Отец вернулся, когда уже стемнело. Костанца заметно нервничала, она спросила: «Почему ты так поздно, ты ведь знал, что к нам приедет Джованна?» Мы поужинали, отец делал вид, будто радуется. Я хорошо его знала: он притворялся, в действительности он радости не испытывал. Я подумала: надеюсь, что раньше, когда он жил с мамой и со мной, он никогда не притворялся так, как неумело притворяется в этот вечер.

Со своей стороны, я не пыталась скрыть, что рассержена: подчеркнутая забота Костанцы меня раздражала, Анджела меня обидела, я не хотела ее больше знать, мне были неприятны бесконечные проявления дружбы, которыми Ида пыталась меня задобрить. Внутри меня закипала злость, которой непременно нужно было выплеснуться. Боясь самой себя, я думала, что наверняка злость читается у меня в глазах и на лице. Я дошла до того, что шепнула на ухо Иде: «Сегодня у тебя день рождения, а Мариано нет, он не просто так не пришел: наверняка ты все время ноешь, все время к нему пристаешь». Ида перестала со мной разговаривать, нижняя губа у нее задрожала, я словно дала ей пощечину.

Это не прошло незамеченным. Отец понял, что я сказала Иде что-то обидное, и, прервав вежливый разговор с Анджелой, резко повернулся ко мне и попросил: «Джованна, пожалуйста, веди себя хорошо, хватит». Я ничего не ответила; на моем лице появилось нечто вроде улыбки, которая еще больше его рассердила, и он строго прибавил: «Ты меня поняла?» Я кивнула, стараясь не засмеяться, подождала немного и сказала, покраснев: «Мне нужно в туалет».

Я заперлась на ключ и умылась, стараясь остудить горевшее от злости лицо. Он думает, что может причинить мне боль, но я тоже на это способна. Прежде чем пойти обратно в столовую, я подкрасила глаза, как Костанца, когда она плакала в машине, достала из кармана браслет, надела его на руку, потом вернулась за стол. Анджела, распахнув от удивления глаза, спросила:

– Откуда у тебя мамин браслет?

– Она сама мне его дала.

Анджела обратилась к Костанце:

– Зачем ты его ей отдала, он мне нравился.

– Мне тоже, – буркнула Ида.

Отец – с посеревшим лицом – вмешался:

– Джованна, верни браслет.

Костанца покачала головой, она тоже внезапно показалась мне обессиленной.

– Ни в коем случае, браслет принадлежит Джованне, я его ей подарила.

– Почему? – удивилась Ида.

– Потому что она хорошая, прилежная девочка.

Я взглянула на Анджелу и Иду; обе явно расстроились. Радость мести прошла, глядя на них, я и сама огорчилась. Все было мерзким и жалким, ничто теперь не дарило мне радость, которую я испытывала, когда была маленькой и когда они были маленькими. А сейчас, вздрогнула я, они настолько обижены, настолько ранены, что возьмут и объявят, что им известна моя тайна, расскажут, что меня оставили на второй год, что я не способна учиться, что я глупая от природы, что во мне нет ничего хорошего, что такого браслета я не заслуживаю. И я в бешенстве сказала Костанце:

– Я не хорошая и не прилежная. Я не сдала экзамены, и меня оставили на второй год.

Костанца неуверенно взглянула на отца, он закашлялся и произнес неохотно, с таким видом, будто я делаю из мухи слона:

– Это правда, но теперь она учится хорошо и наверняка пройдет два класса за год. Ладно, Джованна, отдай браслет Анджеле и Иде.

Я сказала:

– Это браслет моей бабушки, чужим я его отдать не могу.

И тут отец произнес самым своим страшным – ледяным, полным презрения – голосом:

– Я сам знаю, чей это браслет, сними его немедленно!

Я сорвала браслет с руки и запустила им в шкаф.