17
Темный властелин Снежных гор
Когда я был в кабинете Хенрика Моуритсена, расположенном в старом сельском доме с выступающими из потолка деревянными балками на краю университетского кампуса в немецком городе Ольденбурге, одной из многочисленных тем наших бесед были исследования данаиды монарха, которые он проводил совместно с Барри Фростом. В разговоре Моуритсен упомянул, что скоро едет в Австралию для участия в изучении миграционного поведения другого чешуекрылого – мотылька Богонга.
Упускать такую возможность было нельзя, и я тут же спросил, нельзя ли мне как-нибудь поехать с ним. Моуритсен объяснил, что руководит этим проектом Эрик Уоррент, и любезно передал ему мою просьбу. Дальше события развивались стремительно. Всего через несколько недель я был в Швеции у Уоррента, и, хотя он только что со мною познакомился, он великодушно позволил мне присоединиться к экспедиции в качестве наблюдателя. В результате месяц спустя, на исходе австралийского лета, я уже ехал на машине в Снежные горы. Поскольку я имел лишь самое смутное представление о том, что меня ждет впереди, к моему радостному возбуждению примешивалось и некоторое беспокойство.
Подобно монарху, репейнице и совке-гамме, мотылек Богонга мигрирует на дальние расстояния. Он размножается в Квинсленде в зимние месяцы, а затем, чтобы спастись от убийственной летней жары, его новорожденное потомство отправляется весной в Снежные горы Нового Южного Уэльса – на расстояние, превышающее 1000 километров. Численность мотыльков, ежегодно совершающих это путешествие, оценивается в два миллиарда особей.
На пути их перелета лежит Канберра, и мотыльки, привлеченные яркими огнями города, иногда создают там проблемы, забивая шахты лифтов и вентиляционные воздуховоды. На церемонии открытия Олимпийских игр в Сиднее на телеэкраны неожиданно попал один заблудившийся мотылек Богонга, который совершил посадку в декольте оперной певицы, исполнявшей государственный гимн. По словам Эрика Уоррента, в своей родной стране эти насекомые служат в равной мере предметом почитания и поношения.
Изобилующие ледниками древние Снежные горы поднимаются до высоты более 2000 метров. На их вершинах видны нагромождения огромных, выветренных гранитных валунов, похожие на скалистые холмы в английском Дартмуре, но гораздо крупнее. Мотыльки скапливаются в узких проемах между этими камнями, в буквальном смысле слова устилая стенки щелей своими маленькими телами: на каждый квадратный метр скалы может приходиться до 17 000 насекомых. Там они проводят лето в состоянии спячки, которую называют эстивацией, летнего аналога гибернации, спячки зимней. Если им повезет и их не съедают хищники, осенью они снова поднимаются в воздух и направляются на север, чтобы начать весь этот удивительный цикл заново.
В двух важных отношениях достижения мотылька Богонга еще замечательнее, чем то, что делает данаида монарх. Во-первых, монархи путешествуют днем, а мотыльки – только ночью и, следовательно, не могут использовать для сохранения прямого курса солнечный компас. Второе важное отличие состоит в том, что каждому мотыльку (если он выживет) нужно преодолеть весь маршрут туда и обратно длиной более 2000 километров: сначала он летит на юг к горам, а затем возвращается в Южный Квинсленд, чтобы размножиться и умереть там.
Как говорят Стенли Хайнце и Эрик Уоррент, написавшие увлекательный отчет о жизни этого необычного мотылька, если данаида монарх считается королевой миграции насекомых, то мотылек Богонга – это, несомненно, ее «темный властелин». Вот как они говорят о навигационных задачах, которые ему приходится решать:
Мотыльки Богонга точно попадают в крошечную горную пещеру, расположенную на расстоянии более тысячи километров, пролетев над незнакомой территорией и найдя место, в котором они никогда не бывали. Более того, они проделывают все это ночью, на энергии, которую дают всего лишь несколько капель нектара, и используя мозг размером с рисовое зерно. Не стоит даже спрашивать инженеров, могут ли они построить робота, способного на все это! Чтобы добиться такого выдающегося результата, мозг мотылька должен объединять сенсорную информацию, поступающую из нескольких источников, и определять текущий курс полета по внутреннему компасу. Затем он должен сравнивать этот курс с требуемым направлением миграции и преобразовывать любые расхождения между ними в компенсирующие сигналы «рулевого управления», в то же время поддерживая стабильный полет при очень тусклом освещении и порывах холодного, бурного ветра.
Мотылек Богонга – идеальный объект для исследования многих вопросов, занимающих центральное место в теме бионавигации. Исходная гипотеза Уоррента заключалась в том, что мотылек, как навозный жук, использует некий вид астрономической навигации. Но, в отличие от жука, перемещающегося всего на несколько метров, мотылек летит всю ночь и может добираться до своей цели в течение нескольких дней, а то и недель, в зависимости от ветра. Значит, те ориентиры, которые он использует, должны оставаться достаточно неизменными. Этому требованию соответствует Полярная звезда, но к югу от экватора ее не видно, а поскольку луна, Млечный Путь и звезды находятся в непрерывном движении, Уоррент не мог понять, как они могут давать мотыльку необходимую ему информацию.
Я думал: «Господи, это безнадежно; они никак не могут использовать эти ориентиры» – в особенности потому, что в одном из экспериментов мы закрыли небо черной тканью, а эти гады все продолжали лететь. И вдруг я все понял: конечно же это магнитное поле! Это было настоящее озарение. Когда птицы летают по ночам, им нужно решать в точности ту же задачу. В Северном полушарии они могут использовать звездный рисунок, вращающийся вокруг Полярной звезды, но также интенсивно используют и магнитный компас. Черт возьми, почему бы и нет? Почему бы мотылькам не делать то же самое?
Дорога на юг из Канберры медленно поднималась среди овечьих пастбищ, которые, как мне казалось, давно не видели дождя. По обочинам валялись раздувшиеся трупы неосторожных кенгуру и вомбатов. В конце концов я добрался до маленького городка под названием Коома. Оттуда я направился к Национальному парку Косцюшко, в самое сердце Снежных гор, и пейзаж постепенно становился все более пустынным. Деревья попадались все реже, домов встречалось все меньше. Когда-то настоящим бедствием этого региона были «бушвакеры» – бродячие банды разбойников, которые терроризировали фермеров, поселившихся тут в начале XIX века.
Дом Уоррента, окруженный эвкалиптовыми деревьями, стоит на склоне холма в конце длинной и пыльной дороги, километрах в пятнадцати от ближайшего поселка. Эрик познакомил меня с остальными членами группы – Барри Фростом, Дэвидом Дрейером и Дэвидом Сакалом из Лунда и Аней Гюнтер из Ольденбурга. Хенрик Моуритсен должен был присоединиться к ним уже после моего отъезда.
Эксперимент, свидетелем которого я был в течение нескольких следующих ночей, был продолжением той работы, которую они начали за несколько лет до того. Его целью было просто определить, используют ли мотыльки для прокладки курса магнитные ориентиры. Исследователи планировали поймать мотыльков Богонга в начале их осенней миграции на север и выпустить в цилиндрическую арену того типа, который Барри Фрост и Хенрик Моуритсен использовали ранее в своей работе с монархами. При помощи точно откалиброванной системы магнитных обмоток можно было поочередно подвергать мотыльков воздействию разных магнитных полей и регистрировать их реакцию.
Где спит мотылек Богонга
К моменту моего приезда работа уже началась, и у исследователей заканчивались мотыльки, так что нужно было поймать новых. Поскольку световую ловушку можно было поставить только после наступления темноты, днем мы решили заглянуть в скальные расщелины на горных вершинах, в которых скапливается большое количество мотыльков.
Ранним утром мы с Эриком в сопровождении Ани Гюнтер и Дэвида Сакала отправились к Тредбо, горнолыжному курорту в круто спускающейся долине реки Кракенбек. Поскольку дело было в конце лета, городок был совершенно пуст, но нам удалось подняться на лыжном подъемнике на высоту около 2000 метров. Оттуда, пробираясь через густой кустарник и сфагновые болота, мы пошли к вершинам, прекрасным в своей мрачности. Болотистые пустоши были усеяны цветами, и вскоре мы оказались в полном одиночестве, если не считать нескольких диких пони и воронов, круживших у нас над головой.
Снежные горы образовались очень давно, и по ним это видно. На каждой закругленной вершине возвышаются останцы, похожие на гигантские закругленные статуи. Находить пещеры, в которых гнездятся мотыльки, умеют немногие, но Эрик вел нас к одному из самых лучших мест. В некоторых местах тропы почти не было видно, и – в этом можно было усмотреть некоторую иронию – нам приходилось останавливаться, чтобы определить свое местоположение. После долгого перехода под палящим солнцем мы достигли своей цели – беспорядочного исполинского нагромождения растрескавшихся валунов над крутым травянистым склоном.
Чтобы добраться до мотыльков, прячущихся в скальных трещинах, мы перелезли через несколько валунов. В воздухе висел сильный ореховый аромат, а земля у нас под ногами была покрыта толстым слоем разлагающихся тел мотыльков, которых вымыло из убежищ грозами. Они и издавали этот запах.
Проемы между валунами были узкими, но нам, хоть и не без труда, удалось в них протиснуться. Воздух внутри расщелины был наполнен мельчайшей пылью из чешуек с крыльев мотыльков; она сверкала, попав в пучок солнечного света. Многие из мотыльков уже отправились в путь; несколько других летали вокруг нас. В свете фонарика мы видели участки холодных каменных стенок, на которых сидели, аккуратно прижав палевые крылья к своим телам, оставшиеся мотыльки: они образовывали идеально регулярный геометрический узор. У них, разумеется, нет век, но каждый мотылек закрывает от света глаза следующего, так что прямой свет попадает только в глаза мотыльков, сидящих в самом переднем ряду. Эта безмятежная картина свидетельствовала об эффективности навигации у насекомых.
Уоррент рассказал, что в старину, пока их не вытеснили колонисты, аборигены, жившие по обе стороны этого горного хребта, проводили здесь, среди скал, летние месяцы. Тут они могли укрыться от жары, стоявшей в низинах, и полакомиться жареными мотыльками Богонга – утверждается, что они очень хороши на вкус. Это были периоды песен, танцев и выбора жен. Первые поселенцы отмечали, что аборигены возвращались после этих празднеств с участием мотыльков в гораздо лучшем состоянии, «с лоснящейся кожей и зачастую весьма растолстевшими». Но аборигенов этих давно нет, и их корробори остались лишь в отдаленных воспоминаниях.
Некоторые данные позволяют предположить, что каждую из пещер занимают мотыльки из одного конкретного географического места, но эта теория пока не подтверждена. Если это так, точность их навигации оказывается выше, чем у монархов, зимующих в высокогорных лесах Мексики, но даже если мотыльки Богонга не столь разборчивы в выборе места, им все равно нужно найти подходящую пещеру, а это должно быть делом очень непростым. Возможно, их привлекают ольфакторные ориентиры – может быть, даже тот самый ореховый запах, который мы заметили.
Коллеги Уоррента в Лунде регистрировали нервные импульсы от усиков мотыльков Богонга, на которых воздействовали разными запахами, собранными в пещерах, но пока что им не удалось обнаружить какой-либо реакции. Однако, поскольку мотыльки, с которыми они работали, были собраны в состоянии эстивации, возможно, они уже и не должны реагировать на эти запахи. Какими бы ни оказались эти ориентиры, летящие на юг мотыльки не могут научиться распознавать их, так как все они совершают перелет в первый раз в жизни. По-видимому, они должны испытывать инстинктивное влечение к этим ориентирам. Пока что в этой области остаются без ответа некоторые весьма интересные вопросы.
К тому времени как мы начали спускаться, солнце уже садилось, и, когда мы добрались до того места, где поставили световую ловушку, стемнело. Ловушка была не особенно сложной, но эффективной. Она состояла из большого, мощного прожектора, подключенного к портативному электрогенератору, и белой простыни, растянутой между двумя низкорослыми деревьями. Всего за минуту или две к ней слетелись самые разные насекомые, по большей части отличные от мотыльков Богонга. Среди них оказалась огромная мохнатая цикада Tettigarcta crinita, которая привела в восторг Эрика.
Меня, страстного любителя насекомых, заворожило зрелище такого количества незнакомых мне летающих насекомых, но дилетанту вроде меня было нелегко распознать мотыльков Богонга. Кроме того, у меня очень плохо получалось их ловить – в отличие от двух молодых участников нашей экспедиции, обладавших гораздо более быстрой реакцией, чем я.
На следующее утро нам предстояло снабдить готовых к эксперименту мотыльков «поводками». Эта операция была важнейшей частью хитроумной процедуры их привязывания. Сначала мотыльков охлаждают в портативном холодильнике, чтобы привести их в сонное состояние, и осторожно фиксируют на месте, накрывая их проволочной сеткой с привешенными к ней грузиками. На следующем этапе с маленького участка груди (центрального отдела тела, расположенного непосредственно за головой мотылька) при помощи миниатюрного пылесоса, сделанного на основе электрического топливного насоса автомобиля (его собрал из подручных средств Барри Фрост), удаляют пушистые чешуйки.
После этого на очищенный участок «панциря» можно нанести маленькую каплю клея и быстро приклеить к нему кусок тонкой вольфрамовой проволоки, на одном конце которого сделана миниатюрная петелька. Важно, чтобы этот «поводок» был расположен строго вертикально, так как в противном случае летящие мотыльки не смогут поддерживать постоянный курс. Снабженных «поводками» мотыльков рассаживают по маленьким коробкам, в каждой из которых имеется запас пищи в виде ватной палочки, пропитанной медом, и оставляют в прохладном и темном месте до тех пор, пока они не потребуются для эксперимента. К моменту окончания установки «поводка» мотыльки обычно просыпаются, и в процессе пересадки в коробки некоторым из них удается улететь. Снова поймать их бывает нелегко.
Экспериментальная площадка находилась на вершине холма над домом. Там был проложен электрический кабель и поставлена маленькая палатка для записывающего оборудования и приборов управления системой магнитных обмоток, а также людей, работающих с ними. На закате мы отправились вверх по склону, старательно обходя большие кучи кенгуриного навоза. С собой мы несли холодильник с мотыльками и другое оборудование, в том числе чай и печенье. Температура быстро падала, и этой ночью мне очень пригодилось термобелье, которое одолжил мне Эрик.
На площадке были устроены две цилиндрические арены (подобные тем, в которых Моуритсен и Фрост проводили испытания навигационных способностей монархов), и над каждой из них была установлена плексигласовая штанга с осью, к которой можно было прикреплять «поводки» мотыльков. После этого мотыльки могли свободно «лететь» в любом направлении по своему выбору. На пол цилиндра проецировались движущиеся изображения, образующие «оптический поток», побуждавший мотыльков лететь, а система обратной связи обеспечивала совпадение направления этого потока с направлением полета мотыльков.
Электронные датчики отслеживали направление, выбранное мотыльками, и передавали его на портативные компьютеры, находившиеся в стоящей рядом палатке. При помощи системы обмоток, окружающих арену, можно было с большой точностью поворачивать магнитное поле и проверять, как именно мотыльки реагируют на такие изменения.
Если сразу не выходит…
Когда Уоррент и его сотрудники начали проводить такие эксперименты, у них ничего не получалось. Мотыльки в основном никак не реагировали на изменения магнитного поля, хотя иногда – непредсказуемым образом – удавалось зарегистрировать сильный эффект. После трех лет удручающе бесплодной работы они начали думать, что либо у мотыльков вообще нет магнитного компаса, либо невозможно понять, как он работает. И тогда Уорренту внезапно пришла в голову мысль, что мотыльки могут реагировать не только на магнитные, но и на визуальные сигналы.
Дело в том, что у нас была над ареной эта чертова штанга, у нас были видны обмотки, да к тому же стенки арены, которые были обшиты картоном, через несколько влажных вечеров начали коробиться. Хотя нам этого почти не было видно, я знаю достаточно о ночном зрении насекомых – а оно у них превосходное, – чтобы понимать, что мотыльки все это видят. «Какие же мы идиоты», – подумал я. Они же все это видят и пользуются этим.
Что было делать? Поскольку устранить все возможные источники визуальной информации было невозможно, на оси, над самым «поводком», установили маленький горизонтальный светорассеивающий диск, не позволявший мотыльку видеть, что делается над ним. В то же время диск пропускал к мотыльку слабый ультрафиолетовый свет, исходящий от ночного неба. Это было важно, потому что казалось вероятным, что магнитный компас насекомых зависит от этого свечения. Однако оставалась нерешенной проблема стенок арены и их дефектов.
Уоррент предложил изящное решение:
Мы решили установить несколько по-настоящему ярких ориентиров, которые затмили бы ориентиры малозаметные. Исходно стенки были этакого бледно-серого цвета, и мы изобразили черный горизонт и горы – просто черные треугольники на листе прозрачной пленки, который можно было вставлять и убирать, чтобы горы находились на горизонте либо на нулевом азимуте [строго на севере], либо на 120 градусах [чуть к востоку от юго-востока].
После этого исследователи наконец начали получать осмысленные результаты.
Потом мы провели эксперимент из четырех этапов, каждый по пять минут, – всего 20 минут. На первом этапе магнитное поле с напряженностью поля Земли было ориентировано нормально, на ноль градусов, и гора тоже была установлена на ноль, так что все было в одном и том же направлении. Затем, после пяти минут полета, мы сдвинули все на 120 градусов – направление на гору и направление поля по-прежнему совпадали. Мотыльки развернулись – не все, но в достаточном количестве, чтобы эффект был заметным. На третьем этапе мы оставили гору на месте, а поле вернули на ноль.
И тут началось черт знает что. В течение двух минут они продолжали лететь к горе, а потом потеряли ее и совершенно запутались. На четвертом этапе – то есть на последние пять минут – мы вернули гору на ноль градусов, и мотыльки снова ее нашли. Но на третьем этапе – когда ориентиры противоречили друг другу – им было по-настоящему трудно. По данным ясно, что мы наблюдали реальный эффект.
Тот факт, что мы можем привести их в замешательство, изменяя магнитное поле, означает, что у них есть магнитное чувство. Если бы его не было, они просто летели бы в сторону горы; тогда они сохраняли бы точную ориентацию и на третьем этапе. А еще замечательнее то, что мы находились в четырех метрах от них, мы просто нажимали на кнопки, чтобы изменить поле, и не вступали в какое бы то ни было физическое взаимодействие с мотыльками.
Этот первый эксперимент с «противоречивыми ориентирами» убедил Уоррента в том, что мотыльки делают в точности то же самое, что делает рулевой матрос, когда держит курс по компасу. Вместо того чтобы постоянно следить за показаниями компаса, ему проще направить судно на нужный курс, а затем засечь положение носа относительно какого-нибудь далекого облака или, например, звезды и править по этому ориентиру. Время от времени рулевой поглядывает на компас, чтобы убедиться, что курс остается правильным. По-видимому, мотыльки также устанавливают изначальный курс по своему магнитному компасу, а затем держат его, используя любые имеющиеся в их распоряжении визуальные ориентиры (в данном случае «горы», изображенные внутри арены).
Тогда можно понять, почему они запутались, когда окружающее их магнитное поле внезапно изменилось. Следует ли им по-прежнему править по визуальным «ориентирам» или скорректировать курс в соответствии с магнитным сигналом? Уоррент считает, что магнитный компас превалирует над ориентирами, а задержки происходили потому, что мотыльки сверяют свой курс с внутренним компасом в среднем раз в две минуты. Такая система гораздо удобнее солнечного или лунного компаса: она не требует никаких поправок на время.
Разумеется, все это очень трудно доказать с достаточной с научной точки зрения строгостью. В данных всегда много шумов, потому что не все мотыльки ведут себя совершенно одинаковым образом. Это может быть связано с реальными индивидуальными различиями между мотыльками, но также возможно, что дело во влиянии других факторов – например, плохо прикрепленных «поводков» или отвлекающих световых и звуковых сигналов.
Поэтому в тот момент, когда я присоединился к группе Уоррента, ей предстояло провести новую серию экспериментов, чтобы исключить все возможные искажающие факторы. В частности, нужно было выдавать мотылькам разные ориентиры в случайном порядке: до этого эксперименты всегда начинали с конфигурации, в которой все указывало точно на север, в естественном направлении миграции.
С наступлением ночи небо над нами становилось поистине великолепным. Я никогда не видел столько звезд сразу, даже в открытом море, вдали от любых источников светового загрязнения. Ярко светился Млечный Путь. Я мог различить в нем темные пылевые пятна, которые обычно можно увидеть только на фотографиях, сделанных с долгой выдержкой. На юго-востоке величественно поднимался Южный Крест, а рядом с южным небесным полюсом на пустом участке неба четко выделялись два Магелланова Облака – ближайшие к нам галактики.
Мы сидели в палатке до раннего утра, исследуя каждую ночь по двадцать или тридцать мотыльков. Процедура была тщательно стандартизована, и мы очень старались, чтобы вблизи арены не было никакого лишнего света или звука. Каждый опыт начинался с периода, в течение которого мы просто ждали, чтобы мотыльки выбрали предпочтительное направление в естественном геомагнитном поле. Затем им поочередно создавали в заранее определенном случайном порядке четыре комплекса экспериментальных условий. В отличие от только что вылупившихся морских черепашат Ломанна (см. главы 21, 22) мотыльков не требовалось дополнительно подгонять.
Мы четверо сидели, тесно сгрудившись, в палатке на складных стульях и смотрели на экраны двух портативных компьютеров, которые показывали нам, что делают мотыльки. Когда нужно было изменить магнитное поле или передвинуть «горы», мы давали сигнал своим коллегам. Нам было хорошо видно, что делает каждый мотылек, помещенный в установку: иногда они быстро решали лететь в одном направлении – часто, но далеко не всегда в северном, – но в некоторых других случаях летали во все возможные стороны. Казалось, что эта проблема связана с неправильным прикреплением «поводка». Когда они наконец успокаивались, Эрик, сидевший поодаль от нас в задней части палатки, включал обмотки, и мы смотрели, что произойдет.
Вначале казалось, что многие мотыльки «шалят», но постепенно начинала проявляться закономерность. Искушение отбросить результаты, не соответствующие теории, бывает сильным – и не все ученые способны перед ним устоять. Подправляя данные, можно получить результаты, которые кажутся «статистически значимыми», хотя на самом деле совершенно недостоверны. Поэтому жизненно важно включать в рассмотрение все корректно полученные данные.
Эксперименты такого рода требуют большого терпения, и шутки – даже не очень удачные – помогают снять напряжение. Предметом наших дежурных шуток, казавшихся нам на удивление смешными, было увлечение Эрика огромной мохнатой цикадой, которую мы видели в световой ловушке. Когда запас мотыльков наконец заканчивался, мы с облегчением ковыляли вниз по темному склону, выпивали по стопке виски и ложились спать.
После моего отъезда эксперимент продолжался еще несколько недель, а анализ его результатов был закончен только месяцы спустя. Все эти ночи, проведенные на холодной вершине холма в Новом Южном Уэльсе, несомненно, дали свои плоды. Наконец было получено убедительное доказательства применения магнитного компаса летающими насекомыми. Более того, была открыта совершенно новая навигационная методика – включающая в себя использование «снимков» как визуальных, так и магнитных. До сих пор ни у одного животного не было обнаружено ничего подобного.
* * *
Одно время ходили истории о том, как детеныши домашних аллигаторов, смытые в унитаз, выживают и образуют целые колонии в теплых водах подземной канализационной системы Нью-Йорка. Эти рассказы кажутся не очень правдоподобными, но на юге Флориды сбежавшие от хозяев экзотические животные действительно стали настоящим бедствием. В последние годы в субтропических болотах территории Эверглейдс поселились темные тигровые питоны, относящиеся к числу самых крупных змей в мире, которые весьма успешно уничтожают местных диких животных. Они распространились и на острова Флорида-Кис.
Один из способов ограничения распространения подобных инвазивных видов состоит в их переселении из тех мест, где они наносят ущерб. Однако для этого нужно сначала убедиться, что они останутся там, куда их переселят, – особенно с учетом опыта австралийских крокодилов (см. последний раздел главы 8).
Поэтому ученые поймали во Флориде некоторое количество питонов, вживили им (под наркозом) радиомаячки и перевезли их в запечатанных непрозрачных контейнерах на площадки, расположенные на удалении до 36 километров. В этих удаленных местах выпустили шесть змей, а еще шесть (контрольную группу) отвезли обратно на место поимки и выпустили там.
За установленными на питонах радиомаячками следили с легкомоторного самолета. Ко всеобщему удивлению, все перемещенные питоны направились к дому, и пятеро из них вернулись в те места, в которых их поймали, с точностью до пяти километров. Они были более активны, чем змеи из контрольной группы, перемещались быстрее их и явно четко понимали, куда им нужно двигаться. Питоны же контрольной группы просто ползали случайным образом.
Маловероятно, чтобы питоны использовали для поисков дороги домой счисление пути, так что, возможно, у них есть какие-то карты, основанные на магнитных, запаховых или астрономических ориентирах. Никогда до этого подобного поведения змей не наблюдалось.
