LIV

Севилья расположена на восточном берегу реки Бетис, а на западном берегу стоит городок под названием Триана. Там проживает всего три тысячи жителей, в то время как Севилья насчитывает добрых сто пятьдесят тысяч. Какому-нибудь наивному путешественнику Триана может показаться обычным тихим захолустным городишком, где можно остановиться и передохнуть, прежде чем решиться ступить на Корабельный мост, внушающий каждому, кто его увидит, невольное чувство благоговения. Да, днем Триана именно такой и кажется; возможно, что именно такой она и останется в памяти наивного путешественника, если только он не свернет с широкого Королевского тракта, ведущего прямо к мосту. Тогда он может и не обратить внимания на мрачные взгляды и угрюмое молчание. Ведь в конце концов, в двух шагах отсюда - Севилья, столица мира, основанная еще великим Геркулесом, готовая предложить всё, чего только душа пожелает.

Однако по ночам иллюзия мира и спокойствия дает трещину. Как на ожившей вдруг картине, с наступлением сумерек обитатели Трианы просыпаются. У них нет защиты стен и кафедрального собора, но им это и не нужно. В Триане не выживет ни один враг, да и не найдет в ней ничего, что стоит покорить.

Самое большое здание в городе - замок инквизиции, толстые стены которого полностью глушат крики неверных. А добрые католики утверждают, что это - возмездие за то зло, что прячется в трущобах Трианы. Бандиты же, со своей стороны, заявляют, что зло, творимое ими, не идет ни в какое сравнение с тем, что вершится за стенами замка. Таким образом те и другие убаюкивают свою совесть, делая прямо противоположные выводы.

Есть в Триане и школа - любимое место уличных кошек, обожающих бродить среди ее развалин. Еще там имеются два пороховых склада, огромные и смертельно опасные, где хранятся сотни бочек лучшей в Европе взрывчатки. Кое-кто утверждает, будто это настоящее безумие - держать порох в жилом районе, ведь это чревато ужасной катастрофой. На что другие отвечают, что, даже если Триана взлетит на воздух - невелика потеря, кроме разве что самого пороха.

А ведь в Триане живут не только бандиты; есть там и ремесленники, и торговцы, которые, впрочем, проклинают каждую минуту своей жизни и мечтают перебраться на другой берег реки. Есть в Триане и дети - с язвами на коленях, кишащими червями, но при этом даже не перевязанными. А впрочем, о трианцах можно много чего сказать, но надо отдать им должное: к детям они относятся намного лучше, нежели севильцы. На западном берегу Бетиса вы не увидите младенца, подкинутого к дверям церкви, а то и просто брошенного на съедение собакам. И, хотя здесь, как и в Севилье, дети тоже страдают от голода и кожных заболеваний, однако никто не ходит голышом.

В основном город застроен одноэтажными лачугами, громоздящимися вдоль узких кривых улочек. Домишки наползают один на другой, создавая непроходимый лабиринт переулков, тупиков и мертвых петель, из которых невозможно выбраться, если не знать дороги. Случается, что даже местные жители долго блуждают, заплутав в лабиринте переулков. Конечно, ни один альгвасил не сунет туда даже носа.

Ночью Триана превращаются в темные непроходимые джунгли. Сеть узких улиц становится огромной паутиной, в центре которой стоит ничем не примечательный дом, где живет Мониподио, Король воров. Каждому, кто здесь бывал хоть раз, хорошо известно, что на самом деле его дом состоит из нескольких домов, стоящих вплотную друг к другу; в них были сломаны внутренние перегородки, а также разделяющие их внешние стены, так что теперь объединенный первый этаж этих строений представлял собой огромный зал, где Мониподио установил деревянный трон. Во всей округе не было человека, столь влиятельного. Никто из тех, кто не принадлежал к воровскому братству, не смог бы попасть внутрь.

Каждую ночь Мониподио спускается вниз из своих личных покоев, расположенных на верхнем этаже, и принимает гостей. На этих приемах всегда вдоволь еды, а также вина. Здесь вам и дымящееся жаркое из рубцов и почек, и речные раки, и зайцы, зажаренные на вертеле в одном из трех каминов, и нарезанный крупными кусками поросенок, плавающий в масле. Эти застолья редко включают в себя более сотни человек, но и меньше пятидесяти никогда не набирается. Ночные пиршества начинаются в тот час, когда добропорядочные севильцы ложатся спать у себя дома, накрепко заперев двери. Здесь бандиты хвастаются своими недавними подвигами, разрабатывают планы новых грабежей и подводят итоги.

Когда же наступает час, когда кушанья съедены, ближайшие планы обсуждены до мельчайших подробностей, а все косточки ближних и дальних знакомых многократно перемыты - вот тогда столы и стулья отодвигаются прочь, чтобы освободить место для диких, жутких, отвратительных плясок. Кто-то терзает многострадальную гитару, у которой не хватает струн, другой принимается стучать пустыми раковинами, словно кастаньетами, а третий вовсю трясет пустую бутылку, в которую заранее накидал камешков и обглоданных костей. В центр круга выходят шлюхи и начинают отплясывать чувственное фламенко. Иные даже задирают платье, показывая голый зад или выставляя на всеобщее обозрение грудь, а зрители восторженно ревут, несмотря на то, что многие из них лицезрели этих девиц в еще более откровенном виде. Иные, вконец обезумев, начинают даже завывать, подобно стае волков, что упивается своей безграничной властью над целым лесом. И все собравшиеся в этом доме точно знают, что они-то и есть настоящие хозяева Севильи.

Но вот уже которую неделю здесь не слышно музыки. Не стало и соленых шуток, и вместо похоти в глазах пирующих поселилось глухое угрюмое подозрение. Меньше стало еды, и намного тише звучат теперь голоса бандитов, которые глухо переговариваются друг с другом о том, что давно уже не дает им покоя. Они хорошо помнят, что сделал Мониподио с одним из них, когда тот осмелился спросить у него, что тот намерен делать с Черными Призраками. Пятна его крови до сих пор темнеют на плитах пола.

А вот и он сам - восседает на своем троне, чуть в стороне от общих столов, за которыми расположились подданные. Король едва прикасается к пище, которую предлагают ему наложницы, неотрывно глядя на огонь потерянным взглядом. Глаза его так глубоко ввалились, что глазницы кажутся пустыми. Его фигура настолько неподвижна, что он мог бы показаться мертвым, если бы не побелевшие костяшки пальцев, сжимающие рукоять кинжала. Но он не знает, на кого направить этот кинжал, и это просто убивает Мониподио.

Всё началось после того, как до них дошла весть о смерти Сундучника. Тело скупщика краденого обнаружили на следующее утро двое карманников - из тех, что воровали у ротозеев на площади золотые цепочки и медальоны. Они, как всегда, постучали в дверь, но та оказалась открыта, явив взору воришек картину ночного погрома, и те в ужасе бросились обратно в Триану.

Эта история до крайности разозлила Мониподио, решившего поначалу, что это - дело рук конкурирующей банды или происки кого-то из его подчиненных. В течение нескольких часов бандит допрашивал обоих карманников, подкрепляя свои вопросы чувствительными ударами, чтобы вытрясти из них правду о случившемся, но так и не узнал ничего нового - кроме того, что те и так уже рассказали. Потом устроил взбучку кое-кому из своих людей, но это тоже ничего не дало. Никто ничего не знал.

Конечно, и прежде случалось, что кто-то посягал на авторитет Короля, но для таких ситуаций у него всегда имелось безотказное средство: убивать всех подозрительных, пока не доберется до виновника. Однако на сей раз все оказалось далеко не так просто. Следующей ночью, после того, как ограбили дом Сундучника, кто-то напал на парочку фальшивых монахов. Утром их обнаружили связанными по рукам и ногам возле фонтана, неподалеку от Масляных ворот. Они были раздеты догола, но при этом живы.

Эти мошенники использовали весьма распространенный в те времена трюк. Переодевшись монахами, они по утрам бродили по улицам, обещая молиться за умерших родственников. Иные, особенно те, кто недавно похоронил близких, и впрямь бросали им из окон медяки; зато другие швырялись камнями и выплескивали им на головы содержимое ночных горшков. Но так или иначе, фальшивым монахам всё же удавалось собрать свою долю медяков, и они почти никогда не возвращались домой с пустыми руками. Так бывало всегда - за исключением минувшей ночи, когда, по их словам, из темноты возникли неизвестные злодеи и оглушили обоих ударом по голове. У одного из них на шее болталась табличка, которую тем же утром принес Мониподио один из его телохранителей. Глаза короля налились кровью; хриплым от бешенства голосом он объявил, что каждый, кто посмеет повторить то, что написано на этой табличке, в скором времени окажется на дне реки с вырезанным языком.

Однако следующей ночью произошло не одно, а сразу два нападения. Во-первых, кто-то разгромил мастерскую "апостолов" - подпольных слесарей, изготовляющих отмычки для воров-домушников и ключи, отпирающие замки сундуков и шкатулок. А час спустя какие-то темные личности ворвались в дом, где расположился притон дасиев - похитителей детей, за которых потом требовали выкуп с богатых родителей.

Мониподио допрашивал свидетелей до посинения. Все они описывали злодеев примерно одинаково: люди в черном, возникшие из ниоткуда. Сильные руки, проворные шпаги, клинки у горла жертв. Совершенно безмолвны. И никого не убивают - за исключением Сундучника, хотя похитителям детей они устроили изрядную трепку. Кое-кто утверждал, что злодеев сопровождает громадное двухголовое чудовище, другие говорили, что это обычный негр - правда, огромного роста. И больше - никаких примет, поскольку первое, что делают налетчики - швыряют на пол светильники и гасят свечи ударом ладони. Затем они в полном молчании совершают свое черное дело, а потом исчезают - столь же внезапно, как и появились.

И каждый же раз оставляют табличку с одной и той же фразой:

ГОСПОДСТВУ

МОНИПОДИО

ПРИДЕТ КОНЕЦ

Бандит как мог старался держать это в тайне, но в конце концов о табличке прознали. Люди шептались за его спиной, потому что не могли напрямую попросить о помощи. Отказ Короля признать происходящее перед лицом своих приспешников был дурацкой ошибкой, в результате которой число нападений только увеличилось. Воровское братство окрестило загадочных незнакомцев Черными Призраками. И как любой кошмар, которому присвоили имя, он начал жить собственной жизнью.

Рассказы о подвигах Черных Призраков передавались из уст в уста даже среди альгвасилов, к которым Мониподио обратился за помощью, ссылаясь на то, что не зря же он отстегивает им еженедельные взятки. Но много ли толку могло быть от людей, привыкших получать деньги всего лишь за то, что смотрят в другую сторону? Так что единственное, что они могли сделать - это разболтать о Черных Призраках судьям, чиновникам и членам городского совета. В скором времени те распространили новости в среде купцов и лавочников, на ступенях собора и на площади Святого Франциска.

Вскоре по всей Севилье разнеслась весть о появлении банды, нападающей на преступников, и только на них. В обществе, которое дышало и двигалось в ритме насилия и страха, которое знало, что смерть может поджидать за любым углом, подобные известия стали главной темой всех разговоров. Каждый севилец знал, что находиться на улице после захода солнца - значит ставить на кон свою жизнь. На заре каждого дня, без исключений, альгвасилы находили десяток трупов. Лишь немногие из умерших оказывались стариками. Когда за пару приличных сапог в кишки могут вонзить стальной клинок, группу искателей справедливости неизбежно будут считать героями.

Слава Черных Призраков всё росла, а нападения между тем продолжались. Парочка "скалолазов" - то есть воров, забирающихся в дома через окна - рассказала о том, как кто-то перерезал веревку, по которой они собирались пробраться в особняк знатного дворянина. Затем шайка грабителей, уже продолбившая отверстие в стене склада, в испуге бросилась наутек, когда сверху на них бесшумно прыгнула черная тень.

Это продолжалось уже более двух недель. Призраки не трогали только карманников и нищих, которые занимались своим делом при свете дня. Но даже им не приходилось ожидать ничего хорошего, когда им было велено явиться на совет в дом Мониподио.

Была пятница, и в этот день Король воров обычно собирал со своих подданных еженедельную десятину. Однако Бермеха - старая ведьма-цыганка, исполнявшая в доме Мониподио обязанности экономки, шепотом сообщила заинтересованным лицам, что выплата десятины временно отменяется. Услышав об этом, многие с облегчением вздохнули, а другие разразились проклятиями. Никому, конечно, не нравилось, что у них отбирают часть их кровного заработка, но при этом многие видели в еженедельной десятине возможность напомнить Королю о его собственных обязанностях перед подданными, а именно - защищать их от всякого рода неприятностей. Но главарь преступного мира хорошо понимал, что рано или поздно обязательно кто-нибудь возмутится, ибо какой прок платить десятину, если Король не в состоянии обеспечить им защиту. Поэтому он временно отменил выплату дани, чтобы оттянуть время и попытаться найти решение, чувствуя при этом, как его сила с каждым днем тает, в то время как растет его страх перед неизвестным врагом, готовым в любую минуту напасть с самой неожиданной стороны. Если бы Король был человеком ироничным, то он мог бы оценить, каково это - отведать собственного лекарства.

Неподвижно восседающий на троне Мониподио ощущал, как на него украдкой бросают взгляды. Хотя никто не осмеливался смотреть ему прямо в глаза, он знал, что рано или поздно найдется кто-нибудь достаточно отчаянный или безумный, чтобы вытащить шпагу и бросить ему вызов. Сначала придется убить одного, а потом и другого. Но что произойдет, если их станет больше? Если против него восстанут собственные телохранители? Конечно, ему хватало наличных, чтобы им платить, многих бы удивило, узнай они, сколько денег хранится в огромном сундуке, который Мониподио держал у кровати, но для храбрецов и головорезов оплата заключается не только в количестве денег. Гордым и соблюдающим собственный кодекс чести, поведение главаря в последнее время им казалось невыносимым. Хватало и тех, кто говорил, что Призраки гоняются лично за Мониподио.

- Я раскинула карты, сеньор, и увидела вашу судьбу. Вы должны расставить ловушку для ваших врагов, - беззубо прошамкала Бермеха у него над ухом. Зловонное дыхание старухи вызвало у Мониподио мурашки, однако он не сомневался в мудрости ее слов.

Ловушки. Как приманка как для насекомых, которые развешивают по стенам. "Именно это и нужно", - подумал Мониподио, размышляя над тем, что знает о Призраках, а знал он немного. Но кое-что было совершенно ясно: что взялись они откуда-то изнутри организации, потому что оказались слишком хорошо осведомлены о ней.

"Присутствуют ли предатели в этом зале, сидят ли за моим столом, пьют ли мое вино?"

Ни Королю воров, ни его подданным - тем самым, что явились к нему этой ночью и которых он подозревал в совершении всех этих преступлений - даже в голову не приходило, что причиной всех неприятностей является худой и высокий молодой человек, совсем недавно переставший быть ребенком. Молодой человек, который в это время покидал аптеку Клары, тоже не подозревая о затевающихся против него коварных планах. Он был потрясен, что женщина, которую он должен ненавидеть за то, что она выдала его альгвасилам, помнит его имя. Он шел легкой походкой, а сердце было охвачено неведомым прежде огнем, который он не в силах был погасить.