22

Всё началось с убийства министра Ратенау.

Трудно признать, что то отчаяние, в которое погрузилась Германия между 1922 и 1923 годом, когда у двух поколений полностью поменялись жизненные ценности, началось в то самое утро, когда три студента поравнялись с машиной Ратенау и расстреляли его. Но так оно и было. 24 июня 1922 года было заложено жуткое семя, которое более чем два десятилетия спустя оставило после себя счет в пятьдесят миллионов мертвецов.

До 24 июня немцы считали, что дела идут плохо. С этого дня, глядя, как страна превращается в сумасшедший дом, они желали только одного - чтобы всё стало как раньше. Этот человек был министром иностранных дел. В тот бурный период, когда Германия находилась в руках кредиторов, этот пост был важнее, чем должность президента республики.

В тот день, когда убили Ратенау, Пауль спросил себя, сделали ли это за то, что он был евреем, политиком или за то, что пытался примирить Германию с версальской катастрофой. Бесчисленные репарации, которые придется выплачивать стране аж до самого 1984 года, погрузили народ в нищету, и Ратенау оставался последним бастионом здравого смысла.

После его смерти страна просто начала печатать деньги, чтобы выплатить репарации. Знали ли те, кто это делал, что каждая напечатанная марка снижает ценность остальных? Наверное, да, но какие еще имелись варианты?

В июне 1922 года за марку можно было купить две сигареты, а за двести семьдесят две - один американский доллар. В марте 1923, в тот самый день, когда Пауль рассеянно бросил лишнюю картофелину в сумку фрау Шмидт, не хватило бы и пяти тысяч марок, чтобы купить сигарету, и двух миллионов, чтобы войти в банк и выйти оттуда с хрустящей долларовой банкнотой.

Люди пытались поспевать за этим безумием. По пятницам, когда выдавали жалованье, женщины поджидали мужей у дверей фабрик, и все вместе совершали набеги на магазины и лавки, наводняя Виктуалиенмаркт на Мариенплатц, чтобы потратить всё жалование до последней марки. Они возвращались домой, нагруженные продуктами в попытках сопротивляться обстоятельствам. В остальные дни недели в Германии торговля почти не шла. Карманы были пусты, и администратор с фабрики БМВ вечером в четверг имел такую же покупательскую способность, как и нищий ветеран, который волочил свои культи по грязи под мостами Изара.

Многие не выдерживали.

Старики, люди с отсутствием воображения - все те, кто многое принимали как нечто само собой разумеющееся - страдали больше остальных. В их разуме не нашлось места для подобных перемен, для вывернутого наизнанку мира. Многие кончали жизнь самоубийством. Другие впадали в нищету.

Некоторые менялись.

Пауль был одним из них.

Пауль провел чудовищный месяц, когда его выгнал Клаус Граф. У него едва оставалось время, чтобы задуматься о случившемся с Юргеном несчастье и о судьбе Алисы или посвятить больше времени размышлениям о загадочной смерти отца. В очередной раз, как когда он бродил по улицам Швабинга после самоубийства Эдуарда, перед ним с такой неотвратимостью встала необходимость как-то выжить, что он подавил свои желания и чувства, скрутив их в тугой узел боли. Этот огонь часто разгорался по ночам, населяя его сны призраками. С каждым разом он спал всё хуже, и всё чаще по утрам ковылял по улицам Мюнхена в изношенных и забитых снегом ботинках и мечтал о смерти.

Иногда, возвращаясь в пансион без работы и без сил, он оказывался на Принцрегент Брюке , глядя на Изар невидящим взглядом. Он хотел прыгнуть в ледяную воду и позволить течению протащить его тело до самого Дуная, а потом в море. В это огромное водное пространство, которое он никогда не видел и где, как всегда считал, закончил жизнь отец.

Каждый раз ему приходилось находить причины, чтобы не поставить ноги на перила и не прыгнуть. Образ матери, ожидающей каждый вечер в пансионе, и уверенность в том, что без него она не выживет, удерживали его от желания навсегда погасить полыхающий внутри огонь. Иногда его сдерживали те же причины, которые разожгли этот огонь.

И наконец показался проблеск надежды, явившейся в виде смерти.

Однажды утром к ногам Пауля прямо посреди улицы рухнул разносчик. Его пустая тележка опрокинулась на бок. Колеса еще вращались, когда Пауль наклонился и попытался помочь ему подняться, но парень не шевелился. Он отчаянно разевал рот, пытаясь вздохнуть, а глаза его остекленели. Подошел еще один прохожий в темной одежде и с кожаным саквояжем.

- Отойдите! Я врач.

Некоторое время он пытался вернуть упавшего к жизни, но не преуспел. В конце концов доктор поднялся и покачал головой.

- Сердечный приступ или инсульт. Просто не верится, он так молод.

Пауль посмотрел в лицо умершему. Ему было лет девятнадцать, а то и меньше.

"Как мне", - подумал Пауль.

- Доктор, вы займетесь трупом?

- Не могу, я должен ехать в больницу. Но сначала надо дождаться полиции.

Когда прибыли полицейские, Пауль не торопясь описал происшествие. Доктор подтвердил его слова, что придало его просьбе достоверности.

- Вы не возражаете, если я отвезу его тележку хозяину?

Полицейский посмотрел сначала на пустую тележку, а потом надолго задержал взгляд на Пауле. Ему не хотелось тащить эту тележку в участок. Молодой человек ни на секунду не отвел глаз.

- Как тебя зовут, юноша?

- Пауль Райнер.

- И откуда мне знать, что я могу тебе доверять, Пауль Райнер?

- Потому что я получу гораздо больше, если отвезу ее хозяину лавки, чем пытаясь продать эти плохо пригнанные четыре доски на черном рынке, - ответил Пауль совершенно искренне.

- Ладно. Скажи ему, чтобы связался с полицией. Нам нужно имя ближайшего родственника. Если он нам не позвонит в течение трех часов, я тебя найду.

И полицейский протянул ему счет, где аккуратными буквами был выведен адрес магазина - на улице неподалеку от Изарских ворот - и список покупок, которые покойный перевозил последний раз в своей жизни:

Полкило кофе.

Три килограмма картошки.

Один пакет лимонов.

Одна банка супа Крунца.

Четверть кило соли.

Две бутылки корна.

Когда Пауль открыл дверь магазина с тележкой в руках и попросил у его владельца работу покойника, рассеянная улыбка герра Циглера не слишком отличалась от той, которую он бросил на молодого человека шесть месяцев спустя, когда тот объяснял свой план спасения от банкротства.

- Мы должны превратить магазин в банк.

Лавочник так и сел на пол, не выпуская из рук тряпки, которой протирал банки с мармеладом. Одна из них разбилась бы, упав на пол, если бы Пауль ее вовремя не подхватил.

- Да что ты такое говоришь, парень? Ты что, напился? - сказал он, уставившись на Пауля глазами в огромных очках, припоминая, как накануне Пауль поднял голову от газеты со сверкающим взглядом, а нынче утром отпросился на пару часов.

- Нет, - ответил Пауль, который провел почти всю ночь без сна, обдумывая свой план. Он вышел на заре и был у дверей городской администрации за час до открытия. Затем он бегал от окошка к окошку, собирая информацию о лицензиях, налогах и требованиях. Вышел он оттуда с толстой картонной папкой. Он знал, что это может показаться безумием, но таковым не являлось. В эти дни деньги не имели никакой ценности. Жалованье поднимали ежедневно, а цены в магазине приходилось пересчитывать каждое утро.

- Да, и это мне напомнило о том, что сегодня утром пришлось справляться самому, - раздраженно заявил лавочник. - Ты даже не представляешь, чего мне это стоило. Да еще в пятницу! Через пару часов здесь будет полно народу.

- Знаю. И нужно постараться распродать сегодня всё. Сегодня же я поговорю с разными клиентами, предложив им товары взамен на их труд, потому что в понедельник должны начаться перемены. Во вторник утром мы пройдем муниципальную инспекцию, а в среду откроемся.

Циглер скривился, как будто Пауль только что попросил его вымазаться мармеладом и пройтись голым по Мариенплатц.

- Никоим образом. Этот магазин работает семьдесят три года. Его основал мой прадед, унаследовал дед, отец и под конец я.

Пауль заметил в глазах лавочника угрозу. Он знал, что находится в шаге от увольнения за неповиновение и безумные идеи. И потому решил поставить на кон всё.

- Прекрасная история. К сожалению, через пару недель кто-то, не носящий фамилию Циглер, выставит магазин на продажу за долги, и все эти традиции пойдут прахом.

Лавочник с укоризной поднял палец, собираясь отчитать Пауля, но тут же осознал, в каком ужасном положении находится торговля, и рухнул на стул. С самого начала кризиса накапливались долги, которые, в отличие от многих других, не уменьшались. Для некоторых положительная сторона происходящего безумия заключалась в том, что с такой дикой инфляцией ипотеку, проценты по которой пересчитывались ежегодно, можно было легко выплатить. К сожалению, люди вроде Циглера, выплачивающие часть своего дохода, а не фиксированную сумму, только теряли.

- Я тебя не понимаю, Пауль. Каким образом это может спасти мое дело?

Молодой человек с бесконечным терпением протянул ему стакан воды и показал вырезку из вчерашней газеты. Краска в нескольких местах расплылась, столько раз Пауль читал и перечитывал статью.

- Это статья профессора университета. Он говорит, что в такие времена, когда люди не верят в деньги, нужно вернуться к началу. К тому, что было до денег. К обмену.

- Но...

- Минутку, герр Циглер. К сожалению, никто не может идти по жизни с одним столом или тремя бутылками спиртного, чтобы менять их на другие вещи, а ломбарды уже ломятся. И потому мы должны спрятаться под обещаниями. Обещаниями прибыли.

- Не понимаю, - повторил лавочник, чувствуя, как у него начинает кружиться голова.

- Акции, герр Циглер. Акции заменят деньги. Биржа разрослась, как пена. И мы станем их продавать.

Циглер смягчился.

В следующие пять дней Пауль почти не смыкал глаз. Убедить квалифицированных рабочих - плотников, штукатуров, краснодеревщиков - забрать в эту пятницу продукты бесплатно в обмен на несколько часов работы в конце недели оказалось несложно. Бедняги были так благодарны, что Паулю пришлось протянуть некоторым носовой платок.

"До чего же дошло, если водопроводчик с большими усами зарыдал, когда ему предложили сосиски в обмен на час работы", - подумал Пауль.

Труднее всего оказалось иметь дело с бюрократией, но даже в этом Паулю чрезвычайно повезло. Он изучил все нормативы и регламенты, на которые ему указали чиновники, включая все дополнительные условия, какие только услышал, постоянно боясь наткнуться на страшную фразу, которая похоронит его надежды. Исчеркивая лист за листом в блокнотике, где Пауль планировал все предстоящие шаги, он сократил требования для создания "Циглербанка" до двух:

1. Директором может быть гражданин в возрасте не менее 21 года.

2. Нужно внести депозит в размере полумиллиона немецких марок в городскую администрацию.

Первое было просто: директором станет герр Циглер, хотя Пауль прекрасно понимал, что большую часть времени он будет просто сидеть в своем кабинете. Второе... Еще год назад это была астрономическая цифра, дабы удостовериться, что за такое ответственное дело возьмутся только кредитоспособные люди. Сегодня полмиллиона марок были просто смехотворной суммой.

- Никто не потрудился изменить сумму! - воскликнул Пауль, кружа по лавке перед изумленными взглядами плотников, которые уже начали снимать со стен полки.

"Интересно, может, чиновники предпочтут взамен пару окороков?" - подумал Пауль, развеселившись. Они хотя бы могут пригодиться.