Я стукнул кулаком по столу.

— Господь Всемогущий, на этот раз вы зашли слишком далеко!

Филипп д'Акастер презрительно ухмыльнулся в ответ, поудобнее устраиваясь в моём любимом кресле. Я изо всех сил старался сдержать гнев.

— Когда я услышал, что забрали Джайлса, думал, вы собираетесь его избить. В худшем случае — заклеймить. Но я священник и не могу одобрить убийство.

— Ты будешь одобрять то, что я прикажу, отче. Забыл, за чей счёт живёшь? И кто может вышвырнуть тебя, вот так? — Филипп потянулся вперёд и щёлкнул пальцами в дюйме от моего носа.

Мне не нужно было напоминать. Я очень хорошо знал, кому обязан жизнью. Если бы хоть одно слово Филиппа д'Акастера дошло до ушей его дяди — меня не только отлучили бы от церкви — хорошо, если бы остался в живых. И я молился, чтобы Филипп этого не понял. Грудь как будто сдавило железным обручем, стало трудно дышать. Похоже, теперь это случается всё чаще. Я осторожно опустился на стул, стараясь не выдать боль.

Наклонившись, Филипп небрежно потянул к себе кувшин с моим лучшим церковным вином и плеснул себе так щедро, что когда он поднял кубок, вино пролилось на пол. Он поднёс кубок к свече, чтобы посмотреть цвет, осторожно понюхал, прежде чем сделать глоток. Полдень ещё не настал, но я закрыл и запер на засовы ставни и двери дома. Мне не хотелось, чтобы кто-то из прихожан вошёл сюда во время нашей беседы. Филипп ухмыльнулся.

— Знаешь отче, возможно, то, что ты делал в Норвиче — смертный грех. Но я никого не обвиняю, даже священника. На самом деле я тобой восхищаюсь — говорят, красотка была хоть куда. Сам бы попытался при случае, только я, конечно, не давал обета безбрачия. Но я тебя не виню — это естественно для любого мужчины.

Он неторопливо сделал ещё глоток вина и поставил кубок на стол.

— Но будь осторожен, отче. Тот, кто сеет на чужом поле, пожнёт кучу проблем, Джайлс, без сомнения, это подтвердил бы. Ну, то есть, если бы у него ещё был язык, — он с насмешкой погрозил мне пальцем. — И тебе следовало хорошенько подумать, прежде чем приставать к жене дворянина. Для человека в духовном сане такая охота чересчур опасна. Мужья страшно оскорбляются, когда за их самками таскаются другие самцы, тем паче, если это священник. Надеюсь, ты поставил на этом крест, отче.

Я пристально всматривался в лицо Филиппа — не пытается ли он подловить меня, но не видел ничего, кроме равнодушного желания позабавиться. Я склонил голову.

— Даже священник подвержен искушениям. Но я уже усвоил урок.

— Очень надеюсь, что так, отче. Если такие слухи снова дойдут до ушей епископа, сомневаюсь, что ты отделаешься только потерей церковного сана.

Мучительная боль в груди усиливалась, как будто палач всё сильнее её сжимал. Неужто старая Летиция видела Хилари у моего дома и уже распустила слух? Если она и Филипп узнали — мой смертный приговор уже подписан. Я ощутил, как по лицу стекают струйки пота, и сжал кулаки, чтобы не дрожали руки.

Прошлой ночью я думал, что не смогу сильнее ненавидеть себя, но когда узнал, что Мастера Совы делали с Джайлсом, пока я... К горлу подступила тошнота. Всё из-за Хилари, проклятая тварь... Никогда больше, никогда! Пресвятая Богородица, клянусь, на этот раз всерьёз.

Я видел, что Филипп с любопытством изучает меня, и отчаянно попытался взять себя в руки. Он развалился в кресле, картинно держа кубок в унизанных кольцами пальцах. У него были такие же волосы цвета льна и полные губы, как и у Роберта д'Акастера, черты юного лица ещё не заплыли жиром. Женщинам он казался красивым, но, добиваясь их, Филиппу не было особой нужды полагаться на внешность. В отличие от дяди, увлекающегося только лошадьми и соколами, Филипп обладал ненасытным аппетитом на женщин. Он развлекался повсюду, где хотел, не дожидаясь приглашения — я очень хорошо об этом знал, поскольку выслушивал многочисленные исповеди глупышек.

Я глотнул эля, чтобы смочить пересохшее горло, пытаясь отстраниться от мыслей о Хилари. Если Филипп увидит хоть тень страха на моём лице, он вцепится, как волк, преследующий зайца, и не отстанет, пока не докопается до причины. Я пытался сохранять спокойствие.

— Я благодарен твоему дяде за покровительство, Филипп, очень благодарен, но ты должен понять, что я священник, у меня есть обязанности перед Богом, так же, как и перед Робертом. — Я постарался подчеркнуть имя — хоть Филипп и строил большие планы, он пока ещё не лорд в Поместье.

— Я несу ответственность за твою душу, Филипп, а убийство — ужасный грех на твоей совести. Я беспокоюсь только о тебе, о том, каким страданиям ты подвергнешься в чистилище, если умрёшь с этим грехом на душе. Но прежде чем освободить тебя от греха, я должен знать, что ты действительно раскаиваешься и готов искупить содеянное. Наказание за такой страшный грех, как убийство, не может быть лёгким.

— Пытаешься выжать из меня побольше золота для церковной казны? Дядя не обрадуется, когда услышит про это, — усмехнулся Филипп. — И вообще — что это за болтовня о грехе и искуплении, отче? Не было никакого убийства.

Мои челюсти и кулаки сжались от этой бесстыдной лжи.

— Я ходил сегодня утром туда, где вы сожгли святую Вальпургию. Пепел ещё тёплый и воняет горелой плотью. И не пытайся меня убедить, что внутри были живые кошки, как в прошлом году. После стольких увиденных костров я вряд ли спутаю с чем-то вонь зажаренной человеческой плоти. И мать Джайлса...

Я заметил в глазах Филиппа искры гнева и понял, что сблотнул лишнего.

— Что именно сказала тебе эта глупая старуха?

— Ничего, уверяю тебя, — быстро ответил я, чувствуя, что краснею как провинившийся школьник. Я сделал ещё глоток слабого эля, поперхнулся и закашлялся. Нельзя было злить Филиппа.

— Как я уже говорил, — спокойно продолжал он, — убийства не было, значит, нет и греха, и нечего искупать. Конечно, имела место казнь, но, как тебе прекрасно известно, отче, казнь — не убийство. Это божественная справедливость.

— Без суда и защиты?

Он улыбнулся.

— О, не волнуйся, отче, суд состоялся. И к тому времени, как мы закончили, как бы это выразиться... допрашивать его, мы услышали много просьб о помиловании, насколько я помню. А после признания вины приговор возможен только один, и сам Джайлс был вполне готов его принять.

Он налил себе ещё порцию вина, ожидая, что я стану его расспрашивать. Я осторожно наблюдал за ним. Роберт д'Акастер имел злой и вспыльчивый нрав, но за последние несколько месяцев я стал понимать, что племянник может оказаться опаснее дяди. Недостаток власти Филипп д'Акастер восполнял хитростью, а хитрость, соединённая с жестокостью — то, чего стоит опасаться в любом человеке, даже в том, у кого пока нет денег или власти, которых он жаждет.

Филипп откинулся в кресле, заложив руки за голову.

— Так или иначе, отче, а жаловаться не меня не стоит. Ты же знаешь, не я глава Мастеров Совы. Я всего лишь скромный служитель, самый надёжный и преданный. Это Аод командует, судит и казнит.

Как я и думал, за всё это отвечал Роберт д'Акастер. Филипп не стал бы выполнять приказы никого другого. Он, конечно, пользовался доверием своего дяди, хотя я подозревал, что преданность Филиппа продлится лишь до тех пор, пока он не станет достаточно силён, чтобы свалить старого оленя.

Филипп резко наклонился вперёд и крепко сжал моё запястье.

— Отче, тебе бы лучше не противиться Аоду. Однажды тебе может понадобиться его помощь.

Моё намерение соблюдать осторожность смыло волной гнева. Да как он смеет мне угрожать? Я посвящён в духовный сан, я — глас Божий.

— Могу тебя уверить, Филипп, ничто не заставит меня обратиться к нему за помощью, ни к нему, и ни к кому-либо в вашем языческом братстве, ничто на свете, — я вырвал у него свою руку, — я доверяю только Божьей силе.

— Да неужели? — угрожающе прищурился Филипп. — Я на твоём месте не спешил бы с такими заявлениями, отче. Ты можешь об этом пожалеть.

Я изо всех сил старался сдержать гнев. Безопаснее бросить выяснять подробности убийства Джайлса. Что толку теперь в этом копаться? Я не мог предотвратить его смерть, и нет ни единого шанса, что Мастера Совы когда-нибудь понесут за это наказание. Никто из Поместья или деревни не станет свидетельствовать против них, даже несчастная мать Джайлса. Но почему я должен терзаться чувством вины, когда этот ублюдок, ухмыляясь, сидит в моём кресле и пьёт моё вино, не испытывая ни раскаяния, ни сожаления?

— Согласен, Джайлс заслуживал наказания, — я изо всех сил старался сдержаться. — Прелюбодеяние — это грех, как всегда напоминает нам твой дядя, и церковь этот грех сурово осуждает. Но приговаривать человека к смерти за...

Я запнулся, видя, как мрачнеет лицо Филиппа.

— Дело в том, что Джайлс умер без покаяния, а ведь даже приговорённые к повешению имеют право на отпущение грехов перед смертью, чтобы спасти душу, даже если нельзя спасти тело. На этом я, как ваш священник, имею право настаивать.

Филипп улыбнулся, но в его глазах по-прежнему тлел опасный огонек.

— Если тебя только это беспокоит, отче, то в следующий раз я лично позабочусь о том, чтобы ты присутствовал на суде, исповедовал осуждённого и отпустил ему грехи. Я буду на этом настаивать.

— В следующий раз?

— О да, будет и следующий раз, отче, это я тебе обещаю. Мастера Совы господствовали в Улевике задолго до того, как твои трусливые святые ступили на эту землю. И Мастера Совы всегда будут здесь править. Не будь дураком, не думай, что если они наблюдают из тени, то слабы. Сейчас они сильнее, чем когда-либо прежде. Огонь, вспыхнувший прошлой ночью, никогда не погаснет. Скоро настанет новое время, время Мастеров Совы.