Беатрис
Я ненавидела ночи в лечебнице, стоны больных во сне, храп и постоянный раздражающий кашель, на который днем и внимания не обращаешь. Целительница Марта не могла находиться там круглосуточно, иначе сама оказалась бы пациенткой. Но кто-то всегда должен был дежурить ночью, чтобы подать горшок тому, кто не в силах вставать, или питьё при лихорадке. Всем нам по очереди приходилось там сидеть — кроме Март с их особыми обязанностями, конечно — нам, простым бегинкам, у которых не было собственных владений.
Я как раз закончила обихаживать больную старуху, когда дверь распахнулась и вошла Целительница Марта, сгибающаяся под тяжестью Османны, повисшей на её плече, скрючившись от боли. С другой стороны Османну поддерживала малышка Кэтрин, бледная от страха.
— Быстро неси лампу, Беатрис, — приказала Целительница Марта. Они с Кэтрин подтащили Османну к кровати в дальнем углу.
Когда я вернулась с лампой, Османна лежала на боку, поджав ноги, но даже в такой позе я увидела, что всё платье пропитано тёмно-красной кровью. Видимо, её опять схватила боль — она крепко прикусила кулак и закрыла глаза.
— Иди спать, Кэтрин, — сказала Целительница Марта, — мы позаботимся о ней.
Кэтрин застыла на месте, испуганно глядя на Османну.
— Она не...
Целительница Марта обняла Кэтрин и подвела к двери.
— Хорошо, что ты помогла привести её, Кэтрин, но теперь постарайся не мешать.
— Она не велела... но я... столько крови... — Кэтрин посмотрела через плечо Целительницы Марты. Похоже было, что сейчас её стошнит.
— Ты всё правильно сделала. А теперь иди, поспи немного. Целительница Марта мягко подтолкнула Кэтрин наружу, в тёмный двор, и плотно захлопнула за ней дверь.
Она вернулась к кровати и попыталась выпрямить ноги Османны, но та снова сжималась и яростно трясла головой.
— Это просто спазмы... месячные.
— Бедняжка, — я погладила мокрые от пота волосы. — Никогда не видела, чтобы от месячных было так плохо. Должно быть, это лихорадка или малокровие. Ты в последние недели почти ничего не ела. Всё эти никчёмные книги...
— Да, спасибо, Беатрис, — отодвинула меня Целительница Марта, — может, пойдёшь посмотришь, не надо ли отвести Хильду обратно в постель? — она кивнула в сторону старухи, которая брела в нашу сторону, явно заинтересованная тем, что здесь происходит.
Кровать, где лежала Османна, как и все остальные в лечебнице, с трёх сторон огорожена довольно высокими деревянными панелями, так что через них трудно заглянуть, и когда я отвела ту женщину в постель, Целительница Марта разместилась с единственной свободной стороны, закрывая Османну от чужих взглядов. Каждый раз, как я подходила ближе, Целительница Марта посылала меня за чем-нибудь — тряпкой, водой или настойкой от боли. Но я слышала стоны Османны и успевала заметить, как её спина изгибается и снова расслабляется, когда боль слабеет.
И тут меня осенило. Я сама испытала такую боль, не раз и не два, а целых семь раз, и очень хорошо знала, что это означает. Османна потеряла ребёнка. Но как такое возможно? Она сама ещё ребёнок, да и как можно забеременеть в бегинаже? Она никуда не выходила, только если заставляли, и всегда с группой бегинок. Если она носила ребенка — значит, уже пришла к нам с ним. Может, потому отец и отослал её сюда?
Я стояла за деревянной панелью кровати, в тени, когда Целительница Марта заговорила — тихо, чтобы не услышали другие пациенты.
— Османна, почему же ты не пришла ко мне? Думала, мы тебя выгоним, если узнаем? И поэтому решила избавиться от ребёнка?
Сердце у меня упало, я пошатнулась и чуть не ударилась о боковину кровати. Так это не выкидыш. Эта девушка сама пыталась убить своего ребёнка.
— Я не... так получилось, — выдохнула Османна. — Я не могла...
Целительница Марта ещё ниже склонилась над кроватью.
— Послушай, дитя. Я тебя не осуждаю. Если тут и есть грех, то наш. Нам надо было объяснить, что мы никогда тебя не прогоним. Ведь бегинаж — это убежище. К нам в «Виноградник» в Брюгге приходило много женщин, у которых дети не от мужей, или вовсе без мужа. И мы помогали им и растили их детей. Они боялись так же, как ты, и поступили бы так же, если бы им не к кому было обратиться.
— Вы не понимаете, я не... — всхлипнула Османна.
— Дитя, я уже почти пятьдесят лет врач, и понимаю, когда плод теряют непроизвольно и когда это делается умышленно. Я не стану спрашивать, кто это с тобой сделал, надеюсь, это произошло вне наших стен, но ты должна рассказать обо всем, иначе я не смогу тебе помочь. Если не расскажешь, ты можешь лишиться и собственной жизни, поверь.
Османна снова застонала, изогнулась от боли так, что заскрипела кровать, но теперь мне её не было жалко. Пусть мучается, она заслужила.
— Целительница Марта, понимаете, я не смогла бы... не смогла... это не как с теми женщинами... Мне нельзя было это родить. Его надо было изгнать из меня. Это не человеческий ребёнок... Это было чудовище, демон... Он рос во мне. И никто не мог мне помочь... Мне так жаль, так жаль...
— Ну, тише, что сделано, то сделано, — мягко сказала Целительница Марта. Вижу, тебя проткнули чем-то острым, но больше ничего в тебя не попало? Трава или камень? Тебе давали пить какое-нибудь зелье? Никто тебя не осуждает, но ты должна точно рассказать, что случилось.
Я отшатнулась и бросилась прочь из лечебницы, не беспокоясь о хлопнувшей двери. Мне всё равно, если кто-то проснётся, только бы находиться от неё подальше.
Не винить её? Как я могла её не винить? Убивать собственного ребёнка в чреве, что за женщина способна на такое? Разве она не знала, как трудно зачать? Не знала, какое это чудо, не знала, что многие женщины готовы все отдать, лишь бы иметь ребенка? Ребенка, которого ты выносила и родила, крошечную хрупкую жизнь, которую никто у тебя не отнимет.
Я хотела только этого — своего собственного ребёнка. Дети есть у сотен и тысяч женщин, и часто не один или двое, а пятеро, семеро, даже дюжина. А я мечтала об одном, это не так уж много. И вот, Османна отбрасывает мою мечту как ненужную тряпку. Она могла бы отдать его мне. Если она не хотела ребёнка, я бы с радостью забрала его и любила бы больше всех на свете. Она убила ребёнка, который мог бы быть моим. Она убила моё дитя.
Я шумно ворвалась в комнату, которую делила с Пегой, и та заворочалась в кровати.
— Какого чёрта... Это ты, Беатрис?
— Не спишь? — спросила я.
Она что-то проворчала в ответ.
— Ты знаешь, что сделала Османна? Что эта шлюха... — я металась по тесной комнатушке.
— Господи, Беатрис. Сейчас ночь! Прекращай тут топтаться и ложись спать. — Пега натянула на голову одеяло.
Я села на край своей кровати и почти сразу же вскочила — я была слишком зла, чтобы успокоиться.
Пега с усилием поднялась и села в постели, планки кровати протестующе заскрипели.
— Ну, в чём дело? — проворчала она. — Можешь рассказывать, зачем разбудила. Ты же всё равно не дашь мне спать.
Я снова села, на этот раз в ногах её кровати, и принялась рассказывать, останавливаясь, чтобы перевести дыхание. Она ничего не сказала, когда я закончила, и на минуту мне показалось, что Пега опять уснула. Огонь в очаге почти погас, я с трудом различала её лицо.
— Ну, что скажешь? — не выдержала я.
— А как девочка, с ней всё хорошо? — серьёзно спросила Пега.
— Что? Да какая разница? Ты что, не слышала? Она же убила своего ребёнка.
— Слышала, — вздохнула Пега. — Бедная малышка. Должно быть, перепугана до смерти.
— Ты не возмущена?
— С чего бы? Многим женщинам приходилось делать такое, и всем это далось непросто. Они прекрасно знали, что могут умереть. А если выживут, то боятся, что их повесят, если все откроется. Мне жаль любую женщину, вынужденную пойти на такое. И только подумай, Османна молчала все это время! Теперь мы знаем, что ее тревожило.
Реакция Пеги меня поразила. Я думала, она будет разгневана, как и я.
— Ты говоришь о дочери лорда д'Акастера, Пега. Забыла, что ее семья сделала с твоей? Эта маленькая паршивка ничуть не лучше своего отца, даже хуже, намного хуже.
Она не успела ничего сказать: в дверь тихонько постучали. Я открыла, и в комнату заглянула Целительница Марта.
— Так и знала, что ты здесь, Беатрис. — Она осторожно вошла в комнату, тронула край моей кровати. — Можно мне присесть?
Я не ответила, и она села, приняв это за согласие. Она тяжело дышала. Я слышала только её хриплое дыхание и яростное биение собственного сердца. Если Целительница Марта хотела от меня извинений за шумный уход — ей придётся долго ждать.
— Беатрис, я пришла попросить тебя вернуться в лечебницу, — наконец произнесла Целительница Марта. — Нужно присмотреть за ними остаток ночи...
— Я пойду, — вмешалась Пега, — все равно теперь не засну.
Я чувствовала, как обе смотрят на меня, и знала, что Целительница Марта ждет моего согласия, но я не могла туда вернуться. Я не могла находиться в одной комнате с этой девчонкой. Они не имели права этого требовать.
— Спасибо, Пега, — Целительница Марта с трудом поднялась с кровати.
Пега ещё раз быстро взглянула на меня, поспешно встала и принялась натягивать юбку поверх ночной рубашки.
— А как Османна... она поправится?
— Беатрис рассказала тебе...
— Что Османна потеряла ребенка. Это нелегко для женщины.
— Да. Ей было очень плохо, и все еще не закончилось. Теперь, когда ребенок вышел, я сумела уменьшить кровотечение, но не остановить. Меня больше беспокоит опасность нагноения. Если в теле начинается заражение, его трудно остановить. Я сделаю всё, что смогу, но прошу ваших молитв в помощь моим трудам и её исцелению.
Я не могла поверить собственным ушам.
— Ты ждешь, что мы будем молиться за нее?! Она заслужила всё, что с ней произошло, и даже больше.
Лица Целительницы Марты в темноте было не разглядеть, я лишь видела, что она покачала головой.
— Это мы ее подвели. Мы не должны осуждать женщину за то, как она поступила от отчаяния. Наша вина в том, что Османна не чувствовала себя в безопасности и не могла признаться и позволить нам помочь ей.
Я вскочила.
— Она хладнокровно убила ребенка. Невинное дитя. Ее нужно повесить. После того, что она сделала, ты должна дать ей истечь кровью до смерти.
Пега схватила меня за плечо и грубо толкнула обратно на кровать. Наверное, ей показалось, что я сейчас ударю Целительницу Марту. Может, так и было — мне хотелось расколотить что-нибудь. Я не могла поверить, что они обе ее защищают.
— Она просто напуганная девочка, — мягко сказала Целительница Марта. — Мы могли сделать то же самое в ее возрасте.
— То, что она сделала, ужасно... это зло! Я никогда бы так не поступила. Я отдала бы жизнь за своего ребенка, в любом возрасте.
— Я знаю, Беатрис, — сказала она еще тише. — Но если это можно считать утешением, ребенок Османны все равно бы не выжил. Он... — она поколебалась, прижав руку ко рту. Пальцы белели в темноте. Наконец, она взяла себя в руки, тяжело сглотнув.
— Никогда не видела, чтобы плод был так деформирован. Поверь моим словам, порой лучше малышу не рождаться, люди никогда не будут добры к такому ребенку.
Целительница Марта устало поплелась к двери и остановилась, уже взявшись за щеколду.
— Я никому не могу запретить обсуждать это с другими бегинками, но если в вас есть хоть капля сострадания, вы не станете болтать о том, что случилось ночью. Я виновата больше, чем кто-либо. Может, Марты в Брюгге были правы, и я слишком стара для того, чтобы быть лекарем. Я должна была догадаться обо всем в тот день, когда она здесь появилась, по синякам на лице, царапинам и ее страху. Я была слепа. Даже сейчас Османна не хочет говорить об этом, но я уверена, ее взяли силой. Она страдала больше, чем мы можем себе представить.
— Ты скажешь Настоятельнице Марте? — язвительно спросила я. — Османна ее любимица, разве она не должна знать?
Целительница Марта задрала подбородок.
— Нет, Беатрис, ей нет нужды знать. Я скажу только, что Османна больна. Настоятельница Марта обвинит во всем себя, а истинные друзья не добавляют ношу тому, кто и так уже нагружен.
