После той первой ночи их отношения стали развиваться невероятно легко. Дни быстро сменяли друг друга в летней дымке. Ей казалось, что она живет в каком-то романтическом фильме. Вот счастливая пара под одеялом в постели, шепчется и хихикает, прячется от детей. Вот папа крадется обратно в свою постель, как только первые лучи рассвета прорезают небо. Вот две семьи едят гамбургеры за столом для пикника, вокруг детских ртов ярко-красные колечки кетчупа. Вот он наживляет ее крючок, когда они все ловят рыбу в соседнем озере, сидя на липком металлическом пирсе, а заходящее солнце окрашивает небо за спиной широкими мазками розового, оранжевого и синего. Прошло несколько недель, прежде чем она, наконец, рассказала ему об Арче, ее слова вырвались в спешке как-то в утренние, предрассветные часы. Она положила голову ему на грудь и прошептала всю историю: бегство в колледж на север от преследователя, вихрь ухаживаний и устройство жизни с человеком, которого она полюбила вдали от дома, на чье преступное поведение не обращала внимания, агенты, которые выглядели удивительно похожими на Людей в черном, которые появились, чтобы растоптать ее цветы и ее жизнь. Она выпустила эту историю одним долгим выдохом, а когда она закончила, оба молчали, и каждый думал, во что превратилась их жизнь.

– Спасибо, – сказал наконец Ланс. – За то, что мне рассказала. – Он поцеловал ее в макушку. – Уверен, это было нелегко.

Она понемногу привыкала к его запаху, к прикосновениям, к телу. Она позволила себе полагаться на их близость, одновременно предостерегая себя не слишком привязываться.

Иногда после того, как Ланс возвращался в свою кровать и она оставалась одна, она вела с собой строгие разговоры. Это не окончательно, это даже ненадолго. Так между ними продолжаться не может. И все же они вели себя так, будто это возможно. Хуже всего было то, что они тащили за собой детей: вся шестерка складывалась в странное, единое целое, скрепленное одними им понятными шутками и союзами, и это целое становилось крепче с каждым летним днем. Каждый день она говорила себе, что скоро они обо всем поговорят. И каждый день казалось, что сейчас не лучшее время заговаривать о будущем. Зачем портить то, что есть? Она займется этим завтра или на следующей неделе, или… когда он первый начнет. Незачем портить что-то хорошее.

А это было хорошим. А хорошее, как она доподлинно знала, редкость. И мимолетно.

Она вернулась из его дома, как обычно, поздно утром, после того, как они все вместе позавтракали. Она приготовила французский тост, и от ее волос все еще пахло беконом и кленовым сиропом. Она думала о душе, о том, сколько Лансу потребуется, чтобы закончить работу, которую он должен был сделать, о том, что они будут делать вечером, когда почувствовала, что кто-то наблюдает за ней. Оглянувшись, она увидела, что на задней веранде стоит и хмуро смотрит на нее мать. Дженси почувствовала, как ее собственная улыбка угасает. Сглотнув, она слегка помахала матери рукой.

Вместо того чтобы помахать ей в ответ, мать поманила ее к себе на террасу. Дженси кивнула и направилась к ней, думая о том, где сейчас девочки, могут ли они услышать то, что собирается сказать мать. На всякий случай, выйдя на террасу, она закрыла за собой дверь.

– Привет, мам, – сказала она, стараясь, чтобы ее слова звучали легко и бодро.

– Привет, Дженси.

Мать редко обращалась к ней по имени, выбирая вместо этого множество других ласковых слов: «лапушка», «дорогая», «милая». Губы Лоис Сейбот сжались в прямую линию, и вокруг них было больше морщин, чем Дженси когда-либо видела раньше. Ей хотелось протянуть руку и разгладить морщины, как она иногда разглаживала одежду или волосы своих дочерей. Вместо этого она сжала одну руку в другой, переминаясь с ноги на ногу.

– В чем дело? – спросила она.

– Я так понимаю, это войдет в… привычку? – спросила Лоис.

Дженси чуть не прикинулась дурочкой, не спросила, что мать имеет в виду. Но она уже не подросток.

– Мы допоздна смотрели кино, и я выпила несколько бокалов вина, поэтому не хотела садиться за руль. Дети отрубились, и я просто поспала у него в гостевой комнате, мама.

Она пожала плечами для большей убедительности, как будто за последние несколько недель не рассказывала матери десяток раз одинаковую историю.

– Он женат, Дженси. – Ее мать опять назвала ее по имени, практически – рекорд.

– Да ничего такого, мам. Честное слово. – Она подняла руки ладонями вверх, как весы правосудия.

– И у вас обоих, – продолжила Лоис, – крайне трудный период.

Дженси прикусила язык и не сболтнула: «Спасибо, Капитан Очевидность». Вместо этого она кивнула, надеясь, что у нее получилось состроить покаянную и задумчивую мину.

– Наши дети дружат. Нам нравится проводить время вместе. Он тоже через кое-что прошел… через нечто неожиданное в собственной жизни. Нам полезно проводить время вместе. – Когда она приводила такое объяснение самой себе, оно звучало вполне хорошо, разумно.

– Я знаю, что его бросила жена. – Ее мать подняла бровь. – Ты забываешь, как быстро у нас разносятся сплетни.

Дженси закатила глаза.

– Уж я-то помню.

– Люди начали поговаривать. Они видят, что твоя машина стоит там по ночам и сколько времени вы двое проводите вместе, – сказала Лоис. – Я просто подумала, что ты захочешь знать.

– Люди всегда болтают, мама, если ты не заметила. Важно, волнует ли то, что они говорят, тебя.

Мать фыркнула.

– Если верить прошлому, ты двинешься дальше. Это мы останемся, это нам придется за тебя отвечать. И ему тоже.

Дженси знала, что дело не в Лансе. Речь шла о прошлом, о том, что ее бегство из поселка было билетом в один конец, а не туда и обратно. Ее мать всегда думала, что дочь вернется, сохранила ее старую комнату нетронутой, как будто она вернется через год, а не через десять лет. Хотя мать никогда не говорила этого прямо, Дженси знала, что она чувствовала себя отвергнутой, когда дочь решила остаться на севере. Но у Дженси не было сил обсуждать прошлое. Если уж на то пошло, у нее не было сил обсуждать настоящее. Ей хотелось сохранить то счастье, которое она испытывала, когда просыпалась, когда готовила завтрак, когда они с Лансом говорили друг другу, что увидятся позже. Она хотела продержаться еще немного. Впереди всегда ждет что-то лучшее. Разве не в это она верила всю свою жизнь? Разве не за это она упорно боролась последние месяцы?

– Прости меня, мама, – выдавила она, пытаясь принять покаянный вид под пристальным взглядом матери. – Я постараюсь вести себя не так… заметно.

Круто развернувшись на каблуках, она зашагала прочь, чувствуя себя тем же подростком, каким была когда-то, и воспоминания о былых спорах витали вокруг, словно призраки. Для большей драматичности не хватало только хлопнуть дверью.