III
Санчо слишком спешил, чтобы ждать, пока привратник откроет входную дверь, поэтому вскарабкался на стену дворика, намереваясь пробраться с черного хода. Если повезет, он вовремя присоединится к длинной очереди перед столовой еще до того, как закроют двери и начнется ужин.
Он подскользнулся и упал на землю, ободрав колени, а пытаясь отдышаться, ясно услышал беготню и голоса, доносившиеся из северной части здания, хотя почти все уже должны были сидеть за ужином. Проклиная грозивший ему из-за опоздания голод, он залез в здание через одно из выходящих во дворик окон и рысью побежал по коридору. Добежав туда, где длинная галерея сворачивала к часовне и столовой, Санчо ухватился за угол, чтобы повернуть без потери скорости. Внезапно он врезался в стену из плоти и упал на спину.
- Какого черта? - взревел над ухом чей-то пронзительный голос.
Санчо приподнялся. Перед ним, потирая спину в том месте, где Санчо в него влетел, стоял Монтерито, один из старших мальчиков приюта. Хотя они были одного возраста, Санчо сталкивался с ним только в коридорах, поскольку они спали в разных комнатах и ходили на разные занятия. Монтерито учился с младшими, а Санчо занимался непосредственно с братом Лоренцо, настоятелем. Мальчик был этому рад, поскольку Монтерито был крупным, толстым и драчливым. Он разжигал драки всюду, где появлялся, и был всегда окружен бандой таких же хулиганов. Их было трое или четверо, они преследовали самых слабых и отбирали у них то небольшое количество денег и пищи, которые те добывали, прося милостыню на улицах и работая носильщиками.
И сейчас они тоже находились там, окружили одного из новичков, которого Санчо не знал.
- Прости, что ударил тебя. Я уже ухожу, - извинился он, подняв руки в умиротворяющем жесте.
- Ты это, убирайся отсюда, петушок. У нас тут дело, - произнес Монтерито.
Новичок бросил на Санчо отчаянный взгляд. Обычно новоприбывшие бывали одеты в простые лохмотья или вообще голыми, но на этом бедном ребенке была одна из грубых приютских рубашек, разорванная в клочья.
- Что вы с ним делаете?
- А тебе какая разница, умник? Убирайся, пока мы и тобой не занялись.
Санчо сделал шаг назад. Их было слишком много, а у него были пустые руки. Он был изнурен, голоден, и его терзала боль. Он хотел лишь добраться до столовой, а потом до тюфяка в спальне, которую разделял с двумя десятками других сирот.
Новичок дрожал, крупные капли пота склеили его волосы и стекали на выпученные беззащитные глаза, которые цеплялись за Санчо, как за последнюю надежду на спасение.
"Проклятье", - подумал Санчо, делая шаг вперед. Если и было что-то, чего он не выносил, так это смотреть, как обижают маленьких.
- Оставьте его в покое.
Монтерито, который уже повернулся было к своей жертве, обернулся с выражением изумления и недоверчивости, ясно написанными на его круглом лице.
- Что ты сказал?
Санчо устало вздохнул, стараясь казаться безразличным.
- Ты глухой? Оставьте мальчишку в покое. Вас, псов, многовато для такой маленькой голубки.
Толстяк повернулся, хрустнул костяшками пальцев и набросился на Санчо, не сказав ни слова. Мальчик, ожидавший этого, пригнулся, чтобы уклониться от удара Монтерито, который пошатнулся от силы замаха. Остальные хулиганы присоединились к драке, оставив в покое новичка, который бросился бежать, будто за ним гнался сам дьявол. Санчо попытался сделать то же самое, но ему не удалось вывернуться из рук остальных. Он смог пнуть одного из них, прежде чем упал на землю, увлекая за собой другого в мешанину рук и ног.
- Ах, Господь благословенный! Что это за безобразие!
Пронзительный голос ризничего и прут, которым он наказывал тех, кто плохо себя вел в столовой, мгновенно расцепили дерущихся. Санчо остался лежать на земле, настолько побитый и измученный, что наказание его не волновало. Монаху пришлось несколько раз на него крикнуть, чтобы он поднялся.
- А, так это ты, Санчо из Эсихи! Снова нарушаешь покой этого дома!
- Брат, я...
- Это он начал свару?
Хулиганы и Монтерито очень серьезно кивнули и, перекрестившись, призвали Бога и его мать в свидетели вины Санчо. Разъяренный несправедливостью, тот скрестил руки на груди и не произнес больше ни слова.
Брат Лоренсо стоял у окна, когда Санчо вошел в его келью. Монах не обернулся поприветствовать его, ему требовалось время, чтобы совладать с чувствами. Несмотря на свои почти семьдесят лет, брат Лоренсо никогда не терял ту сторону человеческой натуры, которую вышестоящие всегда пытались подавить, поручая самые грязные дела. В его родной Ирландии он раздавал нищим милостыню, работал в лепрозории, а в 1570 году, после отлучения Елизаветы I от церкви, его отправили в Англию.
Брат Лоренсо прожил там пять лет, на протяжении которых преследование сторонников Папы Римского лишь усиливалось. Он был вынужден проводить мессы в амбарах и пристройках, крестить детей в колодцах и ваннах, исповедовать в конюшнях и курятниках. В конце концов его лицо стало слишком узнаваемым среди правоверных англиканцев, чтобы продолжать работу в этой стране, но руководство ордена отказалось вернуть его в Ирландию. Вместо этого ему нашли самую неблагодарную работу, какую могли поручить: руководить самым большим сиротским приютом Севильи после смерти предыдущего настоятеля. Маленькая община из пяти монахов на сотню подкидышей.
Брат Лоренсо чтил свою клятву послушания и не протестовал, хотя не знал ни слова на испанском. За двенадцать лет, что он уже провел в Севилье, он так хорошо им овладел, что даже самому искушенному слушателю не было заметно, что он родился не в Кастилии. У монаха было дарование к языкам, поэтому он добавил к своим занятиям уроки английского, помимо латыни, греческого и математики. Каждый день его не покидало ощущение, что он пытается засеять каменистую почву, ведь приютские дети почти всегда были слишком голодны, больны или получали слишком много ударов по голове, чтобы семена знаний могли в ней прорасти.
Конечно, иногда встречались исключения: белые лилии, прораставшие посреди мусорной кучи. И из-за них он страдал больше всего, ведь, сколько бы монах не лез из кожи вон ради них, он не мог предотвратить того, что они кололи палец ржавым гвоздем и умирали в ужаснейших судорогах, или лихорадка или сыпной тиф добавляли маленькие холмики на переполненном приютском кладбище в конце дворика.
Брат Лоренсо уже десять лет заботился о чужих детях, о тех, кого никто не любил. Он повстречал несколько белых лилий, но ни один не обладал силой и смышленостью Санчо. Мальчик был способен за несколько дней выучить то, на что другим требовались недели. Когда он оправился от чумы и смог впервые войти в класс, то не умел ни писать, ни читать. Всего за год он превратился в лучшего ученика.
Монах повернулся и молча поглядел на Санчо, теребя седую бороду. Несмотря на худобу, мальчик был сильным и вырос почти на ладонь с тех пор, как появился здесь больным на крупе лошади. Он как обычно смотрел прямо, со спокойным и уважительным выражением, которое не обмануло брата Лоренсо. Он знал, что за этими зелеными глазами бушует страшная буря. У Санчо не было друзей, и иногда монах замечал, как мальчик защищается от оскорблений других учеников, которые его не понимали и не хотели понять. Он заметил разбитую губу и не смог сдержать неодобрительный жест.
- Подойди, Санчо.
Монах снова повернулся к окну, наблюдая, как пустой двор окутывает темнота. Санчо приблизился.
- Ты должен был прийти ко мне еще до ужина, но так и не появился. И вдобавок ризничий сказал, что ты подрался и потерял корзину.
- Простите, падре. Понимаете, утром я пошел в Ареналь...
- Хватит, Санчо. Причина твоего опоздания меня не интересует.
- Но...
Брат Лоренсо поднял палец, и мальчик нехотя замолчал. Конечно, он был смутьяном, не смирился со своим местом в приюте, ни тем более с трагедией, которая привела его сюда. Ему понадобилась всего пара недель, чтобы оправиться от чумы, не оставившей на его теле никаких отметин, кроме нескольких уродливых шрамов на шее размером с дублон. Однако монах знал, что потребуется гораздо больше времени, чтобы затянулись душевные раны мальчика, если это вообще возможно. Несколько месяцев он вообще не открывал рта, а когда сделал это, то лишь для того, чтобы поведать маленькие кусочки своей истории, которые монах терпеливо собирал вместе.
Он выяснил, что отца Санчо не знал, а мать была женщиной суровой, более склонной раздавать тумаки, чем проявлять ласку. У него не было ни братьев, ни каких-либо других родственников, насколько он знал. В своей жизни ему была известна лишь мотыга и плита. Он обладал грубыми руками крестьянина, но умом лисицы и темпераментом дикой кошки. Без материнского якоря в таком суровом месте, как этот нищенский город, он бы погиб. Он считал, что всегда прав, и отвергал любую попытку контроля.
Его необходимо было направить на путь истинный.
"Помоги мне Господь, надеюсь, что принимаю верное решение", - подумал монах.
- Мне осталось дать тебе всего несколько уроков. На следующей неделе ты покинешь приют. И как тебе известно, сегодня я собирался принять решение относительно твоего будущего.
Санчо медленно кивнул.
- Я решил, что не дам тебе рекомендацию для работы в доме Мальфини. Я посоветую им взять Игнасио, а не тебя.
Мальчик вытаращил глаза, словно получил пощечину. Он мечтал об этой работе в доме итальянских банкиров с тех пор, как брат Лоренсо заговорил о ней несколько недель назад. Торговцы поддерживали связи с Англией, несмотря на то, что официально страны находились в состоянии войны. Из Севильи товары возили итальянские и португальские суда, и Мальфини поддерживали эти торговые пути. Поначалу для Санчо это ничего не значило, пока монах не упомянул, что подмастерья могут получить место в команде на флоте. Больше всего на свете мальчик стремился к морским приключениям, отказ монаха показался ему предательством.
- Но падре, вы сказали, что я лучше всех подхожу для этого места, - ответил Санчо, с трудом удерживаясь от того, чтобы не закричать. - Я гораздо быстрее складываю числа, чем Игнасио, а кроме того...
- Да, Санчо, ты считаешь лучше, чем Игнасио. И по-английски говоришь хорошо, хотя твоя латынь оставляет желать лучшего. Но для работы в доме Мальфини требуются не только эти качества. Тебе не хватает дисциплины и ответственности. В этом ты, сын мой, провалился с треском. Опаздываешь, постоянно дерешься с остальными...
Санчо отвел взгляд, потому что не мог вот так запросто объяснить, что сегодня произошло с Монтерито и новичком. Он и сам не знал, как так получается, что каждый день он попадает в стычку с каким-нибудь хулиганом. Каждый вечер, лежа на своем тюфяке и подсчитывая синяки, царапины и выбитые зубы, он клялся, что больше такого не произойдет. Но это всё равно случалось.
- Я никогда сам не затеваю драки, падре, - только и смог он сказать.
- Как думаешь, ты нравишься своим товарищам, Санчо?
- Не знаю. Наверное, нет.
- И по какой же причине, по-твоему? - спросил монах, поднимая бровь.
Мальчик пожал плечами и не ответил. Он не понимал, почему так.
- А я назову тебе причину, - раздраженно продолжал брат Лоренсо. - Подойди к моему сундуку и открой его. Там ты найдешь шкатулку из темного дерева. Поставь ее на мой стол и загляни внутрь.
Заинтригованный, мальчик повиновался. В шкатулке оказалось полно обрывков бумаги самых разных размеров и форм, ни одна не больше ладони. Санчо вытащил один листок и прочитал вслух надпись.
- "Я это сделала, потому что нечем его кормить". Что это, падре?
- Читай дальше.
- "Оставляю его в этом святом доме, потому что честь его матери в опасности", - произнес он, вынимая бумажки одну за другой и не понимая их содержимого. - "И ради чести оставляю его". "Оставляю, пока с галеонами не вернется мой муж, что уехал уж больше года как".
- Все эти бумаги были прилеплены к одежде младенцев, которых оставляют у нашей двери. Иногда их оставляют голыми, на заре, хоть бы и в разгар зимы, чтобы не поставить под удар свою честь, если соседи увидят выходящую из дома женщину с дитем дочери или служанки. Бывает, что они даже не беспокоятся о том, чтобы позвонить в колокольчик у двери монастыря. По ночам каждый час кто-нибудь из нас выходит, но порой проходит слишком много времени, и на малышей нападают свиньи или собаки. Ты представляешь, сколько детей мне пришлось вытащить из звериной пасти? Сколько раз меня кусали за руку или за ухо?
Брат Лоренсо сжал кулаки, словно его тело вспоминало те битвы, которые он в одиночку вел против самой смерти на пороге приюта. Он глубоко вздохнул.
- Те, которых оставляют с запиской - счастливчики. У многих нет даже маленького утешения, подобного этому, ни единой простой фразы. Я отдаю их им в тот день, когда они уходят, чтобы хранили хоть те воспоминания, которыми обладают.
- Вы отдаете их, когда дети уходят? Но здесь...
Он внезапно замолчал, сообразив, где сейчас находятся владельцы этих посланий. Это те, которые проиграли битву, которые так и не покинули приют.
- У тебя была мать целых тринадцать лет. Потому остальные тебе завидуют и набрасываются на тебя при первой же возможности. Понимаешь?
Санчо потупил глаза под неодобрительным взглядом монаха. Его разум несколько мгновений витал где-то далеко отсюда, в одиноком доме, где запах оливкового масла и дорожная пыль превратили жизнь в тягучую и ритмичную поэму. Потрескавшиеся женские руки ощипывали в тени сарая курицу, а в это время мальчик кидался камнями в ящериц и цикад в траве. Если бы он не расстался со всеми этими ощущениями, то никогда не понял бы, что именно это называл своим домом.
- Возможно, лучше не знать, что потерял, - грустно сказал Санчо себе под нос.
Брат Лоренсо помедлил, прежде чем ответить, потому что зрелость высказывания мальчика его озадачила. Но он не мог взять свое слово обратно. Нет, если в самом деле хочет преподать урок.
- Именно такое отношение и отдаляет от тебя остальных. То, как ты скрываешь свою боль и никому о ней не говоришь, и восстанавливает против тебя всех. От этого они начинают думать, что ты считаешь себя выше остальных. Если бы ты остался в приюте чуть дольше, возможно... Но твое пребывание здесь подходит к концу, и лучшее, что я могу для тебя сделать перед уходом, это наложить наказание.
- Наказание, - медленно повторил Санчо.
- Пусть ты не получишь ту работу, которую заслуживаешь, но это научит тебя здравому смыслу, ты будешь работать разносчиком в таверне.
Мальчик почувствовал, как краснеет от стыда. Кровь в нем вскипела от несправедливости монаха, но он не хотел, чтобы тот с удовлетворением увидел, как его потрясла новость, а потому молча понурил голову. Брат Лоренсо посмотрел на него с недоверием, потому что ожидал более бурного проявления чувств.
- Это пристойное заведение, неподалеку от площади Медины. Ты проработаешь там шесть месяцев, и если будешь неукоснительно выполнять свой долг, то, возможно, я замолвлю о тебе словечко Мальфини.
