Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Мне десять. Не знаю, что за десять, но надо расти. Я люблю яблоки, потому что с ними всё понятно. Люблю окно, потому что в нём тоже порядок: слева дом, дом, дом, справа дом, дом, дом, посередине школа.
С десятого этажа всё видно. Снизу ходит жуткий Помидор, пугает мелких. Снизу банда Апцова, их база – песочница, и банда Капцова, их база – берёза.
Сверху – Большая Медведица, похожая на мертвеца, и Малая, похожая на петлю. И ещё Кассиопея – у неё два треугольника, и я представляю там голые груди моих учительниц.
В школе вообще хорошо. Мелкие играют в си-фу, в банку, в пни-пойми и в молчанку:
шёл царь по полю крови
нёс с собой ведро любови
кто слово пикнет
тот ведро и выпьет.
Ещё играют в гору.
– Дать тебе гору игрушек – ты ложку говна съешь?
Правильно отвечать: ты свою гору засунь себе в но́ру.
– А если ложка чайная, а гора необычайная?
Тут я пока не знаю ответа.
Учителя тоже все хорошие. С каждым что-то не так. Рисования глухой, русского – картавый, нерусского – хромой, у музыки – девять пальцев. Хотела стать великой баянисткой, но что-то там ужасное вышло, и теперь она с нами.
На музыке надо угадать, иволга или таволга и сколько было Бахов. Илона Ивановна всегда интересно рассказывает.
– Нот девять, как грехов. До – похоть, она всего основа. Ре – чревоугодие. Ми – алчность. Фа – уныние. Соль – гнев. Ля – зависть. Си – гордыня, она всему вершина. Восьмая и девятая тайные. К доске, Бабушкин. Запиши.
Похть, червугоди, алщнос, уныне, гнеф, завясь, гардыня, прочерк, прочерк.
– Что это, Бабушкин? Ты совсем не любишь музыку!
И влепила мне ноль.
И я заплакал, а когда слёзы кончились, среди знакомых звёзд возникла новая. Почти рассвело.
Кометы к нам уже летали, но мимо.
Бывает, все начнут кидаться в птиц, чтобы не мешали нашему трепету. Не знаю, что за трепет, но надо дрожать. Или дворники умоются снегом и подожгут помойки, чтобы в новом порядке не было грязи. Из-за них однажды полмира сгорело. Но это всё зря.
Двор, он же мир, имеет два конца, четыре края и восемь смыслов. Края отлично видно из окна, а про смыслы нам расскажут на географии, когда и если вырастем. А пока Светлана Семёновна говорит, чем Австрия отличается от Австралии, а Швеция от Швейцарии. Я думаю, что ничем, потому что всё равно их нет.
Однажды я так и сказал, и все засмеялись, хотя думали точно так же.
Светлана Семёновна тоже довольно красивая, но её треугольники не так остры, а от её нолей не так больно.
Комета распухла быстро, и мелкие пока не волновались, а учителя сразу поняли, что всё, пора. Математик диктовал:
– В си же времяна бысть знамение на западь: звьзда превелика, лоуча имоущи кровавы, въсходяще с вечера о заходь солнечномъ. И пребысть за седмь дний. Се же проявляше не на добро. Седмь – это семь, ясно?
Он говорит, что учит нас не простой, а высшей математике, но мне кажется, он просто читает нам из выдуманных книг.
– Того же лета гибель солнцу, яко погибнути ему ся оста, яко месяц дву дни, майя въ 21 день.
– Виктор Валентинович, а можно про дроби?
– Нельзя. Я каждый день вижу в окно эту ёбаную смерть. Того же лета земля стукну, яко мнози слышавше.
Мама нарядила меня в белое в честь кометы, хоть я и кричал. По дороге я попался Помидору:
– Фигня твоя звезда. Смерть ждёт именно тебя.
У него кривой рот, он говорит по-смешному: «жидёт», «смярыть». Я понял, что и до меня дошло дело, скоро он и меня будет бить.
У самой школы апцовские привязали к дереву капцовского:
– Видишь комету? Видишь?
– Вижу!
– Не видишь!
И тыкали чем-то в глаз.
Комета висела над нами всеми, толстая.
Я думал, буду в школе в белом как дебил, но всех одели так же.
Бегаю я хуже всех и прыгаю ниже всех. Но на последней физре учитель бега и прыжков сказал, что к чёрту всё, к чёрту, и поставил всем «отлично» в четверть.
– Бабушкин, пять. Дедушкин, пять. Мамин, пять. Мамин второй, пять.
– Это, – сказал Дедушкин, – нам не поможет, когда мы сгорим.
Учитель лёг лицом в пол. Дедушкин долго извинялся, что ничего такого не имел в виду, но его не простили, заставили бегать голым пятью пять на пять кругов за то, что обидел учителя.
Кто-то ещё сказал, что комета огонь и боится людей и льда. Мелкие не так поняли и стали строить снежный замок. Пришёл Помидор, пнул мелкого, сломал башню, ушёл.
Покричали, починили. Пришёл, пнул, сломал.
Когда он пришёл в четвёртый раз, все достали кто ключи, кто лопату. Его окружили, и я не видел сверху, что они сделали, но он остался лежать уже не криворотый, а кривой совсем, а они засели там, в снегу.
Со всех четырёх краёв уже полыхали помойки.
Только Илона Ивановна говорила, что надо меньше думать о комете и больше о счастье. Все поняли, что она просто сошла с ума от ужаса и её надо связать и сдать куда обычно.
Кто постарше, хорошо её полапал в драке, а кто-то мелкий повесил «пни меня».
Особые люди забрали её и сделали объявление:
– Обращаем ваше внимание, что нашим приоритетом является обеспечение безопасности в условиях, когда явися на запади звезда копеинымъ образомъ.
Как-то стало ясно, что сроку два дня, что всё послезавтра. Мама кинула в сумку какие-то вещи, уже ждала машина.
– Уеду не знаю куда и потрахаюсь наконец. Суп на столе, суп на плите, суп в холодильнике, на пару дней хватит.
– А потом?
Мама посмеялась, поплакала и ушла. Я стал смотреть в окно, мимо кометы, на голые треугольники Кассиопеи.
Я не умею спать один. Ночь как день. Ночь как день.
У всех уже давно дома́ и дети, и как-то вышло, что Швеция существует, и кто-то умер уже, в общем, жизнь сложилась. Однажды у метро я встретил полузнакомую попрошайку. Присмотрелся – девять пальцев, хихикнул тихо, торжествуя, – на тебе, завясь, на, гардыня! – наверно, это было счастье – наверно, счастье – наверно – не знаю, что за счастье, но надо смеяться.
И вовремя вспомнил, что уже вырос.
– Илона Ивановна! Илона Ивановна!
– Лан-ван, – ответила она. – Лан-ван!
– Это я, Бабушкин!
– Лан-ван. Лан-ван. Илька меня зовут.
И протянула здоровую руку за деньгами.
В тот год опять пришла комета, но всё враньё, свет так просто не кончится, мне ещё долго будет грустно.
Войти с помощью соц. сетей: