— Последняя фаза умирания длилась около часа, — сказала Беатрис. Жуть того дня ясно прочитывалась в ее глазах, и Франка отчетливо это видела. — Когда человек часами молит о помощи, когда он изо всех сил сопротивляется смерти, хотя и знает, что она уже схватила его и уже не отпустит, тогда такие часы кажутся нескончаемой вечностью, превращаются в годы. Время тянулось, Эрих продолжал стонать, и мне казалось, что я этого не вынесу. Я убежала в сад, бросилась ничком на землю и зажала уши. Я молила Бога, чтобы все это поскорее кончилось. Наверное, Эрих ужасно страдал. Ему не дали ни морфия, ни эфира — ничего. Он должен был терпеть муки до самой смерти.

— И Хелин до самого конца оставалась с ним? — спросила Франка.

Беатрис кивнула.

— Она выдержала. Бог знает, кто или что придало ей сил. Я бы этого не вынесла. Я вообще не знаю человека, который бы это вынес. Эрих мучительно умирал, а она не просто сидела рядом, она железной рукой претворяла в жизнь свой план. Я все время думала: вот сейчас она не выдержит. Она вызовет врача. Только чудовище могло сейчас отказать ему в помощи… Но Хелин не была чудовищем. Она была нервной, сентиментальной и уязвимой и жалостливой личностью, которая своими причитаниями и жалобами заставляла других таскать за нее каштаны из огня и всячески о ней заботиться. Она вообще была не в состоянии принимать решения и брать на себя ответственность. Но она без колебаний вошла в столовую и проследила за тем, чтобы Эрих умер, и не сделала ничего, ровным счетом ничего, чтобы спасти его от смерти.

Франка допила вино. Оно стало теплым и противным, нагревшись за два часа от солнца и ладоней Франки, которая все время разговора вертела бокал в руках.

— Я не думаю, что она была такой, — сказала она. — Я имею в виду, что она не была нервной и сентиментальной личностью… Хелин очень хорошо знала, чего хочет. Она знала это лучше, чем Эрих или вы. Она сделала свою жизнь так, как ей хотелось: она осталась на Гернси, она осталась в доме, она — с вами и Аланом — составила маленькую семью. В сущности, все сложилось так, как она хотела. У нее была определенная стратегия: стань маленькой и слабой, проси и жалуйся, и заставляй других делать то, что тебе угодно. Она примирилась с тем, что ее считали слабой и презирали, так как для нее был важен результат, и она его добилась — в полном соответствии со своими представлениями. Ее поведение в отношении Эриха полностью укладывалось в ее логику, но, в данном случае, ей пришлось поменять тактику. Она не могла сидеть и плакать, потому что в таком случае Беатрис не выдержала бы и перечеркнула все ее планы. Хелин должна была проявить активность, которая всегда была ей свойственна. Просто в тот момент эта активность стала явной и видимой. Хелин превосходно разыграла свою партию. В тот день она не была другой, Беатрис. Она была той же самой Хелин, что и всегда. Она приняла решение и выполнила его. В ее поведении не было абсолютно ничего необычного.

Беатрис повертела в руках пустой бокал.

— Да, — тихо сказала она, — это так, Франка. Она была сильна. Эгоистична. Коварна. За всю жизнь я так этого и не поняла. Я поняла это в тот день, когда Хелин похоронили, и то только потому, что Кевин рассказал мне, что еще произошло первого мая сорок пятого года.

Франка задумчиво наморщила лоб.

— Что же там еще произошло? Я хочу сказать, что вообще могло тогда произойти, о чем бы вы не знали?

Беатрис наклонилась и приблизила свое лицо к лицу Франки. Вид у нее был совершенно измученный, говорила она почти шепотом.

— Я хотела бы для начала удостовериться в одной вещи, Франка. Вы — первый человек, которому я рассказала правду — правду о смерти Эриха. Кроме доктора Уайетта, которого мы были вынуждены посвятить в эту тайну, чтобы покончить со всей этой историей. Но Уайетт, который к тому же почти всю войну прятал Жюльена, был частью нашего заговора, был частью того времени и дел, к которым то время принуждало людей. Но кроме него — никому. Никому. И я хотела бы знать, что вы обо всем этом думаете, Франка. Как вы к этому отнеслись? Что вы думаете о Хелин и обо мне, о людях, которые это сделали? Стали ли мы в ваших глазах убийцами? Считаете ли вы, что мы — убийцы?

Она раздумывала над этим вопросом, идя по набережной Сент-Питер-Порта, заглядывая в кафе, бары и рестораны в поисках Алана, окидывая взглядом стоявшие по тротуарам скамьи. Над гаванью сияли огни, и в городе было светло, как днем. Но, конечно, Алан мог сидеть где-нибудь в укромном уголке, или вообще уехать на другой конец острова.

Она отправила Беатрис домой, потому что выглядела она ужасно — пожилая женщина была измотана, бледна и обессилена, и Франка решила, что нет никакого смысла заставлять ее бродить по городу. Она и без того потратила массу сил на рассказ о смерти Эриха.

— Знаете что, — сказала Франка. — Поезжайте домой и ложитесь отдыхать. Иначе вы просто упадете, а это совершенно никому не нужно. Я сама поищу Алана.

Беатрис, конечно, начала энергично протестовать.

— Ни в коем случае, Франка. Вдвоем искать легче, чем одной. Кроме того, у вас не будет машины, если я поеду в Ле-Вариуф на вашей!

— У меня будет машина — ваша, когда я найду Алана.

— А если вы его не найдете?

— Тогда я возьму такси, так что не вижу здесь никакой проблемы.

Беатрис сдалась. Ее внешность не обманывала, она и в самом деле отвратительно себя чувствовала.

— Но вы привезете его? — удостоверилась она еще раз.

— Я непременно его привезу, — пообещала Франка. — Можете на меня положиться.

Пока она нигде не смогла найти Алана, и начала уже опасаться, что ей придется вернуться домой без него. «Бедная Беатрис, — подумалось ей, — она же, в таком случае, всю ночь не сможет сомкнуть глаз».

Несколько раз она обернулась, чтобы полюбоваться сказочным видом ярко освещенного замка Корнет. Ночь была теплой, на улице по-прежнему было многолюдно, было такое впечатление, будто она находится в каком-нибудь южном курортном городе.

В голове у нее кружилось слово «убийцы».

— Вы и Хелин не были убийцами, — сказала она Беатрис, когда они еще были в «Террасе». — Выстрел, убивший Эриха, произвели не вы, а Пьер. То, что сделали вы, называется неоказанием помощи.

Беатрис резким жестом отмахнулась от этого утешения.

— Мне не нужно юридическое определение того, что я сделала, меня интересует моральная сторона дела. И мы обе превосходно понимаем, что это было убийство, не так ли? Мы не можем его приукрасить.

— Но вы же не можете отрицать, что спасение Эриха означало убийство Пьера. Но Пьер был куда более невинной жертвой, чем Эрих.

— Но нашим мотивом было не спасение Пьера. Меня же интересует то, что мы чувствовали в глубине души. Внешне мы — и я это понимаю — выглядели не так уж плохо. Эрих был нацистским бонзой. На его счету были преступления, он душой и телом, верой и правдой служил своему преступному режиму. И мы, на самом деле, спасли Пьера — молодого французского военнопленного, которого Эрих годами мучил и унижал. Думаю, никто не осудил бы нас за то, что мы сделали. Но я-то знаю, что не за верность Гитлеру мы оставили Эриха умирать, и не из-за Пьера. Просто Хелин хотела от него освободиться. Она вышла замуж не за того человека и не знала, как ей выйти из этого положения. Как только Хелин представилась возможность, она тотчас за нее ухватилась и использовала. Так просто, и ничего героического. Обычное убийство опостылевшего супруга, которое — ни в малейшей степени — не имеет отношения к войне, преследованиям или бедствиям того времени.

— Но какой мотив был у вас? — спросила Франка, и Беатрис ответила ей удивленным взглядом.

— Мой мотив?

— Да. Вы рассказали мне о мотиве Хелин, но каков был ваш мотив? Юная Беатрис была сильной и умной девушкой, зрелой личностью, что она не раз доказывала делом. Вы могли незаметно выскользнуть из дома и привести врача, вместо того чтобы лежать в саду и затыкать себе уши, чтобы не слышать предсмертных стонов Эриха.

Сейчас, стоя на набережной, Франка вспомнила ответ Беатрис — простой, ясный и искренний.

— Моим мотивом была месть. Месть за оккупацию моего острова. Месть за изгнание моих родителей. Месть за годы, которые он незаконно провел в моем доме. Я не убила его собственноручно, но не видела никаких причин не дать ему умереть.

«Да, — подумала Франка, — это можно понять. Никто не сможет упрекнуть за это Беатрис. Никто бы этого не сделал. Но она не смогла себе этого простить. Она не смогла покончить с этим в своей душе».

— Вы посвятили в это дело и доктора Уайетта? — деловито спросила Франка, просто для того, чтобы что-то сказать. Она не ждала ответа от Беатрис, но она заговорила сама.

— Мы были вынуждены ему все рассказать. Он не мог теперь сказать, что из-за Пьера уже был в доме. Он выписал на Эриха свидетельство о смерти, в котором было сказано, что Эрих хотел убить себя выстрелом в голову, но не смог этого сделать и выстрелил себе в грудь. Пуля прошла чуть выше сердца. Доктор Уайетт позаботился о том, чтобы труп увезли и похоронили. Он пообещал нам, что будет хранить тайну о том, что в действительности произошло в первый день мая сорок пятого. Ему мы, конечно, сказали, что хотели спасти Пьера. Уайетт воспринял это, как безвыходную ситуацию, в которой мы поступили единственным разумным способом. Он был очень благодарен нам, что мы ничего ему не сказали, когда он приехал к нам днем, так как ему было бы очень трудно поступиться своим врачебным долгом и клятвой и отказать в помощи Эриху. Но он ничего не знал, и поэтому его совесть абсолютно чиста. Уайетт сказал, что обо всем поставит в известность жену, так как она знала, что он был в пять часов у Пьера, а потом все время находился дома, и до него вполне можно было дозвониться. Миссис Уайетт крепко хранила эту тайну всю жизнь и хранит ее до сих пор. Сейчас ей девяносто, и думаю, что она уже никогда и никому ничего не скажет.

«Пять человек, — думала Франка, — пять человек знали эту тайну и молчали. И именно она, эта тайна, привязывала ее к Хелин крепче, чем она сама думала. Они вместе совершили преступление. Это преступление сковало их одной цепью, пусть даже они сами этого не сознавали».

Она пошла дальше и вдруг увидела сидящего на скамье человека. Еще не видя его лица, она поняла, что это Алан.

Она успела уже довольно далеко отойти от «Террасы» и оказалась на широкой улице, спускавшейся к пирсу, с которого на паромы грузили автомобили туристов. На больших щитах были написаны названия паромных связей и указаны полосы, на которые надо перестраиваться. В этот ночной час здесь почти никого не было. Большие люминесцентные лампы отбрасывали синеватый свет на парковки и опустевшие учреждения. Волны тихо бились в каменную облицовку набережной.

Она подошла к Алану и нерешительно сказала:

— Алан? Мы вас уже потеряли.

Он обернулся и посмотрел на нее.

— Ах, Франка, это вы. Что вы здесь делаете в такой поздний час?

Она с удивлением поняла, что Алан не пьян. Нет, он, конечно, выпил в течение дня пару бокалов вина, но это была пренебрежимо малая величина. Поход по кабакам, которого так боялась Беатрис, видимо, сегодня не состоялся.

— Я сказала, что мы вас потеряли — ваша мама и я.

— Где мама?

— Я отправила ее домой. Она сегодня неважно себя чувствует. Хелин и… все прочее, — она сделала неопределенный жест. — Да вы и сами знаете.

— Да, я знаю.

Он принялся снова смотреть на воду, и Франка, недолго поколебавшись, села рядом с ним.

— Вы не хотите поехать домой? — спросила она. — Не можете же вы просидеть здесь всю ночь.

— Который теперь час?

— Уже двенадцатый час. Если точно, то половина двенадцатого.

— Не знаю. Я бы посидел здесь еще немного.

— Беатрис сильно волнуется.

Он желчно рассмеялся.

— Держу пари, она думает, что я надрался до посинения! И поэтому решила прочесать Сент-Питер-Порт, не так ли? Ради этого вы жертвуете своим временем и ночным отдыхом. Мама думает, что я шатаюсь по улицам или упал в воду.

Первым побуждением Франки было возразить: «Нет, что вы, мы просто тревожились за вас, потому что вы долго не возвращались!» — но потом решила, что это будет слишком фальшиво и нечестно.

— Разве это удивительно, что она так думает? — спросила Франка. — Не думаю, что вам стоит на это обижаться.

Он отрицательно покачал головой.

— Нет, обижаться мне не на что.

— Но вы не пьяны, — сказала Франка. — Ваша мама испытает большое облегчение.

— И очень удивится, — сказал он. — В первую очередь, удивится.

Он снова отвернулся.

— Может быть, мне лучше уйти, — спросила Франка, — и оставить вас в покое?

Он довольно долго молчал, и Франка уже собиралась повторить вопрос, а потом вдруг неожиданно сказал:

— Я расстался с Майей. Окончательно и бесповоротно.

— Почему? — спросила Франка и в следующий момент едва не влепила себе пощечину за такую бестактность. Она знала Майю, знала, что она сделала Алану. И Алан знает, что она это знает. «Каким глупым показался ему мой вопрос», — подумала она. Но Алан, помолчав заговорил совершенно спокойно.

— Она еще более испорчена, чем я думал. Она делала куда худшие вещи, чем я мог предполагать. Я тратил время, силы и любовь на обыкновенную… — он не закончил фразу и после паузы сказал: — Собственно, теперь уже все равно.

— Майя молода и легкомысленна, — сказала Франка. — Вероятно, она станет нормальным человеком, когда хорошенько перебесится.

— Не знаю. Честно говоря, я в этом сомневаюсь. Она сегодня кое-что рассказала мне о себе. Любой нормальный человек осудит ее за это. У нее нет морали, Франка, нет, ни в малейшей степени. У нее нет чувства чести, у нее нет гордости, которую обычно теряют вместе с честью. У нее нет моральных границ, она не останавливается ни перед чем. Чувства других людей интересуют ее не больше, чем придорожная пыль. Ей безразличны понятия о чужой собственности, а уж о таких замшелых вещах, как закон и порядок, она и вовсе не имеет понятия. Эти ценности не имеют в ее глазах никакого значения. Это не только юношеское легкомыслие или потребность прожигать жизнь. Это ее характер — безнравственный и бесчестный. Господи, и я любил эту женщину, — Алан говорил тихим надтреснутым голосом. — Я и в самом деле любил эту женщину.

Франка не имела ни малейшего понятия, что мог узнать Алан о Майе, но поняла, что он потрясен до глубины души и находится на грани срыва. Ему было настолько плохо, что он уже не искал утешения и успокоения в алкоголе, ибо в этом случае он до утра осел бы в каком-нибудь кабаке. Франку тронуло его отчаяние, и она сказала:

— Это очень плохо, я знаю. Это очень тяжело вдруг узнать о человеке всю его подноготную. Это не обязательно должно быть что-то драматичное. Думаю, что это всегда тяжело — вдруг заглянуть в самые сокровенные уголки души другого человека. Это знание разрушает иллюзии, уничтожает сотворенный нами образ, и нам бывает трудно с ним примириться. Оно причиняет страдание и лишает опоры.

Он снова повернулся к Франке. Он был очень расстроен и подавлен, но взгляд его оказался неожиданно мягким.

— Да, это так. Мы теряем равновесие, когда нас лишают иллюзий. Возможно, это зависит от того, что в такие моменты оказываются под вопросом наши способности к суждениям. В какой еще сфере мы обманываемся так болезненно? Почему мы раньше не понимали, что происходит? Почему мы были так слепы и глухи?

— Дело не только в этом, — возразила Франка. — Конечно, нас охватывают сомнения, страх, неуверенность. Но я думаю, что самое худшее из всего — это раны, нанесенные чувствам. Они страдают куда больше, чем способности к суждению. Нет, наверное, ничего более болезненного, чем обманутые чувства.

— Со временем эти раны заживают, — тихо сказал Алан, скорее самому себе, чем Франке, — это мы, по крайней мере, знаем. Со временем они заживают.

Она бы с радостью сказала ему что-нибудь утешительное, то, что смогло бы укрепить его дух и излечить от безнадежности, но что она могла сказать, кроме прописных истин, которые он знал не хуже его, истин, рожденных умом, но не трогающих сердце.

— От Кевина Беатрис узнала о Хелин нечто такое, что совершенно выбило ее из колеи, — сказала она. Беатрис не взяла с Франки слово, что она никому об этом не расскажет; Франка, правда, и сама понимала, что Беатрис поделилась с ней сокровенным, но подумала, что может вместо Беатрис рассказать эту историю ее сыну, хотя бы для того, чтобы отвлечь его от горестных мыслей. Чтобы показать, что то, что произошло с ним, может произойти с любым человеком, что такие неприятности могут в любой момент коснуться каждого.

— О Хелин? — удивленно спросил Алан. — Что же такое знал Кевин, что было бы неизвестно Беатрис?

— О, думаю, что Хелин доверяла Кевину, как никому другому. Она побаивалась острого языка Беатрис, но с душкой Кевином чувствовала себя вполне уверенно.

Алан усмехнулся, стараясь, правда, не выглядеть насмешливым.

— У нашей доброй Хелин была тайная любовная связь? Страстный многолетний роман, о котором никто не знал?

Франка ответила Алану улыбкой, только затем, чтобы она не сразу угасла.

— Нет, думаю, что она осталась верна своему Эриху и после смерти. И для этого были веские причины: прежде чем умереть, муж сделал ее сказочно богатой женщиной.

— Хелин была богата? — недоверчиво спросил Алан. — Наша Хелин?

— Она сидела на мешке с деньгами. В буквальном смысле слова. Большую часть своих денег она держала в платяном шкафу. Но время от времени она переводила более или менее крупные суммы на различные банковские счета. В целом ее состояние можно оценить где-то в полмиллиона фунтов. Она постоянно выручала Кевина из его финансовых неприятностей — вероятно, для того чтобы сделать себя интересной и привлекательной для него и во что бы то ни стало сохранить его расположение. В какой-то момент до Кевина дошло, что у Хелин не может быть таких денег при ее скромной пенсии, и он прямо спросил Хелин, откуда у нее деньги. Она не смогла сдержаться и рассказала ему правду. С тех пор Кевин стал ее постоянным клиентом. Он выкачивал из нее деньги десятками тысяч.

— Но откуда, — в полном замешательстве спросил Алан, — у Хелин было такое состояние? Я хочу сказать, где взял эти деньги Эрих, если, как вы говорите, Хелин получила их от него?

— У евреев, — ответила Франка. — Эрих обогатился на еврейской собственности. Во время войны он часто бывал во Франции. Он присвоил себе огромное количество денег и ценностей французских евреев, которых выселяли из их домов и депортировали. На Гернси жили две состоятельные еврейские семьи, и Эрих обещал переправить их в Англию за передачу ему всего их имущества. Он получил, что хотел, а потом передал этих несчастных в руки береговой охраны, которая их тут же расстреляла. Во всяком случае, он оставил после смерти неплохо обеспеченную вдову, которая была богаче, чем все думали.

— Хелин знала? — поинтересовался Алан. — Я имею в виду, знала ли она во время войны, чем занимался ее муж, и что в их доме накапливается внушительное состояние.

Франка покачала головой.

— Нет, этого она не знала. Он сказал ей о деньгах и ценностях только в день своей смерти. Она сидела с ним все последние часы. За это время он успел рассказать ей о деньгах и сказал, как их найти. Беатрис была в саду и, естественно, ничего не слышала.

— Бог ты мой, — пробормотал Алан, — и все эти годы…

— …она молчала. Обладание таким состоянием делало ее слишком сильной, и, в конце концов, Беатрис выставила бы ее за дверь.

— Она всегда жаловалась, что у нее мало денег, — вспомнил Алан. Он был в замешательстве. — Иногда она при нас подсчитывала свою пенсию и приговаривала, что этого слишком мало, чтобы жить, но слишком много, чтобы умереть. Ей как-то удалось убедить нас, что это правда. У нее и в самом деле было мало денег.

— Это была одна из ее хитростей. Она хотела заставить Беатрис всю жизнь о ней заботиться, — сказала Франка. — Она боролась всеми средствами. Хелин была абсолютно эгоцентрической личностью.

— И только Кевин знал правду…

— Да, и, естественно, он молчал, так как хотел один доить эту корову. В день похорон он проник в дом вашей матери. Он хотел обыскать комнату Хелин, думая, что найдет там какие-то деньги. Но в доме он столкнулся с Беатрис, и, в конце концов, все ей рассказал. Кажется, он в очередной раз попал в весьма затруднительное финансовое положение.

Алан прищурил глаза. Он явно оживился. Казалось, отчаяние отпустило его. Взгляд его стал внимательным и напряженным.

— Значит, Кевин был единственным, кто знал, — медленно произнес Алан. — Кевин знал о деньгах, и Хелин была убита. Убита в тот вечер, когда она была в гостях у Кевина. В день похорон Кевин пытался найти в ее комнате деньги…

Невысказанное, но от этого не менее отчетливое подозрение буквально повисло в воздухе. Франка на мгновение в ужасе затаила дыхание.

— О нет, — сказала она. — Это мог сделать кто угодно, только не Кевин. Такое я не могу даже вообразить.

Она искоса взглянула на Алана и поняла, что он-то как раз может это вообразить. Да она и сама за последнее время убедилась, что в жизни порой случаются и невообразимые вещи.

— Давайте поедем домой, — сказала она.