалась как тюрьма.

Расскажем о военном значении Пти-Шатле и Гран-Шатле, ранние прототипы которых появились во времена постоянных набегов викингов VIII—IX веков.

Если в Англии и Ирландии норманны столкнулись с разобщенными королевствами и кланами, которые было легко разгромить поодиночке, то на материке существовала сила, способная всерьез противостоять нашествию с севера, — государство франков, объединенное в империю при Карле Великом. Если поначалу франки не воспринимали опасность всерьез, то после сообщений с Альбиона об атаках язычников активно взялись за обустройство обороны — прежние, чаще всего деревянные или земляные, укрепления в новых условиях непрекращающейся войны оказались абсолютно неприспособленными для отпора викингам.

Франки весьма успешно перенимают итальянскую традицию строительства каменных крепостей, особенно укрепления монастырей, которые постепенно становятся важнейшими форпостами обороны. Но как остановить продвижение скандинавских кораблей по рекам? Одних засад явно недостаточно! Верно — необходимы каменные стационарные мосты, которые невозможно сжечь или быстро разрушить! Наконец, было введено «оружейное эмбарго» — указом Карла Великого и последующими капитуляриями его преемников под страхом смерти было запрещено продавать язычникам (хоть скандинавам, хоть славянам) оружие — в частности, знаменитые трехслойные клинки-каролинги с булатным сердечником.

Разумеется, всех этих мер было совершенно недостаточно. Франки упустили стратегическую инициативу, позволив викингам основать на побережье будущей Нормандии и в нижнем течении Сены укрепленные поселения, откуда скандинавы начали совершать длительные экспедиции в глубину страны и, в частности, на Париж — тогда не являвшийся столицей (резиденция императоров находилась в Аахене), но уже имевший важное политико-экономическое значение как крупный торговый город.

В марте 845 года 120 кораблей викингов с общей численностью экипажей около 5000 человек поднялись вверх по Сене до Парижа. Традиционно считается, что командовал рейдом датчанин Рагнар Лодброк (Рагнар Кожаные Штаны), хотя некоторые исследователи полагают его персонажем полумифическим, а образ собирательным. Так или иначе, скандинавы сначала захватили и разрушили аббатство Сен-Дени близ города, разбили один из отрядов короля Карла Лысого, а в пасхальное воскресенье 28 марта подошли собственно к Парижу, тогда не выходившему за пределы острова Ситэ.

Примечательно, что в эти дни в лагере норманнов началась эпидемия натуральной оспы — это одно из первых упоминаний оспы в европейских хрониках, и, судя по летописям, вспышка имела весьма серьезный характер. Дошедшая до нас легенда (не факт, что достоверная) гласит: якобы один из пленников-христиан уговорил викингов принять новую веру, и после молитв новообращенных болезнь утихла. Карлу Лысому пришлось уплатить за Париж колоссальный выкуп в 7000 ливров, что тогда примерно соответствовало двум с половиной тоннам серебра.

Впоследствии викинги неоднократно возвращались к стенам Парижа, но все предыдущие набеги затмила «великая осада» 885-886 годов. Данные о численности войска норманнов разнятся: по некоторым источникам, к городу подошли около 700 кораблей с 30-40 тысячами воинов — эти цифры сейчас считаются очевидным преувеличением. Вероятнее всего, кораблей было около 300 или немногим больше, но, так или иначе, этот флот считается одним из крупнейших за всю эпоху викингов. Граф Эд Парижский (впоследствии король западных франков) и епископ Парижа Гозлен, командовавшие обороной, поначалу имели в распоряжении всего-то около 200 мечей — как обычно, франкские летописцы преувеличивали численность неприятеля и преуменьшали свои силы. Тем не менее разница в количестве нападавших и обороняющихся была очень существенной.

Опыт более ранних набегов на Париж позволил укрепить город — через Сену были возведены два моста (деревянный и каменный), прикрываемые башнями. Мосты не позволяли кораблям норманнов прорваться вверх по реке, так как даже самые небольшие дракары не могли под ними пройти. Флот неприятеля подошел к городу в конце ноября 885 года, были выставлены стандартные условия: уплата большого выкупа. Эд Парижский отказал, после чего началась осада — надо заметить, что за предшествующее столетие скандинавы переняли у европейцев и испанских мавров множество полезных новшеств в военной области, в частности осадные машины, с помощью которых они предприняли первый штурм 26 ноября.

Плацдарм для нападения на Париж находился на северо-востоке, там, где сейчас находятся набережная Лувр и церковь Сен-Жермен л’Оксеруа. Штурм отбили, причем епископ Гозлен лично участвовал в обороне — времена беспомощных клириков уходили в прошлое, и служители церкви уже не чурались брать в руки оружие, чтобы защищаться от язычников.

27 ноября штурм повторился, но парижане сдаваться не собирались. Норманны попытались сжечь деревянный мост (ныне мост Менял), чтобы позволить кораблям продвинуться дальше, к юго-востоку от острова Ситэ, но у них ничего не вышло. После попытки взять город с наскока викингам пришлось обустраивать лагерь — предстояла длительная осада. Расположились они в районе Сен-Жермен де Пре, где ныне расположены одноименный бульвар, улица Жакоб и улица Бонапарт. В те времена там был прореженный выпасами и огородами лесной массив.

Благодаря решительности графа Эда Парижского «великая осада» стала первым примером удачного сопротивления превосходящим силам скандинавов. За первые два месяца, вплоть до января 886 года, происходили незначительные стычки, город обстреливался из метательных орудий, затем была предпринята новая попытка сжечь деревянный мост с помощью трех брандеров. Хотя цели достичь не удалось, викингам повезло — сильные дожди в феврале месяце вызвали подъем воды в Сене (реке довольно бурной и своенравной по сей день), опоры были подмыты, и мост рухнул, отрезав от города защитников башни на правом берегу (в будущем эта башня превратится в крепость Гран-Шатле). Оставшиеся в ней двенадцать защитников сдаться отказались и были перебиты норманнами.

Викинги были нетерпеливы, и длительная осада вызывала у них разочарование. К началу весны большая часть их войска ушла в сторону Эвре, Шартра и долины Луары за добычей, возле Парижа осталось лишь две-три тысячи норманнов — сумму выкупа они снизили всего лишь до 60 фунтов серебра, но снова получили отказ. Граф Эд сумел выбраться из осажденного города и отправился за помощью к императору Карлу Толстому.

Летом скандинавы предприняли еще одну, последнюю попытку взять город, и снова штурм не удался — это очень серьезно повлияло на боевой дух привыкших к быстрым и легким победам норманнов. Войско императора соизволило объявиться только в октябре 886 года и встало лагерем на горе Монмартр (тогда покрытой редколесьем), причем Карл Толстый решительно не собирался воевать — у него были совсем другие планы: в это самое время в Бургундии поднялся мятеж, и условием совершенно изменнического перемирия было монаршее дозволение викингам подняться дальше по Сене, чтобы они грабили не Иль-де-Франс, а бунтующих бургундцев. К этому присовокуплялся выкуп в размере 250 килограммов серебра.

Эта история окончательно подорвала и так не самую позитивную репутацию Карла Толстого, прослывшего среди франков трусом и изменником — во времена раннего Средневековья не было более тяжкого обвинения. В свою очередь, доблестный граф Эд, так долго оборонявший Париж от казавшихся непобедимыми норманнов, с боем покинувший город и так же с боем вернувшийся в свою столицу, стал едва ли не национальным героем — франки осознали, что сопротивляться нашествию можно и нужно. В 888 году, по смерти нелюбимого народом и дворянством Карла, Эд Парижский был избран королем Франции.

После этих набегов две башни — Пти-Шатле и Гран-Шатле, и становятся главными крепостями города вплоть до появления стен Филиппа-Августа. Враг ни в коем случае не должен был попасть в Ситэ, и оба укрепления столетиями оберегали покой сердца Парижа…

Город Париж в XIV веке состоял из трех «подгородов». То есть обособленных районов со своей спецификой.

1. Остров Ситэ. Колыбель города, древняя Лютеция. Город храмов и дворцов.

2. Университет. Левый (южный) берег Сены, знаменитые монастыри и не менее знаменитые учебные заведения — из которых Сорбонна важнейшее.

3. Собственно «Город» — правый (северный) берег. Он принадлежал купцам, торговцам, горожанам — Париж развивался в северную сторону. Там находился Гревский порт (основная речная гавань за Гревской площадью), там стоял Тампль, там выстроили знаменитый квартал Марэ, «Болото» — это болото осушили тамплиеры и создали одну из самых великолепных частей города.

Пройдем от Пти-Шатле по Малому Мосту, оставим по правую руку достраивающийся Нотр-Дам, повернем левее и выйдем к замку Консьержери. Замок начал строиться в 1120 году при Людовике VII, дворец Консьержери в Ситэ становился центром королевской власти. В 1187 году Филипп-Август принимает в замке Ричарда Львиное Сердце, в 1193 справляет свадьбу с Ингеборгой Датской, и в королевских грамотах впервые упоминается о «консьерже», получающем жалование за выполнение «малого и среднего правосудия» на дворцовой территории. Кроме того, по свидетельству летописца и врача Ригора (Rigord), Филипп-Август приказал замостить зловонные топи вокруг дворца, запах которых ему докучал. Центр Парижа был окончательно осушен и одет в камень.

Людовик IX Святой (1214-1270) будучи королем добродетельным, не был лишен честолюбия. Он задался целью стать светочем западнохристианского мира и в 1239 г. приобрел святые реликвии Страстей Господних, выставил их во дворце, специально построив для них в рекордные сроки (1242-1248) роскошный реликварий — часовню Сен-Шапель.

В XIV веке при Филиппе Красивом замок Консьержери превратился в самый роскошный дворец в Европе, с элегантной архитектурой и сногсшибательным внутренним убранством, поражавшим великолепием любого гостя. Филипп поручил коадъютору (первому советнику короля) Ангеррану де Мариньи реконструкцию дворца, новый вид которого стал бы отражением королевского величия. Кроме того, перед Мариньи стояла задача сделать замок как можно более просторным, чтобы в нем поместились административные службы. По иронии судьбы Мариньи стал после смерти патрона первым узником внутренней административной тюрьмы Консьержери, откуда и отправился на виселицу.

Отойдем от замка Консьержери и направимся на мост Менял, Pont au Change, ведущий на правый берег. Уже тогда мост был застроен зданиями и являлся отдельным городским кварталом со своим прево. Кстати, часть действия знаменитого романа П. Зюскинда «Парфюмер» происходит именно на мосту Менял, там находилась лавка итальянца Бальдини. В отличие от событий романа, здания на мосту не рушились, их своевременно разбирали и перестраивали, предотвращая возможные инциденты.

Мы выходим на северный берег Сены и видим перед собой Гран-Шатле — олицетворение судебной власти королевской Франции. Главная, после Лувра и Тампля, крепость правого берега. Построили Гран-Шатле в 1130 году, на месте старой деревянной крепости, но со временем стратегическая ценность укрепления, прикрывавшего мост на Ситэ, была утеряна, и сюда переехал уголовный суд, служба сержантов короля и тюремное ведомство. Снесли Гран-Шатле при Бонапарте, в 1800 году.

У Гран-Шатле в городе была устрашающая репутация, поскольку главная тюрьма Парижа являлась огромным судебным комплексом со всеми полагающимися службами, от пыточных до городского морга, куда свозили жертв убийств, утопленников или просто неопознанных покойников. Однако какой-то исключительной жестокости в парижском судопроизводстве эпохи Высокого Средневековья мы не наблюдаем.

У нас есть непосредственный свидетель, некий Алом Кашмаре, секретарь суда, трудившийся как раз в Гран-Шатле. До нас дошел его труд «Уголовный регистр крепости Шатле» (Registre criminel du Chatelet de Paris) за 1389-1392 годы — свод, описывающий 107 образцово-показательных судебных процессов, на которых приговор был вынесен 124 обвиняемым.

В России сей уникальный документ малоизвестен (из современных русских медиевистов к нему постоянно обращается в основном исследовательница Ольга Тогоева), хотя полный перевод представлял бы огромный интерес. Создавался «Регистр», вероятнее всего, как пособие по «судебной культуре» — охват тематики в тексте невероятный. Уголовные преступления, проституция, государственные и сексуальные преступления, есть один подробный процесс о колдовстве (рассматривал светский суд, а не инквизиция), оскорбления чести. В довесок имеются протоколы, письма об апелляции, речи обвиняемых в суде, жалобы-кляузы и прочее, и прочее.

После изучения материалов «Регистра» делается, казалось бы, парадоксальный вывод: Высокое Средневековье как таковое по уровню само собой разумеющегося зверства в сфере наказаний вообще и смертной казни в частности далеко отстает от «прогрессивного» Возрождения и Нового времени.

В «Регистр» включены материалы процессов, некоторые из которых заканчивались для обвиняемого высшей мерой. Поскольку суд гражданский, а не инквизиционный, речи о сожжении не идет. И что же мы видим? Ни одной казни «с особой жестокостью» — чтобы обвиняемого разорвали лошадьми или четвертовали, надо было натворить что-то совершенно невообразимое, прежде всего оскорбляющее королевскую власть или Святую Церковь: пример общеизвестен, Уильям Уоллес (1305), а до этого четвертование в Англии применялось и вовсе один раз — в 1283-м так отправили на тот свет Давида, государя Уэльского, оспаривавшего права Лондона на Уэльс. Во Франции в это время столь жестокой казни подверглись только братья д’Онэ, о которых мы уже неоднократно упоминали, но их преступление (прелюбодеяние с дамами королевской крови) вполне проходило по ведомству оскорбления величества.

«Регистр» упоминает исключительно о повешении (для простолюдинов) или отсечении головы (для благородных), и то смертная казнь применялась сравнительно редко — из 124 обвиняемых по «Регистру» на эшафот отправились всего-навсего 9 осужденных, в основном за измену и заговоры. Отдельно заметим, что пятьдесят лет спустя подозреваемого в серийных убийствах, педофилии и колдовстве маршала Франции Жиля де Ре всего лишь прилюдно задушили гарротой, тело даже не сожгли, как предписывал приговор, а стащили с костра и передали родственникам. Преступная мягкотелость или обычная судебная практика?

Вспоминается один любопытный эпизод: в 1470 году английский королевский суд приговорил к смерти Джона Типтофта, графа Вустерского за то, что после мятежа в Линкольншире он начал сажать бунтовщиков на кол по образцу Византии или Трансильвании. Графу Вустеру за поступки, «противные законам королевства», вполне цивилизованно отрубили голову.

Но вот подступает Ренессанс, а с ним и Реформация. Тут-то и началось самое неприятное — XVII век, протестантская Швеция, массовые посажения на кол мятежников в Скании (датские провинции, не Азия какая и не Иван Грозный — причем шведы инновационно втыкали кол между позвоночником и кожей жертвы). До XVIII века кол вовсю применяется в Речи Посполитой (только Екатерина II запретила, после очередного раздела Польши). Массово распространяются колесование и четвертование — вспомним судьбу Равальяка, Робера Дамьена и Жана Клемана (последнего разорвали лошадьми уже мертвым, 1589 год). В XVI веке появляется «железная дева», и тогда же, при Тюдорах, англичане изобретают килевание. О массовой эпидемии невиданного в Средневековье зверства времен Тридцатилетней войны мы вообще умолчим.

Заканчивается вакханалия насилия только с Французской революцией и изобретением промышленного вида казни — гильотины. По-буржуазному экономно и рационально. А первый расстрел как официальный вид казни состоялся в Англии в 1647-м при Кромвеле. Средние века в плане пенитенциарной жестокости остаются вполне благополучной эпохой на фоне всего последующего: прецеденты имеются, но массового характера не носят. Скорее исключение — за проступки, из ряда вон выходящие.

Однако данные «Регистра» вовсе не исключают применение судебного насилия в Гран-Шатле. Собственно, к жестокому обращению с индивидуумом в рамках закона отношение в XIV веке было весьма философское, в том числе и со стороны обвиняемых, к которым применялась третья степень устрашения — а применялась таковая часто, но исключительно с санкции суда: каждый отдельный сеанс пытки должен быть утвержден и обоснован юридически.

Открываем «Регистр» и выбираем наугад несколько эпизодов. Вор на доверии — четыре раза отправлен в подвал к палачу, не признался. Ведьма с пособницей — два раза, одна призналась, другую так вообще оправдали, не доказав «maleficia», вредоносного магического воздействия. Громче всех вопил один дворянин, утерявший (а как выяснилось на следствии — продавший задорого) секретные письма архиепископа. Его, благородного, послали на дыбу — ужас какой!

Имело место совсем иное отношение к смерти — восприятие таковой как естественного момента жизни, с учетом перехода в состояние бестелесной души. Если казни не боялись, то о душе заботились — следовало непременно исповедаться и получить отпущение, если к обвиняемому не допускают священника — публичная исповедь палачу на эшафоте.

Мы наблюдаем абсолютно другой стиль мышления и поведенческие схемы, нам кажущиеся немыслимыми. Другая Вселенная.

Любопытны расценки на пребывание в центральной городской тюрьме Парижа. Отсидка была платной: обвиняемый должен был заплатить определенную сумму, согласно своему социальному статусу: граф — 10 ливров (за такую огромную сумму обеспечивался максимальный комфорт), шевалье — 20 парижских су, экюйе (оруженосец) — 12 денье, еврей — 2 су, а «все прочие» — 8 денье. Дополнительно оплачивались еда и постель. «Прокат» кровати стоил в Шатле в 1425 году 4 денье. Если заключенный приносил кровать с собой, то платил только за место (2 денье).

Теперь на очереди, пожалуй, самое известное здание средневекового Парижа.

Первый Дом Ордена Храма в столице появился в 1139-1146 годах, когда набожный король Людовик VII (прославившийся в основном благодаря жене, герцогине Алиенор Аквитанской) подарил молодому Ордену участок на правом берегу — место не самое удачное, заболоченное и нездоровое. Рядом (ближе к реке) находились церкви Сен-Жан-ан-Грев и Сен-Жерве, то есть ориентировочно нахождение первой резиденции тамплиеров можно привязать к пространству, ныне ограниченному улицами Риволи, Вьей-дю-Тампль и Архивов. Ни одного изображения Старого Храма не сохранилось, но по описанию Матвея Парижского башня напоминала Пти-Шатле, обычная архитектура эпохи — довольно мрачная квадратная коробка с узкими бойницами.

Храмовники оказались людьми настырными и на протяжении столетия осушали болота, разбивали огороды и строили инфраструктуру: мельницы, склады, конюшни и т. д. Они осушили и освоили квартал, расположенный между улицами Веррери с юга, Беранже с севера, Тампль с запада и Вьей-дю-Тампль с востока. После приобретения в 1203-1204 годах двух цензив, одна из которых находилась к востоку от улицы Вьей-дю-Тампль (улица Экуфф, улица Розье, улица Паве), а другая — к северу от улицы Веррери (Сен-Круа-де-ла-Бретоннери), анклав ордена приобрел законченный вид. Он был окружен стенами и защищен привилегиями — в частности, все служители Тампля были неподсудны королевской светской власти. Внутри тамплиеры возвели великолепную церковь по образцу храма Гроба Господня (с ротондой и базиликой) и два донжона. Один из них, донжон Цезаря, датируется XII в., а второй — донжон Храма — второй половиной XIII столетия. Эти башни были построены на месте, где сейчас находится сквер, который выходит к мэрии третьего административного округа.

Исходно комплекс Тампля располагался за стенами Филиппа Августа, но Париж расширялся за счет появления новых предместий, все их население было бы невозможно укрыть в городе в случае осады. С началом Столетней войны стало абсолютно очевидно, что прежних укреплений совершенно недостаточно, и при короле Карле V начинается строительство нового периметра стен. В черту города входят Тампль и Лувр, площадь обнесенной стеной территории увеличивается с былых 253 гектаров до 400 гектаров, Париж становится настоящим мегаполисом с численностью населения около 150 тысяч человек.

Следует отдельно заметить, что башня Тампль являлась самым высоким зданием Парижа (целых 57 метров, как Пизанская башня!), а принадлежащая храмовникам земля сравнилась по площади с островом Ситэ. Рядом с Гревской площадью на Сене находилась тамплиерская гавань с колоссальным грузооборотом — к началу XIII века духовно-рыцарский орден отходит от своих основных функций по защите Гроба Господня и превращается в разветвленную коммерческо-банкирскую компанию, вполне способную финансировать строительство столь грандиозных сооружений, как башня Тампль.

Когда Филипп IV Красивый решил расправиться с тамплиерами — так до сих пор и не выяснено, по политическим или финансовым соображениям, — «полицейская акция» короля могла быть сорвана: парижский Тампль был способен обороняться весьма длительное время. Однако сопротивления тамплиеры не оказали, и весь комплекс, принадлежащий храмовникам, был захвачен людьми короля за одну ночь. После разгрома Ордена хозяйство отошло к госпитальерам и было известно в последующие эпохи как «аббатство Тампль», а башня перешла во владение королей Франции.

Тамплиеры строились тщательно и умело, башня Тампль простояла 588 лет, почти не подвергаясь реконструкции. Возможно, она сохранилась бы и до наших дней, однако Наполеон Бонапарт в 1808 году приказал разобрать старинное сооружение по идеологическим мотивам: именно в Тампле содержались перед казнью бывший король Людовик XVI, дофин и королева Мария-Антуанетта — для роялистов башня стала символом. Работы по разбору продолжались два года, и к настоящему моменту никаких следов Тампля в Париже не осталось, если не считать названий квартала и улиц.

В XII-XIV веках столица Французского королевства была не самым удобным городом — плотная застройка, обусловленная теснотой внутри городских стен, многочисленные башни, четыре крепости. Все было подчинено одной цели — обороне от внешнего противника. Облик города начал меняться во времена Бонапарта и стал абсолютно неузнаваемым в правление Наполеона III, когда префект округа Сена, барон Жорж Эжен Осман, начал перепланировку Парижа — начиная с 1854 года, было уничтожено более 60 процентов средневековой застройки и проложены бульвары. Старинная сеть парижских улиц исчезла навсегда — равно как и старый Лувр, Гран-Шатле, Пти-Шатле и Тампль. Но это уже совсем другая история...

Следует обязательно упомянуть об одной из уникальных достопримечательностей парижских предместий. Поскольку таковая расположена совсем рядом с Новым Тамплем, мы направимся от владений храмовников на северо-восток примерно на два километра в сторону горы Мучеников/Монмартра и окажемся возле Монфокона, Gibet de Montfaucon. Искомое место находится между воротами Сен-Мартен и воротами Тампль, на довольно крутом холме.

Средневековье традиционно известно как «темное», «непросвещенное», и в целом как неслыханно упадническая эпоха, где жить было неуютно, тоскливо, где орудовала страшная инквизиция и вообще права и свободы индивидуума неслыханно попирались. Однако мы уже выяснили, что в реальности все выглядело несколько иначе. С правами человека тогда дело тоже обстояло сравнительно неплохо — феодала могли запросто засудить за убийство не то, что вассала, но и сиволапого крестьянина. Единственно, наказания тогда были более жесткими и смертная казнь применялась, хотя ею старались не злоупотреблять.

Одна беда: на всех осужденных банальных деревянных виселиц в виде буквы Г не напасешься. Особенно в крупных городах вроде Парижа — обычные виселицы располагались на Гревской площади, и было их не более пяти-семи. Посему некую светлую голову осенила мысль оптимизировать процесс и заодно не создавать трудностей с захоронением останков казненных.

В результате была создана самая грандиозная виселица в Европе, известная под названием Монфокон. Первый прототип Монфокона появился при Филиппе-Августе, и окончательно этот удивительный «конвейер смерти» достроил коадъютор Ангерран де Мариньи при Филиппе Красивом.

Что же представлял собой Монфокон?

На квадратном каменном фундаменте размером 12 на 14 метров в виде русской буквы П была построена трехуровневая виселица. На этой основе стояли 16 каменных столбов высотой до 12 метров, пересекаемые тремя деревянными поперечинами (каждый проем от двух до трех метров). Три яруса, что создавало возможность одновременно повесить 15 приговоренных с северной стороны, а с восточной и западной стороны по 18 приговоренных. В общей сложности — 51. При необходимости в одном проеме можно было разместить двоих, что повышало вместительность виселицы почти вдвое.

Южная сторона была обращена в сторону Парижа и являла собой лестницу, по которой можно взойти непосредственно в центральную часть Монфокона.

Разумеется, по полсотни человек вешали не каждый день. Даже не каждый год и не каждые пятьдесят лет. Поэтому Монфокон использовался по мере надобности, однако каждый повешенный цеплялся к виселице цепью до поры, пока труп не истлеет и не высохнет — зрелище в качестве назидания незаконопослушным подданным. Когда наступала надобность освободить очередной проем для экзекуции, предыдущего гостя Монфокона снимали.

Утилизация останков также была предусмотрена. Большинство казненных хоронить в освященной земле запрещалось, поэтому внутри «коробки» фундамента был предусмотрен оссуарий, куда сбрасывались отходы производства. Вход в оссуарий с тяжелыми воротами запирался палачом города Парижа, ключ хранился у него же.

Если мы вспомним роман Виктора Гюго «Собор Парижской Богоматери», то именно в этой подземной камере Квазимодо последний раз обнял Эсмеральду:

Увы, но судьба одного из создателей этого монументального сооружения — Ангеррана де Мариньи, талантливого финансиста, при этом нелюбимого высшим дворянством, закончилась именно на Монфоконе.

Виселица Монфокон верно служила Французскому королевству четыре с половиной столетия и была окончательно закрыта для экзекуций в 1760 году. В 1790-м снесли последние столбы. Сейчас следов Монфокона в Париже не осталось. Место, где находился Монфокон в современном Париже — округ 19, парк Бют-Шамон. Так что, гуляя по Парижу и этому парку, особенно после заката, следовало бы иногда оглядываться — мало ли вас потревожат беспокойные призраки давно почивших жертв супервиселицы?..

Вернемся в Париж по прежнему маршруту — через ворота Тампль, пройдем на запад вдоль крепостной стены до башни Сен-Дени и повернем налево, соответственно на улицу Сен-Дени, мимо аббатства св. Троицы и церкви Сен-Жиль по направлению к реке и центру города.

Наша цель — весьма сомнительная, но очень известная по художественной и исторической литературе достопримечательность, также тесно связанная с темой смерти: Cimetiere des Innocents, оно же кладбище Невинных, или кладбище Невинноубиенных младенцев.

Все мы помним, что Париж, начинавшийся как римская Лютеция, исходно размещался только на острове Ситэ, а при римлянах хоронить в черте города было категорически запрещено из соображений гигиены. После христианизации и переноса столицы франков в Париж, в городе возникло множество аббатств и церковных приходов, и в частности приход Сен-Жермен-л’Оксерруа — первая каменная церковь появилась в этом районе в XII веке при короле-строителе Филиппе-Августе. На территории приходов, в противовес навеки сгинувшим римским обычаям, можно было создавать кладбища.

Само кладбище существовало чуть не со времен Меровингов, по крайней мере, один склеп, датируемый IX веком, был найден археологами в 1974 году — видимо, захоронение пострадало от грабежа во время очередного налета викингов на Париж при ранних Каролингах или Карле Лысом. В 1137 году Людовик VI распорядился перенести в этот же район, за пределы городских стен, рынок Шампо — что, ясное дело, привлекательности предместью не добавило. Благодаря кладбищу с неглубокими захоронениями, вонь стояла такая, что хоть алебарду вешай, а рядом еще торгуют хряками-овцами-быками, тоже не обладающими пленительным ароматом.

Однако кладбище Невинных весьма неожиданно становится популярным местом встреч горожан. Эдакий скверик для культмассового отдыха: выпить с друзьями кувшинчик вина, поиграть в кости, устроить дуэль или назначить свидание — дело совершенно житейское.

Монахи из Сен-Жермен сперва гоняли отдыхающих сами, кляузничали прево Парижа и в итоге дошли до самого Филиппа-Августа, потребовав положить конец неблагочинию. Набожный Филипп возмутился и повелел обнести кладбище стеной трехметровой высоты, кроме защитной, имевшей еще и чисто утилитарную функцию.

С целью придать дополнительное благолепие (раз уж кладбище посвящено невинным младенцам — тут исходно хоронили некрещеных детей) в церкви при кладбище упокоили мальчика Ришара, вроде бы ритуально убитого евреями в Понтуазе, и чудес там творилось столько, что англичане, взяв Париж во время Столетней войны, утащили мощи к себе (правда, оставив на месте голову). Филипп-Август, что бы о нем ни сплетничали, вообще улучшал обожаемый Париж как мог — и кладбище обязано ему если не церковью, то как минимум расширением и упомянутой стеной.

Таким образом, стена (к которой были пристроены деревянные галереи) ограничивала кладбище Невинных по улицам Сен-Дени (Малая галерея, или галерея Нотр-Дам, всего в 4 арки), Железной улицей (Старая галерея, 19 арок), улицей Белья (17 арок) и знаменитой улицей Медников (галерея Прачек — именно там по всей длине вслед за эпидемией Черной смерти была нарисована знаменитая «Пляска Смерти», ставшая одним из самых распространенных сюжетов после Великого мора — танцующие скелеты).

Кладбище постепенно обрастало инфраструктурой. Построили башню «Богоматери-в-лесу» (предназначение точно не известно; предполагается, что это была колокольня и заодно ночью там устанавливались светильники), в центре установили башенку для проповедников, также имелись и совершенно непредставимые в XXI веке казематы для затворниц с двумя окошками — одно выходило на церковь, у второго прихожане могли оставлять еду: этот феномен опять же описан в «Соборе Парижской Богоматери» Виктора Гюго. Затворничали женщины добровольно, а самая знаменитая — Аликс ла Бурготт — умерла в каземате после 46 лет заключения, в 1460 году.

Предположительно, за тысячу лет существования кладбища Невинных там было похоронено около 2 000 000 человек. И, разумеется, такое количество останков ограниченная территория в 7000 кв. м вместить не могла. В одной могиле на разных уровнях могло находиться до 1500 останков разного периода; могила уходила на 10 метров вглубь и поднималась на два метра от уровня земли.

Ходило поверье (вполне обоснованное, кстати), будто плоть здесь обращается в прах всего за девять дней — не так быстро, конечно, но постоянная циркуляция воздуха очень быстро мумифицировала тела, кости можно было вынимать из могил, сортировать и выкладывать на вышеупомянутые галереи — вот и пригодилась стена Филиппа-Августа. В освободившихся же могилах (чаще всего братских, для бедняков) хоронили новых умерших.

В последующие столетия огромный некрополь в центре Парижа начал раздражать общественность, особенно когда «вместимость» участка земли была окончательно исчерпана. Кончилось дело тем, что в 1765 парламент постановил закрыть все старые кладбища и перенести их за город, но, поскольку ни традиции нарушать, ни финансировать проект никому не хотелось, воз был бы и ныне там, только вот в 1780 году одна из братских могил прорвалась наружу. Точнее, не совсем наружу, а в подвал дома на улице Белья, заразив попутно все, до чего дошла — последовала вспышка тифа.

Мэрия на этом поставила точку, и в 1786 году останки с кладбища были перенесены в катакомбы Парижа, где они и находятся по сей день. Заметим, что копали неглубоко — унесли только то, что находилось до глубины в 1,5-2 метра, — так что предположительно очень многие из двух миллионов парижан, похороненных на кладбище с его открытия, так и лежат, где положили, сиречь под фонтаном Невинных на популярной у туристов площади Жоашен Дю Белль…

На этом мы закончим краткую прогулку по средневековому Парижу и обратимся к делам куда более глобальным — войне, едва не погубившей Францию.