Декан епископа стоял на подставке для посадки на лошадь, заглядывая в единственное узкое окошко деревенской тюрьмы. Тюрьма в Улевике невелика, но больше и не надо, никакой мебели в ней нет. Вся тюрьма состояла из единственного каменного круглого помещения, крытого тростником, почти такого же размера и формы, как голубятня в Поместье. Сейчас в тюрьме только один заключённый, хотя там вполне могли поместиться три-четыре человека, а если набить потеснее — даже шесть или семь. В тюрьме имелась крепкая деревянная дверь и узкое зарешеченное окно, расположенное слишком высоко, так что заключённый не мог смотреть наружу, и никому не заглянуть внутрь, разве что если он, как декан, встанет на возвышение. Решётки на окне ни к чему — протиснуться сквозь крошечный проём меж толстыми стенами могла разве что заморенная голодом кошка, но строители тюрьмы не оставили даже такой возможности. Из их цитадели никому не выбраться.

Выражение лица декана, заглядывающего в тюремную камеру, оставалось непроницаемым. Едва перевалило за полдень, но небо казалось серым и тяжёлым, как в закатных сумерках, а в камере, должно быть, ещё темнее.

— Мы не знали, когда вас ждать, декан, — сказал я, ещё задыхаясь после бега от своего дома. — Если бы я знал, что вы прибудете сегодня, здесь бы вас ждал бейлиф с ключом. Но я могу сейчас же послать за ним, если...

— Это ни к чему. Я увидел всё, что хотел. — Он легко спрыгнул наземь. — Мы идём побеседовать с лордом д'Акастером. — Он кивком головы подозвал тощего сутулого юнца, который жался к стене и с несчастным видом дул на посиневшие руки. Отнеси подставку назад к трактиру, мальчик. Прежде чем я поеду в Поместье, хочу поговорить с отцом Ульфридом наедине. Можешь привести лошадей к церкви и ждать меня там — снаружи!

Парнишка энергично закивал, словно хотел, чтобы не осталось никаких сомнений — он выполнит все инструкции до последней буквы, потом так ретиво рванул вперёд, что споткнулся о деревянную подставку, стараясь поднять её. Декан пнул юнца, когда тот пытался встать, отчего он снова растянулся на подставке и завопил от боли. Не обращая внимания на крик, декан развернулся и зашагал в сторону церкви.

Я несколько дней ждал этого момента, и не мог ни есть, и спать в предвкушении. Как будто разверзлись небеса и сам Святой Грааль опустился прямо мне на колени. Сначала в мои руки попалась девчонка-ведьма, а теперь ещё и это. Кажется, все мои деяния внезапно благословил Бог. О, наконец-то, наконец-то! Он изменил для меня ход событий. Бог всё ещё доверяет мне. Я был ввергнут в пучину, я думал, что оставлен, но Бог вспомнил о моих казнях египетских и теперь поведет меня. Я молил о реликвии, но вместо неё получил нечто большее — еретичку. Такого подарка достаточно, чтобы епископ простил все совершённые мной грехи. Совсем скоро я вернусь к комфорту Норвичского собора, и пусть тогда Мастера Совы делают что хотят с этой паршивой деревней, мне всё равно.

Тусклый свет проникал в сумрак церкви через цветное стекло грязных мозаичных окон. В тени выделялся лишь ярко-красный огонь негасимой лампады над алтарём, только он ничего не освещал. Декан прошёлся вокруг, заглянул в ризницу и на колокольню, убедившись, что церковь пуста. Наконец опустился на одну из каменных скамей у стены, где во время службы отдыхали старики или больные.

На стене позади него изображалось «Сошествие в ад». Во мраке я не мог разглядеть ничего, кроме золотого нимба вокруг головы Христа, но я и так хорошо представлял себе эту картину. Христос в развевающихся одеждах стоял перед заключёнными, разрушая двери и предлагая освобождение томящимся в аду мертвецам. То, что декан выбрал именно это место, перед картиной, изображающей искупление и свободу, казалось счастливым предзнаменованием. И его первые слова также принесли мне огромное облегчение.

— Я должен поздравить тебя, отец Ульфрид. Оказывается, ты не терял зря времени, привлёк наше внимание к такому серьёзному делу.

— Я был потрясён, когда узнал, что творится в доме женщин. И немедленно отправил письмо епископу Салмону.

— Совершенно верно, — одобрительно кивнул декан.

— Епископ прислал разрешение на её арест, что я немедленно исполнил. Однако... я немного удивлён, что его преосвященство приказал держать девушку здесь, а не в собственной тюрьме в Норвиче. Но теперь, когда вы прибыли, чтобы забрать её в Норвич для суда, для деревни это станет огромным облегчением. Хотя... — Я колебался, не желая давать советов. — Простите, декан, но я не могу не отметить, что с вами прибыл только один юноша. Конечно, я отправлюсь с вами в Норвич, чтобы дать показания, и, разумеется, девушка вряд ли способна оказать серьёзное сопротивление. Уверен, мы и сами с ней справимся. Но возможно... нам следует взять с собой несколько мужчин, просто из предосторожности, на случай, если чужестранки попробуют освободить...

— Дочь лорда д'Акастера на суде в Норвиче? — декан сжал изящные пальцы. — Это вряд ли. Ты должен понимать, что с любыми обвинениями против знатной семьи следует разбираться весьма деликатно. Его преосвященство епископ Салмон не желает публичного унижения одного из наших самых известных семейств.

У меня перехватило дыхание, как после удара в живот. Неужто он намерен спустить с рук такое злодеяние только потому, что она — дочь д'Акакстера? Я чувствовал себя так, словно ухватился за верёвку, выбираясь из трясины — и тут же выпустил спасение из рук.

— Но декан, она же еретичка! Это подтвердит множество свидетелей. Неужели епископ станет смотреть сквозь пальцы на преступление только потому, что эта девушка знатного происхождения?

— Ты считаешь, отец Ульфрид, что весы правосудия в руках епископа склоняются в пользу могущества или богатства? — голос декана внезапно стал ледяным. — Епископ оказался чрезмерно снисходителен к тебе, отче, но из-за этого не стоит воображать, будто он позволяет преступлению остаться безнаказанным.

— Разумеется, я и не думал... — Но мы оба знали, что я думал именно так. — Простите, декан, я не понимаю. Вы сказали, что девушку не повезут на суд. Тогда как же осуществится правосудие... — замялся я.

— Эта девушка не предстанет перед судом в Норвиче, отче. Но суд состоится, не сомневайся. Епископ своей милостью доверил мне самому его провести, здесь, в Улевике. И если преступница окажется виновной, исполнение назначенного приговора также совершится здесь. Его преосвященство желает благоразумия, отец Ульфрид. Незачем устраивать публичное зрелище из такого ужасного события. Никто не наказывает отца за грехи детей, а лорд д'Акастер — щедрый благотворитель для церкви. Нам не хотелось бы видеть столь набожного и благочестивого человека опозоренным гнусными преступлениями порочной и непокорной дочери. Конечно, девушка навлекла достаточно страданий на голову отца. Но не волнуйся, отец Ульфрид, правосудия ей не избежать. — Декан немного подвинулся на каменной скамье, за его спиной приоткрылись язычки алого пламени среди тёмных фигур на стене.

— Если суд состоится в Улевике, — продолжил он, — это облегчит вызов свидетелей, особенно тех, кто не слишком настроен давать показания. По моему опыту, простые люди, всю жизнь прожившие в деревне, склонны становиться косноязычными, оказавшись среди блеска и великолепия собора. Они смущаются и приходят в замешательство. А ведь мы не хотим выпустить рыбку из сетитолько из-за того, что какие-то деревенские идиоты запутались в показаниях? — Декан едва заметно улыбнулся. — Мне жаль, если это тебя разочаровало, отец Ульфрид. Наверняка тебе не терпится покинуть эту деревню, возможно, возобновить прежние знакомства в Норвиче, особенно одну близкую дружбу?

Сердце застучало, сжалось от боли. Филипп сказал ему, что сюда приходил Хилари? Нет, вряд ли, иначе в тюрьме сидел бы я, а не дочь д'Акастера.

— Я хотел лишь оказать услугу его преосвященству в этом деле, — поспешно сказал я, радуясь, что в церкви темно и декан не видит моего лица.

Гость пристально разглядывал свои пальцы.

— Однако я пригласил тебя сюда не для обсуждения того, как проводить суд, отец Ульфрид. Есть ещё одна проблема, которая меня… беспокоит. — Он сделал паузу, прежде чем сказать «беспокоит», словно раздумывал над выбором слова. — Как я сказал, отец Ульфрид, за усердный доклад о ереси ты заслуживаешь одобрения. Но вызывает удивление — почему ты немедленно не сообщил о том, что отлучил от церкви весь дом женщин? Если я правильно понял из твоего письма, ты сделал это около двух месяцев назад. И только сейчас счёл нужным сообщить нам об этом.

— Но, декан, — возразил я, — вы сами приказали мне использовать отлучение как наказание для тех, кто не платит десятину.

— Совершенно верно. Но ты сообщил в письме, что применил отлучение не за неуплату десятины. Если я правильно понял, ты отлучил их за отказ подчиниться, совершить публичное покаяние в гораздо более тяжком преступлении, на которое следовало немедленно обратить наше внимание. Если бы ты это сделал, вопрос давно решился бы задолго до того, как эта девушка совершила гнусное преступление, и таким образом, епископ Салмон был бы избавлен от затруднений, а я — от серьёзных проблем.

Декан снова поёрзал на холодном камне, открыв ещё больше рисованных языков пламени на стене за спиной. В церкви слишком темно, чтобы разглядеть детали картины, но мне это ни к чему — я наизусть знаю каждый штрих. Языки пламени изображены под огромным адским котлом, в котором живьём варятся грешники с отрубленными руками и ногами.

Декан, словно в задумчивости, коснулся губ длинным тонким пальцем. Но я уверен, он продумал каждое слово, ещё когда только собирался говорить со мной.

— Может показаться, что ты намеренно позволил разрастись этому гнезду паразитов в своём приходе, отец Ульфрид. Ты бездействовал, пока там вызревала дьявольская, полная греха ересь. Думаю, тебе лучше рассказать мне всё произошедшее с этими женщинами с самого начала. И предупреждаю тебя — не скрывай ничего, не то я могу и в самом деле привезти в Норвич заключённого для суда, но это будет не та девушка.