Глава 18
Аудиозапись
Покинув кафе-кондитерскую, Катя прогулялась по Староказарменску до отдела полиции. Солнечный день – пограничье между уходящим за горизонт летом и сентябрьской прозрачностью небес. Городок воистину оживился, потихоньку зализывая свои душевные раны. Катя проходила мимо городского парка, и в этот момент ей позвонила Клара Порфирьевна Кабанова. Катя присела на скамью – разговор предстоял не на бегу, это уж точно.
– Вы узнали хоть что-нибудь? – спросила Кабанова вместо «добрый день».
– Информация есть, и ее довольно много. Но она пока еще не проверена и крайне противоречива. Сначала надо понять, на что следует обратить внимание, а что отмести как сплетни и домыслы.
– Вы не очень-то проворны. Я думала, как журналист вы проявите больше рвения.
Катя слушала и думала: самая главная новость для тебя, Клара, которую я узнала, убийственна. Сказать, что твой младший Петя давал деньги на митинги и палаточный лагерь протестующих против мусорозавода твоего старшего Лесика? Сказать это тебе сейчас? Нанести еще одну глубокую рану твоему материнскому сердцу? Отравить твой ум, смутить душу, вторгнуться в семью? Чтобы ты возненавидела и младшего сына Петю, как ненавидишь всех остальных, кого считаешь причастными к гибели того, кого так любила?
Нет, пусть пока для тебя эти сведения останутся тайной. Быть может, навсегда. Или… Время покажет.
– Я делаю все, что в моих силах, Клара Порфирьевна. Шеф подтвердил мою командировку от Пресс-службы, так что я здесь теперь на законных основаниях.
– Хоть это радует. А я, в отличие от вас, кое-что узнала и намерена с вами поделиться. Это по поводу Борщова.
– Клара Порфирьевна, он на киллера ну никак не похож. Это просто ваши фантазии.
– А я вам снова говорю – много вы понимаете в этом! – Кабанова уже злилась. – Мне Лесик говорил. Да и сама я справки кое-где навела. Он годы служил в элитном подразделении спецопераций. Навыки такой профессии – они вечны. С годами добавляются лишь опыт, осторожность и умение отводить глаза. Он участвовал в секретных миссиях, воевал на Кавказе. Они раньше всегда работали на пару с братом.
– С братом? – Катя вспомнила разговор в ресторане – Гек и Чук.
– Его брат-близнец. – Кабанова на секунду запнулась. – Они были напарники. Два киллера, профи. Борщов очень опасный человек. В этот их 66-й отдел других и не берут. Я вам уже говорила – ничего святого за душой. На уме одно оголтелое стяжательство. Его отец генерал-полковник Борщов, у них поместье в Серебряном Бору. Генерал давно уже не у дел, стар, болен. Владеет большим состоянием, недвижимостью – это по документам. Фактический владелец и приобретатель всего его сын – Гектор Борщов. И ему все мало, мало. Там ничего человеческого, понимаете? Одна голая корысть. Одно стяжательство и шантаж.
– Борщов не скрывает, что он из обеспеченной семьи.
– Еще бы ему это скрывать, когда всем это и так известно. Он мог Лесика убить не только по приказу об устранении, но… из-за того, что Лесик ему в финансах перешел дорогу.
– Но Клара Порфирьевна…
– Я нашла аудиозапись.
– Какую аудиозапись? Где? – Катя насторожилась.
– Дома. Лесик сделал эту запись из предосторожности и спрятал.
– Майор Ригель обыскал дом в Малаховке и ничего не обнаружил. Никакого тайника.
– А Лесик не в Малаховке это спрятал. А у нас дома. У меня, – ответила Кабанова. – Он был умница. Решил подстраховаться.
– И что на этой аудиозаписи?
– Их разговор с Борщовым, когда тот не просто намекает, а в открытую требует у моего сына долю в доходах от будущего производства, от завода, в обмен… ну, как они всегда обещают – крышу, покровительство, избавление от неприятностей.
– Вы должны предъявить эту запись следствию.
– Ну, уж нет. Я прокурор. А это – убойная улика. Такие улики предъявляют, чтобы окончательно припереть убийцу к стенке. Я это сделаю, но только тогда, когда вы найдете на Борщова что-то еще конкретное – свидетеля, инфу, что угодно. Загоните его, как лису в капкан.
– Можно мне послушать эту аудиозапись?
– Нет. Я не считаю это возможным пока. И если ваш немец… майор Ригель вдруг нагрянет с обыском и ко мне в дом… уверяю, записи он не найдет. Она в надежном месте. И я его никогда не назову.
– Сами говорите, что Борщов профи и опасный. И предлагаете его загнать в капкан без такой весомой улики?
– Лесик мне говорил, что не собирается идти навстречу грабежу со стороны этого типа. Он ему отказал – никакой доли в доходах. Лесик понимал, чем это ему может грозить. Я говорила вам – он пытался собрать о Борщове сведения, компромат. Возможно, ему это удалось. Но точно я не знаю. Я вспомнила лишь, что в тот вечер, когда он позвонил мне, он сказал, что встречается в ресторане с Ульяной, а потом у него еще одна встреча, поэтому он вряд ли заедет вечером ко мне.
– И вы только сейчас об этом вспомнили? – изумилась Катя.
– Да… я… может, я это и помнила, но я сначала решила, что это они с Петькой… тот же заявился в ресторан тогда. А что ему там было делать? Но сейчас я подумала – а вдруг это была встреча с Борщовым? Или же с кем-то, у кого Лесик хотел добыть сведения на Борщова? А тот об этом узнал и убил.
– Но убит был бы в таком случае передатчик компромата, а не ваш сын. Это по логике вещей.
– Много вы понимаете в логике! Лесик мог уже что-то узнать. И Борщову это стало известно.
– Клара Порфирьевна, мне известно одно: кроме Борщова, имеются и другие подозреваемые.
– Так и занимайтесь ими! Только возьмите за точку отсчета то, что я вам сейчас сказала. И всегда помните об этом.
Катя шла к отделу полиции, размышляя о словах Кабановой. Возле отдела – ажиотаж. Патрульные машины подъезжают, из них горохом сотрудники – кого-то ведут в отдел, какой-то народ клубится, снует, мельтешит.
На автостоянке отдела Катя увидела Михаила Эпштейна в деловом синем костюме, тот выбирался из машины с пакетом из «Макдоналдса» и картонным стаканом кофе в руках.
– Михаил Абрамович, добрый день, – поздоровалась Катя с Патриотом Абрамычем, уже по-свойски – их ведь представили друг другу. – А что здесь у нас такое?
– Тевтон Ригель вдруг с утра развил бурную деятельность. Видно, с похмелья. Вчера-то ночью в дребадан вернулся.
– А вы откуда знаете? Вы что, тоже ночуете в отделе?
– Я все знаю и про всех. – Эпштейн улыбнулся ей. – С утра прямо кипеж – допрашивают всех, кто имеет отношение к здешнему экологическому комитету, всех городских активистов – а не вы ли, бузотеры, пришибли Лесика Кабанова? Немец Ригель в своем репертуаре – всех гребет. Другие методы работы ему недоступны. Только арест, задержание, камера, допрос. Что вы от него хотите? Варвар, германец, остгот!
– Он обязан проверять на причастность всех, кто вызывает подозрение.
– Да, это как в сериале «Мандалорец – Таков путь». – Эпштейн засмеялся. – Широко шагает, уже самого дорогого на этом пути лишился – собственной невесты. А скоро и вообще всего лишится. Попомните мои слова.
– Михаил Абрамович, а можно я кое-что у вас спрошу? – Катя – сама наивность и нерешительность.
– Смотря что? – Он улыбался ей. В общем-то, симпатичный мужчина лет сорока, этакая изящная субтильная копия Остапа Бендера, и – родинка на щеке бархатная.
– Это правда, что Лесик Кабанов был такой уж дрянью, как его описывают? Вас он оскорблял, других.
– Прокурорше не мешало бы не только строить собственную карьеру, но в детстве следить за сынком и воспитывать его. Он был дурно воспитан. Дело не в образовании и лоске, дело в таинстве духовном. Я бы сказал так: при вскрытии обнаружилось, что покойник просто не имел сердца.
– Зачем же вы тогда на него работали?
– А вы зачем работаете в полиции? По привычке? Или по призванию? – усмехнулся Эпштейн. – А полицейские вон людей дубинками стали лупить.
– Я криминальный журналист.
– В погонах. И я журналист – только без погон, политический пиар. Спрашиваете, почему я работал на человека, который оскорблял меня в глаза и был законченным антисемитом? Да потому, что он платил мне неплохие бабки. У меня четверо детей от двух браков. Их надо вырастить, дать им образование. Программу нашу на телевидении – и канал-то был кабельный, фиговый – прихлопнули. И вообще телевидение – это сейчас клоака. Это как в говне искупаться, понимаете? Причем публично, напоказ. А здесь… у Фимы Кляпова в его фирме… по крайней мере, все это анонимно, в интернете. Тролль – чем не профессия для журналиста по нынешним непростым временам?
– Времена и правда непростые, – согласилась Катя.
– И вы это мне говорите? – Эпштейн взмахнул стаканом с кофе. Пролил. – Третьего дня, когда в ИВС вы с Ригелем нас так невзлюбили, мне тюремщик здешний крикнул – кто довел нас до жизни такой? И это он спрашивает у меня?! Со всех сторон уже в уши дудят – мы какой год живем в состоянии внутренней холодной войны, противостояния гражданского. Кто не замечает этого, тот полный идиот. Если раньше это выплескивалось лишь в драки на телешоу и скандалы в соцсетях, то сейчас уже по живому пошло. Перекинулось на жизнь обычную, на быт, человеческие отношения, семьи. Это пугающее разделение людей на два лагеря. И это очевидно уже везде – в журналистике, в искусстве, в театре, в научном сообществе, в образовании. Это даже в полиции уже есть, у силовиков – такое разделение! Что говорить о прочих? Это влюбленных разделяет, рушит брак. И куда это нас в будущем заведет? А? Вы не задавали себе такого вопроса? Я последнее время задаю его себе слишком часто. И поэтому я не строю планы здесь. Увы, я их больше здесь не строю. Моя задача скромна: найти хорошо оплачиваемую работу – а Лесик Кабанов при всех его недостатках не скупился. Наколотить бабла. Поднять детей на ноги. Забрать их и – найти другое, более подходящее место для жизни. Кипр мне очень подойдет. Про Монако я вообще молчу. В Тель-Авиве у меня куча родни, но я там скучаю по России.
– А почему вы с вашим напарником Аристархом все время сидите в отделе полиции? – спросила Катя. – У вас офиса своего здесь нет в городе?
– Начальник Главка полиции так распорядился. После волнений в городе мы под охраной полиции. К тому же, пока идет расследование, нас просили город не покидать. Да и Фима Кляпов переживает некую метаморфозу сейчас. Ему кажется, что здесь больше шансов встретиться с той, которая его… ну, скажем так… форменно околдовала. – Эпштейн состроил гримасу. – Нашел время влюбиться, дурак. И в кого! Сколько мы сил потратили, чтобы эту Герду угробить как гражданского лидера и политика, чтобы по судам затаскать… Сколько я сам постов обличительных написал, бог мой… И все коту под хвост из-за Фиминого идиотизма. Тестостерон в нем взорвался, и – все, запретил нам вообще о ней что-то писать. Орет, чтоб весь нами запущенный в медиа негатив о ней был стерт из интернета! А как его сотрешь? Это интернет… Ее сюда часто с пикетов неразрешенных доставляют, он ее тут и караулит. Дурак дураком… Лесика Кабанова это просто до белого каления доводило. Он считал, что Фима Кляпов его предал. Он на него орать стал, но на Фиму наезжать никому не советую. Они крупно поссорились.
– Поссорились? Но Кляпов продолжал работать на Кабанова?
– Нам же деньги вперед заплатили. Но это не работа была, видимость уже одна. Фикция. И Лесик это знал и бесился. Кому понравится, что за ваше бабло вас же и разводят?
– А Кляпов бывал у Кабанова дома в Малаховке? Он знаком с его женой Ульяной? – спросила Катя.
– Да, бывал, мы все туда ездили раньше. И я, и Аристарх. Лесик нас приглашал. Он, когда хотел, был самый радушный хозяин.
– А Борщов там бывал? – осторожно спросила Катя.
– И он тоже. У него с Лесиком свои дела были шкурные.
– По поводу чего?
Эпштейн хотел что-то сказать, однако вдруг присвистнул насмешливо.
Катя увидела, как к отделу полиции идет со стороны автобусной остановки Герда Засулич.
– И ее наш тевтон повесткой на допрос выдернул, – констатировал Эпштейн. – Царица здешнего пчелиного улья. Ну, сейчас, будет потеха. Это я вам говорю.
Катя следом за ним поспешила внутрь. Допрос Герды после встречи в кафе она хотела услышать лично.
