Когда заносчивая девчонка заговорила со мной, я решила, что она приняла меня за кого-то другого. Она улыбнулась мне, я оглянулась через плечо, чтобы поглядеть, на кого она смотрит. Знаю, я выглядела шокированной, когда поняла, что она обращается ко мне. Мы с Каттером приходили к бассейну почти целый месяц, много раз играли в воде на расстоянии каких-то футов друг от друга и не раз стояли рядом в очереди к трамплину. Но она ни разу не подавала виду, что знает о моем существовании. Поэтому я держалась рядом с Каттером, присматривала за ним, как мне и полагалось, и притворялась, что не замечаю, что девочкам моего возраста совсем не хочется со мной заговаривать.

Что в тот день изменилось? Я не знаю. Я оказалась в нужном месте в нужное время или в неправильном месте в неправильное время? Сначала было по-одному, потом – по-другому. Все поменялось, как если бы вот сейчас в небе солнце, а потом вдруг – луна, и не понимаешь, как это произошло. Почему она решила обратить на меня внимание и почему я должна была ей ответить? Если бы я проигнорировала ее, все могло бы пойти иначе. Но я ответила. Она спросила, как меня зовут. Я назвалась. Она сказала, как ее зовут (я знала: уже сто раз слышала, как ее сестра выкрикивала имя), и мы начали играть в «переплыви бассейн». Все, что произошло после, оказалось необратимым. Оно просто случилось.

Однажды, когда у мамы не было ни работы, ни бойфренда, она отправила нас к своей тете Руби, которая жила на ферме за городом. Мы пробыли там долго, хотя мама заверяла нас, что это было не так уж долго. Сомневаюсь, что это правда, да и неважно. А важно то, что, пока мы были там, я увидела две вещи, которые никогда не забуду: рождение теленка, а затем, через несколько дней, этот теленок умер. Я до сих пор помню, как мы нашли его, холодного и застывшего, в углу стойла. Тетя Руби не знала, что случилось с теленком. Она сказала, что иногда существа просто недостаточно сильны, чтобы выжить в этом мире.

Стоя у бассейна в окружении чужих людей, которые пристально на меня смотрели, я думала об этом теленке и о том, как Каттер в отчаянии плещется – как бывало каждый раз, когда он заходил в воду. Он тоже недостаточно силен. Но я должна была быть сильной за него. Я думала, сколько раз проявляла жестокость по отношению к нему, игнорировала его, говорила ему ужасные вещи. Я надеялась, что он знает, что я ничего такого не имела в виду. Я почувствовала, как слезы катятся по моему лицу, и даже не потрудилась их вытереть. Мне было все равно, что чужие люди увидят, как я плачу.

Взрослые устроили небольшое собрание и решили, что я должна поехать в дом к пожилой женщине, которая всегда приводила в бассейн Алека и Лайлу. А еще она всегда привозила с собой вкусные снеки, поэтому я решила, что не так уж ужасно к ней поехать, даже если она была незнакомкой, а мама сказала мне никогда не ходить с чужими людьми. Мама также велела мне все время присматривать за Каттером, но я этого не сделала, так что, возможно, я заслужила то, что может случиться со мной в чужом доме.

Но когда мы туда добрались, ничего страшного не произошло. Пожилая женщина, которая велела мне называть ее Зелл, налила мне в ярко-бирюзовую металлическую кружку кока-колы, ставшей такой же холодной, как лед, который она туда положила. У меня так сдавило горло, что я не смогла проглотить кока-колу, поэтому просто держала чашку в руке, пока у меня рука не замерзла, затем поставила ее на кофейный столик и стала смотреть, как конденсат собирается каплями и стекает по стенке кружки; после этого пожилая женщина – Зелл – пошла искать подставку.

У нее был хороший дом. Уютный. Такие дома показывают по телевизору. И Зелл тоже была словно из телевизора, из какой-нибудь мыльной оперы, где играла толстую соседку – добрую, но малость надоедливую, такую, которую просто приходится любить, потому что намерения у нее добрые. Она пристально смотрела на меня, пока я вежливо сделала глоток кока-колы, и я про себя сказала: «Она хочет как лучше, намерения у нее добрые». Она ведь привезла меня в свой дом, так? Она взяла меня к себе, когда никто ее об этом не просил. Все они могли бы оставить меня там вопить и рыдать, могли бы понадеяться, что рано или поздно я возьму себя в руки и доберусь домой.

Но они сгрудились вокруг меня, как футболисты на поле, и приняли решение. Может быть, они тянули соломинку, и Зелл досталась короткая. Но как бы ни проходили выборы, выбрали ее. Она сказала мне, что я еду к ней домой, как будто это была лучшая новость, которую она когда-либо слышала. И когда мы уходили, другие тоже пошли с нами, и каждый обещал, что проведает меня позже, будто им взаправду не все равно.

– Тебе станет немного лучше, – сказал папа Алека и Лайлы.

И вид у него был очень-очень грустный, и я пожалела, что у меня нет такого отца, как он. Я знала, что у них нет мамы, но иногда я думала, что папа в любом случае был бы лучше. То есть если бы пришлось выбирать только кого-то одного из родителей.

Засыпая на кушетке Зелл под пледом, который она накинула на меня, когда я не могла унять дрожь, я подумала о вывеске у входа в бассейн, она гласила:

Может быть, это действительно так?