Глава 11
Только от меня зависело, когда я улечу или отплыву в Токио. Фирма заказала мне билет с предварительной датой на начало третьей недели отпуска в феврале – лондонский аэропорт, четверг, 7.00, Токио 9.15 – но, еще не избыв привкус Коломбо во рту и не рассчитавшись с невероятной простудой, которая дышала всей сырой капустной сутью зимней Англии, я решил убраться, как только смогу. Это и не был отпуск в прямом смысле слова. Тем более чем скорее я отсюда уберусь, тем скорее мистер Радж сможет вселиться. Я хотел помочь и отцу, и мистеру Раджу: за отцом будет кому присмотреть, мистер Радж будет лишен возможности умолять Элис Уинтерботтом принять постояльца. Мистер Радж просто не мог понять, что так нельзя вести себя в провинциальной Англии, и я не хотел, чтобы у него были неприятности. Но мистер Радж обладал выдающимися, поразительными способностями попадать в неприятности, ни одному гению такое и не снилось, причем в неприятности, необоримые никакими добрыми намерениями.
Я позвонил Райсу в Лондон и попросил его как можно скорее зарезервировать морской рейс для меня. К концу недели у меня уже был билет, багажные наклейки, план корабля с отметкой моей каюты в первом классе и инструкции на разных языках – посадка в Саутгемптоне через неделю. Корабль был голландский и назывался Koekoek («кукушка» по-голландски). Он заходил как в обычные места, так и в неслыханные и сомнительно звучащие порты Индонезии и должен был доставить меня в Токио в начале последней недели февраля, что мне почти подходило.
Эта неделя с простудой оказалась неделей достижений, но не для кашляющего и втупившегося в телевизор меня.
– Карри, вот что тебе надо, – сказал отец, кивая на мою трубную носоглотку, весь вечер страдальчески извергающую содержимое в носовой платок. – Ничто не устоит против карри.
В то же время мастер по приготовлению карри мостырил новое искусство, а именно – познания белой женщины. Он навестил меня утром в среду, взгляд его тающих глаз горел новым благочестивым светом.
– Это крайне новый опыт для леди, мистер Денхэм, общаться с культурным и просвещенным человеком, – поведал он мне. – Правда, несведущие студенты бросали всякое в киноэкран, и пришлось три раза остановить показ, но я представил ее профессору А. Р. Флаксману, чья жена эскимоска, и профессору Дулфакиру, пришедшему с англичанкой, с которой он обручен, леди намного старше его, но он не очень приятный человек, и, полагаю, я убедил ее в том, что новый подход к расовым отношениям вполне возможен. Потом мы выпили с ней кофе и побеседовали с аспирантами всех рас, потом я проводил ее домой и снова молил принять меня на поселение за плату, но она была, мистер Денхэм, так же очаровательна, как и непоколебима, отказывая мне.
Я сообщил мистеру Раджу, что вижу вполне возможным согласие отца на его вселение в мою комнату после моего возвращения в Японию. Оплата будет не чрезмерна – валютой карри. Мистер Радж только что на колени не упал.
– Где он? – вскричал он. – Где этот добрый человек, ваш отец? У него будет карри на завтрак, раз он так желает, и к послеполуденному чаю тоже. Где он, чтобы я мог заключить его в объятия?
Я сообщил мистеру Раджу, что отец отправился на выставку садового инвентаря в муниципалитете. Еще я сказал, что, учитывая возраст и кашель отца, ему будет вредно подвергаться напору ветра восточной благодарности. Я передам сдержанную признательность мистера Раджа, а мистер Радж может начать коллекционировать ингредиенты для карри. Мистер Радж сказал:
– Уже, мистер Денхэм, я начинаю чувствовать, что принят. Я чувствую в самом деле, что недалек от абсорбции. Но, мистер Денхэм, я должен сохранить, и любой ценой, научный дух непредвзятости. Моя работа, мистер Денхэм, моя работа должна быть на первом месте.
Мистер Радж попытался подпустить в глаза лихорадочной дымки интеллектуального фанатика, но ничего не получилось. То, что очевидно вздымалось внутри мистера Раджа, было чем-то более земным – он гладил и гладил гладкую ручку отцовского кресла, он трогал вазу, он застенчиво поглядывал на красоток с календаря над каминной полкой («С уважением от Фреда Тарра и сына – радио- и телемастеров. Починяем электричество и производим любые подключения»). Именно тогда мне следовало унюхать беду, но насморк убил обоняние.
Второе достижение настигло меня в пятницу, и случилось это с Уинтерботтомом. Я получил от него письмо без обратного адреса, на случай, если попадет не в те руки, – писал он, – и касалось оно конкретно его зимнего пальто. Дела его не так уж плохи, он обо всем позаботился. Он заплатил первый взнос, купил подержанный пресс и установил его в том самом месте, о котором рассказывал, и Имогена начала чуть-чуть зарабатывать, в основном работая по вечерам. Они живут на новом месте, поначалу сыроватом, но в остальном вполне подходящем, пока что всего два дня, и, конечно, он еще не начал работать в полную силу, но, может, меня заинтересует приложенное. И он искренне мой. Приложение оказалось оранжевого цвета листком бумаги дурного качества, на которой не очень искусно было отпечатано следующее:
ТИПОГРАФИЯ УИНТЕРБОТТОМА
ГИЛЛИНГХАМ – СТРИТ 19 У-14
Печать Высокого Качества. Шапки на Фирменных Бланках, Визитные Карточки, Газеты, Меню, Брошюры и т. д.
Попробуйте – и Вы Найдете Наши Цены Вполне Приемлемыми
Чертов дурак, не хочет, чтобы его адрес попал не по адресу, но тем не менее ему нужно зимнее пальто. И вот он, адрес, жирным шрифтом типа Модерн 1884, неуклюже выставленный напоказ для всего мира дрожащим бородатым Уинтерботтомом, оранжевый листопад на лондонских мокрых оскверненных улицах. Но, думал я, они с Имогеной не так расторопны в начинаниях, как следовало бы. Я ожидал, что они используют подаренный мною чек как предлог, чтобы подольше оттягивать вступление во взрослую жизнь – долгие ленивые утра с шоколадом под подушкой и множество шиллингов за газ («У нас все еще осталось десять фунтов, и мы запросто продержимся еще неделю или даже, может быть, две».). Стало быть, им пришлось начать в ту же субботу, когда я уехал в Мидлендс. Но подозрительная «вечерняя работа» Имогены мне не нравилась, поскорее бы Уинтерботтом нашел что-нибудь получше для обоих. Мистера Раджа, без сомнения, можно подбить на несколько тысяч визиток, и, возможно, викарий-богохульник уговорит свой приход воспользоваться услугами лондонского наборщика. И Эверетт поможет своей заблудшей дочери, производя страницы стихов. И Тед Арден мог бы раздавать друзьям экземпляры книги «Что тори сделали для рабочих» – уж эта-то типографская работа явно не истощила бы ресурсы Уинтерботтома. Селвин может подумать о брошюре с пророчествами сивиллы. В самом деле, возможностей для «Типографии Уинтерботтома» было хоть пруд пруди.
А вот пальто – дело другое. Я мог бы послать Уинтерботтому пять фунтов на подержанное пальто. Я определенно сэкономил пять фунтов, по крайней мере за эту неделю, не пьянствуя. Мне было слишком стыдно идти в дом Элис Уинтерботтом, ведь существовал определенный риск, что она швырнет мне целый гардероб. Даже если бы я не костерил прелюбодейство однажды пьяным вечером, оказаться на стороне двух серьезных прелюбодеев против одной легкомысленной мне никак не хотелось. Я – уважаемый бизнесмен, и уважаемые гейши дожидаются меня в краю звенящих цветущих вишен сказочной Державы Чипанго.
К воскресенью я чувствовал себя значительно лучше, но еще недостаточно хорошо, чтобы пойти к Берил на последний и, вероятно, церемониальный ланч, может, даже с напыщенными фальшивыми тостами и отдающим квасцами вином. Когда мистер Радж предложил приготовить большой и разнообразный второй завтрак – в благодарность за его решение, внушающее благоговение, – отец боролся с сильным потоком слюны и заколебался, бедняга. Но долг победил, и он отправился к Берил за очередной порцией диспепсии. Однако никаких иных событий не ожидалось, следующий месяц отправит Морганов в Танбридж-Уэллс, дом их, если не продастся до отъезда, останется в руках агента по недвижимости. Так что, уже почти сидя на чемоданах, я ощущал, что оставляю за собой что-то вроде стабильности, хоть и редко достигаемой. Голову сломишь, подсчитывая элементы, составлявшие эту стабильность (карри, прелюбодеяния, тромбоз, борода, куча старых шрифтов), но все это время я сохранял строгий макиавеллиевский взгляд на порядок – я все еще не слишком хорошо усвоил уроки Востока.
В понедельник я послал чек Уинтерботтому; в среду я получил ответ от Имогены – неожиданно милым испуганным почерком на линованной бумаге, смягчившим ее свирепые слова:
Ах ты, дрочила недобитый (если хочешь сделать что-нибудь эдакое, то ты можешь). Типично для тебя, не так ли, искать путь полегче? Ты не станешь добывать для Билли его сраное пальто, и бедный шельмец сдохнет от желания его заполучить, ведь у него сентиментальные чувства к этому пальто, потому что это было первое, что он сам себе купил, но тебе насрать на это. И все, что ты делаешь, – это стараешься сдрыснуть, засунув руку – и не слишком глубоко, заметим вскользь, о нет, и никогда в твоей сучьей жизни – в свой жирный карман, послав еще один клочок презренного подаяния. У тебя вроде даже не хватает клепки сообразить, что эти пять фунтов просто сраное оскорбление. Хочешь помочь – помоги. Если хочешь сделать то, о чем тебя просят, делай. Но никогда не позволяй себе эти сраные, ничтожные, мелочные оскорбления, которые ни два, ни полтора. Да, если хочешь знать, я могу заработать вдвойне, вообще палец о палец не ударив, я не ленюсь выходить по вечерам. И я не шалава, как ты подумал своими задроченными мозгами, в которых одни только расплющенноносые яванские и японские девки, или кто там еще – мне это честно по фигу. Я просто беру то, что мне причитается, за то, что эти кобели созерцают мои ноги, вскипая. И поделом им, оставленным там с высунутыми языками, и недоумевающим, куда все делось? И это не мошенничество, что бы вы там ни думали, но возмездие – за дела их. Если хочешь помочь, помогай. Но ты же явно не хочешь, будучи, тем, кто ты есть. Я напишу папочке и попрошу его выдрать сраное пальто Билли. Он, по крайней мере, мужик.
Ни «здравствуйте» тебе, ни «до свиданья». Я полагаю, в какой-то степени Имогена была права, но я не понимал ее ярости. И оспаривал в душе этическую сторону того, что, несомненно, совершала Имогена. Оставь в стороне сексуальную мораль, и увидишь надушенное циничное правонарушение, разорванный контракт. Но Уинтерботтом, который явно знал, что она делает, наверняка сказав: «Будь осторожна, дорогая!», несомненно, мог прибавить: «Пусть все эти развратники будут наказаны». Он видел, как его жена регулярно отдается Джеку Браунлоу субботними вечерами, и что он, Уинтерботтом, хоть когда получил с того? Да дырку от бублика. Ах, отвратительная, растленная, преследуемая телевидением Англия.
Которую теперь я с облегчением начал покидать. Я зарезервировал билет первого класса в Саутгемптон у «Дина и Доусона», и тамошний клерк по каким-то причинам обеспокоился, что я не беру обратный билет. Мой чемодан, отмеченный наклейкой с большим красным «Д» для грузового трюма, агентство по перевозкам заранее отправило в Саутгемптон, саквояжи были почти собраны. За день до отъезда поднялся искупительный ветер, прошел дождь с градом, и появился мистер Радж с передовым отрядом своего багажа и продуктами для прощального карри, потрепанный, но все еще восхваляющий Англию мистер Радж. Карри был подобен исполнению Девятой симфонии Бетховена, которую мне довелось однажды слышать из усилителя, созданного персоналом «Королевского общества инженеров-электриков и механиков», особенно последней части ее, где все кричит и бабахает – «К радости». И это потрясало, заставляло страшиться великого искусства. Отцовскому кашлю нечего было высказать после трапезы. Отец сидел в кресле, скорее опустошенный, чем наполненный, и трепетно раскуривал свою трубку, напоминая престарелого заслуженного литератора, которого не воспринимают как слабоумного, несмотря на заикание и пустое выражение лица, – ведь, в конце концов, все читали прекрасные труды его зрелости. Отец мой, фигурально выражаясь, обессилел от еды.
Мистер Радж, согревая в длинных ладонях купленный мною бренди, произнес длинную речь. Он превозносил Денхэмов, старшего и младшего, их прошлое, настоящее и будущее, Британское Содружество, «План Коломбо», безымянный пригород, чьим обитателем он станет уже завтра, город, городской университет, красные городские автобусы, несозревших девочек и зрелых женщин, нейлоновые чулки, белокурые волосы. Уютный предвечерний сумрак сгущался, приближая его финальное слово (а что это за слово, можно было только гадать – Денхэм? Англия? Содружество? Раса? Красота? Дом? Шекспир?).
– Итак, – сказал мистер Радж, – я несу вам любовь. Да, любовь.
Он самодовольно ухмыльнулся в полумраке над отзвучавшим оркестром блюд.
– Мир еще существует, потому что есть Любовь. Нам не нужно бояться, никогда, если мы в наших сердцах, если мы даем и обоюдно получаем величайшее человеческое сокровище. Любовь.
И потом нам пришлось выпить, сконфуженно бормоча: «Любовь». Мистер Радж настоял, что сам вымоет посуду. Нет, сказал он, это ваш последний день в Англии, и он не может быть осквернен такими низкими делами, и не будить же ради этого доброго старика, вашего храпящего отца, измотанного и спящего у камина, одурманенного фенхелем, стручковым красным перцем и куркумой, тарагоном, шафраном и тертыми базиликом и лавровым листом.
И когда он закончил мыть посуду, то серьезным тоном попросил меня пойти в гостиную для разговора.
Сев перед камином, он сказал:
– Я понимаю всецело, мистер Денхэм, всю природу ответственности, возложенной на меня. Я буду оберегать старого храпуна, уверяю вас, до последнего вздоха плоти моей. Когда вы вернетесь, я представлю его вам целым и невредимым. В болезни он будет присмотрен мной и растущим сообществом индийских студентов-медиков, искусных в медицине и науках. Он будет накормлен, я обещаю вам. Я буду лично оберегать его сон. Да не убоитесь, мистер Денхэм, ибо силы мои велики. И, мистер Денхэм, я обладаю оружием.
Мистер Радж вытащил из кармана маленький автоматический, отделанный жемчугом изящный дамский пистолет – тот самый «сердцеед».
– Откуда он у вас? – удивился я. – Это же пистолет Теда Ардена.
– Да, – засмеялся мистер Радж, – правильно, недели две назад, когда подтиральщик в баре притворился, что целится в меня, я отобрал пистолет и забыл вернуть вашему другу, хозяину паба. Но никто и не просил. У него много оружия, он и не заметит. А у меня, мистер Денхэм, много врагов. Мистер Браунлоу и молодчики в узких галстуках и башмаках на толстых подошвах. И, несомненно, все остальные. Человеку из Азии здесь приходится нелегко. Но, мистер Денхэм, у меня никогда не будет повода применить его. У меня пока что и патронов нет.
Он приятно рассмеялся, обнажив крепкую пару вееров цвета слоновой кости – все в большом красном азиатском рту, непревзойденные линии от резцов до коренных зубов. Он спрятал пистолет, невинно гордясь им, в карман пиджака.
– Защита, мистер Денхэм, для вашего отца и для меня.
– Вы бы лучше вернули его, – сказал я, – тем более что у вас нет разрешения.
– Я не краду его, мистер Денхэм. Только одалживаю. Только чтобы напугать, в чем, надеюсь, никогда не возникнет надобность. Вечерами мне придется много гулять, и, надеюсь, с дамой. Черный мужчина, гуляющий с белой женщиной, должен быть вооружен, мистер Денхэм. В городе много глупцов. Я вижу, что моя диссертация «Распространенные концепции расовых отличий» будет объемной работой.
