Июнь 2014

Каким-то образом то одно предложение, сделанное под влиянием Дня поминовения Алеку Брайсону, превратилось в постоянное обязательство. (Джон был прав насчет того, что ее засосет, хотя Зелл неприятно было это признавать.) Три недели кряду она почти каждый день таскалась к бассейну, ведя за собой Алека и Лайлу, следила, чтобы они не обгорели и чтобы им было чем перекусить, велела им не носиться, присматривала за детьми, когда казалось, что спасатели недостаточно внимательны.

Она оглядела периметр бассейна, надеясь увидеть знакомое лицо, как бывало, когда она приходила сюда с собственными детьми. Тогда у нее были друзья – в той же лодке, что и она. Они обменивались солнцезащитными кремами, мазали ими детей, даже не замечая, чьих именно обхаживают. И еду с собой они приносили на всех, передавали друг другу сэндвичи с арахисовым маслом и желе, слегка забродившем на жаре. По пятницам они приносили пиво и пили по выходным, делясь рецептами маринадов, салатов с макаронами и прочих летних блюд.

В конечном итоге они просиживали вместе часами, жалуясь на денежные проблемы, на детей и, как всегда, на мужей. Но то были сетования такого рода, что приносили Зелл утешение, давали ей понять, что она – часть чего-то большего. В те бесконечные дни, когда дома она чувствовала себя одинокой и забытой, она думала о своих подругах по бассейну, которые переживают то же самое каждая в своем доме, и ей становилось не так одиноко. Зимой она ловила себя на том, что считает дни до открытия бассейна. В течение учебного года они просто не общались так, как летом. Они сами себе были маленьким летним клубом.

Этим летом ее снова затянуло в мирок матерей и детей, она сидела в шезлонге рядом с молодыми женщинами (потому что, несмотря на весь прогресс общества, сюда ходили с детьми в основном женщины), поскольку именно тут хотели проводить время Алек и Лайла. Ну, по крайней мере, Лайла. Алек по большей части держался особняком. Зелл о нем беспокоилась, задавалась вопросом, до какой степени ему повредило случившееся.

Она почувствовала чье-то присутствие и открыла глаза, щурясь на яркий солнечный свет, отражающийся от воды. Алек стоял над ней, как будто она мысленно его позвала. Он все еще был сухим, и выражение на его лице было так похоже на выражение лица его матери, что ей пришлось отвернуться. Сегодня он отказался заходить в воду, сидел в сторонке и наблюдал.

– Когда мы уйдем отсюда? – спросил он.

– Но, Алек, мы же только что пришли, – ответила Зелл. Она указала на группу детей в бассейне, занятых какой-то странной игрой, которая требовала очень быстро переплывать с одной стороны на другую. – Почему бы тебе не пойти поиграть с детьми? Им как будто весело.

Алек посмотрел туда, куда она указывала, и покачал головой.

– Не хочу.

Зелл заметила в бассейне молодую женщину, играющую со своим маленьким мальчиком, и задумалась, а не из-за них ли Алек хочет уйти.

– Что ж, мы только что намазали тебя кремом от солнца и еще не поели вкусностей, которые я для нас припасла, и твоя сестра, кажется, хорошо проводит время. Поэтому придется остаться ненадолго.

Алек глубоко вздохнул.

– Ладно, – сказал он и зашаркал прочь, потом вдруг резко остановился и поплелся назад. – Можно мне пойти на детскую площадку? – В его голосе снова зазвучала нотка надежды.

С тех пор как ее дети были маленькими, детскую площадку переоборудовали. Старую сочли «небезопасной», хотя только Господь Бог знает, как часто ее дети играли там и ни разу не поранились. Но сегодня родители трясутся из-за миллиона всевозможных мелочей. Тут она порадовалась, что ее чада пока не завели собственных детей. Она сомневалась, что готова ко всем правилам и предписаниям – на случай, если ей привезут погостить внуков. Она слышала истории про специальное детское питание, которое поставляют на сухом льду и которое стоит как золото; про детские автомобильные кресла, которые практически сами водят машину; про разнообразные аллергии, предрасположенности и диагнозы – сплошь с заковыристыми названиями. Если хотите знать ее мнение, новое поколение родителей слишком информировано. Все беды от Интернета: он подпитывает их неврозы, придает им власти. А чего стоят все эти новомодные гаджеты! Да они так горбятся над своими смартфонами, что общаться разучились.

– Можно? – повторил Алек.

Она оглянулась на площадку, большое деревянное сооружение со всевозможными сложными платформами на разных уровнях и лесенками, но всего лишь двумя маленькими качелями, – она стояла на пятачке, отделенном от бассейна забором и примыкающем к озеру, которое на самом деле было просто приукрашенным прудом.

– Наверное, да. Твоя… – она осеклась. Она чуть не сказала «мама». – Твой отец разрешает тебе туда ходить?

Алек энергично закивал.

– Я буду осторожен, – пообещал он.

По крайней мере, Ланс подстриг Алеку челку, так что теперь стали видны огромные карие щенячьи глаза.

– Хорошо, просто прислушивайся, я тебя позову, – предупредила она его.

Рассеянно кивнув, мальчик быстро пошел прочь. Зелл задалась вопросом, а не надул ли он ее и действительно ли Дебра ему бы разрешила. Вздохнув, она прикрыла глаза рукой. Дебра ушла, а Зелл – здесь. Так что уже не имеет значения, чего бы хотела Дебра. Это ведь Зелл следит за тем, чтобы они не обгорели, чтобы побыли на свежем воздухе и чтобы к завтраку получили молоко. Это ведь Зелл беспокоится за мужа Дебры и заставляет собственного мужа стричь соседский газон, чтобы не пришлось этого делать бедному загруженному работой Лансу. Это ведь Зелл сейчас одним глазом присматривает за сыном Дебры на детской площадке, а другим – за ее дочерью в бассейне. Это ведь Зелл взяла на себя ответственность. Иногда ей хотелось просто рассказать Лансу правду о Дебре, но вместо этого она сосредоточилась на помощи детям. Она говорила себе, что этого достаточно. Потому что рассказать Лансу правду о Дебре означало бы рассказать правду о себе.

Спасатель дунул в свисток.

– Плавают взрослые! – завопил он и с облегчением слез со спасательной вышки.

Дети в ответ хором громко застонали и, выбравшись из воды, направились туда, где сгрудились родители, – шезлонги теперь были расставлены в странном порядке, а совсем не симпатичными ровными рядами, как в начале каждого дня.

К Зелл подошли Лайла и две ее маленькие подруги.

– Можно мне эскимо? – спросила она, ее голос звучал милее и нежнее обычного. Ей было десять лет, а она уже умела манипулировать. Ее маленькие подруги настороженно держались позади, вода с их купальников размеренно капала на бетон.

– Мы не принесли с собой мороженое, милая, – ответила Зелл.

– А мои друзья принесли. – Она мотнула головой на девочек, которые захихикали в ответ. – Они сказали, что мне можно.

– Думаю, если их мать разрешила, тогда ладно, – откликнулась Зелл.

Порывшись в пляжной сумке, она достала ярко-оранжевую кепку с козырьком, украшенным названием какого-то препарата, – сувенир с одной из многочисленных фармацевтических конвенций Джона. Кепку она надела на голову. Солнце палило просто нещадно. Но ее кожа загорает, значит, оно того стоило. По крайней мере, жир у нее будет загорелый. Она опустила взгляд на свой живот, обтянутый голубой лайкрой. Какая жалость, что компания Джона так и не научилась производить препарат, который заставлял бы людей худеть, не убивая их в процессе.

Девочки радостно завизжали – да так, что от визга у Зелл едва не разорвались барабанные перепонки, и побежали туда, где сидела мать двух других. Лайла выглядела такой же неуверенной и такой же чужой здесь, как сама Зелл.

Через два шезлонга от Зелл вернулась на свое место молодая мать с маленьким мальчиком, с которого лило и капало и который тихо плакал.

– Сейчас плавают взрослые, – терпеливо объясняла молодая женщина. – Это значит, что мамы и папы будут плавать без детей. – Она указала на пустую вышку спасателей. – Видишь? Там нет спасателей, которые защитили бы маленьких детей.

Маленького мальчика это объяснение не удовлетворило.

– Но я хочу поплавать, – заныл он. Судя по голосу, он был близок к истерике. Зелл давно научилась распознавать эти признаки.

– Сейчас мы попьем сока и поедим клубники. А когда доедим, как раз придет время вернуться в воду. – Голос молодой женщины звенел, точно она старалась, чтобы слова прозвучали по-доброму, но сама готова сорваться. Правила воспитания детей, возможно, за прошедшие годы изменились, но кое-что осталось прежним.

– Простите, – прервал ее подслушивание чей-то голос, и, подняв глаза, она увидела перед собой руку с красивым маникюром. Машинально она протянула свою, чтобы ее пожать.

– Да? – спросила она, когда ее руку несколько раз дернули вверх-вниз. В предлагавшемся к руке лице было что-то знакомое, но она не могла определить, что именно.

– Пилар и Зара – мои дочери. – Женщина махнула на двух маленьких девочек, с которыми убежала Лайла. Вся троица сейчас, завернувшись в полотенца, сидела кружком и ела полосатое – красно-бело-синее – эскимо. – А вы у Лайлы… – Она замолчала, не зная точно, кем приходятся друг другу Зелл и Лайла.

– Соседка. Наши дома стоят рядом. Ее отец сегодня занят, поэтому я предложила забрать на время детей.

– А… ну… так… мило с вашей стороны. – Она глянула на девочек, потом снова перевела взгляд на Зелл. – Кажется, Лайла пригласила девочек к ним поиграть, и я согласилась, но потом решила подойти у вас спросить, но теперь я понимаю, что… что это, скорее всего, невозможно.

– Да. Сомневаюсь, что Ланс – это отец Лайлы – захочет, чтобы дома были еще дети. Он в последнее время работает дома, и ситуация… немного сложная.

Женщина издала циничный смешок.

– О, уж это мне понятно, – сказала она, а затем, обратившись, скорее, к самой себе, добавила: – Слишком уж понятно.

Маленький мальчик, сидевший через несколько шезлонгов, словно по подсказке, издал утробный смешок.

– Как, вы сказали, вас зовут?

– Ох, простите, где мои манеры? Дженси Уэллс.

Зелл прищурилась на нее, пытаясь соотнести незнакомую фамилию и взрослое лицо. Когда-то она знала Дженси, девочку одних лет с ее сыном Таем. Та девочка была в их районе «королевой пчел», которая всему и всем задавала тон и была полна решимости взять мир штурмом. Все мальчики были в нее влюблены, включая ее собственного сына, хотя он никогда бы в этом не признался. Потом случились все те неприятности, и родители увезли ее среди ночи и спрятали в каком-то колледже на севере. Зелл слышала, что она заделалась янки, вышла замуж за какого-то мужчину с кучей денег и почти не приезжала домой погостить. Люди говорили, что ее мать, Лоис Сейбот, давняя подруга Зелл, едва знала собственных внуков. Историю Дженси Сейбот бабушки пересказывали друг другу как предостережение.

– Вы… ты, случаем… не… – начала было Зелл.

Лицо Дженси расплылось в широкой фальшивой улыбке.

– Ага, это я! – воскликнула она чуть громче, чем следовало бы. – Дженси Сейбот.

– Ну надо же, Дженси, как мило. Ты погостить приехала? – спросила Зелл. – Уверена, твоя мама просто в восторге!

– Да, – откликнулась Дженси. – Мы… э… приехали в гости.

– Я – Зелл Бойетт. Ты знала моих сыновей, Джона-младшего и Тая? – Она чуть было не добавила: «Думаю, Тай был в тебя влюблен», – но прикусила язык. Теперь до этого никому не было дела.

– О, конечно, миссис Бойетт, как они?

– У них все в порядке, дела идут хорошо. Джон женат на чудесной девушке. Они оба строят карьеру и решительно отказываются рожать мне внуков. – Она не упомянула Тая, и, к счастью, Дженси не спросила о нем. Тай… не шел так на подъем, как брат.

– Пожалуйста, передайте им от меня привет, – сказала Дженси. Состроив гримасу, она посмотрела в сторону кабинок и сделала шаг в том направлении. Ее девочки как раз выходили, смеясь и толкая друг друга. Одна включила наружный душ и, дурачась, сунула голову под струи воды.

– Дженси? – окликнула ее молодая женщина с маленьким мальчиком и тем помешала Дженси удалиться. Вскочив с шезлонга, она в мгновение ока очутилась возле Дженси и Зелл. Она порывисто обняла ошарашенную Дженси, потом отступила на шаг, чтобы хорошенько ее рассмотреть.

– Поверить не могу, что это ты! Ты здесь! Ты вернулась! – удивлялась она.

– Брайт? – переспросила Дженси, и вид у нее стал такой же ошеломленный, как у ее подруги. Зелл оказалась свидетельницей воссоединения. – Брайт Беннетт? Глазам своим не верю! – Дженси еще раз обняла подругу, а потом отстранилась, чтобы, в свою очередь, хорошенько ее рассмотреть. – Ты уже совсем взрослая.

А другая молодая женщина – еще одно дитя, с матерью которого Зелл проводила свои летние дни, – рассмеялась и сказала:

– И ты тоже.

Сначала Зелл глазам своим не поверила, удивилась, что сама ее не узнала. А теперь, услышав фамилию, подумала: «Ну, конечно!»

– Выглядишь просто великолепно! – тем временем говорила Дженси. – То есть просто красавица. – В ее голосе прозвучала нотка недоверия, затмевающая комплимент, – так во всяком случае почудилось Зелл. Но обе молодые женщины почти забыли о ее существовании.

Брайт покраснела.

– Ээ… спасибо.

Она опустила глаза на жмущегося к ее коленям маленького мальчика, уцепившись за его присутствие, как за шанс отвлечь разговор от некомфортного факта ее красоты. Зелл вспомнила, что девочкой Брайт была весьма невзрачной. И уж точно она доросла до своего имени: она буквально лучилась светом.

– Это мой сын, Кристофер, – сказала Брайт. – Ему почти три года. А ты? Слышала, у тебя есть дети?

Зелл хотела сказать что-то, что позволило бы ей принять участие в разговоре, сделало бы ее присутствие необходимым здесь, но передумала. Она прислушивалась к разговору двух молодых женщин, чувствуя себя лишней, – в чем-то сродни брошенным полотенцам, смятым коробкам из-под сока, мокрым следам, которые оставались на асфальте и быстро исчезали, никому не нужные и всеми забытые.