Книга: Твердая земля
Назад: Глава 4
Дальше: Эпилог

Глава 5

 

В середине сентября мы вышли из Санта-Марты, чтобы забрать табак нового урожая. Но начиная с нашего первого места назначения, Кабо-де-ла-Велы, все плавание пошло не так. Мы спокойно шли курсом на север до Санто-Доминго, что на Эспаньоле, и через некоторое время по несчастной случайности пересекли курс флота из Испании под командованием генерала Хуана Гутьерреса де Гарибая, который направлялся в Картахену и заставил нас лечь в дрейф на целый день, чтобы уступить ему дорогу.
Когда мы наконец прибыли в Санто-Доминго, то обнаружили, что нашествие гусениц покончило с урожаем табака на всем острове. Лучше бы мы поплыли в Пуэрто-Рико, тогда бы этим гусеницам не хватило времени, чтобы сожрать всё, а теперь мы не могли купить нужное количество табака. После многодневного плавания на юг мы наконец-то прибыли на Маргариту, но лишь для того, чтобы нас встретило там другое кошмарное известие — что порт закрыт из-за эпидемии оспы, унесшей множество жизней. Губернатор поставил в гавани шлюпки, чтобы ни один корабль не мог зайти в порт.
С Маргариты мы двинулись к Кумане, но нас опять преследовали неудачи — когда мы приплыли, другие торговцы уже скупили весь табак, так что нам пришлось заплатить вчетверо, чтобы приобрести нужное количество. Почти уже не имело смыла идти к полуострову Арайя для сделки с Мушероном, но отец все же решил выполнить соглашение. Разумеется, тот дал нам от ворот поворот и оставил себе тот табак, что мы приобрели в Кабо-де-ла-Веле и Пуэрто-Рико, заявив, что это подарок в честь нашей дружбы и грядущих сделок. Мушерон был таким же сукиным сыном, как и Мельхор, и всегда заставлял платить вперед.
Когда в середине ноября мы вернулись в Санта-Марту, наши трюмы были пусты. Я не особо беспокоилась, потому что у нас имелось достаточно денег, чтобы дожить до следующего урожая, и не учла, какие кошмарные последствия это возымеет — ведь мы оставили Бенкоса без нужного оружия и пороха для защиты поселений. Мы должны были сообщить ему ужасные новости как можно раньше, чтобы он мог принять меры и подготовиться. Если послать ему весточку через Сандо, то она дойдет только через пять или шесть дней, ведь как бы быстро не бегали его курьеры, им приходилось преодолевать горы и болота. Для нас же, на «Чаконе», наоборот, до Картахены был всего день пути, и отец решил, что не будет дожидаться декабря, чтобы выплатить Мельхору положенное, а воспользуется этим предлогом прямо сейчас, дабы сообщить о произошедшем Бенкосу.
Я в тот вечер я сидела за своим столом-шлюпкой и писала королю беглых рабов длинное письмо, в котором объясняла всё в подробностях (король не умел читать, но в его поселке были те, кто умеет), и на заре мы отплыли в Картахену, попрощавшись с матушкой и девушками борделя, которые пришли в порт нас проводить.
Ветер был попутный, и плавание приятным. Казалось, само море нас подгоняет, благоволит нашему путешествию, так что тридцать лиг выглядели как две или три, и в тот же день около полуночи мы прошли мимо острова Каксес, приближаясь к Картахене. Мы немного поспали, слушая шум, долетающий от этого большого и оживленного города: голоса стражи, колокола и молитвы священников, вопли пьяных и даже грохот драки из портовой таверны.
На следующее утро сразу после завтрака мы отправились в шлюпке на берег и не выходя из нее вручили Хуанито письмо, написанное мной дома, чтобы он отдал его рабу из мастерской плотника, велев ему сказать, что это срочно и чтобы все курьеры постарались добраться до Бенкоса как можно скорей.
Затем, поприветствовав друзей с рынка, которые поделились с нами новостями, привезенными флотом из Испании (что наконец-то был подписан мир с Англией), Лукас, Родриго, Матео и я вместе с отцом направились к гасиенде Мельхора, а Хаюэйбо, Антон, Томе и Мигель остались охранять шлюпку. День выдался солнечным и жарким. Отец прикрыл голову черной шляпой, а я — своей красной, у остальных же имелись лишь пропитанные потом платки, и вскоре мы уже начали шутить — не украсть ли зонтик у первой же попавшейся на пути дамы.
Когда мы наконец оказались в сотне шагов от гасиенды, отец приказал нам остаться в тени высоких кокосовых пальм.
— Хватит, — заявил он. — Проводили меня до этого места, а дальше я уж как-нибудь сам.
Он решительно двинулся дальше, жестом велев нам успокоиться. Он понимал, что мы боимся, как бы он снова не потерял рассудок, что малейшая тревога может вызвать новый приступ.
Мы уселись на землю под пальмами и прождали довольно долго, громко болтали и шутили, словно находились на борту «Чаконы» и никто не мог нас услышать, через час отец еще не вернулся, и я, несмотря на его запрет, поднялась на ноги. Солнце слепило глаза, я схватила шляпу и прикрылась ей, но все равно нигде не могла разглядеть фигуру отца.
— Он уже должен был выйти, — встревоженно пробормотала я, не переставая всматриваться в дорогу к гасиенде и крыльцо дома.
— Это точно, — согласились мои товарищи, встав рядом.
— Нам нужно пойти туда и спросить, в чем дело, — сказал Родриго, прикрыв глаза от солнца.
— Ну так пошли! — воскликнул Матео, положив руку на эфес шпаги и двинувшись вперед.
Я возглавила процессию, и мы быстрым шагом пересекли земли гасиенды. Рабы — чернокожие и индейцы — были скованы вместе цепями и без устали трудились, разбивая каменные глыбы, чтобы добыть руду или драгоценные камни, или что там еще находилось, и стоял такой грохот, что, проходя мимо, мы даже не могли друг друга расслышать. К счастью, по мере приближения к большому белому дому звуки становились тише. На крыльце теплый ветер раскачивал гамак Мельхора де Осуны. Дверь была открыта. Мы находились шагах в десяти от нее, когда вышел негр с аркебузой и горящим фитилем в руках и двумя огромными прыжками оказался прямо напротив нас.
— Чего вам надо? — спросил он угрожающе.
— Это так твой хозяин принимает гостей? — отозвался Лукас, расправив плечи.
— Убирайтесь! — мрачно выкрикнул негр.
— Мы никуда не уйдем, пока не узнаем, где Эстебан Неварес.
— Не знаю, о ком вы говорите.
— Не знаешь, о ком я говорю, мерзавец? — возмутился Лукас, выставив вперед кулаки и приблизившись к рабу. — Я говорю о том торговце, что вошел в этот дом больше часа назад, чтобы выплатить твоему хозяину долг, и который с тех пор так и не вышел.
Негр несколько секунд раздумывал, а потом сказал:
— Он уже ушел.
— Врешь! — рявкнул Лукас.
— Я не вру, — нервно отозвался тот. — Торговец, о котором вы говорите, и правда появился здесь больше часа назад. Вошел, побыл недолго с хозяином в гостиной, отдал деньги и ушел.
— А мы ждали его снаружи, — сказала я, вставая рядом с Лукасом, — и не видели, как он выходил. Мы сидели под вон теми пальмами, — показала я. — Объясни-ка, как мой отец мог покинуть гасиенду, так что мы не заметили?
— А мне почем знать? — испуганно воскликнул он. — Убирайтесь немедленно, или я выстрелю, как приказал хозяин.
— До чего ж твой хозяин смел! — воскликнул фехтовальщик Матео. — Так передай ему, чтобы не прятался за спину раба, а вышел сам, как мужчина.
Атмосфера накалялась. У меня возникло чувство, что всё это плохо кончится. И тут в дверях появился сам Мельхор де Осуна. Я еще не видела его вблизи. Он был небольшого роста и плотным, обвислые щеки покрывала тощая седая борода. Как я считала, раз уж он был кузеном братьев Курво и находился под их покровительством, он должен был оказаться моложе.
— Что здесь происходит? — поинтересовался он.
На нем были черные плундры и белая сорочка с рукавами-буфами, поднятыми выше локтей.
Я вышла из-за спины Лукаса и оказалась прямо перед Осуной. Человеком, который был если не самым большим мерзавцем Твердой Земли, то одним из главных претендентов на этот титул. Но клянусь прахом моего настоящего отца, это ему дорого обойдется.
— Они говорят, что Эстебан Неварес не выходил из этого дома, — объяснил ему негр, не поворачивая головы и не сводя глаз с Лукаса.
— Как это не выходил? — хмыкнул Осуна с непроницаемым видом. — Давно уже ушел.
— Я им и сказал, что он уже ушел, но они не верят.
Я постаралась скрыть свою ярость и тревогу и вызывающе посмотрела на своего врага.
— Мой отец пришел заплатить вам, Мельхор, и я требую, чтобы вы сию же минуту сказали, что с ним сделали и где он.
— Убирайся к дьяволу, парень! — рявкнул он, повернувшись спиной. — Твоего отца здесь нет.
Я схватила его за жирную руку и изо всех сил дернула. Он не сдвинулся с места. Однако потом по собственной воле, скорее всего от удивления, повернулся в мою сторону.
— Хочешь получить затрещину? — пригрозил он.
Мои товарищи быстро шагнули вперед. Раб остановил Родриго, наставив аркебузу ему в грудь, но тот быстро пнул его в пах, и негр со стонами распластался на полу. Мельхор де Осуна презрительно посмотрел на меня.
— Последний раз, когда отец к вам приходил, — произнесла я полным ненависти голосом, — вы сказали ему, что каждый день молитесь о его смерти, что ваше ожидание затянулось, и вы не рассчитывали, что он проживет так долго, когда предлагали ему подписать контракт на аренду имущества.
Осуна побледнел. Должно быть, он никогда не думал, что я с такой точностью повторю слова, которые он произнес несколько месяцев назад, чтобы оскорбить и ранить моего отца.
— Вы устали дожидаться его смерти? — продолжала я. — Решили ее ускорить, чтобы завладеть его имуществом в Санта-Марте?
Глаза Мельхора де Осуны налились кровью, он стал пунцовым, и я подумала, что он готов совершить что-то отчаянное. Мои товарищи шагнули ближе, чтобы меня защитить.
— Вон из моего дома! — заорал он, и, словно они дожидались этого приказа, откуда ни возьмись, появилась группа из пары десятков вооруженных ломами чернокожих, окружив нас со всех сторон. — Немедленно убирайтесь! И больше не попадайтесь мне на глаза!
Матео выхватил шпагу, но с такой толпой мы вряд ли могли справиться. К сожалению, этот жест, безусловно неуместный, окончательно вывел из себя Осуну, тот махнул рукой, и его маленькое черное войско набросилось на нас. Я вытащила шпагу из ножен, а в левую руку взяла кинжал, в готовности обороняться от этих мерзавцев, так же поступили и мои товарищи. Мы дрались яростно, сопротивляясь из последних сил, но их было больше, они дрались решительно, так что многие из нас получили ранения и переломы. В какой-то момент этой неравной битвы четырех против двадцати я потеряла сознание и рухнула на землю, получив удар по голове.
Не знаю, сколько времени я провела без сознания. Когда я снова открыла глаза и ощутила боль в теле, я лежала на дороге среди тростника, покрытая запекшейся грязью и кровью, в окружении своих товарищей, которые выглядели мертвыми. Голова так болела, что я едва могла двигаться, но все-таки убедилась, что Лукас, Родриго и Матео живы. Все трое дышали, несмотря на многочисленные раны и ушибы по всему телу, порванную, заляпанную кровью одежду и такие изуродованными побоями лица, что их трудно было узнать. Я тряхнула их, одного за другим, и они вскоре пришли в себя. Как и у меня, у них имелись ранения в голову, и у всех были сломаны ребра или разорваны уши. Будь проклят Мельхор де Осуна и вся его родня! Тысяча проклятий! Где мой отец? Я задавала себе этот полный тревоги вопрос, лежа на земле, ибо по-прежнему не в силах была пошевелиться.
Вскоре солнце зашло, и опустилась ночь. Мы много часов провели без сознания, приспешники Мельхора бросили нас посреди дороги, как мусор.
— И что будем делать? — с болью в голосе поинтересовался Матео.
— Вернемся на корабль, — ответила я, стараясь, чтобы боль не заставила меня заговорить слабым или женственным голосом. — Нам нужна корпия, мази, винный уксус и розмарин... Сегодня уже поздно, но завтра на рассвете мы отправимся к властям Картахены и заявим об исчезновении. Мы не можем позволить, чтобы Мельхору де Осуне это сошло с рук. Мы с вами обыщем всю Твердую Землю в поисках отца, если понадобится.
Вдруг раздался жуткий вопль, от которого мы все вздрогнули. Это был Лукас, который, никого не предупредив, решил вставить на место сломанный нос, чтобы навсегда не остаться кривым.
Когда он наконец-то замолчал, мы услышали, как кто-то зовет нас издалека.
— Хаюэйбо! — воскликнул Родриго.
— Они пришли за нами, — с облегчением прошептал Матео.
Оказывается, Хаюэйбо и остальные, увидев, что уже близится вечер, а от нас нет никаких известий, вышли из Картахены с намерением нас найти. Они были уверены, что с нами что-то стряслось, хотя и не понимали, что именно, пока не услышали наши стоны и как мы зовем друг друга по имени, и тогда бросились бежать по дороге, пока не наткнулись на нас.
С их помощью и не желая проводить ночь в таком виде посреди поля, мы с трудом поднялись на ноги и с охами, стонами и кровоточащими ранами дошли до окраин Картахены, где призвали на помощь индейцев и чернокожих Гефсиманского квартала — они взвалили нас на плечи и доставили в порт. Неподалеку от главной площади к нашей жалкой процессии приблизились альгвасилы, поинтересовавшись причиной подобного положения. Как мы и подозревали, услышав имя Мельхора де Осуны, они попытались увильнуть и даже угрожали отправить нас в тюрьму, если мы немедленно не покинем город.
В весьма печальном состоянии мы добрались до «Чаконы», где о нас позаботились Гуакоа и юнги. Тогда-то и начались настоящие мои проблемы. Как позволить Хуанито, Николасито, Антону, Томе, Мигелю, Гуакоа или Хаюэйбо снять с меня одежду, чтобы перевязать раны? Я собрала все оставшиеся силы и нетвердым шагом добралась до корпии и всего остального и направилась в отцовскую каюту, которая была побольше моей и с более удобным ложем, выслушивая по дороге протесты своих товарищей, которые не могли понять мое странное поведение. Только лежащий на палубе Родриго крикнул, чтобы меня оставили в покое, что я — испанский идальго (а так оно и было с тех пор как отец меня усыновил), а идальго никогда не позволит, чтобы какой-то простолюдин, вульгарный плебей, видел его в таком неприглядном состоянии, и что они должны восхищаться моим мужеством и смелостью и уважать волю человека благородного лечиться самостоятельно.
Это была не очень хорошая выдумка, но так или иначе она спасла меня от проблем. Я была так слаба, что даже не сообразила, что раз Родриго оказал мне такую любезность, это означает, что он в курсе моего секрета.
Я сделала всё, что было в моих слабых силах, чтобы перевязать раны, и рухнула на отцовскую постель, испытывая такую страшную боль, что, как мне рассказали на следующий день, даже не слышала громкий стук в дверь, когда Гуакоа хотел спросить, как я себя чувствую.
Когда поутру я вышла из капитанской каюты, трое других раненых спали в своих гамаках. Солнце уже несколько часов как встало, но наши товарищи, к моему неудовольствию, оставили нас отдыхать и не собирались будить, пока мы не проснемся сами. Однако я собиралась посетить городской совет Картахены. Я должна была заявить о странном и тревожном исчезновении своего отца, дабы закон сделал то, что нам не под силу: заставил Мельхора открыть правду.
На завтрак я съела немного хлеба и сыра, а вино придало мне бодрости. Передвижение в одиночку оказалось непосильной задачей, хотя, в отличие от остальных, у меня не было ни единой сломанной кости, и я попросила помощи у Хаюэйбо и Хуанито, вместе с ними, а также с Антоном и Мигелем, я сошла на берег на Морской площади Картахены.
На пристани царила суматоха, а рынок был полон народа. Некоторые знакомые торговцы, увидев, что я хромаю, подошли с расспросами. Со слезами на глазах я рассказала о том, что произошло — столько раз, сколько просили, и слухи разнеслись по всему рынку. Торговец Хуан де Куба, добрый друг моего отца, закрыл свой прилавок и вызвался меня сопровождать, а с ним и некоторые другие: Кристобаль Агилера, Франсиско Сердан, Франсиско де Овьедо. Почти все те, кого мы с Родриго расспрашивали по поводу братьев Курво. Исчезновение отца и мои жуткие раны тронули их сердца и разбудили гнев. Заботливость, с которой эти добрые люди отнеслись к отцу, принесла мне утешение.
И вот, в сопровождении этой внушительной толпы, я вышла из порта. Хуанито и мулаты остались присматривать за шлюпкой, а Хаюэйбо, обняв меня за талию и крепко схватив за руку, которую я перекинула ему через плечо, осторожно вел меня вперед, пока, вынырнув из переулка, мы не очутились на главной площади, где располагалась прекрасная резиденция губернатора, дона Херонимо де Суасо Касасолы, там же собирался и городской совет. Мы подошли к кафедральному собору и свернули к колоннаде, под которой собирались писцы, и когда я почувствовала, что больше не могу сделать ни шагу и вот-вот грохнусь в обморок, мы наконец-то подошли к дверям резиденции.
Вход охраняли два аркебузира. Увидев, что приближается столько народу, а нас было не меньше пятнадцати человек, они закрыли собой двери.
— Мне нужно повидаться с алькальдом Картахены, — сказала я со всей твердостью, которое позволяло мое состояние.
— А эти люди, вас сопровождающие? — спросил один из стражников, подняв забрало, чтобы их рассмотреть.
— Это мои друзья, — ответила я. — Я пришел, чтобы предъявить наши требования.
— Все пройти не смогут, — заявил другой стражник — крепкий юноша с длинным усами.
— Я войду один, но мне понадобится помощь, — я показала на Хаюэйбо.
— Хорошо, но только индеец. А остальные останутся здесь.
Я повернулась к торговцам и сказала:
— Подождите нас здесь, друзья. Я скоро вернусь.
Мы с Хаюэйбо двинулись внутрь, следую указаниям солдат, пересекли зал и огромную приемную и оказались в прекрасной галерее, выходящей на восток, поднялись по каменным ступеням и вышли в другую галерею, идентичную той, что и на первом этаже, и там прямо перед нами находилась дверь кабинета алькальда, дона Альфонсо де Мендосы-и-Карвахаля, ее тоже охраняли аркебузиры.
Они скривились, когда я заявила, что хочу предъявить требование, словно в их обязанности входило принимать меня и разрешать мои проблемы, но в конце концов, прождав довольно долгое время, за которое я несколько раз чуть не упала, я встретилась лицом к лицу с Альфонсо де Мендосой.
Алькальд был высоким и худощавым человеком с белой кожей, острой бородкой и напомаженными усами. Он восседал за столом в удобном кресле и оглядел меня с любопытством и нетерпением. По его бокам сидели писцы с кипой документов и принадлежностей для письма. Услышав, как мы вошли, секретарь за столом у окна повернул голову.
— Я хочу заявить требование, — произнесла я в третий или четвертый раз.
— И чего же вы хотите? — поспешно спросил секретарь.
Я отдала шляпу Хаюэйбо и левой рукой сняла с шеи футляр с документами и протянула ему. Он явно был раздражен тем, что приходится вставать, чтобы их забрать, но я была не в состоянии сделать еще шаг. Секретарь был одет во всё черное, за исключением белых чулок и пышного белого воротника, а на туфлях красовались большие черные банты. С моими бумагами он приблизился к дону Альфонсо и произнес:
— Речь идет о Мартине Неваресе, ваше превосходительство, законном сыне идальго Эстебана Невареса, торговца и жителя Санта-Марты.
— И чего вы хотите, юноша? — спросил алькальд.
— Я заявляю, что мой отец вчера вечером исчез из дома Мельхора де Осуны, жителя Картахены.
Перья писцов остановились, секретарь сглотнул, а дон Альфонсо побледнел и насупился. В кабинете воцарилась мертвая тишина.
— Мне кажется, вы немного торопитесь, юноша, — сказал наконец алькальд. — Мельхор де Осуна — почтенный торговец и имеет в этом городе хорошую репутацию, и вы не можете обвинять его без доказательств и свидетелей.
— У меня есть доказательства и свидетели, ваше превосходительство, — заявила я.
После моих слов снова на долгое время повисла тишина. Никто не пошевелился.
— Лучше присядьте, сеньор Мартин, — сказал дон Альфонсо, встревоженно почесав бороду. — Расскажите обо всем, что случилось, попонятнее, и я решу, удовлетворить ли ваше требование и принять ли ваших свидетелей и доказательства или отправить вас в тюрьму за клевету на честного человека.
Честного человека! Я испытывала искушение рассмеяться, но серьезность положения и угроза тюрьмы заставили меня сохранять спокойствие. Мельхор де Осуна — честный человек! Мог бы и не показывать свое бессилие так очевидно.
С многочисленными стонами я позволила Хаюэйбо помочь мне сесть на стул, который писец поспешно поставил для меня перед столом алькальда.
Я объяснила про долг моего отца и аренду потерянного имущества. Сказала, собрав всю боль и ярость, скопившиеся в моем сердце, что накануне вечером отец отправился на гасиенду Мельхора, чтобы выплатить последнюю треть ежегодного платежа, и больше не вышел из дома, что свидетелями тому были мои товарищи с корабля, испанцы Лукас Урбина, выходец из Мурсии, Матео Кесада из Гранады и Родриго из Сории, все христиане, уважаемые люди, чьему слову можно верить; что мы вчетвером находились перед гасиендой всё то время, пока отец отсутствовал, и он не мог бы оттуда выйти, чтобы мы этого не заметили, а мы его не видели; что когда мы приблизились к дому, чтобы расспросить о нем, нам сказали, что он ушел, и это явно было враньем, и что, когда мы не приняли эту ложь, двадцать рабов Мельхора по его приказу избили нас самым жесточайшим образом, как можно наблюдать по моему состоянию, а мои товарищи пребывают еще в худшем и даже не могли покинуть корабль; что мы очнулись, когда уже стемнело, и люди из Гефсиманского квартала помогли нам добраться до пристани, потому что идти мы не могли, и, наконец, я упомянула об унизительных словах Мельхора, которые он бросил моему отцу, когда тот платил ему в августе.
— Он сказал, что постоянно молится о его смерти, — с ненавистью выговорила я, — что ожидание слишком затянулось и что, когда он предлагал контракт на аренду имущества, он не рассчитывал, что отец проживет так долго, — прошептала я. — После событий вчерашнего дня у меня не было времени поразмыслить, да я и не хотела думать о том, что отец погиб от рук Мельхора, но, несмотря на то, что горе меня просто оглушило, я не могу не задаваться вопросом — что еще могло случиться с отцом, который вчера не вернулся на корабль, если, по словам этого пройдохи Мельхора, и правда таинственным образом ушел с гасиенды, так что мы не заметили. Если даже он потерял рассудок по причине своего преклонного возраста, ваше превосходительство, кто-нибудь наверняка вернул бы его на корабль. Но он до сих пор не вернулся. И по этой причине я уверен и повторяю вашей милости, что на гасиенде Мельхора с моим отцом стряслось что-то ужасное, и требую от вас, как от судьи Картахены, использовать все ваши возможности и власть, чтобы выяснить, где мой отец и что произошло. Сами понимаете, сколько горя и тревоги причинит эта новость Марии Чакон, его спутнице жизни, когда дойдет до Санта-Марты.
Писцы, секретарь и алькальд переглянулись, а потом опустили глаза, их лица были бледны, как у покойников, а на лбу блестели капельки пота. Через некоторое время алькальд поднял голову и обратился ко мне со всей серьезностью, в то время как я пыталась сдержать свое беспокойство, сжав кулаки.
— Никак не могу понять, любезный сеньор, — сказал дон Альфонсо несколько вызывающе, — с какой стати Мельхору де Осуне причинять вред вашему отцу. Разве он не выплачивает приличные суммы за аренду дома, лавки и корабля, по вашим же словам?
Я изо всех сил зажмурилась, чтобы сдержать слезы.
— Именно так, ваше превосходительство, — ответила я дрожащим голосом. — По словам этого негодяя, десяти лет выплаты за аренду вполне достаточно. Он хотел получить обратно имущество, поскольку, как он нагло заявил, денег он уже имеет достаточно, больше губернатора. Однако он и за миллион мараведи не хотел отказываться от права владения нашим домом в Санта-Марте, кораблем и лавкой, потому что хорошая мебель и недвижимость со временем лишь растут в цене.
Я знала, что в эти мгновения происходит у них в головах. Фамилия Курво не прозвучала, но витала в воздухе. Дон Альфонсо де Мендоса уже видел опасность для своей позиции и должности, но всё же не мог под каким-либо предлогом отвергнуть мое требование, потому что закон был на моей стороне и скандал мог разлететься очень далеко — я собиралась, если отец не объявится или будет найден мертвым, дойти с этим делом до королевской канцелярии в Санта-Фе, а это то же самое, что представить дело лично королю Филиппу.
И дон Альфонсо знал, как знала я и все остальные, какие последствия это возымеет: если он проигнорирует мое требование и не предпримет никаких мер для расследования исчезновения испанского идальго, его могут навсегда лишить права занимать какие-либо государственные должности в Индиях и даже бросить в тюрьму или изгнать из Нового Света. Как бы ему ни хотелось этого избежать, придется начать расследование и принять свидетельские показания от обеих сторон.
— Хорошо, сеньор, — ответил он, вытерев лоб изящным платком из тонкого голландского полотна. — Мои писцы запишут ваше требование, а вы тем временем подождите снаружи. Вас позовут, чтобы подписать бумагу, когда они закончат. Вы умеете писать, сеньор?
Мне пришлось сжать кулаки, чтобы подавить внутреннее негодование.
— Дон Альфонсо, случаем не решили ли вы отказаться от поисков моего отца?
На его лице отразились все противоречивые чувства, которые он ощущал. В свои двадцать два года я ни разу не видела такого трусливого поведения со стороны такого важного человека.
— Конечно же нет, сеньор Мартин Неварес, — неохотно признал он. — В ближайшие дни мы организуем отряды, чтобы поискать вашего отца в окрестностях Картахены.
— Клянусь жизнью, ваше превосходительство! — негодующе воскликнула я. — Не могу понять ваших действий! Вы что, решили не искать его в доме Мельхора де Осуны, где, скорее всего, он и находится? Соберите эти отряды, когда его не окажется на гасиенде, но сейчас, ваше превосходительство, нужно обыскать дом Мельхора.
Я была уверена, что в эту секунду алькальду хотелось меня задушить.
— Так я и сделаю, — пробормотал он. — Я немедленно прикажу отряду солдат этим заняться, а тем временем сообщу сеньору Мельхору о вашей просьбе.
В этих словах мне послышалась скрытая угроза, хотя, возможно, дело было лишь в моем боязни реакции Осуны. Без отца мы с командой «Чаконы» стали легкой добычей для мерзавца вроде Мельхора. А кроме того, половина команды ранена. Я сказала себе, что по возвращении на корабль следует установить строгое расписание вахты, чтобы предотвратить ту опасность, которой я страшилась.
Я не стала терпеливо дожидаться, пока меня вызовут подписать бумаги. С трудом передвигая ноги, при помощи Хаюэйбо я вышла на улицу, чтобы сообщить о случившемся добрым друзьям с рынка, ожидающим снаружи. Негодование поведением алькальда было беспредельным. Они тут же, испросив у меня разрешения, отправились собирать торговцев с Морской площади. Нельзя было прождать еще целый день, пока дон Альфонсо будет обыскивать окрестности, заявили они. Еще до полудня они сами вместе со всеми, кто пожелает помочь, займутся этим делом. Мой отец или его тело, с грустью добавили они, появится еще до наступления ночи, если солдаты не найдут его в доме Мельхора де Осуны. Один из торговцев, весьма возбужденный, громко объявил свое недоверие подобному обыску, но другие молчали и не стали его поддерживать.
Когда меня наконец вызвали обратно в алькальду, на пристани уже собрались отряды для поисков, и, как мне сказали, весьма многочисленные, потому что печальное известие быстро распространилось по Картахене, и многие решили присоединиться. Торговые дома, лавки, таверны, игорные притоны, бордели и цирюльни закрыли свои двери, а их хозяева, служащие и рабы присоединились к торговцам с рынка.
Капитаны стоящих в гавани кораблей решили, что их долг — сотрудничать с горожанами, и меня уверили, что еще до полудня сотни человек прочешут окрестности Картахены. Метисы и индейцы бедных кварталов тоже присоединились к поискам, и к вечеру весь город искал моего отца, кроме солдат, губернатора и алькальда, знати, судей и королевских чиновников, писцов, епископа и священников и, разумеется, самых крупных торговцев вроде Курко и их людей.
Я вернулась на «Чакону», чтобы сообщить товарищам обо всем, что произошло в ратуше и происходит в это самое время в Картахене. Эти решительные и закаленные во многих драках люди не могли скрыть своих чувств, когда узнали, как высоко ценят их капитана.
— Как бы он был рад это узнать! — воскликнул Лукас, голос которого звучал гнусаво из-за сломанного носа.
Те члены команды, которые не были ранены, дали слово, что будут нести вахту, и никто не поднимется на борт без нашего разрешения. Лукас, Родриго и Матео, отдыхающие в своих гамаках, заявили, что тоже будут присматривать за палубой. Я удалилась в отцовскую каюту, чтобы наложить новую порцию мазей на раны и поменять повязки. Но стоило мне закрыть за собой дверь, как мной овладела такая усталость и тоска, что я расплакалась и рыдала горше, чем даже в тот далекий день четыре года назад, когда я плакала на моем острове из-за неизвестности и одиночества.
Наверное, я так и уснула в слезах, потому что с наступлением вечера меня разбудил настойчивый стук в дверь. Я ошеломленно открыла глаза, раны еще причиняли мучительную боль. К тому же после завтрака я ничего не ела, и мне срочно нужно было перекусить.
— Кто там? — спросила я, приподнимаясь на постели.
— Гуакоа, капитан.
Я улыбнулась. Либо Гуакоа ошибся, либо повысил меня в звании без моего ведома.
— Входи.
Штурман, высокий и стройный, как все индейцы племени тайрона, пригнул голову, чтобы войти в дверь.
— Прибыла шлюпка с солдатами и торговцами, капитан. Они хотят поговорить с вашей милостью.
— С каких это пор я стал капитаном, Гуакоа, и с каких пор ты так со мной разговариваешь?
— Вы — сын своего отца, капитан. Кто же еще, если не вы, теперь командует на этом корабле?
— Хватит болтать глупости, — ответила я с горечью и с трудом поднялась. — Иду.
Гуакоа вышел и закрыл за собой дверь. Я не хотела становиться капитаном «Чаконы», не хотела, чтобы случилось то, что произошло. Во второй раз в жизни я осталась без отца и желала лишь, чтобы он немедленно вернулся и всё стало как прежде.
Я вышла из каюты и увидела на палубе солдатов и торговцев, о прибытии которых объявил штурман. Хватило одного взгляда на их лица, чтобы понять, что они не нашли отца. Именно эти солдаты обыскивали дом Мельхора. По их словам, а я могла лишь верить им на слово, они заглянули под каждый камешек гасиенды, но так ничего и не нашли, они клялись, что осмотрели даже печи, которые по их приказу потушили рабы, дабы убедиться, что там не находятся обугленные останки.
Глава отряда также добавил, что по требованию закона Мельхора де Осуну поместили под стражу, и сейчас он находится в камере городской тюрьмы и останется там, пока дело не будет раскрыто. Он не рассказал, как на всё это отреагировал Мельхор, и я посчитала, что не стоит спрашивать его об этом, чтобы не выдать своих опасений, что люди Мельхора или его кузенов решат отомстить и разделаться со мной, чтобы покончить с расследованием. Не стоило давать им понять, что я ожидаю подобного.
Хуан де Куба, Франсиско Сердан и Кристобаль Агилера, приплывшие в шлюпке вместе с солдатами торговцы, сообщили, что им тоже повезло не больше. Они искали моего отца везде в радиусе половины лиги от Картахены, добрались даже до болота Теска, но не нашли ни единого намека на то, что он там проходил, хотя я не должен падать духом, заверили они, поиски не окончены, и многие хотят к ним присоединиться. Если будет необходимость, они доберутся и до реки Магдалена, которая протекает в двенадцати лигах от берега, и не остановятся, пока не найдут его или его тело. У меня в глазах выступили слезы, когда я благодарила их за усилия и пригласила разделить с нами ужин. Они с радостью приняли приглашение, а солдаты тем временем возвратились в порт.
На следующий день многочисленные отряды, вышедшие на заре, к вечеру вернулись ни с чем. И то же самое произошло через день и через два. Мельхора де Осуна, как человека порядочного, по словам алькальда, выпустили из тюрьмы и позволили ему вернуться домой, поставив на страже двух солдат, чтобы предотвратить возможный побег. Торговцы помогли нам удвоить стражу на корабле, поскольку, как и я, они тоже опасались реакции семьи Курво и поделились со мной своими тревогами, а также желанием помогать во всем.
Через неделю, когда я уже была полностью уверена, что отец не появится, а по городу распространились слухи, что его тело наверняка находится в болотах Теска и не всплывет на поверхность до ближайшего сезона дождей, я отправила матушке письмо с рассказом об этих печальных событиях. Я не могла больше это откладывать, как бы мне ни было сложно. В конце письма я молила ее не совершить никакого безумства и не появляться в Картахене, поскольку я сама обо всем позабочусь, а также попросила ее оказать любезность и прислать денег нам на жизнь, пока не закончится процесс, который, казалось, никогда не завершится, ведь дон Альфонсо, по всей видимости, занимался другими, более неотложными делами.
Наконец, в понедельник, двадцать девятого ноября, меня вызвали к алькальду для дачи показаний. В его кабинете, в присутствии Мельхора де Осуны, который глядел на меня с нескрываемой ненавистью, представляющего его адвоката, некоего Андреса де Арельяно, и многочисленных любопытствующих горожан (свидетельские показания являлись публичной процедурой) я повторила точь-в-точь те слова, что произнесла в первый день, ничего не прибавив и не убавив, а потом ответила на вопросы алькальда и адвоката.
Мое выступление длилось всё утро, а после полудня настала очередь Мельхора, который, выслушав все мои аргументы, полностью их отрицал и пытался принизить значение моих слов, выставив меня безумцем, пытавшимся ворваться в его дом с намерением затеять драку, поскольку именно мой человек первым вытащил шпагу, заставив его защищаться. После такой паутины лжи я хотела спросить, как возможно, лишь защищаясь, нанести нам такие раны, в то время как у него не оказалось ни одной, но раз у меня не имелось адвоката (для нас нанять его было слишком дорого), то и некому было задать этот вопрос, так что я попросила Матео, Родриго и Лукаса, когда придет их очередь давать показания, воспользоваться этой возможностью, чтобы добавить эту мысль к своим словам.
На следующий день, во вторник тридцатого числа, утром настал черед Матео. Во второй день собралось столько народу, чтобы послушать выступления, что пришлось перенести процесс из кабинета алькальда в приемную дворца, и там всё равно не хватило места для всех. Адвокат Арельяно набросился на Матео с коварными вопросами, ведь именно он первым обнажил шпагу, после чего началась драка, и адвокат возвращался к этому снова и снова.
Наш товарищ признал свою вину в том, что первым обнажил шпагу, но отразил все прочие инсинуации, заявив, что речь идет не о том, кто спровоцировал драку, а о том, что произошло с капитаном Эстебаном Неваресом, который не выходил из гасиенды Мельхора де Осуны после того, как выплатил ему долг. Адвокат и алькальд пытались увильнуть от главного преступления, сосредоточив внимание на драке, которая была лишь его последствием, и делали вид, что считают, будто эту драку, такую важную для них, спровоцировали мы, а не Мельхор.
После полудня Лукас твердо и четко объяснил, спокойно почесывая бороду, мы не двигались с места, дожидаясь капитана, и находились в сотне шагов от входа в гасиенду, в тени кокосовых пальм, так что Эстебан Неварес никак не мог выйти незамеченным.
На вопрос адвоката Арельяно о том, почему, по его мнению, солдаты не смогли отыскать моего отца на гасиенде Осуны, Лукас с видом премудрого учителя, каковым он и являлся, заявил, что гасиенда находится за пределами Картахены и что обвиняемый имел достаточно времени, пока мы израненные лежали на дороге, чтобы вытащить капитана из дома, живого или умирающего, и перенести его в одно из своих многочисленных владений на Твердой Земле, а если он был уже мертв, то избавиться от трупа в окружающих город болотах.
Одобрительный шепот прокатился по всем уголкам большой приемной, и услышав его, алькальд и адвокат, чтобы сменить тему и дать Мельхору преимущество, вызвали его управляющего, того негра по имени Мануэль Ангола, что встретил нас в дверях дома с аркебузой.
Поскольку Мануэль Ангола был рабом, ему не предложили сесть, и он оставался на ногах, пока говорил, повернувшись спиной к публике. Непонятно, почему дон Альфонсо де Мендоса разрешил рабу давать показания, это и незаконно, и не принято, но они совершили уже так много нарушений, что еще одно не имело значения. Мануэль Ангола был к тому же единственным свидетелем со стороны Мельхора, совершенно уверенного в том, что выиграет это дело с помощью алькальда, настроенного весьма благосклонно в отношении кузена братьев Курво.
Раб начал с того, как мы прибыли на гасиенду, и рассказал всё, что произошло потом, вплоть до того момента, когда нас бросили на дороге посреди зарослей тростника. Затем адвокат Арельяно спросил, правда ли, что, как утверждает его хозяин, торговец Эстебан Неварес вышел из гасиенды после уплаты долга, на что Мануэль громко и четко ответил, что нет, и это поразило всех присутствующих. Столпившиеся в приемной горожане стали подниматься и кричать, на что алькальд, побледнев, как покойник, приказал солдатам установить тишину. Адвокат, ошеломленный ответом раба, сказал, что тот, должно быть, как человек невежественный, не понял вопроса, и задал его снова. Теперь он говорил со свидетелем так, словно тот был ребенком, спросив его, вышел ли Эстебан Неварес из дома, отдав деньги. Мануэль Ангола совершенно невозмутимо ответил, что нет.
Лицо Мельхора де Осуны исказилось, словно он узрел дьявола. Его озарила ярость, а кулаки Осуны сжались на коленях с такой силой, будто он собирался кого-то убить. Шум в приемной стал таким громким, что солдатам пришлось ткнуть пиками в нарушителей спокойствия, чтобы они замолчали. Дон Альфонсо, полумертвый от ужаса, спросил раба, известно ли тому местонахождение сеньора Эстебана, и тот ответил, что он не знает, где тот находится, но уверен, что он не покидал дом, поскольку всегда присматривает за входом и видел, как тот входил, но не видел, как выходил.
Адвокат Арельяно нервно потеребил воротник и поинтересовался, уверен ли тот в серьезности своего заявления и знает ли о том ущербе, которое оно нанесет его хозяину, на что Мануэль Ангола ответил, что да, но он добрый христианин и, посоветовавшись со своим исповедником, решил рассказать правду, поскольку меньше страшится гнева сеньора Мельхора, чем гнева Господнего, который может осудить его на вечные муки, ежели солжет. Своим добрым сердцем он заслужил симпатии публики, и ему зааплодировали, как на театральном представлении.
После этого адвокат Арельяно заявил, что Эстебан Неварес мог бы ускользнуть через конюшни, на что Мануэль Ангола ответил, что это невозможно, потому что конюшни в доме Мельхора огорожены высоким забором и оттуда нет другой двери кроме как на кухню, а бревна в частоколе больше трех вар в высоту, чтобы рабы гасиенды не воровали животных или заготовленного для них корма. В конце концов у адвоката не осталось другого выхода, кроме как спросить, не знает ли он, что сталось с Эстебаном Неваресом и что произошло, на это он ответил, что не знает, он присматривал за дверью и мог лишь разобрать отдельные слова, которые выкрикивал его хозяин, а потом появились мы вчетвером, интересуясь моим отцом, и он солгал нам по приказу Мельхора де Осуны.
Выкрики присутствующих стали столь громкими, а скандал — таким неминуемым, что алькальду пришлось прервать процесс и оставить свидетельства Родриго на следующий день.
Пораженные тем, что только что произошло, мы вышли на площадь в сопровождении друзей, которые радостно кричали, словно было что праздновать. Вся Картахена интересовалась этим делом. На площади собралась толпа в ожидании новостей о событиях. Через некоторое время по всему городу уже разнеслась молва о заявлениях раба, и когда наконец мы прихрамывая добрались в порт, все владельцы таверн и лавок приглашали нас выпить стаканчик рома или чичи, но мы отказались от всех приглашений — хотя люди и считали, что можно праздновать победу и Мельхор де Осуна обречен, у нас не было настроения праздновать, даже несмотря на то, что это веселье устроили в нашу честь и в честь моего отца.
Мы забрались в шлюпку и молча гребли до «Чаконы», пока до наших ушей доносились поздравления и радостные крики людей, понимавших нашу боль, но не готовых отказаться от веселья. Не каждый же день выигрываются сражения против таких людей, как Мельхор де Осуна, который той же ночью наверняка вернется в темницу, откуда вышел по причине своей «порядочности». Теперь он уже не сможет отвертеться, и признаюсь, я чувствовала глубокое и мстительное удовлетворение.
Мы прибыли на корабль, и все, кто был в состоянии работать, занялись будничными делами. Не годится мужчинам бездельничать и позволять «Чаконе» наполняться водой или превращаться в рассадник крыс, вшей или тараканов. Мигель взялся за приготовление ужина, а остальная команда разделила задачи и принялась за дело. Я же заперлась в отцовской каюте и села за стол, чтобы написать длинное письмо, что, несомненно, займет добрую часть ночи.
На следующий день, ровно в десять утра, мы вернулись ко входу во дворец, окруженные толпой, не перестающей веселиться, словно на празднике в честь какого-нибудь святого. Этим утром пришел черед Родриго давать показания, и хотя он мало что мог добавить к уже сказанному, он обязан был сделать заявление и ответить на вопросы, если их зададут. Мы договорились, что если увидим, как Мельхор попытается избежать наказания с помощью какого-нибудь ловкого трюка, я подам знак, чтобы Родриго рассказал о нашем приятеле Иларио Диасе, управляющим складом в Борбурате, обо всем, что он поведал нам в ту ночь.
Солдатам пришлось отогнать столпившихся вокруг зевак, чтобы мы могли добраться до стульев неподалеку от алькальда, рядом с которым, ко всеобщему изумлению, сидел губернатор и военный наместник, дон Херонимо де Суасо, занявший сегодня место председательствующего. Его присутствие, как и два капитана пехоты, командующие большим отрядом вооруженных людей, заставили всех зрителей подозревать худшее, но я решила не подавать виду, что чего-то боюсь.
Мне было всё равно, что сегодня в этом зале присутствует губернатор, раз ему так захотелось... по крайней мере, я так думала, чтобы не позволить панике взять надо мной верх. Дон Херонимо со всей придворной галантностью взял на себя труд объяснить публике, что находится здесь из-за того огромного интереса, который пробудило это дело у горожан, и что его первейшая обязанность — присутствовать на этом процессе, поскольку в любой момент вице-король может попросить у него отчета. От этого разумного объяснения мне не стало спокойней, но я постаралась взять себя в руки и поблагодарила его за оказанную честь.
Родриго предстал перед публикой и с учтивым жестом занял отведенное для свидетелей кресло. Он скромно повторил то, что и так уже все знали, время от времени бросая на меня косые взгляды. Я оставалась невозмутимой. У нас еще было время. Я хотела услышать вопросы — как от дона Альфонсо, так и от адвоката Арельяно. В то утро Мельхор де Осуна не присутствовал в зале. Во мгновение ока из человека «порядочного» он превратился в заключенного. Уже скоро он окажется на галерах, если еще раньше его не повесят на главной площади. Всё зависело то того, что произойдет нынче утром. И тут я почувствовала, как кто-то похлопывает меня по плечу, пытаясь привлечь внимание. Я обернулась и подняла голову. Ко мне склонился негр с забрызганным грязью лицом и в лохмотьях и прошептал на ухо:
— Это для вас.
Я гордо протянула руку и взяла то, что он мне протягивал. Негр тут же выпрямился и скрылся в толпе. Родриго продолжал рассказывать, как нас избивали двадцать рабов Мельхора. Я сломала сургучную печать и прочитала документ, после чего повернулась к Хуанито, который на сей раз вместо того, чтобы остаться у шлюпки, пошел с нами на слушания, и сделала ему знак одними бровями. Юнга тихонько прошмыгнул к выходу.
Когда Родриго снова бросил на меня взгляд, я улыбнулась.
После его показаний весь город притих в ожидании вердикта дона Альфонсо де Мендосы, который, без сомнений, провел худшие мгновения своей жизни и все последние часы совещался как с губернатором, так и с руководителями Святой эрмандады , судьями и королевскими чиновниками, двенадцатью членами городского совета и даже с епископом.
Наконец, в полдень субботы, четвертого декабря, до «Чаконы» из порта донеслись громкие крики. Мы через оба люка высыпали друг за другом на палубу и высунулись за борт, чтобы рассмотреть, что происходит и кто кричит, увидев на пристани огромную толпу, люди махали руками и бросали в воздух шляпы. Несколько наполненных людьми шлюпок направлялись к нашему кораблю, и к нашему величайшему удивлению, мы услышали пушечный салют с близлежащих бастионов Санта-Каталина и Сан-Лукас.
Сердце в моей груди гулко забилось и наполнилось радостью, потому что это могло означать только хорошие новости. Наша команда собралась у борта, наполовину высунувшись через борт, и выкрикивала вопросы гребцам в шлюпках, но те их не слышали на фоне всеобщего гама. Хуанито и Николасито, проворные, как неуловимые ящерицы, бегали с кормы до носа, спуская веревочные трапы и открывая шпигаты, чтобы прибывшие гости не намокли. Наконец, когда первую шлюпку от нашего корабля отделяло меньше двадцати вар, Хаюэйбо радостно вскрикнул:
— Капитан!
— Что? — спросила я.
Отец! В шлюпке плыл отец! Он поднял руку и поприветствовал нас. Он выглядел усталым, но счастливым, а на его лице сияла удовлетворенная улыбка. Отец, живой и невредимый, и к тому же довольный! Юнги визжали и подпрыгивали, а мои товарищи кричали, выстрелы же артиллерии звучали так, будто Картахену посетил сам король. Я тоже не могла удержаться и завопила:
— Отец! Отец! Сюда, отец!
— Мартин! — крикнул он, пройдя на нос шлюпки, чтобы забраться на корабль. — Мартин!
Когда корпуса шлюпки и корабля столкнулись, отец схватился за трап и без какой-либо помощи начал быстро подниматься на «Чакону». Выглядело это так, словно у него выросли крылья на сапогах, хотя они были порваны, так что торчали пальцы. Ни чулок, ни подвязок на нем не было, а плундры порвались и были заляпаны грязью. Рубашка же почернела и превратилась в лохмотья, обнажив кожу.
Вся остальная его одежда и шляпа пропали, и если бы на его лице, руках и ногах было хоть чуть-чуть больше грязи, его можно было бы принять за глиняную статую. Он весь был изранен, но так крепко меня обнял, что я тут же поняла — с его здоровьем всё в порядке, более того, он никогда так хорошо себя не чувствовал, хотя воняло от него, как от стада свиней или от кожевенной мастерской. Он точно нуждался в хорошей ванне.
— Отец! — радостно воскликнула я, обняв его в ответ.
— Какая радость! — повторял он, счастливый оттого, что вернулся на свой корабль.
Когда он отошел от меня, чтобы обнять моих товарищей, я помогла взобраться на борт Хуану де Кубе и остальным торговцам и всем мужчинам из шлюпки. Все были счастливы, и пока меня сжимали в объятьях и поздравляли с чудесным возвращением отца, слезы навернулись мне на глаза.
В последней шлюпке прибыл официальный представитель городского совета, одетый в черные плундры, короткий коричневый плащ и сорочку с большим воротником. При первой же возможности он пожал мне руку и отвел в сторонку.
— Вашего отца, — сказал он серьезным тоном, — захватил опасный беглый раб по имени Доминго Бьохо. Он находился в его власти всё это время.
Увидев написанное на моем лице изумление и испуг, он кивнул.
— Он едва избежал смерти, с ним обращались грубо и жестоко. Нам следует возблагодарить небеса, за то что он остался живым и невредимым.
— Это уж точно, сеньор, — отозвалась я, нахмурившись.
— По всей Твердой Земле не сыщешь такого мерзавца, как этот Доминго Бьохо. Шесть лет он насмехается над законом, и если не убил вашего отца, то только лишь потому, что с его помощью передал сообщение дону Херонимо де Суасо, губернатору Картахены.
— Сообщение? — удивилась я.
— Уверен, что вы всё узнаете, — ответил тот любезно, с вежливой улыбкой на серьезном лице, — после празднования этой счастливой встречи, а я лишь могу сказать, что вашего отца нашли нынче утром на заре, брошенного на старой туземной тропе. Группа индейцев из деревни Тубара шла в Картахену на рынок и услышала из-за скал стоны и стенания. Они тут же решили посмотреть, в чем дело, и обнаружили вашего отца лежащим на земле с кровоточащими ранами. С величайшей осторожностью они подняли его на мула и отвезли в больницу Святого Духа, где вашего отца узнали братья ордена Святого Хуана и назвали его по имени, а потом сообщили городским властям. Напившись и наевшись, ваш отец начал приходить в себя, отказался от дальнейшего лечения и попросил немедленно отвести его к губернатору, потому что у него имеется важное сообщение. Меньше чем через час он оказался у дона Херонимо и алькальда, дона Альфонсо, после чего получил разрешение покинуть дворец и отправиться в порт. К тому времени слухи о его чудесном появлении уже разошлись по всей Картахене, и на главной площади собралась толпа, которая теперь переместилась в порт.
Несколько секунд чиновник молчал, наблюдая за собравшимися на пристани людьми, не прекращающими кричать, но потом сказал мне кое-что еще.
— Вы должны знать, сеньор, — произнес он со всей серьезностью, — что Мельхор де Осуна на свободе.
Я кивнула.
— Вполне справедливо, сеньор.
— Хорошо. Вижу, что вы человек совестливый. Мельхора выпустили из тюрьмы, как только узнали, что ваш отец жив.
— А как отец выбрался из его дома в тот день, сеньор, могу я поинтересоваться?
— Ваш батюшка заявил, что когда он пересекал двор, чтобы присоединиться к вам, то получил сильный удар по голове и потерял сознание, а после этого ничего не помнит. Можно лишь предположить, воспользовавшись логикой, что Мануэль Ангола, управляющий Мельхора де Осуны, устроил во вторник спектакль, поскольку после выхода из дворца он исчез, и хотя тогда все решили, что сделал он это из страха, теперь можно предположить, что он был человеком Доминго Бьохо, работал на него в городе, и что тот расплатился с ним за эту услугу, приютив в одном из своих поселений. В общем, сеньор Мартин, управляющий защищал самого себя, когда заявлял о том, что ваш отец не покидал дома Мельхора.
Чиновник бросил на меня задумчивый взгляд.
— Мануэль Ангола, видимо, по-тихому оттащил вашего бездыханного отца в укромное место, а потом отдал его беглым рабам Доминго.
Я закрыла глаза и вздохнула. И тут услышала громкие раскаты смеха, доносившиеся со стороны команды и друзей с рынка.
— Не хочу даже думать о том, что пережил отец в эти кошмарные недели, сеньор. Теперь он расскажет нам об этом, не сомневаюсь, потому что, судя по словам вашей милости об ударе по голове в первый день и о ранах, с которыми его нашли индейцы, должно быть, он побывал в настоящем аду. 
Я решила, что пора распрощаться с чиновником и присоединиться к радостному кружку вокруг отца. 
— Благодарю вас, сеньор, за то, что добрались до корабля и сообщили мне обо всем. Передайте от моего имени дону Альфонсо и губернатору, что я в долгу перед ними за неоценимую помощь и всё то добро, которое они нам сделали.
— Я передам.
— Скажите им также, что как только я высажусь на берег, то немедленно засвидетельствую им свое почтение лично.
— Вы можете сделать это нынче же вечером, сеньор, — заявил он. — Учитывая интерес и симпатии к вашему отцу всего города, дон Херонимо Суасо решил устроить сегодня, в субботу, и завтра, в воскресенье, народные гулянья, где будут танцевать, устраивать поединки, читать стихи и метать кольца.
— Дон Херонимо умеет всё устроить, — улыбнулась я.
— Это точно, сеньор Мартин, — согласился чиновник, отвесив горделивый поклон на прощанье. — Об этом уже оповестили весь город.
Я ответила на поклон и проводила его до борта корабля, чтобы помочь спуститься по трапу. Как только он оказался в шлюпке, я повернулась к отцу и прислушалась к его словам.
— ... и тогда дон Херонимо сказал: «Сеньор Эстебан, вы выказали мужество, достойное не просто испанского идальго, а испанского кабальеро», а я ответил: «Это точно, дон Херонимо, потому что я сильно сомневаюсь, что какой-нибудь другой человек моего возраста мог бы выдержать такое, ведь эти проклятые изгои били и хлестали меня кнутом каждый день». «Вы получите компенсацию, сеньор Эстебан», — заверил губернатор и велел принести подушек для моего кресла, на что я ответил: «В этом нет необходимости, дон Херонимо, с меня хватит и того, что я выбрался из этого мрачного и грязного поселка живым, потому что, когда меня не пытали, то кусали крысы и змеи».
Я сдержала улыбку, хотя не переставала думать о том, как отец страдал эти две недели в поселении Бенкоса, питаясь как король, наслаждаясь праздниками и африканскими танцами и отдыхая на удобном ложе в сухом и комфортном жилище, при неустанной заботе какой-нибудь молодой и благодарной беглой рабыни, выученной прислуживать в главной усадьбе. Безусловно, он тяжко страдал.
— И что сказал губернатор, когда вы вручили ему послание главаря беглых рабов? — спросил заинтригованный Кристобаль Агилера.
— Ты что, не понял, дружище? — разозлился отец. — Я ничего не вручал дону Херонимо. Я же сказал, что меня заставили выучить его наизусть кнутом и ударами.
— Хорошо, пусть так, — согласился тот. — И что он сказал?
— Ничего. Он молчал. Но хотя он молчал, в голове дона Херонимо несомненно роились мысли. Он лишь попросил, чтобы я повторил это длинное послание, и писцы могли записать его на бумаге своим четким почерком.
— Наверняка сейчас эту бумагу изучают все власти, — заметил Родриго.
— Это уж точно, — отозвался отец, — потому что послание касается важных вещей.
— Не знаю, как такое может быть, Эстебан, — возразил его друг Хуан де Куба. — О каких таких важных вещах может сообщить губернатору Картахены беглый преступник? Насколько я понял, губернатор немедленно собрал отряд солдат, чтобы атаковать поселения беглых рабов, поскольку ты предоставил им новые сведения.
— Замолчи, приятель, — рявкнул отец, — ты что, повредился в уме? О каких еще сведениях ты говоришь? Я что, разве четко и ясно не сказал, что в тот день, когда меня похитили, мне так дали по голове, что я потерял сознание, а очнулся уже в поселке? Разве я не объяснил, что после очередного избиения меня бесчувственного взвалили на мула индейцы и отвезли в больницу? Какие сведения я мог дать дону Херонимо?
— Сам заткнись, шельмец! — улыбнулся Хуан де Куба. — Помолчи и устыдись своих слов! Ты что, еще не понял? Разве ты не видишь, что означают твои слова? Что поселение этого проклятого беглого раба, этого дьявола во плоти, находится в нескольких часах от Картахены, еще до реки Магдалены, и губернатор уж точно это заметил и не замедлит выехать с солдатами, чтобы снова прочесать окрестности.
Именно на это мы и рассчитывали — чтобы солдаты отправились как можно дальше от того места, где на самом деле находилось поселение.
— И в чем же заключалось это длинное послание, отец, которое велел передать Доминго губернатору? — осведомилась я.
— Ах, Мартин, сынок, иди сюда! — воскликнул он, распахнув объятья. — Как же я тобой горжусь, мальчик мой! Как ты обо всем позаботился!
Он взял меня за плечи и крепко обнял. Несомненно, две недели в поселении пошли ему на пользу.
— Хочешь знать, что содержалось в послании этого мерзкого беглеца? — спросил он с широкой улыбкой.
— Да, отец, — ответила я, напустив на себя непонимающий вид, хотя я лично составляла это послание в Санта-Марте, накануне отплытия в Картахену.
— Ну так слушай внимательно, я повторю его целиком только для тебя.
— Нет, капитан, Бога ради, только не целиком!
— Мой сын имеет право его услышать! — рявкнул отец, получающий удовольствие от окружающего его внимания.
— В этом нет необходимости, — сказала я. По правде говоря, это был длинный текст, содержащий несколько петиций и договор. — Ваша милость может рассказать вкратце.
— Ладно, — согласился он, насмешливо глядя на меня. — Я сокращу до главного. Слушай внимательно. В послании Доминго Бьохо губернатору говорилось, что, поскольку он нанес поражение всем посланным для его поимки солдатам, и раз эти поражения будут происходить и в дальнейшем, он считает, что настало время предложить властям сесть за стол переговоров. Этот бандит попросил у дона Херонимо документы об освобождении для всех живущих в его поселениях, без каких-либо обязательств бывшим хозяевам и с правом беспрепятственно входить и выходить из городов. Он попросил, чтобы его поселения были признаны законными, и войска больше на них не нападали, но белые люди не смогут в них жить, они будут управляться по африканским традициям, если те не противоречат испанским законам.
— Кем он себя возомнил? — негодующе воскликнул Франсиско Сердан, еще один старый друг отца.
— Следующая петиция...
— Следующая петиция? — удивленно воскликнула я. Я не помнила, чтобы добавляла другие петиции. Только договор.
— Да, сынок, — сказал отец, сделав нетерпеливый жест. — Проклятый Доминго хочет иметь право одеваться, как испанский кабальеро, носить шпагу и кинжал, и чтобы солдаты его за это не арестовали. Он также требует от испанских властей, чтобы с ним обращались, как с королем.
— Сдается мне, отец, — изумилась я, — что у этого короля гордость хлещет через край.
— Хорошие слова, мальчик мой! — заявил Хуан де Куба. — Нужно побыстрее покончить с ним и со всеми этими подлецами. С теми сведениями, что твой отец дал губернатору...
— Вот же упрямец! — воскликнул отец.
— Точно, с того самого дня, как меня родила матушка, — довольно согласился тот.
— Что ж, отец, — продолжила я. — Этот король наверняка должен был что-то предложить взамен, раз столько просит.
— Он и предложил, сынок. Во-первых, больше не похищать добропорядочных горожан, представителей властей и влиятельных персон, как он похитил меня, хотя заявляет, что если с ним не станут вести переговоры, то будут и другие жертвы, и живыми они не вернутся.
— Вот подонок! — взорвался Кристобаль Агилера. — Сукин сын! Да как он смеет? Угрожать всем жителям города! Так он заставит все знатные семьи Картахены умолять губернатора начать переговоры.
— И еще кое-что. Он говорит, что после подписания договора не станет принимать в своих поселениях больше ни единого беглого раба.
— И всё? — поинтересовался Кристобаль Агилера. — Ну и дела!
— И это вполне серьезно, сеньор Кристобаль, — возразила я. — Вы знаете, сколько негров, мулатов, самбо и представителей прочих каст сбежали из городов Твердой Земли за последние пять лет, чтобы присоединиться к Доминго Бьохо? И не сосчитать. И все подчиняются этому человеку, называющему себя королем. Припомните сходы в Картахене и Панаме в начале прошлого, 1603, года, когда власти, понуждаемые отчаявшимися рабовладельцами, хотели разрешить проблему с помощью рабов-предателей, которые отводили солдат в поселения в обмен на свободу.
— Это верно, — признал сеньор Кристобаль.
— И как вы помните, ваша милость, это плохо кончилось, — добавила я. — Предателей находили на улице мертвыми, с перерезанным горлом и отрезанным языком. Каждый день бегут десятки рабов, каждую неделю — сотни, а каждый год — тысячи, сеньор. Закрыть поселения для новых беглецов — это щедрое предложение, которое весьма благосклонно воспримут хозяева рабов.
— Твой сын хорошо соображает, Эстебан, — сказал Франсиско де Овьедо.
— И весьма! — гордо подтвердил отец. — Ты даже и представить себе не можешь, дружище Франсиско, насколько он сообразителен!

 

Назад: Глава 4
Дальше: Эпилог