Тогда я поняла: родители догадались, что я услышала их разговор. Видимо, они долго это обсуждали, наверняка даже советовались с друзьями. Отец, конечно, расстроился, вероятно, он попросил маму объяснить мне, что вкладывал в сказанное совсем иной смысл, что не хотел меня ранить. Скорее всего, так оно и было, обычно маме прекрасно удавалось все сгладить. У нее никогда не бывало вспышек гнева, она даже не раздражалась. Например, когда Костанца посмеивалась над тем, сколько времени мама тратит впустую, готовясь к занятиям, вычитывая верстку дурацких романов, а порой и переписывая целые страницы, мама всегда отвечала ей тихо, спокойно, без малейшей горечи. И даже когда она говорила: «Костанца, у тебя куча денег, ты можешь делать, что хочешь, а мне приходится гнуть спину», - это звучало мягко, без явной досады. Кто же, как не она, мог исправить ошибку? Когда я успокоилась, мама сказала своим тихим голосом: «Мы тебя любим», - и еще повторила это раз или два. А потом завела разговор о том, чего раньше мы никогда не обсуждали. Мама сказала, что они с отцом многим пожертвовали, чтобы стать тем, кем они стали. Она тихо проговорила: «Я не жалуюсь, родители дали мне все, что могли, ты ведь помнишь, какие они были ласковые и заботливые, мы купили эту квартиру с их помощью. Но детство твоего отца, его отрочество и юность прошли тяжело, он был гол как сокол, ему пришлось самому карабкаться вверх. И все это не закончилось и никогда не закончится: налетает очередная буря и сбрасывает тебя вниз, так что приходится начинать все сначала». Потом мама наконец-то дошла до Виттории и объяснила свою метафору: бурей, которая пыталась столкнуть отца вниз, была она.

– Она?

– Да. Сестра твоего отца очень завистлива. Завистлива не в обычном смысле, а по-плохому.

– Что же такого она сделала?

– Чего она только не делала. Но главное – она так и не сумела смириться с тем, что у отца все получилось.

– Как это?

– Получилось в жизни. Что он хорошо учился в школе и университете. Что он умный. Что он многого добился. Что получил высшее образование. Что преподает, что мы поженились, что он много работает, что его уважают и у него есть друзья, есть ты.

– И я тоже?

– Да. Виттория воспринимает всякое событие, всякого человека как личное оскорбление. Но больше всего ее оскорбляет существование твоего папы.

– Кем она работает?

– Прислугой, кем еще она может работать, она ведь доучилась только до пятого класса начальной школы. В том, чтобы работать прислугой, нет ничего плохого, ты же знаешь, что Костанце помогает по дому замечательная женщина. Но, видишь ли, Виттория и в этом винит своего брата.

– Почему?

– Да не почему. Особенно если вспомнить, что он ее спас. Она могла кончить куда хуже. Влюбилась в женатого человека с тремя детьми, в настоящего негодяя. Твоему отцу пришлось вмешаться – как старшему брату. Но она и это внесла в список обид, которые никогда ему не простила.

– Может, папе лучше было заниматься своими делами?

– Нельзя заниматься своими делами, если рядом кто-то попал в беду.

– Ну да.

– Но даже помочь ей оказалось непросто, в отместку она причинила нам все зло, на какое была способна.

– Тетя Виттория мечтает, чтобы папа умер?

– Нехорошо так говорить, но да.

– А помириться никак нельзя?

– Нет. Для этого твой папа в глазах Виттории должен стать посредственностью, как все, кто ее окружает. Но поскольку это невозможно, она настроила против него всю семью. По ее вине после смерти бабушки и дедушки у нас не было настоящих отношений ни с кем из папиных родственников.

Я отвечала односложно или тщательно взвешенными короткими фразами. А тем временем думала с отвращением: значит, у меня проступают черты той, что желает смерти отцу, горя моей семье; на глаза опять навернулись слезы. Мама это заметила и быстро пресекла. Она обняла меня и прошептала: «Не расстраивайся, теперь ты поняла, что имел в виду папа?» Не поднимая глаз, я решительно замотала головой. Тогда она объяснила мне все еще раз – медленно и, что было неожиданно, почти весело: «Для нас уже долгое время тетя Виттория – не человек, а образ. Знаешь, когда твой папа ведет себя как-то не так, я в шутку его предупреждаю: осторожно, Андре, у тебя только что было лицо, как у Виттории». Потом мама нежно встряхнула меня и сказала: «Мы так шутим».

Я мрачно пробормотала:

– Не верю, я от вас такого никогда не слышала.

– Возможно, при тебе мы так не выражаемся, но наедине – да. Это как красный свет, тем самым мы говорим: осторожно, еще чуть-чуть – и мы потеряем все, к чему стремились всю жизнь.

– И меня тоже?

– Ну что ты, разве мы можем тебя потерять? Ты для нас самое дорогое, мы хотим, чтобы ты была очень счастлива. Поэтому мы с папой и настаиваем, чтобы ты хорошо училась. Сейчас тебе трудновато, но это пройдет. Вот увидишь, сколько всего с тобой случится хорошего.

Я шмыгнула носом, мама хотела вытереть мне его, как маленькой, наверное, я и была маленькой, но я отпрянула и сказала:

– А если я не буду больше учиться?

– Останешься невеждой.

– И что?

– А то, что невежественность – это препятствие. Но ведь ты уже стараешься, правда? Жалко не развивать собственный ум.

Я воскликнула:

– Я не хочу быть умной, мама, я хочу быть красивой, как вы с папой!

– Ты станешь еще красивее.

– Нет, если у меня проступают черты Виттории.

– Ты совсем другая, с тобой этого не произойдет.

– Откуда ты знаешь? С кем я могу себя сравнить, чтобы понять, происходит это или нет?

– Я рядом, я всегда буду рядом.

– Этого недостаточно.

– И что же ты предлагаешь?

Я сказала почти неслышно:

– Мне нужно увидеть тетю.

Мама на мгновение задумалась, а потом ответила:

– Обсуди это с отцом.