Когда нитка опять выскользнула из игольного ушка, я выругался, в десятый раз за сегодняшний вечер. Льняное облачение порвалось, и я неумело пытался его зашить. В соборе у нас был целый зал, где постоянно трудились мастера, шили и чинили одежду духовенства. В Улевике мою одежду чинила та же девушка, что и готовила, и хотя у неё это выходило не слишком хорошо, всё же в сто раз лучше, чем у меня. Но девушку пришлось рассчитать — одна из многих жертв, на которые я пошел после визита декана. Однако, как бы я не затягивал пояс, нужной суммы собрать не удавалось. Декан полностью получил свою десятину. Выбора у меня не было. Я точно знал — если недодам ему хоть на фартинг — в тот же день окажусь в кандалах в подземелье епископа.

Деревенские не могли или не хотели платить десятину, которую задолжали ещё месяц назад, и у меня оставался только один выход. Чтобы выручить денег, я заложил церковное серебро. Понятно, что это глупо, и обойдётся в итоге гораздо дороже, но я купил себе время. Украшенная драгоценными камнями чаша, резные дискосы, серебряные канделябры и алтарный крест мы использовали только во время Высокой мессы, на Рождество и Пасху, а в остальное время обходились простой оловянной и медной утварью. Все ценные предметы хранились под замком в ризнице, в огромном тяжёлом сундуке, а ключ был только у меня. Надо только выкупить их вовремя, до Рождественской мессы — и никто ничего не узнает.

Это звучало просто. Но если к Рождественскому сочельнику я не верну церковное серебро, д'Акастер заметит пропажу. Чтобы вернуть заложенную утварь, у меня есть только два месяца. Всего два месяца, а денег не прибавлялось.

Я мог довериться лишь одному человеку во всём мире. Я поклялся, что никогда больше не увижу Хилари, но я и прежде много раз это обещал. Мы оба знали, что я этого не хотел. Если я напишу, Хилари придёт, принесёт денег и выручит меня. Думаю, я этого заслуживаю. Я один понёс наказание за то, чем мы занимались. Я не открыл имя Хилари даже на допросе с пристрастием. Я ни разу не предал моего тёмного ангела.

В дверь громко постучали, я подпрыгнул от неожиданности и опять уронил иголку.

— Отче! Идём скорее. Он пропал! Пропал!

— Сейчас, — сказал я. — Незачем ломать дверь.

Но крики и стук только стали громче. Я нащупал дверную щеколду. Я распахнул дверь — и тут же отскочил, чтобы избежать ударов. На пороге стояла одна из деревенских женщин. Лицо заливали слёзы и грязь, и я не сразу признал её.

— Ты Элдит? — спросил я. — Что случилось? Кто пропал?

— Оливер, мой маленький Оливер. Его нет. Я пошла туда, где... а его нет! Она рыдала, бегая взад-вперёд перед моим крыльцом, как взбесившаяся собака.

На другой стороне дорожки уже столпились несколько женщин. Они жались друг к другу, не решались приблизиться, боясь заразиться безумием.

Я схватил Элдит за руку.

— Ну, госпожа, успокойся. Что толку плакать. Оливер умер, разве ты забыла? Я сам хоронил его три дня назад.

Горе странно действует на женщин. Некоторые отказываются принять смерть ребёнка или мужа. Я знал женщин, оставлявших за столом место для усопшего или стиравших его одежду, как будто мёртвый вернётся и её наденет.

Элдит яростно замотала головой.

— Нет, отче, ты не понимаешь — его тело... оно пропало... из могилы.

— Да что ты? Правда?

— Могила пуста, отец. Я пошла отнести ему немножко мяса и питьё, чтобы Оливер не чувствовал себя забытым на День всех святых... а могила... она разрыта, и тело исчезло. — Она изумлённо застыла, стиснула мою руку. — Отче, а может, он всё же не умер, или... может, Бог услышал мои молитвы и вернул его к жизни? Прошло три дня, отче, понимаешь, три дня... Мне надо домой. Может, он там меня ждёт.

Она подхватила юбки и бегом бросилась прочь.

— Стой! — крикнул я вслед. — Элдит, вернись. Это невозможно. Он не мог...

Но она только понеслась ещё быстрее.

Я подхватил плащ и побежал к церковному погосту.

Оливеру едва исполнилось пять, и в его болезни сначала не было ничего необычного — воспалённое горло, лёгкая лихорадка, слабая тошнота. Мать решила, что это малярия из-за холодной погоды. Но два дня спустя малыш Оливер корчился в агонии, живот у него раздулся, как от водянки, и его рвало кровью. Через неделю ребёнок умер. Мы положили его прямо в промёрзшую землю, завернув лишь в простой саван. Мать не могла купить гроб, она едва собрала денег на подушный налог. Я бросил горсть земли на маленькое тельце и смотрел, как деревенские кидают в могилу комья, а мать воет и трясётся от горя на руках у соседей.

Я только вчера своими глазами видел маленький холмик свежей тёмной земли, окруженный травой и отмеченный маленьким деревянным крестом. Что такое могло привидеться Элдит, заставить усомниться, что её сын там? Бедная женщина рехнулась от горя. Должно быть, пришла не к той могиле.

Я поспешил к церкви. В дверном проёме, под резным непристойным изображением голой старой карги, которую деревенские зовут Чёрной Ану, собралась кучка мужчин. Мартин, церковный сторож, кузнец Джон и ещё двое увлечённо беседовали. Когда я приблизился, они умолкли, подталкивая друг друга, как будто обсуждали меня.

— Мартин, ко мне только что приходила миссис Элдит со странной историей про могилу сына. Она сказала... — мне неловко было даже повторять, — ... что могила разрыта. Должно быть, это неправда.

— Могила пуста, — сухо сказал Мартин.

— Покажи мне её, — потребовал я.

Мужчины переглянулись.

— Ты чего, отец, память потерял? — церковный сторож откашлялся и сплюнул на церковные ступеньки. — Ты же знаешь, где могила, сам хоронил мальца.

— А ещё я помню, кто тебе платит за работу. Церковный погост — твоя обязанность. Твое дело — следить, чтобы мёртвые покоились с миром. И я хочу проверить, не пренебрёг ли ты своим долгом.

Мартину всё же хватило совести устыдиться. Он взглянул на своих товарищей и неохотно повёл всех за церковь.

Над могилой в дальнем углу погоста нависал разросшийся дуб. Мартин вырыл неглубоко, жаловался, что мешают корни и земля промёрзла. Подозреваю, это потому, что Элдит не дала могильщику монет, которые, как он считал, полагались ему по праву.

Мы подошли ближе, и я увидел, что над могилой больше нет холмика, земля свалена в сторону. Я заглянул в узкую яму. Во влажной земле на дне отчётливо виднелся отпечаток маленького тела, но само тело исчезло. По моей спине пробежала ледяная дрожь. Неужели, как и сказала Элдит, Оливер восстал из мертвых, не как воскресший Господь, а как призрак, как труп, выбирающийся из могилы, чтобы полакомиться живыми?

— Господи, помилуй, — я осенил себя крестом.

Такое случилось, когда я жил в Норвиче. Недавно похороненный человек вставал из могилы, выходил с кладбища, бродил по улицам и душил всех, кто попадался на его пути. А за ним стаей шли желтоглазые кошки и дико выли, приводя в ужас всех, кто их слышал. В конце концов епископ Салмон приказал раскопать могилу и отрезать трупу голову той же лопатой, которой его закапывали. Когда мертвеца откопали, тело его оказалось жирным и раздувшимся, как пиявка, а когда отрезали голову, из шеи хлынула алая кровь, заполнившая всю могилу.

Может, мальчик стал таким ожившим мертвецом? Похороны были совсем простые, но я прилежно совершил над ним все положенные церковные обряды. У такого малыша не могло быть столь тяжких грехов, чтобы он стал недостоин христианского упокоения.

— Думаете... — я запнулся, — ...возможно, что это ходячий труп?

Могильщик снова закашлялся, сплюнул в чёрную яму.

— Он бы не сумел выбраться, я сам проверял. Раскопал могилу после похорон, когда мать ушла, вбил в пятки парнишке железные гвозди, чтобы он не смог ходить.

Даже не знаю, успокоился я или разозлился.

— Ты потревожил могилу после христианского погребения?

Мартин пожал плечами.

— Так сгубила-то его не малярия. Мальчишка помер от колдовства, ясно, как день. А кто убит с помощью чёрной магии, того не удержать в могиле одними крестами да святой водой.

Остальные дружно закивали.

Кузнец Джон переглянулся с могильщиком, откашлялся.

— Такое дело, отче. Раз тело не само вылезло из могилы, значит, кто-то его забрал.

Я открыл рот от изумления.

— Но зачем? Кому понадобилось красть труп?

Джон здоровенной ручищей почесал коросту на подбородке.

— Как по мне, отче, кто убил, тот и тело забрал. Зачем бы ещё ей насылать свои чары на такого мальца? Наверняка понадобился труп для чёрной магии.

— Она? Думаешь, женщина из Улевика, одна из овец моего стада, могла...

Джон невесело усмехнулся.

— Она не из твоего стада, отец. Старая ведьма за всю жизнь ни разу в церковь не входила. Душа у ней такая чёрная, что если на эту сморщенную старую шкуру хоть капля святой воды попадёт, она тут же и сгорит, превратится в пепел.

— Это он про старую Гвенит, — пояснил Мартин. — Ноги её ни разу при свете дня в деревне не было, разве на ярмарки приходила, да купить что или продать. Но вот ночью... — он оглянулся на остальных, — ночью — другое дело, по ночам она выползает из своей берлоги, чтобы творить зло.

Остальные что-то одобрительно забормотали.

Джон опять посмотрел вглубь маленькой могилы.

— Такой малыш, как Оливер, совсем лёгкий, даже старуха могла его утащить. Должно быть, потому она и выбрала в жертву именно его. А ты ведь знаешь, какой канун нынче ночью, отче.

Я мрачно кивнул — мне слишком хорошо известно. Это ночь, когда церковь молится о душах мёртвых, но я знал — деревенские соблюдали не обычаи церкви, а языческие ритуалы праздника Самайн. И Элдит тоже сказала, что пошла к могиле положить еду и питьё. То же самое делали и другие жители деревни на могилах своих близких, хотя я запрещал им это на проповеди. Это ночь, когда ведьмы творят своё зло. Одному Богу известно, что собиралась Гвенит сделать с телом несчастного ребёнка, но какой бы дьявольский ритуал она ни задумала, клянусь, я не допущу этого злодейства, даже если придётся сражаться с ордой демонов.

— Говорите, Гвенит живёт где-то за деревней? Отведёте меня туда?

Все четверо дружно, как один, отступили назад.

— Нет, отец, меня ты туда не затащишь, — Джон поднял огромные ручищи, как будто хотел защититься от самой мысли об этом. — Только человек в духовном сане, вроде тебя, может идти к дому ведьмы, не боясь её чар. Ты-то знаешь и латинские слова, и святые молитвы для защиты.

— И незачем нам тебя провожать, — пробурчал Мартин. — Река сама приведёт к ней. Говорят, дом ведьмы прямо на берегу, недалеко от вершины холма. Не заблудишься.

— Пойдёшь, отче? — спросил Джон. — Это же ради всей деревни.

Во рту так пересохло, что я не смог ему ответить. В гневе я клялся, что стану сражаться с демонами ада, чтобы остановить ведьму, но когда дошло до дела, меня словно окунули в холодную воду. Какие сатанинские силы способна вызывать старая Гвенит, если эти крепкие мужчины так боялись даже показать мне дорогу к её дому?

Я видел, как экзорцизмом и разоблачением колдунов занимались люди, владеющие этим искусством. Я слышал вой и крики одержимых, видел, как они летали по комнате, как из ртов извергались потоки брани. Но экзорцисты делали своё дело в окружении духовенства и символов веры, а мне придётся идти одному, без всякой защиты. Никто от меня этого и не ожидает... нужны книги, реликвии... я не могу... не стану...

— Путь туда долгий, и подъём крутой. Если хочешь добраться раньше, чем старуха успеет что-то сделать, тебе надо поторопиться. А то она вызовет дьявола... — Джон перекрестился.

Кузнец прав, за помощью посылать некогда. Если ведьму не остановить, один Бог знает, какое зло она выпустит на этих беззащитных людей. Я священник. Сила Бога на моей стороне. А она просто женщина, невежественная старуха, она не сможет противостоять святой церкви.

Я с удивлением понял, что киваю. Мужчины с облегчением переглянулись.

— Да поможет тебе Бог, отец.

Подъём оказался крутым и долгим, хотя я и был к нему готов. Много раз мне приходилось останавливаться, чтобы перевести дыхание, но я боялся слишком задерживаться для отдыха — солнце уже скрылось за холмом. По небу скользили только бледные сероватые отсветы, последние угасающие лучи. Слабая уверенность в своих силах, которую я ощущал в церковном дворе, окончательно исчезла. Боль в груди усиливалась с каждым шагом. Что ждёт меня в этом доме, если, конечно, я вообще туда доберусь? А если старуха уже успела вызвать псов Сатаны — как я смогу встретиться с ними в одиночку?

Я со страхом смотрел на чёрные скалы, торчавшие вокруг, как дьяволовы рога. Я взмок от холодного пота, и только мысли о страшном зле, которое, возможно, совершится при помощи тела невинного ребёнка, удерживали меня от того, чтобы броситься назад. Но я не мог сказать деревенским, что отступил. Видит Бог, они и так меня почти не уважают.

Дорога превратилась в узкую овечью тропу, петляющую между скалами. Местами путь становился опасным, несколько раз я терял опору, оступался и чуть не падал в бурлящую внизу реку. Я ругал себя за то, что забыл захватить фонарь. Как можно быть таким глупым, отправиться на гору, даже не подумав о свете? Может, в сумраке я уже миновал её дом? Уверен, даже ведьма не станет жить среди этих скал. Тропа под ногами исчезла, теперь я шёл по ровной лужайке. Камни и склон холма окружали меня, как крепостные стены, заслоняя даже от слабого света, ещё остававшегося в вечернем небе.

Краем глаза я заметил, как что-то промелькнуло в темноте. Я обернулся. Передо мной в воздухе висел человеческий череп. Я в ужасе замер, а в глазницах черепа внезапно вспыхнуло пламя. Я закричал, отшатнулся, упал и покатился по склону. Земля под головой и плечами исчезла. Я лежал на спине, на самом краю обрыва, повиснув над рекой. На шею летели ледяные брызги, внизу подо мной оглушительно ревела бьющаяся о камни вода. Я судорожно извивался, пытаясь найти опору и выбраться, но трава скользила под руками, и я медленно сползал к реке.

Но кто-то меня схватил. Я вцепился в протянутую руку и с трудом стал карабкаться назад, на берег, пока, наконец, мне не удалось встать на четвереньки на твёрдой земле. Я задыхался, руки и ноги тряслись. Подняв голову, я уткнулся в вонючую и грязную женскую юбку.

Я кое-как поднялся на ноги. Передо мной, держа череп со светящимися глазами, стояла старая ведьма. Теперь, вблизи, я смог рассмотреть внутри перевёрнутого черепа горящий трутовый фитилёк. Красно-оранжевое пламя лизало пожелтевшие зубы. Я не смел пошевелиться, боясь упасть в реку. Из головы вылетели слова всех молитв, которые могли меня защитить. Я крепко сжал железный крест на шее, и выставил руку перед лицом ведьмы.

— Убирайся прочь. Я... я священник. Меня хранит Бог.

Старая карга расхохоталась.

— Тебя от реки не Бог спас.

— Какое зло ты собираешься сотворить этой ночью, старуха? Предупреждаю, что бы ты ни затеяла, я собираюсь тебе помешать.

— Значит, пришёл не дать мне разжечь огонь в очаге? Столько хлопот, чтобы помешать бедной старухе приготовить ужин.

— Не ври мне, женщина, — выкрикнул я. — На огне ты варишь какое-то смертельное зелье. Какое зло ты собираешься с ним сотворить? Я указал на череп, и, к своему стыду, увидел, как дрожит моя рука.

Старуха усмехнулась.

— Разве ты не знаешь, на Самайн все очаги должны быть погашены и снова зажжены от особого огня, чтобы мы могли пережить тёмную зиму ? — Она подняла вверх наполненный огнём череп. — Ты же священник. Неужто боишься старой мёртвой кости? Какое зло она может тебе причинить?

В незрячих глазах черепа плясал огонь. Я не мог оторвать от него взгляд. Меня так и тянуло подойти поближе к старухе, но никто из нас не двигался. Такой маленький череп вполне может быть и детским. Я плотно закрыл глаза. Святой Михаил и все архангелы, защитите меня.

— Значит, это голова маленького мальчика? Это Оливер... Что ты наделала, старая ведьма? Где остальные части его тела? А плоть, как ты смогла так быстро счистить её с костей, он ведь только три дня как мёртв? — В животе поднималась волна тошноты. — Господи, неужто ты сварила и съела... Ты это сделала? Говори правду, чудовище, говори, что ты сделала с этим ребёнком!

Я прыгнул вперёд, размахивая железным крестом перед этим дьявольским лицом. Крест задел её щёку, старуха опрокинулась наземь, череп выпал и покатился к ногам, рассыпая горящий трут. В одно мгновение юбка старухи вспыхнула.

Я испуганно стоял, глядя, как языки огня вырываются в темноту. Ведьма корчилась на траве, кричала, умоляя помочь. Я не двигался, заворожённый жёлтым пламенем. Старуха отчаянно перекатывалась в траве, пытаясь придавить своим телом огонь. Прошла, кажется, целая вечность. Я стоял неподвижно, старуха каталась по земле, сбивая языки огня, лизавшие её тело. Наконец огонь погас, и мы остались в темноте.

Старуха не двигалась. Я уже решил, что она мертва, когда услышал стон. Я упал на колени, перевернул её на спину. В воздухе повисла вонь горелых тряпок. В темноте невозможно было разобрать, сильно ли обгорела старуха, но я различал блеск направленных на меня глаз.

— Бог наказал тебя за обман, Гвенит. Бог поразил тебя огнём за твои ужасные дела. Ты кричала от боли в огне, представь же, как ты будешь целую вечность кричать в адском пламени, оно в тысячу раз горячее земного огня.

В руках я всё ещё сжимал железный крест. Я поднёс его к губам ведьмы в неком подобии поцелуя.

— Если ты сейчас солжёшь, твоя душа отправится прямо в ад. Если скажешь правду, я стану молиться, чтобы облегчить страдания, которые тебя ждут. А теперь, Гвенит, я приказываю — скажи, что ты сделала с ребёнком, украденным из могилы. Покажи, где найти его тело, хотя бы кости, чтобы вернуть их скорбящей матери. Не то тебя повесят, я отправлю прямо в ад твою злобную душу.

— Ребёнка... забрали... из могилы? — судорожно выдохнула старуха.

— Ты сама знаешь. Это ты утащила его, ведьма. Это его череп.

Она затрясла головой.

— Нет, нет... это череп моей дочки... матери Гудрун... моя дочь приносит нам огонь... Я любила свою дочь... я сохранила её рядом с нами... не могла оставить её одну в холодной могиле...

— Ложь, — закричал я.

— Подними... череп... Посмотри, это не детские зубы. — Она с поразительной силой ухватилась за моё облачение. — Тело ребёнка... не дай им использовать его... Три поколения назад пять женщин-знахарок собрали все свои силы, чтобы отправить ту тварь в сумеречное время. Одной из них была моя прабабка... Они были уверены, что никто больше не сможет вызвать его обратно... Но Аод выдержал испытание в дупле старого дуба... У Аода есть знания... А теперь он получил этого мальчика... Он собирается вернуть чудовище к жизни. Я единственная оставшаяся знахарка... но времени совсем мало. С ним не справиться в одиночку... Теперь осталась только одна возможность остановить Мастеров Совы. Ты должен пойти в Улевик и забрать тело ребёнка прежде, чем Мастерам Совы удастся им воспользоваться... Она застонала. Хватка рук на миг стала сильнее, потом ослабла, и старуха откинулась назад.

Я потряс её.

— Что это за тварь? Что она с нами сделает? Говори!

— Иди... скорее. Если ты хочешь помешать злу этой ночью... останови Мастеров Совы, пока ещё не поздно.

Возвращаться назад по той же тропе вдоль реки оказалось ничуть не легче. В обманчивом лунном свете провалы на тропе укрывались в тени. Камни, казавшиеся устойчивыми, выскальзывали из-под ног. Луна освещала пенящийся белый поток, но я едва отличал воду от камней. Пришлось идти медленнее. Несколько раз я поскальзывался, хватаясь за ветки и камни, чтобы не скатиться с холма. Спина и руки были исцарапаны и разбиты, но я мог думать только о том, что делают сейчас в деревне Мастера Совы.

Как я мог быть так глуп, как позволил обмануть себя, заставить пойти сюда? Я должен был понять, что в рассказанной теми людьми истории что-то не так. Ведь могильщик заметил бы открытую могилу задолго до того, как сегодня вечером её обнаружила мать Оливера. Почему же он сразу не пришёл ко мне? Значит, д'Акастер подучил его отправить меня с этим дурацким поручением, просто чтобы убрать с дороги? Или люди и вправду поверили, что тело украла старая Гвенит?

Задолго до того, как дойти до первого дома, я услышал собачий вой. Похоже, выли все блохастые дворняги Улевика. Однако улицы пустовали. Сквозь щели плотно закрытых ставень пробивались лучики света, значит, не все жители деревни собрались у огня Самайна. Конечно, женщины и дети прятались за закрытыми дверями, боялись мертвецов или Мастеров Совы. Но несмотря на холодную ночь, ни над одной крышей не вился дымок. Как сказала старая Гвенит, все очаги погашены. Их снова зажгут, когда домой вернутся мужчины и принесут огонь от костра Самайна.

Однако в деревне что-то горело, я чуял запах дыма от горящих дров, а завернув за угол, и увидел. В центре кладбища, прямо перед церковью, разожгли большой костёр, в ночное небо летели алые и оранжевые языки пламени, дерево трещало, выбрасывая красные искры. Множество людей из деревни, мужчины и женщины, плясали вокруг костра, сцепив поднятые кверху руки, тяжело топая в такт ритмично бьющему барабану. Некоторые из танцующих были в длинных белых рубахах, лица закрыты деревянными масками, изображающими человеческие лица, или завязаны белой тканью с прорезями для глаз и рта — как у покойников, вернувшихся, чтобы плясать вместе с живыми.

Наверху семейного склепа д'Акастеров, скрестив ноги сидел барабанщик. Он был голый, только вокруг чресел обёрнута оленья кожа, а на голове — олений череп. Острые рога поблёскивали белым, а голое потное тело казалось бронзовым в свете огня.

Я ворвался в церковные ворота, едва сдерживая гнев. Я кричал, приказывая остановиться, но никто ухом не повел. Танцующие откинули головы, прикрыли глаза, они полностью отдавались ритму барабана. Я был вне себя от злости. Как они посмели исполнять этот языческий ритуал в святом месте, топтать могилы, издеваясь над христианскими останками, лежащими под их грязными ногами? Я ворвался в круг и схватил за руку полную, почтенного вида женщину.

— Сейчас же прекрати это безбожное позорище!

Она оттолкнула меня с такой силой, что я, задохнувшись, упал наземь. Потрясённый её силой, я присмотрелся и понял, что это вовсе не женщина. Все танцоры, которых я принимал за деревенских женщин, оказались мужчинами. На кладбище не было сейчас ни единой женщины.

Мне ни за что не прервать эту пляску — пьяные танцоры слишком захвачены ритмичными ударами барабана, меня никто даже не слушал. Ладно, это подождёт. Потом, в исповедальне, я разберусь с их грехами. Сейчас самое главное — найти тело маленького Оливера.

Я с трудом поднялся на ноги. Если старая Гвенит права и тело собираются использовать для какого-то тёмного обряда, оно должно быть где-то поблизости. И тут я увидел четырёх Мастеров Совы, стоящих в дверном проёме церкви, прямо под резным изображением Чёрной Ану. Они загораживали вход в церковь святого Михаила, как будто что-то охраняли.

Они положили тело в церкви. Может, остальные Мастера Совы сейчас там, внутри, уже совершают над телом свои грязные обряды. Может, они творят эти ритуалы прямо на алтаре. Я обогнул круг танцующих и подошёл к церковной двери, где на страже стояли Мастера Совы. Языки огня Самайна красным светом вспыхивали на коротких мечах в их руках и на бронзовых клювах совиных масок.

— Прочь с дороги! — Я попытался оттолкнуть их, но два меча тут же взметнулись вверх и оказались у моего горла прежде, чем я успел сделать хоть шаг.

— Да как вы смеете угрожать мне, вашему священнику! Вас следует высечь за это!

Мастера Совы не сдвинулись с места. Где-то под масками поблёскивали следящие за мной глаза.

— Что происходит в церкви? Это же дом Божий. Если вы вторглись в священное место, Бог сразит вас и проклянёт навеки. — Я нащупал на груди крест и поднял перед их лицами. — Приказываю вам во имя...

Я почувствовал, что кто-то встал позади, и в то же мгновение увидел, как один из Мастеров Совы указал на что-то своим мечом. Я обернулся, но поздно — крепкие руки уже схватили меня и потащили в круг.

— Да как вы смеете поднимать руку на священника? Вас за это арестуют.

Но люди только смеялись в ответ. Они понимали, что это пустая угроза. Мои руки крепко держали за спиной. Как я мог наказать их, если я не смог бы даже никого опознать — все они в белых одеяниях, лица скрыты за деревянными масками и соломенными париками.

— Ты должен присоединиться к нам, отче, — сказал кто-то. — Иначе мертвецы решат, что ты их не уважаешь.

— Отпустите меня. — Я пытался вырваться, но безуспешно. Меня втолкнули в круг к танцующим. Священнику не справиться с крепкими селянами годами работавшими в поле и сильными, как быки.

Один из Мастеров Совы вступил в круг, нырнув под руки танцоров, и обошёл вокруг костра. В руках он держал соломенную фигуру размером с ребёнка, достаточно большую, чтобы внутри могло поместиться тело малютки Оливера. Они собирались сжечь его, превратить в пепел. А без тела — как он сможет воскреснуть в Судный День?

— Нет, нет! — завопил я. — Не делайте этого с невинным ребёнком.

Мастер Совы обернулся на мой крик, высоко поднял соломенную фигуру, как будто дразнил меня, а потом швырнул в костёр, и солома вспыхнула ярким пламенем. К запаху горящей древесины добавилась противная, едкая вонь, тяжелая и одурманивающая, но не запах горящей плоти — должно быть, внутрь соломенного чучела набили какие-то травы или листья. Из костра повалили клубы густого дыма.

Голова у меня закружилась, стала как чужая. Я больше не хотел сопротивляться. Удары барабана становились всё громче, казалось, они идут откуда-то изнутри меня. Я вдруг почувствовал, что ноги повинуются ритму, топают в такт со всеми остальными, как будто иначе и быть не могло.

Между кругом танца и огнём мелькали чьи-то очертания. Они казались расплывчатыми и нереальными, и я подумал, что это всего лишь наши тени, но ошибся. Напротив, с другой стороны круга, в свете костра, я видел на земле тени танцоров, но эти фигуры появились с другой стороны от них и двигались с ними вместе. Мы кружились вправо, по солнцу, а те, что в центре, двигались в обратную сторону. Я отчаянно вертел головой, пытаясь глотнуть свежего ночного воздуха, чтобы прийти в себя, но мой разум только всё больше мутился. Потом тени в кругу начали обретать чёткие очертания.

Внутри нашего круга танцевали не тени. Это были люди. Босоногие девушки с толстыми верёвками вокруг шей плясали с древними стариками, чьи седые бороды свисали чуть не до пола, прикрывая узловатые ноги. Старухи под паутинами вуалей чопорно кружились среди бледных юношей в окровавленных рубахах. В лунном свете, как старые кости, отливали жёлтым загнутые когти древних старух, крепко сжимающих руки детей с чёрными провалами пустых глазниц. Танцующие окружали огонь, а когда их руки в танце поднимались вверх, между пальцами были заметны перепонки. Их становилось всё больше и больше, они присоединялись к кругу, вставали из-под земли, выскальзывали из ветвей тисовых деревьев, выползали из трещин в каменных гробницах — вызванные к жизни мертвецы Улевика.

Языки пламени поднимались выше, к звёздам, как красно-жёлтые змеи. Ритм барабана ускорялся. Топот становился громче. Мы кружились всё быстрее, лица танцоров расплывались перед моими глазами. Пальцы не гнулись, и я уже не мог отпустить протянутую мне в танце чужую руку.

Раздался громкий удар, вспышка яркого света, и круг распался. Люди спотыкались, сталкивались друг с другом и падали. На мгновение я ослеп, потом увидел — деревенские указывают на церковную колокольню. Я тоже смотрел, мигая и щурясь от света.

На плоской крыше круглой башни стоял один из Мастеров Совы, чёрный силуэт на фоне луны и звёзд. На вытянутых, обращённых к погосту руках он держал нечто похожее на рулон белой ткани. Потом Мастер Совы поднял свёрток высоко над головой.

— Сквозь кровь обновляем мы нашу силу. Сквозь смерть обновляем мы нашу жизнь. Сквозь разрушение мы созидаем. Огнём мы делаем жизнь плодородной.

— Огнём мы делаем жизнь плодородной, — эхом повторили стоящие внизу, на погосте, жители деревни.

Наверху башни бился, как огромные крылья, плащ Мастера Совы.

— Я призываю Кернунна вдохнуть в него душу.  Трёхликая богиня — Блодьювед-девственница, Ану-мать, Морригу-старуха — прошу тебя дать ему тело. Таранис, хозяин погибели, Яндил, лорд тьмы, Рантипол, господин ярости, взываю к вам, прошу пробудить Оулмэна!  Пробудить Оулмэна! Ка!

Мастер Совы распустил по ветру тускло-белую ткань, которую держал в руках. Я увидел две начерченные алым вертикальные линии, пересечённые множеством горизонтальных отметок. Над ними красовался разбитый на четыре части круг, а внизу — тройная спираль.

Я понятия не имел, что всё это значило, но услышал, как люди завопили от страха. Я решил, что их испугал этот алый символ, но потом, похолодев от ужаса, понял, причина страха — не кроваво-красный знак, а то, на чём он начертан. Мастер Совы держал в руках не ткань, а кожу, содранную человеческую кожу, судя по размеру и форме — маленького ребёнка.

Я едва успел понять, что увидел, как по толпе пронёсся новый крик ужаса. От церковной двери потянулась тонкая струйка дыма. Мне показалось, что они подожгли церковь, но нет, дым шёл не изнутри. Он выходил из зияющей вагины старой ведьмы, вырезанной над дверью. Сначала дым был белым, но изливаясь непрерывным потоком, он всё больше темнел, превратился в чёрный. Он клубился, постепенно принимая форму головы чудовищной птицы, потом огромных крыльев, широких, как башня церкви. Дым висел в ночном воздухе, мы смотрели, как тень растет, поднимается над церковью, становится темнее, плотнее и заслоняет звёзды.

Деревенские, стоящие, как заколдованные, с криками бросились прочь. Все рвались поскорее выбраться с погоста, безумно карабкались по стенам вверх, прыгали за ограду, не заботясь о том, куда и как упадут, и бежали подальше от демона. Их крики разрушили чары, удерживавшие меня в этом месте, и я, спотыкаясь, понёсся к воротам.

Я не оглядывался назад.