12. Палестина, 30-е годы
Изекииль вздохнул. Он словно видел самого себя на палубе того корабля, на котором вернулся в Палестину. Мариан смотрела на него молча, дав время вернуться из прошлого к настоящему. Потом тоже пристально посмотрел на нее и улыбнулся.
— Что ж, я рассказал вам очередную главу этой истории.
— Знаете, что? Я удивлена, что вы говорите о самом себе в третьем лице. Вы говорите «Изекииль», словно это другой человек.
— На самом деле тот Изекииль и есть другой человек. Что могло во мне остаться от того мальчика? А кроме того, мне хотелось бы посмотреть на события со стороны.
— Это невозможно, — возразила Мариан.
— Возможно, возможно. Когда я думаю о том дне, когда мы с Далидой и моей матерью вернулись в Палестину, то вижу двух испуганных детей на палубе корабля, плачущих оттого, что пришлось покинуть землю отца. Меня так трогает эта сцена, но я не чувствую себя ее частью. В общем, — добавил он устало, — теперь ваша очередь продолжать.
Мариан не могла сдержать улыбку, а когда это осознала, то разозлилась на саму себя. Ей хотелось бы сохранять дистанцию с этим человеком, так поступил бы профессионал, не принимая близко к сердцу его рассказ.
— Продолжим в другой раз. Завтра у меня встречи на Западном берегу реки Иордан. Я посещу пару еврейских поселений и хочу заглянуть в Рамаллу.
— Так что завтра у меня выходной, — пошутил Изекииль.
— Я договорилась об этих встречах гораздо раньше, — извинилась Мариан.
— Не извиняйтесь, я не прошу вас давать объяснения! Я лишь старик, развлекающийся тем, что рассказывает истории, которые, уж не знаю почему, вас интересуют, хотя не имеют никакого отношения к вашей работе.
Она прикусила губу, ничего не ответив, пока не нашла правильные слова.
— Для меня все ваши рассказы важны, иначе я бы не смогла выполнить свою задачу.
— Думаю, что в семье Зиядов тоже обнаружился болтун вроде меня.
— Зачем вы так говорите? — от заявления Изекииля Мариан почувствовала себя неловко.
— Очевидно ведь — то, что вы мне рассказали, не просто голые факты.
— Ну да, мне помогли понять, что означает для палестинцев потеря домов, земли, будущего. И да, мне повезло найти щедрого рассказчика, открывшего сердце и рассказавшего про всё, что выстрадал.
Они распрощались. Мариан сказала, что позвонит через пару дней, чтобы снова встретиться, «если позволит ваша внучка».
— Ханна чувствует ответственность за меня.
— Вам повезло иметь внуков.
— Вы еще молоды, чтобы их иметь, но всё еще впереди.
Добравшись до отеля, Мариан рухнула на кровать и закрыла глаза. Она чувствовала себя истощенной от стольких эмоций, которые пробудили в ней эти беседы со стариком. Она не хотела ему сопереживать, хотя с каждым днем дистанция между ними всё сокращалась, дистанция, необходимая для того, чтобы она могла выполнить свою миссию.
Ее разбудил звонок телефона. Она удивилась, услышав голос Мишеля, директора ее организации.
— Похоже, ты хочешь, что я тебя уволил, — сказал он вместо приветствия.
— Мишель, я еще не закончила работу.
— Вот как? Ты что, собираешься единолично решить все проблемы Ближнего Востока? Да ладно тебе, Мариан! Тебе просто нужно написать доклад о перемещенных лицах, опросить несколько семей, повидаться с несколькими министрами, и работа завершена.
— Не всё так просто.
— То есть как это? Ты делала это уже много раз, напомню тебе о Бирме, Шри-Ланке, Лагосе...
— Это совсем другое.
— Ничего подобного, и боюсь, что ты слишком во всё это влезла, и это плохо, нам за такое не платят. Я именно об этом первым делом тебя предупредил, когда ты начала у нас работать, но вы, американцы, такие сентиментальные. Ладно, хватит уже трепаться, я хочу, чтобы ты завтра же вернулась, если собранного материала окажется недостаточно, отправлю еще кого-нибудь закончить работу.
— Да что ты такое говоришь! Я сама ее закончу и никому не позволю вмешиваться.
— Пока еще я директор, и только потому, что я тебе сочувствую, приказываю тебе завтра же вернуться в Брюссель, если к вечеру тебя не будет в моем кабинете, ты уволена, мы пошлем израильским властям письмо с заявлением, что ты нас больше не представляешь.
Мариан поняла, что проиграла эту битву и у нее не остается другого выбора, как вернуться в Брюссель. Она позвонила администратору и попросила забронировать ей билет на ближайший рейс в Бельгию. Ей повезло — как раз был один рейс в семь утра, и там оставалось два места.
Когда она вошла в кабинет директора, он не был дружелюбен.
— Ты уже большая девочка для таких глупостей, — сказал он, жестом предложив сесть.
— Ты же знаешь, что я просто хотела всё сделать как следует, а в Палестине это непросто.
— Мариан, я знаю, что для тебя это что-то личное, знаю, что ты не называешь мне причину, но я всё замечаю. Ходят слухи, что ты расходишься с мужем и используешь поездки как способ сбежать от всего. Может, тебе стоит взять отпуск или просто посмотреть проблемам в глаза. Я уже дважды разводился, и знаю, что это непросто. Не заставляй меня жалеть о том, что послал тебя в Палестину, думаю, тамошняя ситуация выбила тебя из колеи, возможно, тебе следовало сделать перерыв после Бирмы. Я же предупреждал, что эта работа требует хладнокровия врача — каждый день они сталкиваются со смертью, а мы с трагедией, но ни они, ни мы не можем принимать это слишком близко к сердцу, иначе не сможем сделать свое дело.
Она выслушала его, как послушная ученица. Мариан не хотела делиться подробностями личной жизни, а тем более рассказывать о том, что уже несколько месяцев как развелась. В конце концов, он видел Фрэнка лишь пару раз. Как только она получила эту работу благодаря связям своего мужа, их брак начал разваливаться, и временное расставание казалось хороших выходом. Фрэнк остался в Нью-Йорке, а она устроилась в Брюсселе. В итоге они все-таки решили развестись, хотя и поддерживали дружеские отношения. «На самом деле я знала, что Фрэнк навсегда останется там», — подумала она.
Мариан вручила Мишелю упаковку фиников, которую купила в аэропорту, и решила воспользоваться своим даром убеждения, чтобы он позволил ей вернуться. Час спустя она этого добилась, но при одном условии: шеф потребовал, чтобы она составила письменный отчет. Ей ничего не оставалось, как согласиться.
Дни до возвращения в Палестину показались ей вечностью. Она позвонила Изекиилю, чтобы назначить следующую встречу. Мариан отметила его усталый голос и забеспокоилась, услышав, как тяжело он дышит.
Когда она наконец-то приземлилась в Тель-Авиве, то почувствовала облегчение. Она вернулась. Мариан взяла в аренду машину, чтобы вернуться в Иерусалим, в «Американский квартал». Этот отель уже казался ей домом. На следующий день она возобновит беседы с Изекиилем. Прибыв к дому из золотистого камня, она удивилась, что никто не открыл дверь. И встревожилась. Неужели он не хочет ее видеть? Сосед объяснил, что стучать не стоит, у старика ночью был приступ, и его увезли в больницу. Нет, он не знает, что именно произошло.
Она вела машину, не замечая, что превышает скорость. Когда Мариан добралась до больницы, медсестра сказала ей, в какой палате лежит больной. Она даже не дождалась лифта и нетерпеливо поднялась по лестнице, шагая через ступеньку, побежала по коридору, пока не нашла дверь палаты. Она уже собиралась войти, но вздрогнула от голоса Ханны.
— Это вы, Мариан? Что вы здесь делаете?
— Сегодня я должна была встретиться с вашим дедушкой, приехала к вам домой, и мне сказали, что он в больнице. Это серьезно?
— В его возрасте всё серьезно. У него поднялось давление и из-за аллергии воспалились бронхи, я уже вам говорила, что у него больное сердце, он перенес два инфаркта. Проходите, он будет рад вас видеть, думаю, что он по вам скучал.
Мариан и Изекииль пожали друг другу руки, и она заметила, что его рука очень слаба, хотя он и рад ее видеть.
— Ну вот, теперь Ханна может идти по своим делам и не беспокоиться обо мне. Хотя скоро зайдет мой внук Йонас.
Когда они остались одни, он попросил ее придвинуть стул поближе к кровати.
— Так я вас лучше услышу, ведь сейчас ваша очередь рассказывать.
***
Дина помогала Айше складывать простыни, которые потом они прятали в огромные коробки, разбросанные по всей комнате, некоторые уже переполняла одежда и всякие бытовые мелочи.
— Вся моя жизнь — в этих коробках, — произнесла Айша, сдерживая всхлип.
— Не останавливайся, у нас еще много дел, — ответила ей мать, тоже пытаясь не раслакаться.
Обеим расставание давалось нелегко, но они знали, что дальше откладывать нельзя. Юсуф повел себя как любящий муж, но дни его сражений и миссий для Фейсала закончились, и настало время начать семейную жизнь. Он согласился лишь с тем, что дом будет в Иерусалиме, а не на другой стороне реки Иордан, где его ждало куда более безрадостное будущее на службе у Абдаллы.
Но Юсуф знал, что его мать не выносит Айшу, и совместная жизнь превратится в бесконечные жалобы и стычки между двумя женщинами, и потому он решил принять предложение Омара, семья которого по-прежнему была одной из самых известных в Иерусалиме. Юсуф помогал ему с торговыми сделками в Аммане, где мог рассчитывать на поддержку былых товарищей по оружию, оставшихся верными эмиру Абдалле. Омар был доволен, что на него работает Юсуф, обладающий такими связями, он был на короткой ноге даже с самим шарифом Хусейном и сражался рядом с его сыном Фейсалом, к сожалению, теперь уже покойным.
Омар чувствовал себя в долгу перед Юсуфом и семьей Айши и всячески им помогал. В конце концов, именно он уговорил Ахмеда Зияда присоединиться к их делу, к борьбе против турков, и Ахмед заплатил за это своей жизнью. Но Мухаммед не хотел на него работать, предпочитая остаться в карьере с Иеремией.
Юсуф купил дом и приличный участок земли в Дейр-Ясине, тихой деревушке, расположенной в пяти километрах к западу от Иерусалима.
Он не дал Айше возможности отказаться. Просто повел посмотреть на новый дом и велел подготовиться к переезду.
— Твой брат был с нами очень щедр, но пришло время иметь собственный дом. Ты будешь жить недалеко от матери, — сказал он в качестве утешения.
И вот теперь они с Диной укладывали в коробки то, что для Айши было всей ее жизнью.
— А где Рами? — спросила Дина. — Он должен помочь нам с этими коробками, мы сами не справимся.
— Он там, с Вади и Беном. Они уже давно вернулись из школы.
Айша гордилась тем, что сын ходит в британскую школу святого Георгия в Шейх-Джарахе, где обучались дети из влиятельных иерусалимских семей. Это Омар убедил их отправить Рами в эту школу, там учились двое его внуков. Поначалу Юсуф отказывался, но Айша убедила его в том, что они не должны отвергать возможность дать сыну лучшее образование.
— Мы не так богаты, как Омар, не живем в одной из вилл в Шейх-Джарахе. Я не хочу, чтобы нашего сына принимали за того, кем он не является, — возражал Юсуф, он не доверял тем влиятельным арабам, которые жили в элегантных кварталах города. Но в конце концов он сдался, ведь какой отец не хочет для сына самого лучшего?
— Ладно, мы закончили, — сказала Дина, сложив в коробку последнюю простыню.
Айша вздохнула и посмотрела в окно.
— Рами, Вади и Бен неразлучны, они будут скучать друг без друга. Вади не просто кузен, он для моих детей как брат, как и Бен. Конечно, Марину я люблю как родную сестру, — сказала Айша, не сдержав слезы.
— Аллах был милостив ко мне и подарил внуков, Рами и Нур дали мне столько радости, как и дети Мухаммеда, Вади и Найма. Ты права, они как родные братья и сестры, и у каждого доброе сердце. Что касается Бена, сына Марины, он тоже для меня как внук.
В 1935 году Рами исполнилось шестнадцать, его сестре Нур — одиннадцать, а Вади и Найме — пятнадцать и двенадцать. Бену только что исполнилось четырнадцать, а Далиде, дочери Мириам и Самуэля — тринадцать. Изекииль был самым младшим — десяти лет. Они все росли вместе в Саду Надежды, делили друг с другом игры и вместе устраивали первые шалости, а теперь, вступив в подростковый возраст, стали больше, чем просто друзьями. Как когда-то влюбились друг в друга Марина и Мухаммед, теперь уже сын Мухаммеда Вади не мог отвести глаз от Далиды, дочери Мириам и Самуэля. Взрослые ничего не говорили по этому поводу, хотя все были встревожены.
Дина считала удачей, что дружба между семьями Сада Надежды так и осталась нерушимой, несмотря на участившиеся стычки между арабами и евреями. Поначалу она не придавала значения тому, что всё больше евреев прибывает на палестинскую землю, и даже журила Мухаммеда за то, что это волновало его, но теперь она не могла отрицать, что их исконные земли всё больше превращаются в еврейские.
«Мы сами виноваты в том, что продали им наши земли», — сетовал Мухаммед. И он был прав. Если бы им не продавали землю, поток иммигрантов в Палестину быстро бы иссяк.
Когда они закрыли последние коробки, женщины в тревоге переглянулись. У Айши уже было двое детей, но для Дины она всегда оставалась малышкой.
Они сели у двери дома, дожидаясь, пока мужчины унесут коробки. На следующий день Айша с детьми переехали в Дейр-Ясин, но в тот вечер Кася устроила большой прощальный ужин. Они с Руфью весь день готовили и пригласили также Хасана с Лейлой, Иеремию и Анастасию. Присутствовал и старый Натаниэль, который со своим помощником Даниэлем, сыном Мириам, продолжал работать в импровизированной лаборатории. Не присутствовал только Йосси.
Он почти не выходил из дома, ухаживая за больными и своей женой Юдьфью. Но пришла его дочь Ясмин с Михаилом. Дина улыбнулась при мысли о том, что Ясмин сделала Михаила мягче. При появлении девушки сердитое выражение его лица тут же менялось. Все веселились, ели и болтали до позднего вечера, как и всегда в подобных случаях. Единственное, что беспокоило Дину, так это присутствие Мойши и Эвы. Эти евреи ей не нравились — они так отличались от ее друзей из Сада Надежды.
Она знала, что Марине они тоже не особо нравятся, она призналась в этом Айше. Но всё же они были поселенцами, которым Самуэль выделил участок в Саду Надежды. Антипатия была взаимной, потому что Мойша и Эва тоже не скрывали свой дискомфорт, когда сталкивались с Диной, Айшей, Сальмой или Мухаммедом. Дину раздражало высокомерие, с которым Мойша обращался с арабами, Кася не раз заставляла его замолчать, когда он заявлял, что Палестина не принадлежит арабам, и однажды евреи будут биться за нее не на жизнь, а на смерть.
Настал вечер, и Марина пришла к Дине домой.
— Ты всех задерживаешь, мама уже нервничает, — сказала она, взяв Айшу за руку.
— Дело в том, что Юсуф и Мухмаммед только что прибыли, мы еще не готовы. Рами с вами? — спросила Айша.
— Дети уже давно нам помогают. Заканчивают развешивать на деревьях гирлянды.
Кася и Руфь наготовили всего вдоволь. Еврейские и арабские блюда были расставлены на большом деревянном столе, который много лет назад собственными руками сделали Яков и Ариэль. Мириам приготовила шоколадный мусс, который научилась готовить в Париже.
Михаил присматривал за бараниной, медленно томившейся в печи.
Женщины сидели в доме, наслаждаясь проникающим через окна весенним ветерком, мужчины предпочли сад, где могли курить в свое удовольствие, чтобы Кася не читала им по этому поводу нотаций.
Иеремия принес для всех тонкие ароматизированные сигары, которые купил у египетского торговца.
— Как только мы устроимся, приходите в гости, — сказала женщинам Айша.
— Я приду еще раньше, чтобы тебе помочь. Ты не сможешь обустроить дом одна, — ответила Марина.
— Мы можем поехать вместе, — предложила Сальма.
— А кто же тогда позаботится о твоих детях? — спросила Дина у невестки.
— Вади и Найма вполне могут обедать вместе с нами, — сказала Кася. — Ведь наш дом всего в двухстах метрах от вашего.
— Пойду попрошу у Иеремии сигару, — сказала Мириам, собираясь выйти в сад.
— Смотри, потом опять будешь кашлять, — упрекнула ее Кася.
— Я знаю. Но мне нравится курить, и я не собираюсь бросать.
С минуту они помолчали. Все здесь любили Мириам и остро переживали ее страдания. Даже Дина, при всей своей преданности Самуэлю, не могла его не упрекать, что он оставил жену и детей.
Вернувшись из Парижа, Мириам объяснила, что Самуэлю пришлось остаться в Европе, чтобы уладить какие-то дела; этой же версии она придерживалась и спустя два года, а Самуэль за это время ни разу так и не наведался в Палестину, даже чтобы повидаться с женой и детьми. Дина не сомневалась, что в жизни Самуэля появилась другая женщина.
Однажды вечером, когда Мириам учила ее готовить свой знаменитый шоколадный мусс, который так любили все дети из Сада Надежды, Дина решилась спросить у нее об этом напрямую. Мириам сначала колебалась, но потом все же честно рассказала о появлении в их жизни Кати и о том, как прочно она обосновалась в настоящем и будущем Самуэля. После этого Мириам попросила мужа дать ей свободу. При этом она не хотела, чтобы ее кто-то жалел, или чтобы дети росли, зная, что отец их бросил. Поэтому она так и держалась за свою легенду, что Самуэля якобы держат в Париже какие-то важные дела, и что купленная им там лаборатория требует его постоянного присутствия.
Она говорила Далиде и Изекиилю, что, когда они подрастут, то поедут в Париж учиться и снова будут жить вместе с отцом, Далида с Изекилем рассказывали об этом Вади, Рами, Найме и Нур, а те, в свою очередь — своим родителям. Дина молча слушала эти байки, не пытаясь ни в чем разубеждать внуков, а сама задавалась вопросом, поймет ли когда-нибудь Самуэль, что уже потерял своих детей.
— Когда-нибудь я попрошу у Мириам такую сигаретку, — заявила Айша.
— Что ты такое говоришь? — испугалась Дина. — Твой муж никогда не допустит, чтобы ты курила, и твой брат тоже.
— Но они же не возражают против того, чтобы Мириам курила, — возразила Айша.
— Правильно, я тоже курю, — напомнила Анастасия. — Правда, не так много, как Мириам, и мой муж не возражает. А мужчинам пора привыкнуть, что не только они могут заниматься приятными вещами.
— Иеремия ни в чем не смог бы тебе отказать, — заметила Руфь.
— А я и не спрашивала у него разрешения курить, просто курю и всё, — ответила Анастасия.
Пока женщины болтали, Мириам курила на пороге, прислушиваясь к разговорам мужчин. Дина отнесла ей гранатовый сок, жестом показав остальным, чтобы не беспокоились.
— Не выношу эти разговоры о том, что когда-нибудь мы перестанем ссориться, — шепнула она Мириам.
— Да, именно так они и говорят. Они разговаривают о Мусе аль-Алами. Юсуф уверяет, что Муса несколько раз встречался с Бен Гурионом. Он услышал это от Омара, и думаю, что благодаря хорошим связям при дворе эмира Абдаллы.
— Муса аль-Алами — честный и справедливый человек, когда он был главным прокурором Палестины, то был безупречен, — сказала Дина.
Они замолчали, слушая разговор мужчин. Юсуф дымил и осторожно сообщал свои новости.
— Бен Гуриону трудно было выбрать лучшего посредника, чем Муса аль-Алами, тот всегда знал, как оставаться в стороне от политики, и именно поэтому может разговаривать со всеми. Его слушает и муфтий, и руководители Истикляля, такие семьи, как Нашашиби, Дажани и Джадиди прислушиваются к его мнению.
— Но к сожалению, не в его власти принимать решения, — прервал его Михаил, — возможно, если бы это зависело от него, то он договорился бы с Бен Гурионом. Но Муса аль-Алами не представляет всех палестинцев, так что не думаю, что его переговоры с нашими представителями к чему-то приведут.
— Такой договор стал бы благом для всех, — заверил Иеремия.
— Зависит от того, о чем договариваться. Ты же слышал Юсуфа, Бен Гурион предлагает создать федерацию стран Ближнего Востока. Даже допускает возможность, что ее частью станет объединенное государство арабов и евреев. Раньше шариф Хусейн уже согласился разрешить евреям селиться в большом арабском государстве, но с тех пор многое изменилось, думаю, что даже слишком, — сказал Мухаммед.
— Что было, то прошло, — снова ступил в разговор Михаил.
— Мусу аль-Алами заботит то же, что и нас — что еврейская иммиграция не прекращается, и они скупают нашу землю, а в особенности его волнует та нищета, в которой живут наши крестьяне, лишенные привычной работы поденщиков. Насколько я знаю, он также сказал Бен Гуриону, что они не придут к согласию, если сионисты будут настаивать на праве скупать земли. Бен Гурион — непростой человек, его трудно убедить в чем-то, что противоречит его представлениям, — заявил Юсуф, наблюдая, как на его слова отреагируют Иеремия, Игорь и Натаниэль — эти люди были его друзьями, но всё же евреями.
— А муфтий? Почему муфтий не принял предложение Бен Гуриона? — поинтересовался Игорь, искоса посматривая на своего сына Бена, залезающего на дерево, и спрашивая себя, почему Марину не беспокоят шалости сына.
— Насколько я знаю, муфтия Хусейна это предложение заинтересовало, хотя он и не доверяет сионистам, да и с какой стати нам раздаривать свои земли? Эта земля наша, — заявил Юсуф.
— Если и те, и другие будут стоять на своем, то мы так и не придем к соглашению, а от этого потеряют все. Поэтому я не понимаю, как содержание переговоров Бен Гуриона и Мусы аль-Алами просочилось в прессу. Об арабском государстве сообщаются самые мелкие детали, тот, кто допустил утечку, хотел исключить малейшую возможность заключения договора, — сказал Михаил.
Дина подумала о Самуэле. Ей хотелось узнать мнение старого друга. Она слушала мужчин и говорила себе, что они неискренни, что хотя и называют себя друзьями, но не разделяют одну и ту же точку зрения, да и не хотят знать мнение другого. Юсуф больше остальных был уверен в собственных словах, как и Михаил, который поддерживал Луи и теперь замолчал. Она знала, что Луи — член партии «Хагана», тайного вооруженного формирования евреев. Никто не говорил ей об этом, она просто знала, она ведь была знакома с Луи с того дня, когда он приехал в Сад Надежды. Очень скоро он вступил в «Ха-Шомер», стал одним из «стражей», которые защищали первых поселенцев от бандитских набегов. Луи всегда был слишком большим мечтателем, чтобы смириться с жизнью крестьянина. Он вечно переезжал из одного места в другое и называл себя пылким сторонником Бен Гуриона, превратившегося в голос и душу всех приехавших в Палестину евреев.
Она внимательно слушала Михаила. Мириам прикурила еще одну сигару, и также напряженно вслушивалась в мужские разговоры, пытаясь разобрать из их слов, что ждало в будущем.
Михаил сказал, что Бен Гурион также встречался с руководителем Истикляля, но результатов это не принесло.
— Вести переговоры — это важно, мы постоянно должны этим заниматься. Если арабы и евреи приложат усилия, чтобы услышать друг друга, влезут в чужую шкуру, то всё станет гораздо проще, — сказал Игорь.
Все согласились, что Игорь прав, и даже Дина молча кивнула. Все считали Игоря очень разумным молодым человеком. Марина не ошиблась, выйдя за него замуж: он оказался хорошим мужем и отцом, уделявшим много внимания их единственному сыну Бену. Даже Мухаммед признавал достоинства Игоря. Он и сам считал Игоря справедливым человеком, который заботился о своих подчиненных — рабочих-каменотесах. Он легко и быстро завоевал уважение рабочих-арабов, поскольку не делал никакого различия между ними и евреями. Мухаммед, правда, говорил, что Иеремия тоже никогда не позволял себе ничего подобного, но у Игоря справедливость была в крови.
Однако друзьями Мухаммед и Игорь так и не стали. Между ними стояла Марина. Дина была права: Мухаммед и Марина расстались, но никогда не переставали любить друг друга. Марина была верной женой, а Мухаммед питал к Сальме глубокое уважение, однако, ни Игорь, ни Сальма так и не смогли вытеснить из своих сердец прежнюю любовь. Порой, ловя их случайные взгляды, Дина замечала отблеск этого чувства.
Дина облегченно вздохнула, увидев, как Мухаммед зажег спичку и предложил Игорю закурить.
И в эту минуту она вдруг почувствовала, что тоже хочет закурить. Она бы охотно попросила у Мириам одну из ее ароматических сигар, но тут же спросила себя, что бы подумал Ахмед, увидев, что она курит. Оба они принадлежали к другому поколению, росли в другое время, когда в жизни не было места для некоторых укоренившихся позднее привычек. Нет, Ахмед ни за что не допустил бы, чтобы Дина курила — тем более, сейчас, зная, как это шокировало бы Мухаммеда. Дина сердито прогнала от себя эту мысль; что ни говори, она слишком стара для того, чтобы бросать вызов традициям. И уж тем более она не хотела, чтобы курила ее дочь Айша.
Голос Мойши вернул ее к реальности.
— Не думаю, что Бен Гурион настолько наивен, но если он действительно так считает, то серьезно ошибается. Никакого общего государства быть не может, а уж тем более внутри Арабской конфедерации. Мы должны бороться, мы не можем позволить снова себя обмануть, и конечное решение может быть только одно: либо мы, либо вы.
Речи Мойши возмущали всех присутствующих, а Дина его прямо-таки ненавидела. Мойша был единственным евреем, который внушал ей страх. И как они все только терпят его в Саду Надежды? — недоумевала она. Этот человек был здесь чужим; было в нем что-то такое, что создавало непреодолимую пропасть между ним и остальными ему подобными — такими, как Самуэль, Игорь, Иеремия, покойные Ариэль с Яковом, Луи и даже импульсивный дерзкий Михаил.
— Никто не говорит, что это будет легко, но почему ты считаешь, что это невозможно? Ты утверждаешь, что был большевиком, но разве коммунисты не утверждают, что все люди равны? Мой отец погиб, потому что верил в это. Вот скажи на милость, по какой такой причине арабские и еврейские труженики не могут жить в мире? — Михаил едва сдерживал гнев, в который его всегда вгоняли рассуждения Мойши. Как и остальные, он тоже не любил этого человека.
— Какие причины? — ответил Мойша, тоже повышая голос. — Могу назвать сразу три: разные интересы, различие культур, различие вероисповеданий. Или тебе нужны еще какие-либо причины?
— И ты считаешь, что это дает тебе право уничтожать тех, кто не похож на тебя? — Мухаммед с трудом сдерживал клокочущую в груди ярость. — Ты в самом деле думаешь, что это дает право арабам убивать евреев, а евреям — арабов? Так вот, чтобы тебе было ясно: так считают лишь одни дураки.
— Мухаммед прав, Мойша, — вступил Игорь. — Ты просто дурак, а люди вроде тебя ставят под удар нас всех. Ты так ничего и не понял за те годы, что прожил среди нас. Я думаю, что мама, Кася и Самуэль совершили ошибку, пригласив вас жить в Саду Надежды.
Последние слова Игоря несколько обескуражили Мойшу.
Дина заметила, как дрожит Мириам, она и сама ощущала такую же дрожь.
— Хочешь сказать, что предпочитаешь арабов, а не евреев? — с вызовом спросил Мойша у Игоря.
— Хочу сказать, что люди вроде тебя приносят одни несчастья. Что касается твоего вопроса, то отвечу так: меня учили не судить людей в зависимости от того места, где они родились, ни от того Бога, которому молятся. Я сужу их по тому, что они несут в своем сердце, и мне не нравится то, что я вижу в твоем. Не смей нас оскорблять, иначе тебе придется покинуть Сад Надежды, — тон Игоря был таким твердым, что никто не решился заговорить.
Мойша поднялся, глядя на всех с презрением, и не проронив ни слова, отправился на поиски жены. Эва находилась с остальными женщинами, и он настоял, чтобы они ушли.
После стычки атмосфера стала напряженной. Дина не отдавала себе отчет, что говорит вслух, но все ее слышали.
— И как они только его выносят? Лично я давно бы его отсюда вышвырнула.
— Мама! — от слов Дины Мухаммед подскочил.
— Вот и я так думаю, — поддержала Дину Мириам. — Будь моя воля, Мойши с Эвой уже сегодня бы здесь не было.
Обе вернулись к остальным женщинам и предоставили мужчинам продолжать разговор.
На следующее утро, едва рассвело, появился Луи. Он был за рулем старого грузовика и разбудил всех, беспрерывно нажимая на клаксон.
Дина уже встала, собираясь приготовить завтрак. Ей не хотелось, чтобы внуки ушли в школу, не выпив перед выходом по чашке молока.
— Откуда ты взялся, в такую-то рань? — спросила Дина у Луи.
— Решил внести свою лепту в общее дело переезда Айши, — с улыбкой ответил он. — Этот грузовичок достаточно вместителен, чтобы в него поместились все ее вещи.
— Мы ждали тебя еще вчера вечером, — заметила Дина.
— Я знаю. Увы, вчера я не мог приехать. Был на севере. Но сейчас я здесь, и думаю, что сегодня со своим грузовиком я принесу намного больше пользы, чем вчера, поедая ваши разносолы и уничтожая выпивку.
Вскоре Айша на этом самом грузовике покидала Сад Надежды, со слезами на глазах прощаясь с его обитателями. Это место навсегда останется для ее настоящим домом — именно Сад Надежды, а вовсе не тот белый дом на окраине Дейр-Ясины, где ей теперь предстояло жить и растить детей. Юсуф по-прежнему любил ее, и она была ему достойной и верной женой; но при этом уже давно перестала обманываться. Она вышла замуж за этого доброго человека, когда была совсем молодой и еще верила в любовь. Но со временем она поняла, что любовь — это что-то совсем иное, нежели те чувства, которые она питала к Юсуфу. Ее отношение к мужу было сродни тому, что связывало Марину и Игоря. Но Марина хотя бы знала, что такое любовь, поскольку испытала ее еще в детстве, когда влюбилась в Мухаммеда.
Ее дружба с Мариной осталась неизменной, несмотря на то, что новые соседки из Дейр-Ясины осуждали ее за то, что она якшается с еврейкой.
А между тем, с каждым днем напряжение между двумя общинами все росло, с обеих сторон накапливалось все больше обид. Соседки никак не могли понять, что Марина всегда была для Айши почти старшей сестрой, что она ее любила, не задаваясь никакими вопросами.
Юсуф с нетерпением ждал возвращения Омара Салема. Он стал его правой рукой, помогал не столько в торговых делах, сколько в ведении политических интриг.
Аллах явно благоволил к Омару и его семерым детям, предпочитавшим держаться подальше от политики. Хотя он больше всего на свете желал, чтобы британцы поскорее убрались из Палестины, это не помешало ему отправить сыновей учиться в самые престижные английские колледжи.
Когда апрельским утром 1936 года Омар Салем вернулся в Иерусалим, у Юсуфа было что ему рассказать. Накануне вечером он случайно встретил одного из лейтенантов муфтия Хусейни, и тот намекнул, что готовится «нечто серьезное».
Вечером 15 апреля группа молодых палестинцев напала на нескольких евреев на дороге из Наблуса в Тулькарм, убив двоих евреев. 19 апреля другая группа арабов а в яффском порту затеяла потасовку с еврейскими грузчиками, после которой осталось шестнадцать погибших.
К тому времени Верховный арабский комитет, включивший в себя представителей большинства палестинских партий, уже вынес решение о всеобщей забастовке, чрезвычайно удивившей как англичан, так и евреев. Однако эта забастовка, по словам муфтия, была только частью механизма, который он собирался запустить. Согласно его плану, британцы должны убедиться, что без арабов они — никто, что, если палестинцы не выйдут на работу, страна окажется парализована. Евреи также должны были пострадать от забастовки, поскольку с ними должны быть прекращены любые производственные и торговые отношения. Так что им тоже придется несладко. Таким образом, и те, и другие убедятся, чья это земля и кто на ней хозяин.
Когда верный Юсуф передал Омару Салему эти новости, то уже знал всё и сам. За два дня до этого его пригласили на ужин вместе с другими знатными гостями, там как раз обсуждался этот вопрос. Омар согласился, что это было необходимо, чтобы продемонстрировать свою силу, но возмутился убийством евреев в Яффе. До сих пор деятельность «Хаганы» ограничивалась лишь защитой еврейских колоний, а если теперь они захотят ответить ударом на удар? Омар был человеком чести, считавшим, что отношения нужно выяснять на поле боя, и при этом решительно не одобрял бесконтрольного террора.
— Твой шурин Мухаммед должен принять участие в забастовке. С его стороны бы непростительно не уважать решение Верховного арабского комитета.
— Мой шурин — в большей степени патриот, чем любой из вас, — ответил Юсуф, не желая влезать в эти дела.
— Я знаю, что Мухаммед предан нашему делу; да и может ли быть иначе, если вспомнить, что он — сын мученика, моего доброго друга Ахмеда, что ныне пребывает в раю возле престола Аллаха, но все же как он может быть предан своему народу, не желая при этом порвать с еврейскими друзьями? Рано или поздно ему придется выбирать.
— Полагаю, он сделает правильный выбор.
— Твои слова ни о чем мне не говорят, Юсуф, — заметил Омар. — Лучше прибереги их для принца, с которым хочешь соблюсти политес.
— Поговори с Мухаммедом, и сам убедишься.
— Хорошо, поговорю. Наши люди не понимают, как это сын мученика может не поддерживать забастовку, и считают его врагом. Слишком много между нами произошло столкновений. Муфтий вообще не терпит инакомыслия, но забастовку поддержали даже его главные соперники — Нашашиби, хотя, как и я, считают, что честнее выяснять отношения на поле боя.
Они обсудили еще несколько вопросов, после чего Омар отпустил Юсуфа.
Оставшись в одиночестве, Омар призадумался. Он доверял Юсуфу, но кто знает, какие мысли бродят в голове его верного помощника?
Саиды, семья Юсуфа, жили на другом берегу реки Иордан, в Аммане, в настоящее время ставшем столицей Абдаллы. Отец Юсуфа был свято предан Хусейну, шерифу Мекки — тому самому, что мечтал создать арабскую империю. Юсуф пошел по стопам отца, сражаясь бок о бок с сыновьями Хусейна, и зарекомендовал себя как отважный воин сначала в войсках Фейсала, а затем Абдаллы.Но теперь Абдалла при полной поддержке британцев правил Трансиорданией, и, разумеется, был вовсе не заинтересован в их уходе. Его брат Фейсал, король Ирака, погиб; старший брат Али потерпел поражение в битве с саудовцами за Мекку. Так что Абдалла мог считать, что ему еще повезло — он смог заполучить собственное королевство, отчасти благодаря собственной хитрости, но прежде всего потому, что это было выгодно англичанам.
Однако в последнее время интересы Абдаллы далеко не всегда совпадали с интересами палестинских арабов, и теперь Омар ломал голову, насколько далеко простирается верность Юсуфа. Он помнил, что Юсуф оказался одним из тех немногих, кто до конца остался верен старику Хусейну, и первым навестил Хусейна в изгнании, в Аммане, а позднее — в Акабе, и даже несколько раз ездил к нему на Кипр, где шариф Мекки жил уже глубоким стариком, которого теперь беспокоили одни лишь заботы его сына Зейда. Юсуф искренне горевал, когда в 1931 году шариф скончался, всеми забытый и не получивший даже малой доли тех почестей, которых заслуживал.
Омар знал, как больно Юсуфу видеть великого предвестника арабского государства в столь жалком состоянии, и осмелился попросить Абдаллу, чтобы тот вернул отца из ссылки на Кипре. Но Абдалла остался непреклонен, поскольку хорошо понимал, что в одном королевстве не может быть двух королей. Короче говоря, он поступил так же, как когда-то его отец во время своего пребывания в Аммане. В конце концов он все же сменил гнев на милость и позволил отцу вернуться. Шариф изменился до неузнаваемости; от прежнего Хусейна осталась лишь тень. Юсуф едва сдержал слезы, увидев вместо легендарного властителя тяжело больного старика, почти беспомощного после перенесенного инсульта.
— Без шарифа мы бы никогда не избавились от турок, — напоминал он друзьям.
Кое-кто упрекал шарифа за то, что тот овершил большую ошибку, доверившись британцам — иначе говоря, христианам, чтобы с их помощью противостоять своим братьям по вере, верным последователям Аллаха. Однако Омар Салем не принадлежал к числу этих людей. Он был настоящим патриотом и считал, что арабскими государствами должны править арабы. Но в то же время, гораздо больше, чем судьба сирийцев, ливанцев или иракцев его беспокоила собственная судьба и судьба его палестинских братьев. Он не сомневался — да, нисколько не сомневался, что в случае чего Абдалла пойдет на все, лишь бы сохранить свое маленькое королевство, и сердце Юсуфа будет разбито.
В тот день Мухаммед не пошел на работу в карьер. Он просто не мог пойти, как бы ему ни было от этого горько. Вместо этого он отправился в дом Иеремии, чтобы объяснить, почему не выйдет на работу ни сегодня, ни в ближайшее время.
Иеремия молча слушал, тщательно обдумывая каждое слово, прежде, чем ответить.
— Итак, ты собираешься нанести мне удар, — заговорил он наконец. — Но не потому, что считаешь плохим хозяином, который бессовестно эксплуатирует тебя или кого-то еще. Ты признаешь, что я всегда был справедлив, и что тебе не в чем меня упрекнуть. Меня это, конечно, утешает, но не могу понять: чего вы хотите этим добиться? Британцы не согласятся на ваши условия, и мы тоже. Я понимаю ваши опасения, что в страну приезжает все больше и больше евреев, но с другой стороны, куда им еще деваться? Куда, например, деваться немецким евреям, вынужденным бежать от нацизма? Гитлер поставил их вне закона, отнял имущество, лишил возможности работать, учиться, да и просто жить. Вот они и бегут. Многие из них и правда едут сюда и остаются, как в свое время русские евреи, бежавшие от погромов. Так что ни ваша забастовка, ни все ухищрения британцев не смогут помешать еврейской иммиграции. Да, не спорю, Палестина — ваша родина, но при этом и наша родина тоже.
— С каждым днем она становится все менее нашей, — вздохнул Мухаммед.
— Ну что ж, я уважаю твой выбор, но ты должен понять и меня, — ответил Иеремия. — Если твоя забастовка слишком затянется, и ты в ближайшее время не приступишь к работе, придется взять на твое место кого-то другого. Я не могу позволить карьеру простаивать. Так что уже сегодня я начну искать других работников, благо сейчас достаточно безработных евреев, которые будут рады взяться за любое дело, лишь бы заработать на жизнь. Да, я и сам знаю, что многие из приехавших немецких евреев совсем недавно были бюргерами; многие из них еще совсем недавно читали лекции в университете, торговали, играли в оркестре... Ты не веришь, что все эти люди смогут таскать камни — но они смогут, вот увидишь. Не беспокойся, очень скоро они научатся управляться с кайлом не хуже, чем играть на скрипке.
Больше они не сказали друг другу ни слова. Как всегда, они были честны друг с другом. Затем Мухаммед отправился к Игорю, которому, как мастеру, предстояло найти новых каменотесов, которые сменят арабов.
— И к чему все это приведет, Мухаммед? — спросил Игорь.
— Не знаю. Мы просто хотим остановить иммиграцию, хотим, чтобы все наконец признали, что это наша земля. Британцам легко раздавать то, что им не принадлежит.
— Мы не уедем, Мухаммед, — отпечатал Игорь.
— Я не говорю, что вы должны уехать, — ответил Мухаммед, с трудом сдерживая нарастающий в груди гнев.
— Иеремия прикажет мне нанять других рабочих...
— Я знаю, меня он тоже предупредил. Но есть в этой жизни вещи, которые мы не вправе делать, иначе не предадим себя.
Игорю не осталось ничего другого, как согласиться со словами Мухаммеда.
Спустя несколько дней Дина, вопреки совету сына, отправилась в Сад Надежды. Женщины выглядели подавленными. Кася с плачем бросилась к Дине в объятия.
— С этим надо что-то делать! — воскликнула Дина. — Мы не можем сидеть, сложа руки! Британцы совсем потеряли совесть: заявились в чужую страну и поделили нас на арабов и евреев! Вот увидите, этим дело не кончится...
Обе они стали совсем седыми, а время и работа в поле оставили на их лицах сеть глубоких морщин. Даже если за минувшие годы между ними и возникали размолвки, то настолько незначительные, что никак не могли разрушить их любви и дружбы. Пусть даже Дина была истовой приверженкой Аллаха, а романтичная социалистка Кася вообще не верила в Бога — это не мешало им держаться за руки и смотреть друг другу в глаза. Одна из них родилась в Иерусалиме, другая — в Вильно; одна тщательно прятала волосы под покрывалом и носила длинные мешковатые одеяния, скрывающие фигуру; другая спокойно оголяла руки и ноги, носила брюки и никогда не опускала глаз, разговаривая с незнакомцами. Но все это оказывалось совершенно неважным, когда дело касалось их жизни, где все мерилось лишь одной мерой — любви и дружбы.
Всеобщая забастовка оказалась весьма успешной — и в то же время совершенно бессмысленной. Подавляющее большинство палестинских арабов без колебаний приняли в ней участие, с гордостью наблюдая, как вся страна беспомощно замерла, словно парализованная. Кроме того, забастовка сопровождалась чередой засад и нападений на британцев и евреев, но если первые были растеряны и обескуражены всеми этими событиями, то вторые решительно приняли бой. Порт в Яффе оказался парализован — но еврейская община незамедлительно и с немыслимой скоростью начала строительство деревянного дока в Тель-Авиве, чтобы корабли прибывали прямо туда.
Рабочие места бастующих арабов тут же оказались заняты евреями, вновь прибывшими на поиски Земли Обетованной. За один день тысячи евреев стали каменотесами, кузнецами, матросами...
Но палестинские арабы не остались в одиночестве. Муфтий объявил священную войну, и по его призыву в Палестину хлынули люди из Трансиордании — королевства Абдаллы, из Ирака и Сирии. Британцы не стали медлить с ответом, направив в Палестину новые войска.
— Я должен поговорить с Омаром, — сказал Луи Мухаммеду.
В тот же день Луи появился в Саду Надежды, а когда стемнело, отправился в дом Мухаммеда. Дина обрадовалась его приходу.
Однако Мухаммед отклонил просьбу Луи.
— Даже не знаю, — сказал он. — Боюсь, что сейчас не лучшее время для твоих визитов к Омару. Если об этом кто-нибудь узнает, у тебя могут быть проблемы.
— Но я просто хочу поговорить с ним... Вы хоть понимаете, что происходит? Если фанатики расценивают дружбу арабов с евреями как измену — что же произойдет, когда забастовка закончится? А она должна закончиться рано или поздно. Я не хотел пробираться к тебе ночью, как презренный вор, и мне нет дела до того, что мое присутствие может оказаться для тебя опасным. Я знаю, что Дину осуждают за дружбу с Касей, Руфью и Мириам... И что Айша постоянно ругается с соседками, защищая Марину.
— Мы, арабы, тоже от этого страдаем, — ответил Мухаммед. — Думаешь, я не понимаю, что нас ждет, когда забастовка закончится? Мы останемся без работы, наши рабочие места уже заняты. Я знаю, что Иеремия уже нанял для работы в карьере группу немецких евреев. Никто из них понятия не имеет о ремесле каменщика, ни один в жизни не держал в руках кайло или молоток, однако их туда взяли, и так все и останется. А мы умрем с голоду.
— А чего же ты хотел? — усмехнулся Луи. — Или ты в самом деле думал, что мы будем сидеть сложа руки? Что мы позволим нашим садам засохнуть на корню, что наши магазины тут же закроются, а предприятия обанкротятся? Неужели вы не понимаете, что муфтий ведет страну к катастрофе? Ему-то наплевать, для него самого ничего не изменится, когда забастовка закончится, ведь он богат. А что будет с другими?
— Не бывает достижений без потерь, — угрюмо ответил Мухаммед.
— Только сумасшедший мог вообразить, что вам под силу одолеть Британскую империю, или что евреи останутся в стороне. Мы и так слишком долго склоняли головы перед царем. Ты знаешь нас, Мухаммед. Знаешь, что мы пришли на землю своих предков. Здесь мы останемся и никому не позволим разрушить созданное. У арабских и еврейских тружеников одни и те же цели; нам нечего делить.
— Ты говоришь, как большевик!
— Я говорю, как твой друг. Так ты поможешь мне встретиться с Омаром Салемом?
— Хорошо, я поговорю об этом с Юсуфом, он собирался зайти завтра вместе с Айшой и детьми.
— Я задержусь на несколько дней в Саду Надежды.
Едва Луи ушел, Дина спросила у сына, когда закончится забастовка.
— Не знаю, мама, не знаю.
— А как же нападения на евреев? — Сальма, кроткая Сальма, верная и преданная супруга, посмотрела на мужа, и он увидел упрек в ее глазах.
— Нападения? — переспросил он, чуть помедлив.
— Я слышала, на рынке арабы опять напали на евреев, когда те шли мимо. А еще они даже разбрасывают гвозди на дороге, чтобы пропороть шины проезжающих еврейских автомобилей.
— Ну, это всего лишь затрудняет сообщение между поселками, — ответил Мухаммед. — Не стоит так беспокоиться.
— А как же убийство двух медсестер из правительственной больницы? — не сдавалась Сальма. — Говорят, это тоже сделали арабы.
— Повторяю, тебе не стоит беспокоиться по этому поводу, — ответил Мухаммед. — Но, если уж на то пошло, почему ты не спросишь, какие бедствия терпит наш народ?
С этими словами он вышел из дома, чтобы на вечерней прохладе спокойно выкурить сигару.
Мухаммед не хотел тревожить своими подозрениями ни жену, ни мать. Ему очень не нравилось происходящее в последнее время. К его величайшему огорчению, группы арабов все чаще подбирались ночами к полям и садам евреев, поджигали любовно выращенные оливковые деревья, вытравливали посевы. Ему, бесконечно любившему эту землю, было по-настоящему больно видеть сожженные сады и разоренные поля. Если из-за этой забастовки он не сможет вернуться на работу в карьер, то принадлежащий ему участок земли останется единственным средством существования для семьи. Он тяжело вздохнул, с нежностью окинув ряды своих оливковых и фруктовых деревьев. Он бродил по саду, пока не убедился, что мать и жена уже легли спать, не дождавшись его возвращения. Он слишком хорошо знал Дину и понимал, что она только и ждет момента, чтобы поговорить с ним наедине, когда рядом не будет Сальмы.
Наконец, он лег в постель и забылся глубоким сном. Сон всегда помогает успокоиться.
Среди ночи Дина внезапно проснулась и поняла, что ее разбудил запах гари, проникший в дом через открытое окно вместо свежего ночного ветерка. Она бросилась к окну — и на миг замерла, словно громом пораженная, а потом пронзительно закричала. Ее крик перебудил всех в доме. Мухаммед вскочил с постели и вместе с Сальмой бросился в комнату матери. Дина поспешно одевалась.
— Пожар! Сад Надежды горит...
Мухаммед выглянул в окно и вздрогнул. Дом в Саду Надежды был охвачен пламенем и окутан клубами дыма. Он выскочил из дома с криком:
— Марина! Марина!
Дина не решалась взглянуть на Сальму; она и так знала, что глаза невестки мокры от слез.
— Одевайся, нельзя терять ни минуты, — велела Дина невестке. — Мы должны им помочь.
Вади и Найма заворочались в постелях, разбуженные криками.
— Оставайтесь здесь, — велела им Сальма. — А мы пойдем посмотрим, чем можно помочь.
— Пусть Найма остается! — крикнул Вади, бросаясь вслед за отцом. — А я могу помочь, я должен быть там!
Мухаммед наткнулся на Мойшу, который как раз опрокидывал ведро воды на деревья, окружавшие сарай, в котором жили они с семьей. Эва спешила к мужу с другим ведром. Мойша и Мухаммед не сказали друг другу ни слова. Мухаммед помчался дальше, к главному дому. Он не мог ничего разглядеть сквозь завесу дыма, но отчетливо различал голоса. Вот голос Даниэля, Мириам, старого Натаниэля...
— Марина, Марина! — кричал Мухаммед.
Он вошел в густой дым, за которым уже вовсю бушевало пламя. Он был уверен, что слышит голос Луи, отдающий какие-то распоряжения, и голос Игоря, зовущий своего сына Бена. Но Марина? Где она? Снова и снова он звал ее, пока, наконец, она не выбежала навстречу из непроглядного дыма. Она невольно прижалась к нему, руки обвились вокруг шеи.
— Мухаммед... О Боже! — прошептала Марина, обнимая его в порыве отчаяния.
— Ты в порядке? С тобой все хорошо? — повторял он, не в силах вымолвить больше ни слова.
— Да, всё хорошо, — ответила она. — Игорем с сыном пытаются потушить огонь... Руфь потеряла сознание от дыма, и мама сейчас с ней.
Они не знали, сколько так простояли, сжимая друг друга в объятиях, пока их не обнаружил Луи.
— Мухаммед, скорее к помпе, мы без тебя не справимся. А ты, Марина, помоги вывести маму и Руфь — кажется, огонь пошел в ту сторону. А потом помоги Мириам, мы до сих пор не нашли Изекииля...
В эту минуту появился Вади, кашляя от дыма. Этот отважный шестнадцатилетний паренек всегда готов был помочь другим.
— Я тоже хочу помогать, — заявил он, но никто не обратил на него внимания.
Послышался плач Далиды, она звала брата:
— Изекииль, Изекииль!
Игорь с трудом удерживал Мириам, которая рвалась в огонь в надежде найти сына.
— Где же все-таки он может быть? — спросил Игорь, совершенно измученный.
— Не знаю... сквозь слезы ответила Мириам. — Я держала его за руку, но было слишком дымно, ничего не видно... А потом он вдруг выпустил мою руку, я решила, что он вышел из дома, но... — тут Мириам снова разрыдалась.
— Наверное, остался внутри, — прошептала Марина.
Никто не успел ничего сообразить, когда Вади подхватил с пола одеяло, плеснул на него воды из ведра, набросил на голову и ринулся в горящий дом. Мухаммед хотел было его остановить, но тот уже исчез в дыму и в огне. Марина кинулась следом за Мухаммедом, пытаясь задержать его и не пустить в огонь. В эту минуту как раз подоспели Дина и Сальма. Когда им сообщили, что Вади только что вошел в горящий дом, Сальма так отчаянно зарыдала, что все просто пали духом. Однако, не прошло и трех минут, как Вади вышел, держа на руках какой-то сверток. Все бросились к нему. Вади улыбался, несмотря на ожоги; на руках он держал Изекииля.
— Он лежал возле самой двери. Наверное, споткнулся и ударился головой. Он молчит, у него идет кровь.
Больше Вади не успел ничего сказать, потеряв сознание.
На мгновение все вокруг застыли, в растерянности глядя на них. Изекииль получил несколько ожогов, но гораздо больше пострадал Вади, который, не раздумывая, завернул малыша в свое одеяло, а сам остался беззащитным перед огнем. Но Вади всегда был готов жертвовать собой ради других.
— Не трогайте их! — крикнул Натаниэль, старый аптекарь, опускаясь на колени перед Вади и Изекиилем, лежащими на земле.
Осмотрев их, Натаниэль решил, что обоих необходимо отправить в больницу.
— Вади совсем плохо, — распорядился он. — Даниэль, сбегай в сарай и принеси одеяло, их надо чем-то укрыть. Мы должны как можно скорее доставить их в больницу. И пусть кто-нибудь сходит за Йосси.
Мухаммед поднял на руки Вади, а Мириам — Изекииля. Мальчики застонали от боли.
Хоть Даниэль и старался ехать как можно быстрее, путь до больницы показался им вечностью. Сальма безутешно рыдала, ей вторили Дина и Мириам. Мухаммед все никак не мог успокоиться, пока не увидел, как Вади и Изекииля укладывают на носилки и уносят внутрь здания больницы в окружении врачей и медсестер.
Мириам велела Даниэлю сбегать за Йосси.
— Скажи дяде, пусть немедленно придет сюда.
Через полчаса появился Йосси в сопровождении Михаила. Ясмин осталась дома с матерью: Юдифь по-прежнему нуждалась в постоянном уходе.
Дежурный врач позволил Йосси зайти в палату, где оказывали помощь Вади и Изекиилю; через час он вышел в сопровождении двух врачей и медсестры, чтобы рассказать родным, как обстоят дела.
— Они выживут, — это было первое, что он сказал он, увидев залитые слезами лица Мириам, Сальмы и Дины.
Один из врачей доложил о состоянии здоровья мальчиков.
— Вади — очень храбрый мальчик. Он даже не закричал, когда мы по живому срезали с него рубашку, отрывая ее от ожогов. У него ожоги первой степени на руках и шее, а также на груди. Лицо, к счастью, пострадало меньше, но все же... Придется выждать несколько часов, пока его состояние стабилизируется. Мы вкололи ему успокоительное, чтобы он уснул. Ему нужно отдохнуть.
— А Изекииль? — спросила Мириам, снедаемая тревогой за сына.
— Вы про малыша? Он пострадал меньше, чем Вади, ожоги незначительны, хотя один, на шее, достаточно серьезный. Мы вкололи ему обезболивающее. На всю ночь они оба останутся под нашим наблюдением; если хотите, можете их увидеть, но очень вас прошу не шуметь. Им необходим покой, это самое главное. А еще им придется на какое-то время остаться здесь. Наши медсестры о них позаботятся.
Однако мольбы Сальмы и Мириам сделали свое дело, и в конце концов им позволили остаться у постели сыновей. Никто и ничто, как они потом уверяли, не заставило бы их покинуть свой пост.
Дина тоже хотела остаться с внуком, но Мухаммед убедил ее вернуться вместе с ним в Сад Надежды.
— Там нуждаются в твоей помощи: кто-то должен приготовить еду и постели, — сказал он. — Поверь, мама, ты сейчас гораздо нужнее в Саду Надежды.
Йосси и Михаил отправились с ними: на пожаре лишние две пары рук никак не помешают.
Как рассказал Даниэль, сначала загорелись окружающие дом деревья, потом горящая ветка упала на крышу лаборатории, а затем огонь перекинулся на другие постройки.
— Сам не знаю, как нам удалось выбраться... Мы все спали, — объяснял Даниэль, еле сдерживая слезы.
Всю ночь они сражались с огнем, от которого к рассвету остались лишь тлеющие угли. Задняя часть дома рухнула; от нее остались одни головешки. И совсем уж печальная участь постигла сад и столь заботливо возделанные поля, погребенные нынче под толстым слоем пепла.
Кася горько плакала. Дело всей ее жизни, плоды стольких трудов теперь обратились в пепел. Ее апельсиновые деревья, помидоры, пряные и лечебные травы, оливы... все это погибло в огне.
— Мама, мы снова все посадим, — утешала ее Марина, но Кася не хотела ничего слушать.
Игорь и Бен отнесли Руфь в дом Дины. Найма, дочь Мухаммеда и Саймы, обещала за ней присмотреть. Девочке уже исполнилось тринадцать, она была скромной и ответственной.
Кася подошла к Мухаммеду и, глядя ему в глаза, спросила:
— Кто это сделал? Кто до такой степени желает нам зла, чтобы сотворить подобное?
Мухаммед не знал, что и ответить. Ночное происшествие было всего лишь одним из вереницы подобных случаев; лишь часть той подпольной борьбы с евреями, которая в последнее время велась по всей стране. Но возможна ли победа в этой войне? Он не переставал думать о своем сыне. И о Марине... Как бы он смог жить дальше, если бы они погибли? Он знал, что не смог бы этого пережить. Он всегда честно выполнял свой долг; именно поэтому согласился жениться на Сальме, но при этом ни на минуту не переставал любить Марину.
Кася не сводила с него испытующего взгляда, дожидаясь ответа.
— Не знаю, Кася, — сказал он наконец. — Не знаю, кто это сделал, но клянусь, что он за это ответит!
Тут они увидели идущую к ним Марину, и Мухаммед невольно вздрогнул.
— Ты все еще любишь ее, — Кася не ждала от него никакого ответа; она и сама не спрашивала, а лишь подтверждала очевидное.
Кася зорко следила за обоими, чтобы они не вздумали снова обниматься, оскорбив тем самым Игоря, наблюдавшего за ними издали.
— Мы должны начать все сначала, — сказала Марина. — И мы это сделаем, но понадобится ваша помощь. В одиночку нам не справиться.
— Обещаю тебе, что Сад Надежды возродится... — ответил он. — Здесь прошло мое детство и лучшая часть моей жизни.
— Хватит, — прервала их Кася. — На нас все смотрят, не стоит причинять им лишней боли; хватит и того, что случилось.
Когда наступило утро, Дине удалось уговорить погорельцев отправиться к ней домой и немного отдохнуть. Вконец измученные люди не стали отказываться. Пока Дина с помощью Наймы подавала душистый чай и нарезанный ломтями хлеб с козьим сыром, Луи подсчитывал убытки.
— Каркас дома обрушился. Самуэль перестроил его из сарая, а тот и сам по себе был не слишком прочным. Придется отстраивать заново. Сарай, где живет Мойша, совсем обвалился, и лаборатория тоже... На крышу лаборатории что-то упало: то ли факел, то ли просто горящая ветка — точно не знаю...
Дина взглянула на старого Натаниэля, который за ночь, казалось, постарел еще больше. Для него самым большим горем оказалась именно потеря лаборатории, а на постройку новой требовалось немало денег и времени.
— Надо написать Самуэлю, пусть поскорее возвращается, — сказала Дина.
— Ты права, мы обязательно это сделаем. К тому же он должен знать, что произошло с Изекиилем, — в голосе Луи звучала усталость: бессонная ночь, проведенная в борьбе с пожаром, дала о себе знать.
— Дина, Мухаммед... мы в долгу перед вами. Если бы не ваша помощь... — на этих словах Кася невольно расплакалась. — Твой сын Вади — очень храбрый мальчик; если бы не он, Изекииль сейчас был бы мертв... — добавила она, обращаясь к Мухаммеду.
Через три недели Изекииля выписали из больницы, а Вади все еще продолжал сражаться за жизнь. Врачи уверяли, что он поправится, но порой казалось, что надежды нет.
Изекииль помнил лишь, как бросился к выходу, но споткнулся и упал на пол, обо что-то ударившись головой. Больше он ничего не видел и не слышал, как его звали. Он очнулся лишь на минуту, когда Вади вошел в дом, который уже со всех сторон охватил огонь.
Луи нанял бригаду для строительства нового дома. Все работали день и ночь, чтобы как можно скорее возвести крышу над головой. К концу лета они построили два дома, в которых все смогли с комфортом разместиться. Вот только лаборатория по-прежнему лежала в руинах.
— Мне жаль, Натаниэль, но мы должны дождаться Самуэля, — сказал Луи. — А уж он будет решать, что теперь делать.
А между тем, сотни палестинских арабов продолжали гибнуть в стычках с британцами.
Встреча Луи с Омаром закончилась полным фиаско. Луи всегда считал Омара Салема разумным человеком, несмотря на его приверженность муфтию Хусейни, но эта встреча развеяла последние сомнения.
— Мы будем сопротивляться до последнего, пока англичане не выполнят наши требования, — заявил он. — Они должны остановить еврейскую иммиграцию.
— Если что и нужно остановить — так это вооруженные атаки против евреев, — ответил Луи.
Омар лишь пожал плечами. Ему и самому были не по душе подобные меры; ему ничем не мешал ни Сад Надежды, ни Эдисон — другое еврейское поселение неподалеку от Иерусалима, сгоревшее несколько дней назад. Но в то же время он не хотел показывать свое недовольство по этому поводу — во всяком случае, в эту минуту. Он считал, что главное сейчас — доказать англичанам, что, если арабы объединятся, они могут быть весьма серьезной силой, с которой им придется считаться. Так что никак нельзя допустить разлада; в разладе — их погибель.
— А ведь британцы не дремлют, — заметил Луи.
— Думаешь, мы не видим, как их войска высаживаются в Палестине? Вот только, чтобы выиграть эту битву, одних лишь войск недостаточно.
— А они и не рассчитывают только на свои войска. Они рассчитывают на поддержку тех, кого вы считаете своими союзниками.
Истинное значение этой фразы Омар смог понять лишь позднее, когда в октябре 1936 года несколько арабских лидеров обратились к своим «палестинским братьям» с призывом прекратить всеобщую забастовку. Нужно ли говорить, что палестинцы не могли не откликнуться на призыв Сауда Аравийского, Абдаллы Иорданского, короля Ирака, эмира Йемена?
На самом деле это Верховный арабский комитет решил пойти на уступки. Палестинские арабы готовы были и дальше бастовать в ущерб себе и своим семьям, однако арабские лидеры решили принять условия Великобритании, дабы навести в стране хоть какой-то порядок.
— Тебе нужно поговорить с Иеремией, — посоветовала Сальма мужу.
Но у Мухаммеда не хватало духа появиться в карьере. Он знал, что на его место уже взяли Мойшу. Однако проблему решил сам Иеремия, заявившись домой к Мухаммеду в сопровождении Игоря.
— Когда ты собираешься вернуться в карьер? — спросил он после традиционного обмена любезностями.
Мухаммед промолчал, не зная, что ответить.
— Забастовка кончилась, и в карьере много работы, — сказал Иеремия. — Я говорил с Игорем, он нуждается в твоей помощи.
Дина и Сальма смотрели на него искрящимися глазами, полными благодарности. Позднее Мухаммед признался, как он был удивлен столь великодушным поступком еврея.
— Да, они — наши друзья, но чувствуют себя в долгу перед тобой, — сказала Дина. — Они лишились дома и сада, а ты из-за них чуть не потерял сына.
— Они мне ничего не должны, — ответил Мухаммед.
— Они перед тобой в неоплатном долгу, и шрамы на лице Вади, которые он получил, спасая Изекииля — прямое тому свидетельство. Они всегда будут чувствовать себя в долгу перед тобой и твоими детьми, — сказала Дина.
Вади уже почти поправился; однако полученные ожоги оставили глубокие шрамы на его теле и, хуже того, на лице. Эти отметины ему суждено было носить до конца своих дней.
Изекииль повсюду следовал за ним. Вади стал для него настоящим героем, которому он был обязан жизнью. Теперь Вади был для него самым любимым после Мириам человеком; он любил его даже больше, чем отца и сестру Далиду. За прошедшие годы Самуэль превратился для него в далекое и бесплотное воспоминание.
А сердце Мухаммеда наполнялось глубокой болью, когда он видел шрамы на лице сына. Слезы наворачивались на его глаза, когда он смотрел на лицо Вади, пересеченное вспухшими красными зигзагами. В тот самый день, когда он выглянул в окно и увидел горящий в ночи Сад Надежды, он поклялся, что виновные в этом несчастье не останутся безнаказанными.
Дождавшись, когда мать пригласит в гости своего брата Хасана вместе с женой Лейлой и сыном Халедом, он принялся выспрашивать у дяди, кто устроил поджог. Ему было известно, что дядя не только хорошо знаком с большинством повстанческих лидеров, но и прекрасно осведомлен об их планах.
— Дядя, ты должен сказать мне, кто в ответе за то, что случилось с Вади.
— Ты же знаешь, я и сам сожалею о том, что случилось с Садом Надежды: они — ваши друзья, и наши тоже. Никто не хотел по-настоящему им навредить; это была досадная случайность, что горящая ветка упала на крышу лаборатории... — Хасан смущенно потупился под взглядом племянника. — Они всего-то и хотели — сжечь несколько деревьев; им в голову не приходило, что кто-то всерьез пострадает.
— Мой сын чуть не погиб в огне, — не сдавался Мухаммед.
— Вади — храбрый и надежный мальчик. Он рисковал жизнью, спасая Изекииля, но ты же знаешь, никто не поднял бы руку на членов нашей семьи. Все знают, что ты — сын Ахмеда Зияда, а он был героем, живым примером для молодежи, а также для меня.
— Мой муж никогда не принял бы участия в подобном деле... — вмешалась Дина, не на шутку оскорбленная словами брата. — Никогда не поджег бы тайком чужого сада... Нет, мой муж ни за что бы этого не сделал, и ты, брат, не смей пачкать его имя, утверждая, что он бы одобрил подобное злодеяние!
— Послушай, Дина, что ты в этом понимаешь! Те, что подожгли деревья, не хотели причинить никакого зла, они просто сражаются за свою свободу.
— Сжигая чужие дома и сады? — воскликнула Дина.
— А что мы, по-твоему, должны делать? Спокойно смотреть, как всякие чужаки отхватывают себе куски нашей земли? Послушай, сестра, если мы не поставим их на место, то скоро у нас вообще ничего не останется, — ответил Хасан.
— Я хочу поговорить с теми, кто это сделал, — снова попросил Мухаммед дядю. — Помоги мне в этом.
— Я тебе этого не позволю... Не могу позволить... Я слишком хорошо тебя знаю: ты жестоко расправишься с ними, а ведь они не хотели ничего плохого... Это был просто несчастный случай...
— Так ты считаешь, что шрамы на лице моего сына — всего лишь результат несчастного случая? — возмутился Мухаммед. — Нет уж, такие способы борьбы — не для меня. Ты потребовал, чтобы я принял участие в этой забастовке и пообещал мне хорошие деньги, чтобы я мог прокормить семью. Я вполне согласен с теми, кто считает, что англичане должны отсюда уйти — так же, как мой отец мечтал, чтобы отсюда ушли турки. Я знаю, за что и против чего я сражаюсь, но знаю также и то, что есть вещи, которых я никогда не сделаю. Вместе с твоими детьми я сражался против турок — с Халедом, здесь присутствующим, и Салахом, пребывающим, как я надеюсь, возле престола Аллаха. Салах погиб как настоящий солдат, сражаясь с другими солдатами. Погибнуть на поле боя — это большая честь, но я никогда не стану сражаться с врагом, поджигая ночью чужие сады и угрожая чьим-то детям. Повторяю, этот способ борьбы — не для меня.
— Кузен прав, — это до сих пор молчавший Халед наконец набрался смелости и решился возразить отцу.
Хасан сердито взглянул на него. Он никому не позволил бы оспаривать свое решение, даже родному сыну.
— Твой кузен сейчас говорит, как отец, а не как солдат, — возразил Хасан. — А что я должен был делать, когда убили моего первенца? Не было ни единого дня, чтобы я не оплакивал твоего брата Салаха, а твоя мать и вовсе почти обезумела от горя. Но посылая вас сражаться под знаменами сыновей шарифа, я знал, что могу вас потерять: война есть война.
— Так значит, у нас война? — с болью в голосе спросил Мухаммед.
— Мы не можем допустить, чтобы евреи основывали здесь новые колонии! — отрезал Хасан.
— Я не стану поддерживать тех, кто нападает на безоружных крестьян! — крикнул Мухаммед. — Ни за что на свете!
— Безоружных? — воскликнул Хасан. — Уж тебе-то должно быть известно, что у них есть оружие. Или ты не знаешь, что твой друг Луи состоит в «Хагане»? У них даже есть собственная армия — пусть они не носят мундиров и не живут в казармах, но в остальном это самая настоящая армия.
Женщины молча слушали, дрожа от страха, что мужчины вот-вот подерутся.
Наконец, Хасан ушел, так и не открыв племяннику, кто повинен в нападении на Сад Надежды.
На следующий день Мухаммед встретил своего кузена Халеда. Какое-то время они шли молча, покуривая египетские сигары, которыми время от времени снабжал Мухаммеда Иеремия.
Халед уважал мнение своего отца, но при этом чувствовал себя обязанным Мухаммеду. Оба сражались бок о бок под знаменами Фейсала. Оба знали, что это такое — смотреть, как люди убивают других и гибнут сами; они видели, как рядом падают их товарищи, сраженные вражескими пулями, и сами стреляли в людей, защищая собственную жизнь.
— Я не знаю точно, — сказал Халед, — но слышал, что Сад Надежды подожгли два брата, которые живут неподалеку от Иерусалима, в двух километрах от Дамаскских ворот. Знаешь тот дом, возле которого растут два старых фиговых дерева? Эти люди очень преданы муфтию.
— Спасибо, Халед. Теперь я в долгу перед тобой.
— Отец тебя очень любит, но ему не нужны конфликты между арабами, — пояснил Халед. — Достаточно и того, что он согласился принять участие в этой забастовке.
— Я понимаю твоего отца. У него своя правда, у меня — своя. Когда я смотрю на лицо сына, покрытое ожогами, меня охватывает гнев.
— Я не смогу к тебе присоединиться, отец мне этого не простит.
— Я и сам бы не стал просить тебя об этом. В жизни есть вещи, которые нужно делать самому.
Никому, даже Сальме, Мухаммед не рассказал о том, что задумал. Он едва смог дождаться, когда наступит вечер пятницы, и молча стал одеваться, готовясь выйти из дома.
Дина и Сальма поинтересовались, куда он собрался на ночь глядя, и он ответил, что хочет повидаться с одним знакомым.
Укрытый пологом ночи, с ведром бензина в руках он обошел вдоль старой стены, ощущая, как в лицо ему бьет жаркий ветер пустыни, который в эту ночь не на шутку разыгрался. Пройдя несколько километров, он добрался до фермы, о которой говорил Халед. Дом был окружен оливковыми деревьями; рядом, в загоне, мирно паслись несколько коз.
Осторожно, стараясь не шуметь, он обрызгал бензином оливковые деревья. Затем направился к дому и постучал.
Дверь ему открыл пожилой мужчина; Мухаммед заметил, что внутри также находились пожилая женщина и двое юношей, одному из которых было около двадцати, а другому — не больше шестнадцати, как и его сыну Вади.
— Хвала Аллаху, что тебе нужно? — спросил мужчина.
— Чтобы ты вышел из дома, — ответил Мухаммед. — А также твои жена и дети.
— Что ты несешь? — запротестовал хозяин. — Почему это мы должны выходить из дома?
Юноши направились в сторону двери; Мухаммед прочитал на их лицах удивление и вызов.
— Выходите из дома, если хотите жить, — с этими словами Мухаммед поджег кусок ткани, смоченной в бензине, который еще прежде спрятал среди прочей одежды, и бросил горящий сверток в сторону оливковых деревьев. Как по мановению руки, небо вспыхнуло багряным заревом. Деревья тут же занялись огнем.
С угрозами и проклятиями вся семья бросилась прочь из дома, а оба юнца накинулись на Мухаммеда; старший попытался сбить его с ног. Однако это ему не удалось: Мухаммед приставил нож к его горлу, одновременно выхватив из-за пояса старый пистолет. Парень в ужасе застыл, решив, видимо, что оказался в руках сумасшедшего.
