Спустя несколько дней Коррадо позвонил мне, чтобы рассказать про тетю. Виттория велела передать мне слово в слово, что если я еще раз позволю себе ее поучать, как поучала в письме, она явится к нам домой и отхлещет меня по щекам в присутствии этой дуры, моей матери. Так что – посоветовал Коррадо – пожалуйста, отнеси ей браслет, она хочет его получить до воскресенья. Он ей нужен, она собирается его надеть на какой-то праздник в церкви.

Коррадо не только кратко передал мне послание Виттории, но и объяснил, как мы все устроим. Они с приятелем заедут за мной на машине и доставят в Пасконе. Я отдам тете браслет – «Мы остановимся на площади, Виттория не должна знать, что я заехал за тобой вместе с другом на его машине. Помнишь, как она рассвирепела? Скажешь ей, что приехала на автобусе. А потом мы отправимся развлекаться. Идет?»

В те дни я была особенно нервной, плохо себя чувствовала, кашляла. Я казалась себе ужасной и хотела стать еще ужаснее. Уже довольно давно перед тем, как отправиться в лицей, я подолгу торчала перед зеркалом, одеваясь и причесываясь так, будто я чокнутая. Мне хотелось, чтобы люди от меня шарахались, да и сама я всячески демонстрировала, что мне хочется от них шарахаться. Все меня бесили – соседи, прохожие, одноклассники, учителя. Но больше всех бесила мама, которая не выпускала из рук сигарету, пила на ночь джин, ныла по поводу и без повода, и на лице у которой, как только я сообщала, что мне нужна какая-нибудь книжка или тетрадка, появлялось то ли встревоженное, то ли презрительное выражение. Но главное, меня бесило ее растущее преклонение перед всем, что говорил или делал отец, словно он и не обманывал ее пятнадцать лет, если не больше, с женщиной, которая была ее подругой и женой лучшего друга отца. В общем, мама выводила меня из себя. В последнее время я перестала прикидываться равнодушной и начала орать ей в лицо, нарочно смешивая итальянский с неаполитанским, что ей пора прекратить, пора наплевать на него: «Мам, сходи в кино, на танцы, он больше тебе не муж, считай, что он умер, теперь он живет у Костанцы, разве можно до сих пор заботиться о нем одном, думать только о нем?!» Я хотела показать маме, что презираю ее, что я не такая, как она, и никогда не стану такой. Поэтому однажды, когда позвонил отец и она опять послушно заблеяла «не беспокойся», «я все сама сделаю», я начала громко кричать, повторяя эти ее дурацкие фразочки и мешая их с ругательствами и непристойностями на диалекте, которые я толком не знала и потому выговаривала неправильно. Мама немедленно повесила трубку, чтобы бывший муж не услышал мои грубые вопли, пристально посмотрела на меня и ушла к себе, вероятно, заплакав. Так что сил у меня больше не было и я приняла приглашение Коррадо. Лучше встретиться с тетей и сделать минет Коррадо и его дружку, чем сидеть взаперти на виа Сан-Джакомо-деи-Капри и чувствовать себя в сумасшедшем доме.

Маме я сказала, что уезжаю с одноклассниками на экскурсию в Казерту. Я накрасилась, надела самую короткую юбку, облегающую кофточку с глубоким вырезом, засунула браслет в сумку – вдруг меня все же заставят его отдать – и ровно в девять утра помчалась вниз: у подъезда меня должен был встретить Коррадо. К огромному удивлению, я увидела, что меня ожидает желтый автомобиль неизвестной марки – отец не увлекался машинами, поэтому я в них не разбиралась; с виду он казался таким шикарным, что я пожалела о том, что поругалась с Анджелой и Идой, вот было бы здорово перед ними повыпендриваться. За рулем сидел Розарио, на заднем сиденье – Коррадо; обоих грело солнышко и обдувал ветерок – машина была без крыши, с открытым верхом.

Увидев, что я выхожу из подъезда, Коррадо радостно, как сумасшедший, замахал руками, но когда я попыталась сесть рядом с Розарио, заявил решительно:

– Ну нет, красавица, ты сядешь тут, со мной.

Я обиделась, я мечтала покрасоваться рядом с водителем, на котором были синий пиджак с золотыми пуговицами, голубая рубашка и красный галстук. Из-за одежды и гладко зачесанных назад волос он выглядел как сильный и опасный мужчина, да к тому же клыкастый. Я стала настаивать, примирительно улыбаясь:

– Спасибо, я сяду здесь.

Но Коррадо вдруг злобно произнес:

– Джанни, ты что, оглохла? Я сказал: немедленно садись сюда.

Я не привыкла к подобному тону, мне было страшно, но я все равно возразила:

– Составлю компанию Розарио, он ведь не твой водитель.

– Причем тут водитель или не водитель? Ты моя, значит, будешь сидеть рядом со мной.

– Я ничья, Корра, и вообще – хозяин машины – Розарио, где он скажет, там я и сяду.

Но Розарио не стал ничего говорить: он повернулся ко мне с лицом человека, который все время смеется, поразглядывал мою грудь, а потом постучал костяшками пальцев по соседнему сидению. Я быстро уселась, захлопнула дверцу; он рванул с места, нарочно взвизгнув колесами. Ура, у меня получилось – волосы развевались на ветру, солнце в этот прекрасный воскресный день светило прямо в лицо; я расслабилась. Розарио отлично водил, он легко брал то левее, то правее, будто чемпион по гонкам, мне было совсем не страшно.

– Эта машина твоя?

– Да.

– Ты богатый?

– Да.

– Поехали потом в Парк памяти?

– Куда захочешь, туда и поедем.

Коррадо сразу вмешался, вытянув руку и сжав мне плечо:

– Только делай так, как я говорю.

Розарио посмотрел в зеркальце заднего вида:

– Корра, успокойся. Джаннина поступит так, как захочет.

– Сам успокойся, это я ее пригласил.

– Ну и что? – вмешалась я, сбрасывая его руку.

– Не лезь, я с Розарио разговариваю.

Я ответила, что говорю, с кем хочу и когда хочу, и дальше уделяла внимание только Розарио. Я поняла, что он гордится своей машиной, и сказала, что он водит намного лучше моего отца. Он начал хвастаться, я стала расспрашивать его про автомобили, даже попросила поскорее научить меня водить, как он. Наконец, воспользовавшись тем, что он почти не снимал ладонь с рукоятки передачи, я положила сверху свою и сказала: «Помогу тебе переключать скорости», а потом засмеялась, я все смеялась и не могла успокоиться, и он тоже смеялся в ответ. Прикосновение моей руки его взволновало, я это заметила. Неужели, подумала я, мужчины настолько глупы, что эти два парня, стоит мне к ним прикоснуться или разрешить прикоснуться к себе, сразу слепнут и не замечают, что я сама себе отвратительна? Коррадо страдает из-за того, что я не села к нему, Розарио страшно доволен тем, что я сижу рядом, положив свою руку на его. Немного хитрости – и я добьюсь от них, чего угодно? Достаточно показать им ляжки или голую грудь? Достаточно их погладить? Так вот значит как моя мама завоевала отца, когда они были юными? И так его отняла у нее Костанца? И так действовала Виттория, отрывая Энцо от Маргериты? Когда несчастный Коррадо погладил меня по шее и потрогал край кофточки, под которой волной высилась моя грудь, я не стала возражать. Я только на несколько секунд посильнее сжала руку Розарио. «А ведь я совсем не красавица», - думала я с удивлением, пока – между ласками, смехом, почти непристойными намеками, ветром и небом с белыми облачками – наша машина летела, и летело время, и вот уже появились заборы из туфа с колючей проволокой, заброшенные ангары, голубоватые дома – мы приехали в Пасконе.

Когда я узнала район, у меня прихватило живот, ощущение всемогущества пропало: мне предстояло увидеться с тетей. Коррадо сказал – в основном, чтобы убедить себя самого, что я его слушаюсь:

– Мы высадим тебя здесь.

– Хорошо.

– Встанем на площади, ты там не задерживайся. И помни, что приехала на городском транспорте.

– На каком еще транспорте?

– На автобусе, фуникулере, метро. Главное – не говори, что это мы тебя привезли.

– Хорошо.

– И давай там поскорее.

Я кивнула и вышла из машины.