В наших стенах парит беспокойный дух. Он рыщет вокруг с первой утренней молитвы, а с наступлением темноты становится сильнее. Поднявшись с кроватей в полночный час для молитвы, бегинки жмутся друг к другу, ограждённые от живущего в уголках часовни мрака лишь слабым огоньком свечи. На тех, кто служит Святому Духу, снисходит мир. Я всегда сильнее чувствую это на первой утренней службе. Пусть ночь черна, как крылья Сатаны, пусть ветер сотрясает деревянные ставни и дождь стучит по двери — внутри маленькой часовни нашего бегинажа всегда спокойно.

Но не в эту ночь. Сегодня ночью здесь не было мира. Между нами как будто пробегал ледяной сквозняк, я не могла его не заметить. Женщины склонили головы, будто поглощены молитвой, но в них видна была дрожь беспокойства. Они, как лошади, что дёргаются и прядают ушами, чувствуя зверя, рыщущего у конюшни, были напряжены, прислушиваясь к чему-то за нашими стенами.

Даже семь других Март, которых, как и меня, избрали, чтобы управлять бегинажем — зрелые и разумные женщины — выглядели необычно беспокойными. Кухарка Марта, Пастушка Марта, даже наша невозмутимая Привратница Марта — все поднимали головы, оглядываясь на закрытые ставнями окна, как будто тоже ощущали снаружи что-то недоброе.

Я стояла перед коленопреклонёнными бегинками на ступенях нашего святилища, воздев к небу руки.

— Gloria Patri, et Filio, et Spiritu Sancto. Ame...

Послышался жалобный протяжный вой, кто-то царапался в дверь. Некоторые испуганно ахнули, все головы повернулись на этот звук. Пастушка Марта поднялась, торопливо перекрестилась, пробормотав извинения, и направилась к двери. Как только она отворила дверь, в часовню ворвался Леон, её большой и лохматый чёрный пёс. Он увернулся от протянутой руки Пастушки Марты и прямиком помчался в самый дальний угол. Даже это огромное животное было обеспокоено.

Я не слепая, с самых сумерек я видела горящие на вершинах холмов костры Майского дня, парные костры, яркие, как рубины в темноте. А ещё слышала визг и пьяный смех селян, разбредавшихся по домам после целого дня бесчинств, но эти отвратительные звуки не проникали через стены часовни. Они не должны мешать нашим песнопениям, но женщины тревожились, и хотя я повышала голос и он эхом отражался от каменных стен часовни, мне не удавалось овладеть их вниманием.

— Sed libera nos a malo. Пусть наш благословенный Господь и вправду избавит нас от лукавого в эту ночь.

Я обернулась, ища поддержки у старого друга. Целительница Марта склонилась в тени алтаря, прислонившись спиной к стене и пряча лицо под капюшоном. Она всегда так молилась, когда у неё болела спина. Много лет назад Целительница Марта упала на скользкие булыжники и с тех пор хромала. Боль терзала её день и ночь. Некоторые дни бывали хуже остальных, и тогда она сидела с бледным, как мел, лицом, плотно сжимая губы, будто боялась, что с них сорвётся крик. В иные дни чужой человек ничего бы и не заметил, но когда она думала, что никто не видит — держалась за поясницу, выдавая скрытую боль. При всех знаниях о травах и мазях она не могла исцелить себя. Я каждый день молилась за её здоровье, но ничего ей не говорила. Я знала, что она прикажет мне не тратить лишних слов.

— Как я могу понять чужую боль, если не почувствую её сама? — говорила она мне. — Думаешь, Кухарка Марта смогла бы готовить для нас такие прекрасные блюда, если бы не была постоянно голодна?

— Pax Domini sit semper vobiscum. Да снизойдет на вас благодать Господа.

Женщины начали расходиться. Я быстро подошла к Целительнице Марте и помогла ей встать на ноги. Она тяжело оперлась на мою руку, поднимаясь, а потом оттолкнула её, огорчённая собственной слабостью. Я смотрела на неё сверху вниз. Она всегда была гораздо меньше меня ростом, как и большинство людей — я слишком высокая для женщины — но Целительница Марта с каждым годом сильнее сутулилась и становилась всё ниже. Она прожила на свете по меньшей мере полных семьдесят лет, но хотя у неё были седые волосы, и зубы она потеряла, руки не утратили своих навыков.

Во Фландрии мало было целителей, подобных ей. Она всегда щедро делилась знаниями со своими помощниками, не держа от них секретов, радуясь, когда чьи-то руки резали плоть искуснее, чем она, или готовили какие-то снадобья, неведомые ей. Она заслужила почётное место в «Винограднике», бегинаже в Брюгге, и за прошедшие три года не было ни дня, когда я не упрекала себя за то, что привезла её в это английское захолустье. Впрочем, это была не моя идея.

Со дня основания нашего бегинажа в Брюгге прошло больше семидесяти лет, и жизнь в общине была приятной и налаженной. В наших стенах жили более сотни женщин и детей. Мы не были одиноки — поселения женщин возникали по всей Фландрии и Франции — в Генте, Антверпене, Котрейке и Лиере. Сотни женщин отвергали женские монастыри и мужей ради свободной жизни в бегинажах, где они могли работать на себя, учиться и писать.

Но когда леди Джоан де Татишейл завещала нам землю на восточном побережье Англии, у меня не возникло ни тени сомнения, что Бог призывает меня покинуть безопасное место, построенное другими, и подобно первым бегинкам своими руками создать из земного праха надежду на свободу для всех женщин. Мы должны были стать первыми бегинками Англии. Нам предстояло поднять ветер, который потрясёт основы этого королевства, так что в каждом городе и деревне появятся свои поселения женщин.

На совет Март в Брюгге собрались сильные и умелые бегинки, которые так же ощущали этот призыв и были готовы сопровождать меня, но я и не мечтала, что одной из них может стать Целительница Марта. Мы все пытались отговорить её от тяжёлого путешествия по морю, уверяя, что для женщины в возрасте это небезопасно, хотя даже я не смела упоминать вслух её болезнь. Но она остановила взгляд бледно-голубых глаз по очереди на каждой из нас.

— Разве Авраам был моложе меня, когда Господь призвал его в новую землю? — возмутилась она. — В самом деле, кто из вас может сказать, что в новой земле, новом бегинаже, я не буду нужна, чтобы строить новую лечебницу и обучать новых бегинок?

И на этом вопрос был решён, хотя иногда я размышляла, о том, что привело Целительницу Марту в Англию — призыв Бога или зов дружбы.

— Ты пыталась сегодня прогнать демона, Настоятельница Марта? — Целительница Марта смотрела, прищурив глаза, с любопытством, несмотря на усталость. — Признаюсь, я не слышала таких неистовых призывов к Господу с тех пор, как ты воздавала благодарение за эту несчастную землю в тот день, когда мы впервые ее увидели.

— Я была тогда так неистова?

— У бедных ангелов до сих пор в ушах звенит от твоих молитв, — ответила она, улыбнувшись.

Вслед за последней бегинкой мы вышли из часовни в мощёный внутренний двор. Множество неестественно ярких звёзд горело в огромном чёрном океане над нашими головами, как будто они собрались там на великий совет. Группка женщин столпилась вокруг горячей жаровни, они тихо переговаривались с Привратницей Мартой. Пега, местная бегинка, хмурилась и качала головой, обращаясь к своей лучшей подруге Беатрис. Мне редко случалось видеть Пегу такой серьёзной. Эта крупная женщина вечно рассказывала непристойные анекдоты или разносила последние деревенские сплетни, громко над кем-нибудь смеясь. Но сегодня даже она выглядела подавленной.

— Что с ними такое? — спросила я у Целительницы Марты. — Обычно по ночам они у них глаза слипаются, только и могут до кровати добраться.

— Свободный день, подруга. Сегодня они не работали и потому не устали.

— По праздникам тоже не работают, но такого беспокойства это не вызывает. Взгляни на Пегу — если бы я ее не знала, сказала бы, что она чем-то напугана. А еще вчера я бы поклялась, что ее ничем не проймешь.

Целительница Марта нахмурилась.

— Возможно, это из-за костров.

— Костры Белтейна? Глупости! Пеге нечего их бояться. Деревенские водят между кострами скот, чтобы отогнать болезни. Они даже своих младенцев проносят через пламя, чтобы защитить от напастей. Это языческий обычай, отцу Ульфриду давно следует его пресечь. Я так и скажу ему, когда наши пути в следующий раз пересекутся. Но ведь в этом нет никакого зла? Пега родом из этих мест и в детстве наверняка много раз сама проходила сквозь эти костры. Не могу поверить, что она станет бояться чего-то столь знакомого.

Целительница Марта обернулась, вздрогнув от боли, и посмотрела в сторону леса. На мгновение с порывом налетевшего ветра над тёмной чащей взвилось ярко-оранжевое зарево. Чёрные ветки корчились вокруг мерцающего огня. А потом лес снова поглотила темнота.

— Думаю, она боится не очищающих костров, — мягко сказала целительница, — а вон того одиночного огня в самой чаще. Вот что не даёт спать Пеге и остальным. В этом огне есть зло, и могу поклясться, деревенские не расскажут о нём чужакам.

По правде говоря, деревенские почти не разговаривали с нами все последние дни. Недовольство нашим присутствием в деревне, похоже, усилилось. Когда мы приходили в Улевик, чтобы раздать еду или лекарства беднякам и больным, жители деревни демонстративно отворачивались при нашем приближении. Те же, кто принимал еду, брали её украдкой и благодарили шёпотом, боязливо оглядываясь через плечо, как будто ужасно боялись быть замеченными рядом с нами. Я знала, что все в Поместье ненавидят наш бегинаж и с первого дня пытаются от нас избавиться, но молилась, чтобы со временем нам удалось завоевать доверие селян. Однако, похоже, дела шли только хуже.

Целительница Марта энергично похлопала меня по руке.

— Если ты хочешь вылечиться от женских страхов, Настоятельница Марта, то я прописываю честный труд и невинные удовольствия, смешать в равных долях. После холодов берёзовые почки наконец начали распускаться, и я знаю, что Кухарка Марта жаждет сделать прекрасное берёзовое вино, а мне очень нужен берёзовый сок для лечебницы. Думаю, завтра стоит начать сбор. А теперь идём, загоним женщин в постель. Я ещё не встречала живой души, что не боялась бы тебя больше любых ночных кошмаров.

— Да ты надо мной смеёшься!

Целительница Марта улыбнулась.

— Смиряю твою гордыню. — Она снова бросила взгляд на женщин вокруг жаровни. — Я буду признательна, если ты пришлёшь ко мне Пегу. Мне нужны её сильные руки, чтобы помочь улечься в постель и втереть немного аммиака и скипидарного масла в мою бедную спину, так она прогреется.

— Я буду рада сама растереть твою спину.

Она в ужасе взмахнула руками.

— Сжалься над несчастной старой женщиной! Твои пальцы сдерут кожу с моей бедной спины, они грубее, чем шкура борова. У Пеги мягкие руки. И кроме того, думаю, она будет не против немного посидеть со мной.

Я смотрела, как Пега помогает Целительнице Марте вернуться в свою комнату. Я понимала настоящую причину, по которой Марта попросила о помощи. Ради блага Пеги она изобразит сейчас беспомощную старушку, и Пега доверит ей свои страхи. Целительница Марта владела таким даром. А я не могла заставить женщин говорить со мной, никогда, даже в «Винограднике» в Брюгге, потому что даже там ощущала себя — как это называет Целительница Марта? — чужестранкой.