Глава 19
Самый большой риск – это кому-то довериться. Однако без доверия ничего невозможно.
В данный момент не стоял вопрос, рисковать или нет. Нужно было определиться с тем, кому можно верить.
Конечно, был Дел Харди, но я не видел, чем сможет помочь он сам или полиция вообще. Это профессионалы, привыкшие иметь дело с фактами. У меня же были смутные подозрения и интуитивный страх. Харди выслушает меня внимательно, поблагодарит за желание помочь, посоветует не беспокоиться, и на том все закончится.
Ответы, в которых я нуждался, мог предоставить только тот, кто знал все изнутри; только человек, знавший Своупов при жизни, мог пролить свет на их смерть.
Шериф Хоутен показался мне честным человеком. Однако подобно многим большим лягушкам в маленьком пруду, он слишком высоко себя ставил. Он один олицетворял закон в Ла-Висте, и любое преступление становилось для него личным оскорблением. Я помнил, как он разозлился, когда я предположил, что Вуди и Нона спрятались где-то в городе. Подобные вещи просто не могут произойти в его владениях.
Подобная отеческая снисходительность порождала примирительный подход к любым проблемам, примером чему было мирное сосуществование города и секты. Плюсом можно было считать то, что это вело к терпимости, минусом – это сужало круг зрения.
Я не мог обратиться за помощью к Хоутену. Он ни при каких обстоятельствах не потерпит расспросов со стороны посторонних, и шумиха с Раулем лишь укрепила его позиции. И я сам не мог просто заявиться в Ла-Висту и завязать разговоры с незнакомыми людьми. Какое-то время городок казался мне запертым сундуком.
Затем я вспомнил про Эзру Маймона.
На меня произвели впечатление простое достоинство и независимость духа. Он ввязался в запутанное дело и через считаные минуты его распутал. Для того чтобы идти наперекор шерифу и представлять интересы смутьяна-чужака, требовалось недюжинное мужество. Маймон отнесся к делу серьезно и выполнил его чертовски хорошо. У него были и твердость характера, и мозги.
Что самое главное, кроме него, у меня больше никого на примете не было.
Я нашел его телефон в справочнике и набрал номер.
Маймон ответил сам.
– Компания «Редкие фрукты и семена».
Тот самый негромкий голос, который я запомнил.
– Мистер Маймон, это Алекс Делавэр. Мы встречались в канцелярии шерифа.
– Добрый день, доктор Делавэр. Как дела у доктора Мелендес-Линча?
– Я не видел его с того самого дня. Он был в глубокой депрессии.
– Да. Такие трагические события.
– Именно поэтому я вам звоню.
– Вот как?
Я рассказал о смерти Валькруа, о покушении на свою жизнь, и, выразив убеждение в том, что отгадка никогда не будет найдена без погружения в историю семейства Своупов, закончил откровенной мольбой о помощи.
В трубке последовало молчание, и я догадался, что Маймон взвешивает все «за» и «против», точно так же, как и когда Хоутен изложил ему суть дела. Я буквально услышал, как вращаются шестеренки.
– У вас в этом личная заинтересованность, – наконец сказал он.
– Да, это существенный момент. Но есть еще кое-что. Болезнь Вуди Своупа излечима. Если его лечить, он останется жить. И я хочу, если он еще жив, хочу, чтобы его нашли и вылечили.
Снова молчаливые размышления.
– Даже не знаю, чем я смогу вам помочь.
– И я тоже не знаю. Но попробовать стоит.
– Хорошо.
Я рассыпался в благодарностях. Мы согласились, что не может быть и речи о том, чтобы встретиться в Ла-Висте. По причинам, касающимся нас обоих.
– В Оушенсайде есть ресторан под названием «Анита», где я частенько ужинаю, – сказал Маймон. – Я вегетарианец, а там готовят замечательные блюда без мяса. – Мы можем встретиться там сегодня в девять вечера?
Времени было без двадцати шесть. Даже с учетом самых страшных пробок времени у меня более чем достаточно.
– Буду там.
– Отлично, в таком случае я вам объясню, как найти это место.
Указания, которые он дал, оказались именно такими, как я и ожидал: простыми, понятными, четкими.
Оплатив еще две ночи в «Бель-Эр», я вернулся в номер и позвонил Мэлу Уорти. На работе его не было, но секретарша согласилась дать номер его домашнего телефона.
Мэл снял трубку после первого гудка. Голос его прозвучал устало и опустошенно.
– Алекс, я пытался дозвониться до тебя весь день!
– Я решил уединиться.
– Прячешься? С какой стати? Он же мертв.
– Долгая история. Послушай, Мэл, я звоню по двум причинам. Во-первых, как к этому отнеслись дети?
– Вот об этом-то я и хотел с тобой поговорить. Чтобы спросить у тебя совет. Какой неприятный оборот, черт возьми! Дарлина не хотела ничего им говорить, но я настоял на том, что она должна сказать им правду. Я потом переговорил с ней, и она сказала, что Эйприл много плакала, задавала вопросы и держала ее за юбку. Разговорить Рики ей не удалось. Мальчишка замкнулся, заперся у себя в комнате и не выходит. Дарлина засыпала меня вопросами, я постарался как мог на них ответить, но это не моя епархия. Такая реакция нормальная?
– Вопрос не в том, нормальная или ненормальная. Этим детям пришлось перенести такую психологическую травму, с какой большинство людей не сталкивается за всю свою жизнь. Когда я обследовал их у тебя в кабинете, я почувствовал, что им нужна помощь, и прямо сказал об этом. Теперь же помощь просто необходима. Проследи за тем, чтобы они ее обязательно получили. А пока присматривай за Рики. Он был крепко привязан к своему отцу. Не исключена попытка самоубийства. Как и поджог. Если в доме есть оружие, избавься от него. Скажи Дарлине, чтобы она внимательно следила за сыном – держала от него подальше спички, ножи, веревки, таблетки. По крайней мере до тех пор, пока мальчишка не пройдет курс психотерапии. А дальше она должна будет делать так, как скажет психолог. А если Рики начнет выражать свою злобу, ей нужно всеми силами сделать так, чтобы он не замкнулся в себе. Даже если мальчишка станет ее оскорблять.
– Я обязательно ей это передам. Мне бы хотелось, чтобы ты осмотрел детей, когда они вернутся в Лос-Анджелес.
– Не могу, Мэл. Я слишком замешан во всем этом.
Я дал ему телефоны двух других психологов.
– Ну хорошо, – неохотно согласился Мэл. – Я передам Дарлине твои слова и прослежу за тем, чтобы она связалась с психологами. – Он помолчал. – Я сейчас смотрю в окно. Мой дом похож на мангал. Пожарные залили все какой-то дрянью, которая якобы борется с запахом, но все равно вонь стоит страшная. Я все гадаю, можно ли было этого избежать.
– Не знаю. Моуди был запрограммирован на насилие. У него все детство прошло в насилии. Ты же помнишь его историю – у его собственного отца был взрывной характер, его убили в драке.
– История повторяется.
– Пусть мальчишкой займутся специалисты, и, может быть, этого больше не произойдет.
* * *
Побеленные стены ресторана «Анита» были освещены бледно-лиловыми фонарями и отделаны старым кирпичом. Вход украшала резная деревянная арка. Перед аркой росли карликовые лимонные деревья, и плоды сияли бирюзой в искусственном свете.
Ресторан, что странно, находился в глубине промышленной зоны. С трех сторон его обступили офисные здания с зеркальными стеклами, а с четвертой простиралась огромная автостоянка. Пение ночных птиц смешивалось с отдаленным гулом автострады.
Внутри царил прохладный полумрак. Негромко звучала музыка в стиле барокко. Воздух был насыщен ароматами трав и специй – тмина, майорана, шафрана, базилика. Три четверти столиков были заняты. Посетители по большей части были молодые, стильные, преуспевающие. Они оживленно разговаривали вполголоса.
Дородная светловолосая женщина в крестьянской блузе и вышитой юбке провела меня к столику, за которым сидел Маймон. Тот вежливо привстал и сел только после меня.
– Добрый вечер, доктор.
Одет он был как и прежде: безукоризненная белая сорочка, наглаженные брюки защитного цвета. Очки сползли вниз, и он вернул их на место.
– Добрый вечер. Огромное спасибо за то, что согласились встретиться со мной.
– Вы очень красноречиво изложили свое дело, – улыбнулся Маймон.
К столику подошла официантка, стройная девушка с длинными черными волосами и лицом скульптур Модильяни.
– Здесь готовят замечательную чечевицу по-веллингтонски, – сказал Маймон.
– Ничего не имею против. – Мне сейчас было не до еды.
Маймон заказал для обоих. Официантка принесла хрустальные стаканы с водой со льдом, ломти цельнозернового хлеба и две крошечные порции овощного паштета, сверхъестественно вкусного. В каждом стакане плавало по ломтику лимона толщиной в бумажный лист.
Намазав паштет на хлеб, Маймон откусил кусок и принялся жевать, медленно и тщательно. Проглотив, он спросил:
– Итак, доктор, чем могу вам помочь?
– Я пытаюсь понять Своупов. Что они собой представляли до болезни Вуди.
– Я был плохо с ними знаком. Они держались замкнуто.
– Это повторяют все, с кем я говорю.
– Ничего удивительного. – Маймон отпил глоток воды. – Я переехал в Ла-Висту десять лет назад. У нас с женой детей не было. Когда она умерла, я оставил юридическую практику и открыл питомник – садоводство было моей первой любовью. Обосновавшись на новом месте, я первым делом связался с владельцами других питомников. По большей части меня принимали радушно. Как правило, садоводы люди вежливые. В нашем деле многое зависит от сотрудничества – кто-то один достает семена редкого вида и раздает их остальным. Так лучше в интересах всех – и в экономическом, и в научном плане. Сорт, вкус которого никто не попробовал, в конечном счете вымирает, как это произошло со многими старыми сортами американских яблонь и груш. Остаются только те, которые получают широкое распространение.
Я ожидал, что Гарланд Своуп примет меня тепло, поскольку он был моим соседом. Мои ожидания оказались наивными. Как-то я заглянул к нему, он встретил меня у ворот, не пригласил войти, вел себя резко, чуть ли не враждебно. Разумеется, я опешил. И дело было не только в недружелюбии – Своуп не выказал никакого желания показать свои работы, в то время как все мы просто обожаем хвалиться своими необыкновенными гибридами и редкими сортами.
Подали еду. Она оказалась удивительно вкусной: чечевица была приправлена интригующими специями и завернута в тонкое тесто. Маймон едва притронулся к ней и, отложив вилку, продолжал:
– Я поспешно ушел и больше не возвращался, хотя наши владения находятся меньше чем в миле друг от друга. В Ла-Висте достаточно других садоводов, заинтересованных в сотрудничестве, и я скоро забыл о Своупе. Примерно через год я оказался на конференции во Флориде, посвященной выращиванию субтропических фруктов из Малайзии. Там я встретил тех, кто знал Своупа, и они объяснили его странное поведение.
Как выяснилось, этот человек только называл себя садоводом. В свое время он был большой фигурой в нашем ремесле, но вот уже много лет ничего не делал. Никакого питомника за воротами у него нет – только старый дом и несколько акров пустоши.
– На какие же деньги жила семья?
– Наследство. Отец Гарланда был сенатором штата, ему принадлежали обширное ранчо и огромное количество земли на побережье. Часть владений он продал государству, остальное подрядчикам. Значительная часть вырученных денег сразу же пропала из-за неудачных инвестиций, но, по-видимому, осталось достаточно, чтобы обеспечить жизнь Гарланду и его семье. – Маймон вопросительно посмотрел на меня. – Это вам как-нибудь помогло?
– Не знаю. Почему Своуп забросил садоводство?
– Собственные неудачные инвестиции. Вы что-нибудь слышали о черимойе?
– В Голливуде есть улица с таким названием. По-моему, это какой-то фрукт.
Маймон вытер губы.
– Совершенно верно. Это фрукт. Тот самый, который Марк Твен назвал «вкуснейшим из вкуснейших». И те, кто пробовал черимойю, склонны с ним согласиться. Он растет в субтропиках, его родина – чилийские Анды. Внешне чем-то похож на артишок или большую зеленую клубнику. Кожица несъедобная. Мякоть белая, похожая на заварной крем с обилием крупных твердых семян. Шутят, что боги поместили в плод эти семена, чтобы черимойю ели без ненужной спешки. Едят ее ложкой. Вкус просто фантастический, доктор Делавэр. Сладкий и терпкий, с ароматными обертонами персика, груши, ананаса, банана и цитрусовых, но в целом неповторимый.
Это чудесный фрукт, и, по словам тех, кого я встретил во Флориде, Гарланд Своуп был одержим им. Он считал черимойю фруктом будущего и был убежден в том, что, как только люди ее распробуют, тотчас же возникнет спрос. Своуп мечтал о том, чтобы сделать для черимойи то, что Сэнфорд Доул сделал для ананаса. Даже зашел так далеко, что назвал в честь нее своего первенца – полное латинское название фрукта Annona cherimola.
– Его мечта была реалистичной?
– Теоретически да. Растение очень привередливое, требует умеренных температур и постоянного полива, но в принципе пригодно для выращивания в полосе субтропического климата, проходящей по побережью Калифорнии от границы с Мексикой до округа Вентура. Там, где растет авокадо, может расти и черимойя. Но есть некоторые сложности, к которым я перейду.
Своуп купил землю в кредит. По иронии судьбы значительная ее часть в прошлом принадлежала его отцу. Затем отправился в Южную Америку и привез оттуда молодые деревья. Вырастил саженцы и посадил сад. Деревьям потребовалось несколько лет, чтобы достичь плодоношения, но в конце концов у Своупа был самый большой в штате сад с черимойей. Все это время он разъезжал по штату, рассказывал о фрукте оптовым покупателям, расхваливал то чудо, которое скоро вызреет у него в саду.
Борьба была изнурительная, поскольку вкусы американцев весьма непритязательные. В целом мы потребляем мало фруктов. И то, что мы едим, приобретало известность столетиями. Помидоры когда-то считались ядовитыми, баклажан, полагали, вызывает бешенство. И это только два примера. В действительности существуют буквально сотни восхитительных фруктовых растений, которые могли бы процветать в нашем климате, однако они никому не нужны.
Однако Гарланд Своуп был настойчив, и это дало результаты. Он получил предварительные заказы практически на весь свой будущий урожай. Если бы черимойя пошла, он бы завоевал нишу на рынке деликатесов и стал бы богатым. Разумеется, со временем в игру вступили бы крупные производители, которые прибрали бы все к своим рукам, но на это потребовались бы годы, и даже в этом случае опыт и знания Своупа имели бы высокую стоимость.
Через десять лет после того, как Гарланд Своуп задумал свой грандиозный план, созрел первый урожай, что уже само по себе было большим достижением. В естественной среде обитания черимойю опыляют осы одного-единственного эндемического вида. Чтобы воспроизвести этот процесс, требуется мучительно сложное опыление вручную – пыльца с тычинок одного цветка кисточкой переносится на пестик другого. Также большое значение имеет время суток, поскольку фертильность растения подвержена циклам. Гарланд Своуп ухаживал за своими деревьями так, словно это были младенцы.
Маймон снял очки и вытер их. Глаза у него были черные и немигающие.
– За две недели до сбора урожая случились заморозки, вызванные потоками холодного воздуха со стороны Мексики. В Карибском море бушевали свирепые тропические ураганы, последствием которых явились холода. Большая часть деревьев погибла за одну ночь, а те, что выжили, сбросили все плоды. Были предприняты отчаянные усилия по спасению урожая. Кое-кто из тех, с кем я встретился во Флориде, помогал Своупу. Они рассказали следующее: Гарланд и Эмма бегали по саду с ведрами с горящей травой и одеялами, стараясь укутать деревья, согреть землю, сделать все, чтобы их спасти. Девочка смотрела на родителей и плакала. Своупы сражались трое суток, но все было тщетно. Последним признал поражение Гарланд. – Маймон печально покачал головой. – Долгие годы напряженного труда были перечеркнуты всего за какие-то семьдесят часов. После случившегося Гарланд Своуп отошел от садоводства и превратился в отшельника.
Это была классическая трагедия – мечты, безжалостно растоптанные Судьбой. Агония беспомощности. Беспросветное отчаяние.
Я начинал понимать, чем явилась болезнь Вуди для его родителей.
Онкологическое заболевание у ребенка всегда воспринимается как нечто чудовищное. Любой родитель испытывает щемящее чувство бессилия. Но для Гарланда и Эммы Своупов удар оказался особенно болезненным; их неспособность спасти ребенка воскресила былые неудачи. Быть может, в такой степени, что это стало невыносимо…
– Эта история получила широкую огласку? – спросил я.
– Ее знают все, кто уже какое-то время проживает в наших краях.
– А как насчет Матфея и его «Прикосновения»?
– Тут я ничего не могу сказать. Они перебрались сюда несколько лет назад. Может быть, знают, может быть, не знают. Вообще-то об этом стараются не говорить.
Улыбкой подозвав официантку, Маймон заказал чайник травяного чая. Та принесла чайник и разлила чай по двум чашкам.
Пригубив чай, Маймон отнял чашку ото рта и посмотрел на меня сквозь пар.
– У вас по-прежнему подозрения относительно «Прикосновения», – сказал он.
– Даже не могу сказать, – признался я. – На самом деле у секты нет никаких причин это сделать. Но есть в ней что-то нехорошее…
– Что-то неестественное?
– Точно. Все выглядит чересчур запрограммированным. Словно режиссерская постановка того, каким должна быть секта.
– Полностью с вами согласен, доктор. Услышав о том, что Норман Мэттьюс стал духовным лидером, я изрядно повеселился.
– Вы его знали?
– Был о нем наслышан. Все, кто был связан с юриспруденцией, слышали о нем. Мэттьюс представлял собой квинтэссенцию адвоката из Беверли-Хиллз – умный, живой, агрессивный, безжалостный. Ни одно из этих качеств не стыкуется с тем, за что он себя выдает в настоящее время. В то же время, полагаю, история знает и более странные превращения.
– Вчера кто-то пальнул в меня из ружья. Вы можете себе представить Мэттьюса в этой роли?
Маймон задумался.
– Он явил свету все, кроме насилия. Если бы вы мне сказали, что Мэттьюс мошенник, я бы в это поверил. Но убийца… – У него на лице отобразилось сомнение.
Я решил подойти с другой стороны.
– Какие отношения были у Своупов и «Прикосновения»?
– Никаких, думаю. Гарланд был затворником. Никогда не появлялся в городе. Время от времени я встречал в магазине Эмму или девочку.
– Мэттьюс говорил, что Нона как-то летом работала в «Прикосновении».
– Верно. А я и забыл.
Отвернувшись, Маймон принялся крутить в руках баночку нефильтрованного меда.
– Мистер Маймон, простите, если это покажется грубым, но я не представляю себе, как вы могли что-либо забыть. Когда Мэттьюс завел речь о Ноне, шерифу так же стало неуютно, как и вам сейчас. Он вставил замечание насчет того, какая она взбалмошная, словно чтобы закрыть тему. До сих пор вы были откровенны и очень мне помогли. Пожалуйста, говорите всё.
Надев очки, Маймон почесал подбородок, взял было чашку, но передумал.
– Доктор, – ровным тоном произнес он, – вы мне кажетесь человеком честным, и я хочу вам помочь. Но позвольте вам объяснить свое положение. Я прожил в Ла-Висте десять лет, но до сих пор считаюсь чужаком. Я еврей-сефард, последователь великого ученого Маймонида. Моих предков вместе с остальными евреями изгнали из Испании в 1492 году. Они обосновались в Голландии, откуда их также изгнали, затем жили в Англии, Палестине, Австралии и наконец перебрались в Америку. Пятьсот лет непрерывных скитаний впитываются в кровь, подрывая веру во что-либо постоянное.
Два года назад в ассамблею штата от нашего округа выдвигался куклуксклановец. Разумеется, этот человек скрыл свою принадлежность к расистам, однако для многих это не было тайной, так что едва ли можно считать его выдвижение случайностью. Выборы он проиграл, но вскоре после них появились горящие кресты, листовки с антисемитским содержанием и эпидемия расистских надписей на стенах и травля американцев мексиканского происхождения.
Я говорю вам это вовсе не потому, что считаю Ла-Висту рассадником расизма. Напротив, обстановка в городе исключительно толерантная, свидетельством чему является то, как гладко было принято «Прикосновение». Однако отношение может измениться очень быстро – мои далекие предки были придворными лекарями испанской королевской семьи, и вдруг им в одночасье пришлось стать беженцами. – Он обхватил чашку руками, словно согревая их. – Чужаку требуется проявлять особую осторожность.
– Я умею хранить тайну, – заверил его я. – Все, что вы мне скажете, останется между нами, если только под угрозой не окажется человеческая жизнь.
Маймон погрузился в очередной раунд молчаливых раздумий. Лицо его оставалось серьезным и неподвижным. Наконец он поднял взгляд и посмотрел мне в глаза.
– Были какие-то неприятности, – сказал он. – Какие именно – не раскрывалось. Зная девушку, предположу, они были сексуального характера.
– Почему?
– За ней слава сексуально распущенной. Я не любитель посплетничать, но в маленьком городке все знают обо всем. В этой девушке всегда было что-то похотливое. Когда ей было еще лет двенадцать-тринадцать, все мужчины оборачивались и смотрели ей вслед. Из нее буквально сочилась энергетика. Мне всегда казалось странным, что она происходит из такой замкнутой, нелюдимой семьи, – казалось, она всасывала в себя сексуальную энергию из окружающих и в конечном счете получила ее столько, что перестала с ней справляться.
– У вас нет никаких мыслей насчет того, что произошло в «Пристанище»? – спросил я, хотя по рассказу Дуга Кармайкла у меня уже возникла одна гипотеза.
– Я знаю только то, что девушка вдруг перестала работать в секте, а по городу несколько дней ходили слухи и смешки.
– И «прикоснувшиеся» с тех пор больше не приглашали на работу подростков из города?
– Совершенно верно.
Официантка принесла счет. Я положил на поднос свою кредитную карточку. Поблагодарив меня, Маймон попросил еще один чайник чая.
– Какой Нона Своуп была в детстве? – спросил я.
– У меня самые смутные воспоминания – она была очаровательным существом, рыжие волосы бросались в глаза всегда. Проходя мимо моего дома, всегда здоровалась, очень дружелюбно. Думаю, проблемы начались, когда ей исполнилось двенадцать лет.
– Проблемы какого рода?
– Я вам уже говорил. Сексуальная распущенность. Необузданное поведение. Она связалась с компанией подростков постарше, гонявших на машинах и мотоциклах. Полагаю, все зашло слишком далеко, потому что родители отправили ее в пансион. Я помню это очень хорошо, потому что, когда Гарланд утром отвозил ее на железнодорожную станцию, у него сломалась машина. Прямо посреди дороги, в нескольких ярдах от моего питомника. Я предложил подбросить их на своей машине, но он, разумеется, отказался. Оставил девочку с чемоданом в машине, а сам отправился за пикапом. Она тогда показалась мне печальным ребенком, хотя ей, наверное, было уже четырнадцать. Словно из нее выбили всю дурь.
– Долго она проучилась в пансионе?
– Год. Вернулась она другой – тихой, подавленной. Но по-прежнему не по годам сексуально развитой, только уже в агрессивном плане.
– Что вы хотите сказать?
Вспыхнув, Маймон пригубил чуть теплый чай.
– Она стала хищницей. Как-то раз она зашла ко мне в питомник, в шортах и майке на бретельках. Как гром среди ясного неба. Сказала, что прослышала, будто у меня есть бананы нового сорта, и хочет их посмотреть. Это действительно было так – я купил во Флориде несколько карликовых растений и носил гроздь на рынок похвалиться. Мне показалось странным, почему девушка вдруг заинтересовалась такими вещами, но я тем не менее показал ей растения. Мельком взглянув на них, она улыбнулась – похотливо. Затем наклонилась, откровенно демонстрируя мне свою грудь, сорвала банан и принялась его есть, весьма недвусмысленным образом… – Он смущенно умолк. – Вы должны меня извинить, доктор, мне уже шестьдесят три, я из другого поколения, и мне трудно вести себя в подобных вещах так раскованно, как это сейчас принято.
Я кивнул, выражая сочувствие.
– Выглядите вы значительно моложе.
– Хорошие гены. – Маймон улыбнулся. – В общем, вот и вся история. Девушка сделала из поедания банана целое представление, улыбаясь и говоря мне, как это восхитительно. Затем облизала пальцы и убежала. Это событие здорово подействовало на мои нервы, потому что, несмотря на то что она пыталась меня соблазнить, у нее в глазах была ненависть. Странное сочетание сексуальности и враждебности. Трудно объяснить. – Отпив глоток чая, он спросил: – Это имеет какое-либо отношение к делу?
Прежде чем я успел ответить, вернулась официантка с чеком. Маймон настоял на том, чтобы оставить ей чаевые. Они оказались очень щедрыми.
Мы вышли на стоянку. Ночной воздух благоухал. У Маймона была пружинящая походка мужчины втрое моложе.
Он подошел к пикапу «Шевроле». Покрышки обычные. Достав ключи, он спросил:
– Не желаете заглянуть ко мне и посмотреть питомник? Я с удовольствием покажу вам свои самые интересные растения.
Похоже, Маймон соскучился по дружескому общению. Он только что выложил мне массу негатива, скопившегося у него в душе, вероятно, впервые в жизни. Самовыражение легко может войти в привычку.
– С превеликим удовольствием. У вас не будет никаких неприятностей, если нас увидят вместе?
Улыбнувшись, Маймон покачал головой:
– Насколько я слышал, доктор, мы все еще живем в свободной стране. К тому же я живу в нескольких милях к юго-востоку от города. В предгорьях, где сосредоточены основные крупные плантации. Вы поедете следом за мной, но на тот случай если мы потеряем друг друга, я дам вам указания. Мы развернемся под автострадой, поедем параллельно ей, затем свернем на проселочную дорогу – я сброшу скорость, чтобы вы не промахнулись. У подножья гор будет левый поворот на старую заброшенную тропу. Она слишком узкая для грузовиков, а в сильный дождь ее заливает. Однако в это время года она позволит здорово сократить расстояние.
Он говорил еще какое-то время, прежде чем я сообразил, что он описывает ту самую дорогу, которую я увидел на карте в кабинете шерифа. Ту, которая огибает город. Когда я спросил о ней у Хоутена, тот ответил, что дорогу перекрыла нефтяная компания. Вероятно, он рассудил, что заброшенная тропа не заслуживает того, чтобы ее считали полноценной дорогой. А может быть, он солгал.
Размышляя об этом, я сел в «Севиль».
