Книга: «Лев Толстой очень любил детей...»
Назад: Александр Кобринский. Как я напечатал текст анекдотов[9]
Дальше: Станислав Дединский. Как они повлияли на российскую журналистику
Часть III.
История самиздата через призму любви к «Веселым ребятам»
Как мы их читали, пересказывали, любили и приписывали Хармсу
Особенность «Веселых ребят» в том, что единого источника распространения не существовало, и поэтому каждый, знакомый с этими анекдотами (как вы увидите, слово «читатель» здесь использовать некорректно), имеет свою собственную историю знакомства с текстом. Мы решили записать небольшие интервью людей разных поколений на эту тему. И когда эти мемуары оказались собранными вместе, они внезапно развернулись в широкую панораму. История бытования «Веселых ребят» (вернее, уже «псевдо-Хармса») превратилась в летопись советского и российского самиздата, устного фольклора и безымянных публикаций в интернете.
Для статистики уточним: всего при написании этой главы было опрошено около 100 человек примерно одного социального слоя и схожего уровня образования, но разных поколений. Показательно, что около 65% из них либо никогда не слышали об этих анекдотах, либо имеют о них очень смутное представление. Прочие же, наоборот, в большинстве случаев оказались страстными фанатами этих анекдотов.
•••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••
Евгений Штейнер,
искусствовед, автор книги «Что такое хорошо: идеология и искусство в раннесоветской детской книге» и других
/выпуск истфака МГУ–1981/
Эти анекдоты, широко гулявшие в узких кругах в качестве «историй Хармса», я увидел впервые в виде тетрадки с машинописным текстом в конце 1980 или 1981 года. Я заканчивал университет и обретался с подругой Поликсеной в веселой коммуне в Мечниковом переулке, окнами в садик ВАКа. Тетрадку откуда-то притащила резвушка Поликсена, которая была девушка, обладавшая обширными связями и начитанная во всяком сам- и срамиздате. Она-то и обратила внимание на то, что я никак знаково не реагировал на ее присказки типа «и в глаза поглядел со значением», и тут же раздобыла эту тетрадку.
Я раскрыл ее и пропал. Словарь мой на какое-то время превратился в вариант вокабуляра Эллочки-людоедки. В этих историях были формулы на все случаи жизни. «А сам за спиной костыль держит» я, ласково улыбаясь, приговаривал, отвечая, например, на предложение пойти куда-то, куда я не хотел, но говоря «конечно, душенька, но можно и вот туда». В некоторых ситуациях весьма уместным оказывалось выражение «Все вертится, спать не дает». И многие другие.
Однажды мы ночь напролет играли в рулетку — самую настоящую, деревянную, привезенную чьим-то номенклатурным папой. И вдруг под утро к весело-тревожному постукиванию шарика прибавился незаметно какой-то иной звук. Он шел снаружи, из-за плотных штор, и был похож на тяжелый рокот и глухой гул. Все замерли и в глаза посмотрели друг другу со значением. Кто-то сказал: «Они приехали за нами». Беззаботная Поликсена саркастически возразила: «Ага, на танках!». Я подошел к окну и осторожно отвел штору. Сбоку шли танки. Тут же, почти не одеваясь, захотелось уехать в Баден-Баден. Но танки шли мимо и не сворачивали в наш переулок. Оказалось, что наступило утро 7 ноября, и танки шли на парад.
А в том, что это Хармс, я усомнился с самого начала. Веселый хулиганский юмор этих анекдотов был совсем чужд тяжелому хармсовскому макабру. Но кто был истинным автором, мне довелось узнать лишь много позже.
•••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••
Виктор Кротов,
автор сказочной повести «Волшебный возок» и 130 других книг
/выпуск мехмата МГУ–1969/
Не помню, чтобы читал достаточно полный комплект этих произведений. Отдельные анекдоты встречались: булькали в котле юношеского полудиссидентского общения. Было это в первой половине 1970-х, мне было 25–27 лет. Встречал эти текстики в разных машинописных перепечатках. Сама стилистическая идея мне очень понравилась, но я долго не мог уверенно отличить, что здесь хармсовское (он тоже кочевал в перепечатках), а что стилистическое подражание. Часто это бывало перемешано. Я и сам сочинил 2–3 таких анекдота, но в самиздат их не пустил, а позже, видимо, утратил.
Что это не Хармс, я знал уже тогда, в 1970-е, но кто именно автор, мне было неизвестно. Отголоски этих анекдотов попадались в самиздате, а позже и в периодике, но изданными я их не встречал. Сам люблю притчи и жанр сказок-крошек (не больше ста слов), так что такая стилистика мне нравится, как и сам жанр анекдота. Мне кажется, подход замечательный и сыграл оздоровляющую роль во времена чрезмерной советской канонизации классиков.
•••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••
Екатерина Молоствова,
преподаватель, дочь диссидента Михаила Молоствова
/выпуск РГПУ им. А. И. Герцена–1989/
Нам в 45-й интернат в Ленинграде принес распечатку Андрей Виноградов, ученик выпускного класса, мы же в 9-м классе были (1981 год?). Андрей занимался в знаменитом кружке у Вячеслава Лейкина, был весь в прыщах и линялых джинсах. Писал эпатажные, но, скорее, талантливые стихи. Я и мои подруги быстренько тексты переписали. Я привезла их к родителям, в деревню (после освобождения Молоствов не мог жить в Ленинграде. — Ред.), но не потрясла — им уже привозил кто-то из приезжавших диссидентов, похоже, Вениамин Иофе. Папа сказал, что это однозначно не Хармс, но остроумно. Некоторые, например «и костыль задрожал в его судорожной руке», — стали домашними поговорками.
•••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••
Виктор Сукач,
литературовед, исследователь творчества Розанова
/выпуск философского факультета МГУ–1975/
Вкус его (Венедикта Ерофеева) был поразительно точный. Настолько четкий! <…> Ходили такие анекдоты Хармса о писателях, <распечатанные на> машинке <…>. Мы хохотали. Я принес Веничке, а он очень любил Хармса. И я думаю, что Хармс <…> произвел на него впечатление, как на художника. И он прочитал, и бросил в сторону. И говорит: «Это не Хармс».
Потом оказалось, что это как будто действительно так… Что это под Хармса написал Эдичка Лимонов. Действительно, они все очень похожи на Хармса, но очень уж хороши. Настолько хороши, что лучше, чем Хармс, я бы так сказал. А Хармс, это… <у него> подобные есть анекдоты, но они всегда, как бы грубоваты, <это> как бы первая обработка их. У Лимонова, если это действительно Лимонов… эти анекдоты уж очень хороши. Они настолько прекрасны… Я их до сих пор многие помню.
•••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••
Галина Маневич,
искусствовед, вдова художника-нонконформиста Эдуарда Штейнберга
/Таруса, 81 год/
Что, Володя Пятницкий написал какие-то анекдоты? И они, говорите, дико популярны? Удивительно. Никогда бы не подумала, что он умеет писать. Я с ним была знакома очень давно, еще до брака с Эдиком, который у нас случился в 1966 году. А с Володей я познакомилась в 1959-м или в 1960-м. Меня с ним познакомил мой однокурсник Саша Васильев, который открыл и Яковлева, и Зверева. Он и привел к нам во ВГИК смотреть кино этого художника. Тогда он был совершенно мальчик, такой хорошенький… Подумать только. Вот что картины его были известны, это я знаю. А еще какие-то анекдоты были?..
•••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••
Юрий Клятис,
когда-то подпольный фотограф, автор повести «Фотоностальгия», отец филолога Анны Сергеевой-Клятис
/выпуск Московского полиграфического института–1971/
Сегодня ехал домой и думал: «Где может лежать моя приватная стопочка «Веселых ребят», вывезенная мною в Израиль 33 года назад через австрийское посольство?» Но вошел в дом и сразу вспомнил — вот она, на том же месте, среди прочих умных ненужностей. Однако никогда у меня рука не посягала выбросить этот «томик», хотя свободного места в доме с годами все меньше.
Когда-то, в начале 1970-х, я дружил с одним милым семейством, жившим по соседству. Юра Крутогоров был журналист и детский писатель, его жена Иная Бабенышева — весьма начитанная и высококультурная женщина. Иногда они меня прихватывали с собой в Переделкино, где я познакомился с Евтушенко, Ахмадулиной, Межировым, Чуковской, а также просто знакомили меня с разными знаменитостями для удовольствия возвышенного и обоюдного.
Так попал я в гости к бывшей коллеге Бабенышевой по журналу «Пионер» — Наташе Доброхотовой. Мало что помню из этого визита, но осталось впечатление какого-то карнавала и страшного беспорядка: гениальные дети, читающие свои стихи, стены, увешанные картинами, наряды и много табачного дыма. Позже я опять встретил Наташу в квартире Крутогоровых. Она была не одна, а со своей подругой, весьма умненькой, но очень курящей. Хозяева сразу ушли по своим делам, а мы остались втроем. Пили, курили и балаболили. Потом перебрались ко мне. У меня был спирт и злой турецкий табак, а к нему красивые трубки. Мы здорово накурились. Они мне дали почитать «Веселых ребят» и, если можно, попросили «переснять». Что я с охотой и сделал, так как человек я отзывчивый.
А вот отпечатывал «Веселых ребят» я уже дома, на своей кухне. Так как был я — подпольный фотограф-профессионал и чернокнижник. Фотографии страниц обычно склеивал между собой и брошюровал в тетради, делал симпатичные переплеты. Впрочем, мне кажется, «Веселых ребят» я не брошюровал, а выдал отдельными фотоотпечатками размером 13 × 18. Тираж не помню, где-то 10–20 штук всего. Все это, конечно, за свой счет — для друзей бесплатно.
Переснимал я вообще много всего — и Солженицына, и Набокова. У меня по работе была вся необходимая для этого процесса аппаратура (я был начальником отдела технической документации в одном из НИИ Москвы, где имелась кино- и фотолаборатория, репрография и офсет). В конце 1970-х — начале 1980-х моя кухня уже была завалена самодельными учебниками по ивриту, словарями. Их я делал для себя, но больше отправлял во все концы страны — потребность в них была огромной. Тиражи по теме иврита, в отличие от анекдотов, уже были немалы и не бесплатны. Передавал я экземпляры, как правило, другу и первому моему учителю иврита, ныне покойному, Юлию Кошаровскому или другим знакомым (по предварительной договоренности).
Спрос на товар был громадный, поэтому фотобумагу я покупал в рулонах и резал на гильотине. Пленку для слайдов покупал на студии бобинами, сам копировал на кухне. А проявляли мне тоже на студии «Центрнаучфильм» или на Студии документального кино.
Напомню, в те времена за это сажали, было очень страшно порой. Но бог хранил. Эмигрировать я смог только в 1987 году, после 12 лет неформального отказа.
•••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••
Наталия Ким,
редактор, писатель
/выпуск журфака МГУ–1996/
Моя семья была отчетливо диссидентской: дед, Петр Якир — один из идеологов и лидеров движения, мама, Ирина Якир — помимо всего прочего, участвовала в нескольких выпусках «Хроники текущих событий». Одним словом, дом был набит самиздатом, его прятали за большими альбомами по искусству. По рассказам родителей, многое забирали во время обысков. Но это я все узнала годам к 15–16, а когда я была маленькой, то первая «самиздатская» книга, которая попала мне в руки, было Евангелие — моя крестная, Вера Лашкова, принесла для меня его, обернутое в обложку от журнала «Юный натуралист». На папиросной бумаге буквы были очень плохо видны, но мы вместе потихонечку разбирались. Конечно, в то время я понятия не имела ничего о запрещенной литературе или о книгах, изданных на Западе — их тоже было немало дома. Лет в 11 я впервые увидала папины (поэта Юлия Кима. — Ред.) рукотворные небольшие сборники, видела такие же сборники стихов Горбаневской, Делоне, Губанова — листала, ничего не понимала, кроме одного: об этом никому нельзя говорить. Году в 1980-м я впервые услышала Галича, а в 1985-м обнаружила большой самиздатский том с его песнями — он и до сих пор стоит у нас на полке.
Про самиздат есть семейный анекдот — когда пришли с обыском, моя бабушка Валентина Ивановна Савенкова, бывшая политзэчка, схватила с папиного стола какие-то бумаги и бросила их в кастрюлю, где кипятилось белье. Когда все закончилось, бабушка робко рассказала об этом папе, и он хохотал, потому что это были его конспекты статей Ленина. В другой раз та же бабушка засунула в кошачий поддон что-то уже более криминальное, но это как раз гэбешники захватили с собой.
Впервые фразу «…и уехал в Баден-Баден» я услышала тоже от родителей, которые читали вслух эти анекдотики и погибали от хохота. Иногда, уже после, кто-то из взрослой родительской компании, выпивши, угрожающе говорил что-то вроде: «Иди сюда, я Лев Толстой, буду тебя гладить по голове до обеда!» Где-то в 1988 году я начала ходить в походы со старшеклассниками, они пели песню с припевом «Жена ж его, Софья Андревна, была совсем наоборот…», и сразу после у костра читали — была зеленая тетрадка, а там от руки — и горланили хором: «Лев Толстой очень любил детей. Бывало…» — и т. д. Мы были все абсолютно уверены, что это «запрещенная книга Хармса». Целиком подборку увидела только в Сети, тогда же и узнала про авторство.
•••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••
Отец Яков Кротов,
священник и публицист, создатель сайта «Библиотека Якова Кротова», один из первопроходцев рунета
/выпуск истфака МГУ–1982/
Знаю эти анекдоты, но, честное слово, не я автор! В каком виде они мне попались, не помню, у меня плохая память. Но в машинописи, конечно. Я бы сказал, скорее в 1977 году, чем в 1978-м.
Среда была маленькая. Я был сам довольно активным самиздатчиком, на детей этим зарабатывал. И мой средний брат Виктор тоже. Самиздат был разный: истории про Пушкина — безопасные. Библию прятали по глупости, она не была уже криминалом. Вот «Новое Средневековье» Бердяева реально тянуло на срок.
Самиздат, если говорить о копировании, четко делился на «для заработка» и «для души». «Подражание Хармсу» было, конечно, для души. К тому же они были очень маленькие, там и денег брать было особо не за что. Что до «для заработка»: были, конечно, крупные «тиражисты». Делали в типографиях налево по нескольку сотен и даже тысяч, скажем, молитвословов. Но они не в счет. А для меня это значило вот что. Зарплата 100 рублей. Двое малых детей. Страница стоит 5 копеек. В закладке 5 экземпляров, если электрическая машинка и папиросная бумага, то даже и 7–8. Значит, страница дает 30 копеек. Цена за первые три копии больше. Первый экземпляр я оставлял себе. И я никогда не печатал дважды одно и то же. И не печатал «на заказ». То есть я совмещал для души и для заработка.
Расходилось все среди соприхожан. Бердяев был бешено популярен, уходил влет. Но и Флоренский, и Булгаков, Фудель. В час я печатаю 8–10 страниц. За вечер печатал страниц 15–20, это ведь после работы. Выходит за вечер 3 рубля примерно, в месяц это 90 рублей. Вторая зарплата. Реально, впрочем, меньше. Но и полсотни были очень даже недурно для моего социального кластера и наших привычек, сформировавшихся в нищете (и по сей день остающихся, к счастью, такими же). Для сравнения: переводы с английского для Московской духовной академии и рефераты для ИНИОНа давали в 5–10 раз больше (за страницу). Но они перепадали редко.
Забавно, я как был тогда самиздатчик, так и сегодня остался.
•••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••
Александр Беляев,
главный редактор портала «Спутник / Новости»
/выпуск журфака МГУ–1991/
Это было рано, около 1978–79 года, я был еще пацаном. Мой отец служил в Главном штабе Военно-морского флота Советского Союза. К нам часто приходил его коллега, тоже вице-адмирал. О, вспомнил, это был дядя Миша Хронопуло (впоследствии — последний командующий советским Черноморским флотом. — Ред.). Вот он как раз эти анекдоты и рассказывал, когда в гости приходил.
Высокопоставленные офицеры, выездные, постоянно за границу катались по флотским переговорам военным, но такие анекдоты в ГШ ВМФ СССР спокойно циркулировали.
Он приходил к нам на ужины, я постоянно к нему приставал — и он постепенно мне все их пересказал. Спросил его — где их можно почитать? Он сказал: «Почитай Хармса». Я нашел в домашней библиотеке книжечку — обтрепанная такая, без титульного листа даже. (В 1970-е годы книги Хармса публиковали за границей и ввозили нелегально. — Ред.). Там были напечатаны «настоящие» анекдоты Хармса про Пушкина, и вот на них эти устные рассказы органично вполне и легли. А в печатном виде, честно говоря, я их и не видел никогда, даже в интернете не попадались.
•••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••
Евгений Попов,
писатель, автор книги «Подлинная история “Зеленых музыкантов”» и других
/выпуск МГРИ им. С. Орджоникидзе–1968/
С подобными текстами я познакомился в начале 1970-х. Следует заметить, что были тексты и покачественнее тех, о которых вы спрашивали.
Эти тексты гуляли среди пишущей андеграундной молодежи Москвы, откуда их развозили по всей стране. Тексты перепечатывались на машинке. Это было относительно безопасно. Не Оруэлл и не Солженицын. Даже не Набоков. Первая реакция — Хармс, вторая — не Хармс, или какой-то подозрительный Хармс. Эти тексты обожали ИТРы (инженерно-технические работники. — Ред.), бездельники из всяческих НИИ, любители Стругацких. Я не знал, кто автор этих текстов, и меня это не интересовало. Текст этот никакого места в русской устной традиции не занимает и вряд ли цитировался, как, например, «Москва — Петушки». В это время уже появились тексты более интересные, чем это советское зубоскальство и пляски на могилах гениев.
•••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••
Варвара Пономарева,
историк, автор книги «Мир русской женщины» и других
/выпуск истфака МГУ–1981/
Я училась на вечернем, работала там же, на факультете, дружила со всеми, ездила в археологические экспедиции. Компания была у нас большая, дружелюбная, с разных курсов, и ко мне в лабораторию часто забредал всякий народ. На машинке я печатала очень быстро, что было чрезвычайно полезно в докомпьютерную эру. Как-то вечером зашел Петр Гайдуков, обаятельный аспирант кафедры археологии, и принес некий текст, который следовало размножить в максимальном количестве. Работа оказалась непростой, и не только потому, что принесенная распечатка была совершенно «слепой», наверное, 6 или 7-я закладка (для молодых несведущих: в печатную машинку при надобности заправлялся сэндвич из листов бумаги, переложенных копиркой; уже 5-й лист, как правило, был плохо читаем, разве что печатали на электрической машинке, где удар был сильнее).
Принесенная Петей рукопись содержала «литературные анекдоты Хармса», и где-то уже на третьем я неудержимо хохотала. И остановиться не могла: только сосредоточишься, переходя в быстрый автоматический режим, как сознание нечаянно зацепит то Федора Михайловича, царствие ему небесное, со своим черепом и костылем, то Пушкина с лирой, и опять…
Сколько раз я перепечатывала эту рукопись, уже не помню. Знаю точно — убыль казенной бумаги была значительной, распечатку расхватывали прямо из машинки. Сомнений в авторстве Хармса не было никаких, в 17 или 18 лет такие литературоведческие тонкости были неинтересны. Не воспринимались эти анекдоты и как некий оппозиционный «самиздат», подпольное творчество. Напротив, они ощущались органичной частью традиционной русской смеховой культуры, симпатичным карнавальным нарушением протокола, без чего литература стала бы мертвечиной. Вот помню, как на самой первой лекции молодой красивый доцент Александр Сергеевич Орлов читал нам, только что поступившим на истфак, из «Истории государства Российского от Гостомысла до Тимашева» Алексея Толстого: «И вот пришли три брата, варяги средних лет. Глядят — земля богата, порядка ж вовсе нет», ну и далее, «…узнали то татары, ну, думают, не трусь! Надели шаровары, поехали на Русь…». Вот тут то же.
•••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••
Дмитрий Булатов,
художник, куратор
/выпуск Латвийского авиационного университета–1992/
Разумеется, мне попадались эти анекдоты, но довольно поздно — где-то в середине 1980-х. Я тогда учился в Риге. Кажется, это было в одной сшивке со стихотворениями Хармса. Это была под синюю копирку размноженная машинопись. Она ходила среди студентов Латвийского универа.
•••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••
Ярослав Блантер,
профессор Делфтского Технологического университета
/выпуск МИСиС–1990/
Текст как текст, в моем окружении все его читали — соответственно, он был одним из элементов бэкграунда. К ним обычно не испытываешь какой-то особенной симпатии или антипатии, они просто существуют. Так он мне скорее нравится, но в сотню любимых художественных произведений вряд ли бы вошел. Каким-то откровением он для меня не стал.
Он был озаглавлен «Литературные анекдоты», и впервые я его увидел в 1984 году, когда учился на первом курсе физико-химического факультета Московского института стали и сплавов. Увидел в виде распечатки на матричном принтере — персональных компьютеров тогда не было, но огромного размера вычислительные машины были, и иногда люди, имевшие к ним доступ, могли печатать такие тексты. Мой сокурсник Олег И. где-то его распечатал, сшил скрепками и подарил мне.
Имени автора там не было, но считалось, что текст приписывается Хармсу. С одной стороны, Хармс нам был известен только по детским стихотворениям, которые напечатал Маршак под своим именем, указав Хармса соавтором. Поверить в авторство практически неизвестного писателя было несложно. С другой стороны, мы не особенно в него верили, так как источники особенного доверия не вызывали — может, Хармс, может, еще кто-то, может, неизвестно кто.
•••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••
Михаил Боде-мл.,
журналист, 36 лет
Даже и вообразить свое первое знакомство с циклом «Веселые ребята» очищенным от аберраций памяти я решительно не в состоянии: и по той причине, что случилось оно, когда мне было то ли шесть, то ли семь лет. Вспомнил было про «Горло бредит бритвою», и кольнуло: а не до него ли были блекло-серые буквы на обычных машинописных страницах, затесавшиеся между теми бесчисленными переводами авантюрных французских детективов, которые в начале 1990-х ради прокорма семьи делали в четыре руки мои родители? (журналисты Михаил Боде-ст. и Вероника Боде. — Ред.) Перепечатки вперемешку с марким шелестом кальки намертво запали мне в душу и остались на том чердаке бесценных мелочей, который есть у каждого. Причем увязаны с совершенно иными чувствами и ситуациями, чем легитимные прогулки по книжному пространству: заглядывать без спросу в родительские бумаги не дозволялось, так что любая вылазка на территорию бледных литер была волнующим нарушением табу, сколь бы невинной.
Для меня эти анекдоты навсегда изменили представление о «глыбах» русской литературы XIX века и предопределили восприятие тех, кого я на тот момент не читал.
Заодно сложилось подспудное осознание того, что такое панчлайн.
•••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••
Александр Иличевский,
писатель, автор книги «Перс» и других
/выпуск МФТИ–1993/
Расскажу не о самих этих анекдотах, а обо всей этой атмосфере — самиздата, мистификаций, анонимов. В студенческие годы мы необыкновенным образом увлекались поэзией Иосифа Бродского. Однажды я сидел на балконе своего дома в подмосковном городке и занимался теоретической физикой, читал том Ландау и Лифшица «Теория поля». И отец, вернувшийся с работы, протянул мне журнал «Огонек» со словами — взгляни, наш парень, оказывается, получил Нобелевскую премию за стихи. Я открыл журнал, где были напечатаны «Римские элегии», и прочел: «Ястреб над головой; как квадратный корень из бездонного, как до молитвы, неба». Я подумал: надо же, какой наглец — пишет про квадратный корень, что он знает о квадратном корне? И как можно извлечь из неба квадратный корень? Но я стал читать дальше и заметил, что смыслы, порождаемые стихотворными строчками, каким-то удивительным образом сходятся в некоем пределе со смыслом, который порождался только что бывшими перед моими глазами формулами. Это было настолько сильно и поразительно, что и сейчас, стоит закрыть глаза, я легко могу воспроизвести этот мысленный опыт.
А потом мы в институте делали стенную газету со стихами Бродского, которые ходили еще в списках, вместе с текстами Хармса и обэриутов, не было еще опубликованных книг, и мне пришла в голову дерзкая идея написать что-то на пишущей машинке и выдать за стихотворение Бродского. Странное дело, но мои товарищи всерьез отнеслись к этому бредовому опусу, всерьез это творение приняли за стихи Бродского — и это произвело на меня кое-какое впечатление. Так понемногу литература в моей жизни стала замещать науку. Впрочем, любые начинания отталкиваются от легкомыслия.
•••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••
Андрей Кнышев,
сатирик, создатель телепередачи «Веселые ребята»
/выпуск МИСИ–1979/
Я очень хорошо помню, как впервые их прочел. Это был примерно 1981 год, в Главной редакции программ для молодежи Центрального телевидения СССР, в приемной главного редактора. Кто-то принес машинописные листочки, «самиздат», девочки хохотали над ними. Я тоже пришел в восторг, отобрал у них, зачитался.
Было написано «Хармс», но кто такой Хармс — я тогда даже понятия не имел. Прямо из приемной «молодежки», которая располагалась на знаменитом 12-м этаже (в честь которого была названа передача «12-й этаж»), я пошел в читалку напротив. И стал этого Хармса искать. Там его не было.
И потом я пошел в Ленинку. Там я нашел уже непосредственно книги Хармса, прочитал все, что было можно, что-то переписывал от руки. Была парочка историй про Пушкина/Гоголя, но тех самых самиздатовских баек там не было. «Ну конечно, — подумал я, — у советской цензуры это непроходимо — просто ни в какие ворота, этакое глумление над великими классиками». И долгие годы я был в полной уверенности, что прочитанные мной тогда листочки — это и был настоящий Хармс. Да и многие читатели, думаю, также до сих пор пребывают в блаженном, но несправедливом неведении об истинном авторстве.
А название моей телепередачи «Веселые ребята», хотя и совпадает с авторским названием анекдотов, отношения к ним не имеет. Да и не я его придумал — передача «Веселые ребята» существовала в редакции программ для молодежи еще до меня. Название было довольно избитым — помимо фильма Г. Александрова, был одноименный ВИА, какая-то программа «Веселые нотки», «Веселые старты», шоколадки, книжки с подобным названием, и проч. И менять его мне, вчерашнему студенту и участнику юмористического телеконкурса, только пришедшему на ТВ, никто бы не позволил. Тем более что название соответствовало тематике: ведь у вас состязаются в остроумии (в рамках дозволенного) молодые люди, — значит «веселые», и значит «ребята», чего же вы еще хотите? Выпусков, которые делали мои предшественники, вышло в эфир один-два, и дальше дело как-то не пошло. А производственный «шифр» в молодежной редакции остался, и техника и монтажи под него выделялись, — так мне досталось это «наследие» вместе с названием.
Но на мой юмор и стиль эти анекдоты, безусловно, повлияли в огромной степени, и не только на меня. Они поражали сразу, напрочь, как комета. Я мог прочитать две строчки всего. Произошло чирканье по мозгу. Может быть, именно они были для меня некой искрой. Хотя таких искр от разных «огнив» было у меня в жизни много, но та, «хармсовская», была особенной.
Байки мои из серии «Не ЖЗЛ, а малина» были скорее пародией на многочисленные воспоминания-истории о великих, публиковавшиеся во всевозможных журналах и сборниках. Хармса тогда в голове не держал, но, видимо, все равно бациллы уже проникли в подсознание.
* * *
Чеховскую «Чайку» долго не могли поставить на сцене МХАТа, пока, наконец, уже поцарапав крыло, не догадались поставить в гараже.
* * *
Как-то, гуляя по морю, Антон Палыч увидел птицу. «Наверное, это чайка», — подумал великий писатель. Вскоре после этого случая появилась и пьеса — «Дядя Ваня».
* * *
Даже в самые глухие, темные годы реакции гневный, обличительный смех Салтыкова-Щедрина был слышен во всей России. Особенно жаловался сосед писателя, инвалид Артемьев.
Вообще, удивительно, насколько живуч и прилипчив этот стиль, у себя на полках обнаружил штуки 3–4 книги разных авторов, подаренных мне, в которых хармсовская эта интонация и стилистика растиражирована — даже до оскомины (особенно когда не очень талантливо).
И вот всю свою жизнь я продолжал думать, что это подлинный Хармс. И когда впоследствии, уже в годы перестройки, я перечитывал изданные сборники Хармса, было какое-то чувство — чего-то там не хватает, что-то я недополучаю. «Ну, не издали еще, время не пришло, — думал я. — Уж слишком это было дерзко и по-хулигански, хотя и весело и совсем не зло».
А в 2017 году, в Пушкинский день у меня была презентация книги «Корточки и цыпочки» на книжной ярмарке на Красной площади, и туда ко мне должен был прийти мой товарищ, актер Евгений Воскресенский в образе Гоголя. Гоголь, явившийся в сюртуке и цилиндре на Красную Площадь в день рождения Пушкина — в этом точно есть что-то хармсовское. И, чтобы освежить цитату в голове про «опять об Гоголя!», я решил быстренько поискать в интернете текст. Стою буквально одной ногой уже за дверью, одетый. И нахожу интервью Доброхотовой-Майковой, из которого узнаю подлинную историю создания анекдотов. Оказывается, они тоже были «Веселыми ребятами»?!!! И уже через полчаса я вывалил всю эту историю на моих читателей, которые тоже были в приятном шоке.
Но все в мире не случайно. И то, что наши телевизионные «Веселые ребята» оказались тезками тех всенародно любимых шаловливых «ребятишек» и невольными их отпрысками и «корешками», меня и сегодня изумляет и радует.
•••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••
Денис Драгунский,
писатель
/выпуск филфака МГУ–1973/
Смешные «рассказы Хармса» о писателях мы с моим другом Андреем Яковлевым впервые прочитали — или услышали? — когда нам было лет по 16–18. Нам так понравилось, что мы тут же принялись сочинять свои, в таком же духе и стиле.
Например, рассказ «Мистификация»: Пушкин узнал, что «Песни западных славян» Проспера Мериме — это подделка, а он-то, как дурак, перевел их на русский. Пушкин так обиделся, что продал Проспера Мериме в рабство, в Африку, своим дальним родственникам. «Пусть теперь пишет “Песни восточных эфиопов”!». Были у нас еще макабрические рассказы о Льве Толстом и Куприне, о Всеволоде Кочетове и Набокове.
•••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••
Николай Ватагин,
скульптор, автор серии деревянных скульптур с изображениями русских писателей
/выпуск Московского художественного института им. В. И. Сурикова–1982/
Эти анекдоты я прочитал где-то на втором-третьем курсе института. Это был машинописный экземпляр, они там шли под фамилией Хармса, и тогда меня особо не впечатлили. Потом я ушел в армию и там начал резать из дерева свои фигуры русских писателей. Первым у меня вышел Лев Толстой, хотя я его не люблю, а вторым я сделал Пушкина — вот его я очень люблю как поэта и как человека. Повторяю его часто — у меня около 30 штук «Пушкиных» в итоге получилось, наверно.
А распробовал я «Веселых ребят» (и тогда узнал, что это произведение Пятницкого и Доброхотовой-Майковой) уже в 1990-е, когда прочел «Горло бредит бритвою», где они были в приложении. Мне нравятся эти истории и их подход. В них есть драйв. И такие зачатки постмодернизма — что, собственно, я в своих «русских писателях» и делаю, совмещая с принципами народной скульптуры.
Деревянная раскрашенная скульптура Хармса у меня тоже есть, он большой такой получился, задумчивый. Сейчас в моем «пантеоне» скульптур около 100 писателей — от Крылова и Карамзина до Северянина и Чуковского. Некоторых я повторяю на продажу, причем люди заказывают одних и тех же. В тройке лидеров всегда, вечно — Толстой, Пушкин, Гоголь (но он отстает). Последнее время начали заказывать писателей Серебряного века и обэриутов — прогресс! Так что последние три года вырезаю по один-два «Хармса» за сезон.
Кстати, о том, что Владимир Пятницкий тоже делал скульптурные изображения русских писателей, я узнал только от вас.
Разворот из книги «Русские писатели в скульптурах и рисунках Николая Ватагина», 2014
•••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••
Дмитрий Хитаров,
журналист, редактор
/выпуск журфака МГУ–1995/
Однажды вечером, году этак в 1983-м, я случайно услышал, как мама, только что пришедшая с работы, говорит бабушке: «На, почитай, только Димке не показывай, а то, не дай бог, ляпнет в школе». Мама, Елена Борисовна Волпянская, служила старшим корректором в газете «Гудок», которая тогда еще не превратилась в унылую многотиражку, из отраслевых была одной из самых крутых, в редакции гордились тем, что тут печатались Ильф и Петров, Катаев, Олеша и Булгаков (последнего, правда, называли шепотом), и там была, по советским меркам, жизнь. В том числе не демонстративно, но активно ходил самиздат. Я это слово уже слышал и знал, но допущен пока не был. Впрочем, хотя и читал все, до чего «дотягивался» (бабушка, Наталья Николаевна Мишина, заразила меня любовью к книгам, когда я был еще совсем маленьким), пока особо и не рвался — из разговоров понимал, что это какие-то мрачные и очень серьезные книги.
Когда уже засыпал, из бабушкиного угла доносились хихиканье, всхлипывания, бульканье и шепот: «Ленка, это же хармс какой-то!» И мамино: «Ты дальше, дальше читай». На следующий вечер все повторилось, только к маме и бабушке присоединилась еще и тетка Татуся (Наталия Борисовна Мишина). Утром перед школой, когда мы вчетвером завтракали, я сказал: «Так нечестно! Вы там хохочете два вечера, а мне не показываете, а сами говорите, что в семье секретов быть не может». Когда я вернулся после уроков, бабушка протянула мне тоненькую самодельную тетрадку из листов А4, сложенных пополам и сшитых. На обложке было название, напечатанное на пишущей машинке — «Веселые ребята». «Только в школу не таскать и не трепаться, так же, как про то, что я “вражеские голоса” слушаю — помнишь, объясняла, как это опасно?» — сказала бабушка. Я, конечно, помнил.
Первые три-четыре анекдота вызвали шок: то, к чему в школе прививали почти религиозное отношение, оказывается, может быть предметом насмешек и даже издевок! Как я смеялся! До слез, до колик! Вечером устроили чтение вслух — хохотали всей семьей. «А что такое “хармс” — вы говорили, что это — натуральный хармс?» — спросил я. «Это фамилия замечательного писателя, но его сейчас не печатают, и упоминать его не стоит», — ответила бабушка.
Через день я знал всю тетрадку наизусть. И конечно же, меня распирало поделиться. Запретное слово «Хармс» я не упоминал, но «Веселых ребят» цитировал обильно. Во-первых, я уже тогда понимал, что весельчаки и балагуры нравятся девушкам, а их внимание мне льстило. А во-вторых, сам я предпочитал общаться с людьми остроумными и неглупыми, и эти анекдоты были отличной «лакмусовой бумажкой», сразу проявлявшей таковых в любой компании. Долго еще фразы оттуда служили своеобразным паролем для определения свой-чужой. Да и сейчас иногда выручают.
И вот сейчас, во время работы над этой книгой, с изумлением обнаружил, что дочь Владимира Пятницкого и племянница Натальи Доброхотовой-Майковой, Валентина — девочка Валя из моего детства! Мы жили по соседству в Метрогородке, на востоке Москвы, а познакомились в Эстонии, куда на летние каникулы нас возили бабушки. Повода процитировать Вале «Веселых ребят» тогда не случилось, а вышло бы смешно.
•••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••
Виктор Нехезин,
журналист ВВС
/выпуск МГУ–1997/
Я со всем этим ознакомился уже в университете, видимо, прямо на первом курсе, то есть где-то зимой-весной 1992 года. Насчет хронологии я вполне уверен, потому что первый семестр я прокуковал как-то сам собой, а во время первой сессии задружился с чуваком, который был жуткий фанат как самого Хармса, так и всевозможных приколюх в его духе. Я не знаю, откуда он мне их цитировал, но он точно зачитывал и пересказывал их десятками. Конечно, он не только этим увлекался, и нельзя сказать, что мы только про Хармса говорили, но вот всякие фразочки про Баден-Баден и проч. — это вот прямо лексика, которая вошла в мой обиход как раз именно тогда и благодаря этому чуваку. В этом я вполне уверен. Чувак — его зовут Сергей Тюленев — вообще оказал немалое воздействие на мое интеллектуальное становление, так сказать, потому что был старше (я-то из школы сразу в универ поступил), успел поучиться в нижегородской консерватории и перед поступлением на филфак отучился у нас на рабфаке (кажется, это понятие тогда еще существовало). Сейчас он профессор Даремского университета, а не х** знает что, как я! Другими словами — это я сейчас уже слегка рефлексирую пост-фактум — вот эти анекдоты с их абсурдистской стилистикой стали, безусловно, одним из немаловажных этапов моего «параллельного» образования.
Про псевдо-Хармса могу еще добавить вот какую деталь. То ли тогда же, то ли позже (в первой половине 90-х) я купил одну максимально дурацкую книжку, типа сборника анекдотов, под названием «Антология юмора» (или как-то так) именно ради этих хармсовских анекдотов. Там они были на голубом глазу атрибутированы самим Хармсом!
•••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••
Михаил Мейлах,
издатель первого собрания сочинений Д. Хармса (Бремен, 1978–1981)
/выпуск филфака ЛГУ–1967/
То, что эти тексты печатали под фамилией Хармса в 1990-е годы, конечно, раздражало и вызывало протест. До этого в самиздате они мне тоже как-то попадались, но, конечно, никто их мне не подсовывал — «подсовывания» не было и быть не могло. Я считаю эти анекдоты и весь последующий городской фольклор несущественными. Их неизбежное существование, на мой взгляд, должно ограничиваться частной сферой. Скажу вам честно, к такому изданию подходят слова Набокова по поводу своего перевода «Лолиты» на русский язык — «прихоть библиофила». Каждый, конечно, имеет право писать и печатать, что хочет, но мне не очень нравится идея добавлять апокрифы в тот чудовищный хаос, который создали вокруг Хармса Умка-Герасимова и прежде всего Сажин (мою рецензию на его кошмарный многотомник — «Трансцендентный беф-буп для имманентных брундесс» — можно легко найти в интернете по названию). Будет ли в названии Вашей книги какое-нибудь ключевое слово — «Апокрифы», «Псевдо-», «Подражания»?
•••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••
Марьяна Скуратовская,
историк моды, автор книги «Как одевались твои прабабушка, бабушка и мама» и других книг, киевлянка
Я знала их всегда. Просто всегда. Скорей всего, мне их рассказал отец (украинский литературовед Вадим Скуратовский. — Ред.). А может, и не он. Но в любом случае я просто не могу припомнить, когда это случилось. Они просто впитались с воздухом, которым я дышала в детстве.
•••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••
Алексей Кузнецов,
радиоведущий, «Эхо Москвы»
/выпуск МГИМО–1990/
«Хармсовские» анекдоты о писателях я услышал первый раз примерно в 1984 году, я был учеником 9-го (по-старому) класса, рассказывал мне их мой товарищ десятиклассник, такой юноша очень интеллектуальный, много читавший, общавшийся с ребятами постарше. Он их пересказывал — вслух. Поэтому потом, когда я их уже в книжном, напечатанном варианте увидел, то находил серьезные разночтения: не знаю, его ли собственное творчество было, или просто обычный эффект устной передачи. Но для меня они всегда были именно устным жанром, и как я понимаю, среди того, что он рассказывал, были уже и новые эпигонские вещи, стилизации.
В печатном тексте мне это попалось, наверно, во второй половине 90-х: был в гостях, и мне попался в руки какой-то сборничек. Вот тогда я их увидел впервые напечатанными. Впрочем, истинным их авторством я никогда не интересовался.
•••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••
Ольга Богомолова,
театральный критик
/выпуск ГИТИС–1992/
Дом Нирнзее в Гнездниковке, конец 1970-х — начало 1980-х. Мне около десяти лет. Понятно, что большая компания взрослых постоянно что-то бурно отмечает, по торжественным советским дням в соседнем дворике стоит конная милиция, а в переулке не рекомендуется собираться «больше трех», потому что сразу возникает «человек в штатском». Сюда-то, в Гнездниковку, и пришел «хармс». Точнее, его принесли родительские друзья — это были перепечатанные на машинке и сброшюрованные в два тома листы. По-моему, на «хармсе» был синий клеенчатый переплет. Я таких странных книжек до того не видела. Потом стало ясно, что эти два тома передавались из рук в руки.
Родители (критики Юрий Богомолов и Ольга Ульянова. — Ред.) читали вслух. Смеялись все до слез, до упаду. Не помню про остальное, но анекдоты про писателей меня особенно поразили. Наверное, потому что до того «Пушкин — это наше все», а тут он бегает по Тверскому бульвару (что совсем рядом от моего дома), переодевается и прячется под скамейками.
На одном из классных праздников-чаепитий я решила поделиться литературной радостью. Встала и прочитала про то, как Пушкин переоделся Гоголем и выскочил из-под скамейки навстречу Гоголю. Воцарилась гробовая тишина. До сих пор ее помню. Лишь один мальчик после паузы мрачно спросил «И это все?» Это было все. Как у Хармса — «и Володя с той поры не катается с горы…» Учительница, думаю, не знала слово «Хармс», восприняла это выступление как детскую фантазию. Родители, кажется, и не знали об этом всем — в любом случае в это время лучше было, что я рассказала анекдот про Пушкина, а не про «Лелика» (Леонида Ильича Брежнева).
•••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••
Ксения Рождественская,
кинокритик
/выпуск журфака МГУ–1992/
Что Лев Толстой очень любил детей, я узнала еще в школе, в начале 1980-х. Кто-то принес в класс перепечатанные на машинке листы, третью или четвертую слепую копию, где сначала шли хармсовские анекдоты про Пушкина, который любил кидаться камнями, а потом уже байки про балалайку, царство небесное и Баден-Баден. Я, конечно, считала, что все написал Хармс. Это казалось логичным после «Я вынул из головы шар» и «Опять об Пушкина», которые к тому времени я цитировала по поводу и без.
Я выпросила тексты на один день и дома прочитала их вслух родителям. Мать, литературный критик (Алла Киреева. — Ред.), сразу попыталась пуститься в обсуждение морально-этической проблемы: можно ли писать, что у Пушкина было четыре сына и все идиоты, если на самом деле… Но я читала дальше, и к моменту, когда выяснилось, что Лев Толстой очень любил играть на балалайке (но не умел), она уже забыла о Пушкине и рыдала от смеха. Отец, поэт (Роберт Рождественский. — Ред.), был более сдержан: он просто хихикал.
С тех пор всю жизнь мать, услышав имя Льва Толстого, поясняла: «Это который любил детей». А я поняла, что никакого «на самом деле» нет.
•••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••
Илья Крамник,
военный обозреватель
/выпуск юрфака МГУ–2001/
Впервые я услышал некоторые из этих анекдотов в 11-м классе, зимой 1995 года — несколько штук на перемене рассказала преподавательница литературы. Я подошел уже к середине разговора, отчего прослушал часть историй (включая и историю их авторства), но то, что услышал, запомнил и через некоторое время пересказал отцу, приехав к нему в гости. А отец мой был преподаватель истории в школе, имел много знакомых из околодиссидентского круга, ездил на разные КСП (клубы самодеятельной песни. — Ред.).
Он, послушав мой пересказ, в свою очередь, посмеялся и выудил «слепую» распечатку на матричном принтере, на которой были и рассказанные мной анекдоты, и другие, мне до того не известные. Обложки у распечатки не было, только папка из кожзама с рукописной наклейкой «Анекдоты о писателях (приписываются Хармсу)». Папка эта, к сожалению, позднее потерялась при переездах. Но стоявший первым анекдот про Толстого, гладящего детей по утрам перед завтраком, вошел в жизнь прочно и навсегда.
Как проснусь в особо добром настроении, так и вспоминаю.
•••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••
Наталья Кузнецова,
переводчик
/выпуск филфака МГУ–2003/
Книжка с этими «анекдотами Хармса» попалась мне впервые, когда я была еще в младших классах школы, где-то в конце 1980-х годов. Родители жили в Дубне, где находится Объединенный институт ядерных исследований (ОИЯИ). И поэтому тот самиздат был особенный. У нормальных людей это были экземпляры, напечатанные на пишущих машинках, или фотокопии с них. А у нас был длинный-длинный рулон, на котором текст был напечатан бледно-серым цветом, на одном из ранних советских струйных принтеров — «Электроника» что-то там. Печатали, конечно, на каком-то ядерном компьютере в ОИЯИ.
Помню, как мы с одноклассниками впервые нашли этот толстый свиток тонкой бумаги в чьем-то родительском стеллаже, спрятанным среди томов энциклопедий. И зачитались до умопомрачения. Второй свиток, найденный тогда, был очень любительским переводом американского учебника про сексуальное просвещение. И помню, что оно даже меньше заинтересовало по сравнению с анекдотами про Пушкина, наверно, возраст еще был совсем неподходящий и много странных непонятных слов в тексте латиницей, типа vagina и clitoris.
•••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••
Сергей Капков,
шеф-редактор киностудии «Союзмультфильм»
/выпуск РХТУ им. Д. И. Менделеева–1995/
Конец 1980-х. Мы окончили школу и собирались большой компанией почти каждый вечер во дворе, не в силах смириться с тем, что пути наши разошлись. Кто-то поступил в институт, кто-то провалился и теперь работает, кто-то бездельничает, наслаждаясь последними месяцами свободы перед армией. Нас объединял юмор. Мы собирались и хохотали, вспоминая случаи из школьной жизни, делясь свежими анекдотами и читая вслух новинки самиздата. Сейчас вспоминаю и не могу поверить. Мы были очень разными! Воспитанные мальчики и хулиганы, скромные девочки и оторвы — у нас была невероятно разношерстная компания, но мы любили друг друга и умели друг друга слушать. Потому что знали, что любой монолог обязательно закончится смехом.
Появление у кого-то в руках толстой стопки распечаток ЭВМ с комментарием «давайте почитаем, это очень смешно» никого не удивило. Произведение называлось «Штирлиц, или Как размножаются ежики». Авторы — Павел Асс и Нестор Бегемотов. Вчерашним школьникам пародия на сверхсерьезный сериал «Семнадцать мгновений весны» казалась уморительной. Позднее увидел на книжной полке уже официальное издание, пробежался глазами и даже не улыбнулся. Но тогда мы взяли за традицию читать вслух все, что попадалось на глаза — «Записки Клуба веселых человечков» некоего А. Картавого, брошюры Игоря Кона о сексуальных похождениях инопланетян на Земле, неизданные эротические произведения — как утверждалось — Пушкина, Есенина, Толстого, Маяковского, актерские байки, анекдоты о политиках, ксерокопии сенсационных измышлений о пути Михаила Горбачева к власти…
Все чаще звучала фамилия Хармса, которую ранее мы даже не слышали. Тогда же до меня впервые донеслись цитаты. По-моему, эти строки процитировал мне мой однокурсник Саша Плющев, ставший впоследствии известным журналистом. И тоже сослался на Хармса. Ужасно захотелось это почитать!
Мы (я все время говорю «мы», имея в виду не только наше поколение, но и всех, кто активно впитывал происходящее вокруг в тот удивительный, неповторимый, непростой период) только-только начинали привыкать к тому, что все небожители советской идеологии — простые люди, над которыми можно пошутить, посмеяться. Даже — немыслимо! — над дедушкой Лениным! Вседозволенность опьяняла. Постепенно юмор переходил в глумление, но что-то оставалось на приличном уровне.
В студенчестве я тоже пытался писать. То переиначивал «Записки Клуба веселых человечков» в «Записки Клуба веселых преподавателей», глумясь над институтскими педагогами. То подражал гениальным капустникам Вадима Жука. То еще что-то, еще что-то… Но не умел так, как они. И «глотал» все смешное и талантливое, что поперло свежей весенней травой из-под идеологических обломков. Но веселые истории о классиках от Хармса мне никак попадались. Его уже начали издавать. Я покупал дочери детские книги Хармса, это был кайф для всей семьи! Однако нигде я не находил строк о том, что Лев Толстой любил играть на балалайке, но не умел…
В 1997 году на втором Открытом российском фестивале анимационного кино в Тарусе был показан курсовой мультфильм студента ВГИКа Кирилла Федулова «Бородатый анекдот». Он именно так и начинался: «Лев Толстой очень любил играть на балалайке…» В кадре сидел очень смешной Лев Николаевич и терзал три струны. Далее — по тексту. В титрах было указано, что фильм снят по мотивам произведений Даниила Хармса. А в 2003 году вышел цикл коротеньких, меньше минуты, мультфильмов под единым названием «300 историй о петербуржцах», где знакомые тексты зачитывал за кадром Михаил Светин. Сегодня в интернете можно их посмотреть, но пользователи упорно указывают в ссылках фамилию Хармса.
Теперь я знаю правду, и это здорово. Хотя, когда какая-то тайна перестает быть тайной, становится немного грустно.
•••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••
Кирилл Федулов,
режиссер-постановщик студии «Паровоз», автор мультфильма «Бородатый анекдот» (1997)
/выпуск ВГИК–1998/
Познакомил меня с анекдотами о писателях Александр Иванович Федулов — режиссер-мультипликатор, мой папа и учитель. Он всегда был просто одержим литературой, а его дружба с художниками Владимиром Сальниковым, Леонидом Тишковым и Владимиром Буркиным, бунтарями-теоретикам — и в то же время пересмешниками современного искусства, наверно, была причиной появления такой рукописи в доме. Это было во второй половине 1980-х годов. Помню, что весной, дома, вечером. Отец зачитал мне несколько анекдотов вслух. Посмотрел на мою реакцию и затем прочитал еще. На следующий день, придя из школы, я обнаружил тексты на кухонном столе, там были не только анекдоты, но и рассказы, и пьесы Хармса.
В первую очередь в той самиздатовской рукописи необычным был шрифт, напечатанный матричным принтером. Он казался мне каким-то нелепым, неправдоподобным, со всей этой кривизной и спонтанными расстояниями между знаками, не таким, какие привык я видеть в книгах и журналах. От этого содержание текста становилось еще более потусторонним и ненормальным. Сами анекдоты поразили тем, что юмор строился не на сюжетной линии, а на абсурдности повествования. Позже я искал эти анекдоты в нормальных книгах напечатанными — искал и, к моему удивлению, не находил! Автором их считал, конечно же, Хармса! И что это не он — узнал от вас, только что!
Теперь расскажу про создание моего мультфильма «Бородатый анекдот», где Лев Толстой играет на балалайке, прямо по тексту одного из анекдотов. Я был студентом ВГИК, это была моя курсовая работа. У нас было задание по режиссуре, основанное на литературном произведении — надо было взять короткие рассказы или стихотворения, на выбор. В тот раз список состоял из рассказов Лира, Милна и Хармса. Выбор текста казался для меня очевидным! Этот анекдот будто преследовал меня. До поступления в институт я много времени уделял музыке. Все свободное время играл на гитаре. Но потом, уже во ВГИКе, отец сказал мне, что так дальше не получится — либо гитара, либо мультипликация. Гитару пришлось бросить, но не сразу. Я садился за стол, рядом стояла гитара. И когда я делал перерывы в рисовании, то охотно перебирал струны. Уже потом, на третьем курсе, когда гитара была окончательно забыта, эта комедийная ситуация со Львом Николаевичем стала некой автобиографической разрядкой, что ли. Поработал, поиграл. Опять поработал, опять поиграл.
•••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••
Роман Шмараков,
латинист, писатель, автор «Книжицы наших забав» и других книг
/выпуск Тульского педагогического института–1994/
При моей первой встрече с этим корпусом текстов это был не Хармс, не псевдо-Хармс и вообще не литература, а чистой воды фольклор. В начале 1990-х годов, когда я был студентом в Туле, приятель моих приятелей рассказал историю о Достоевском, который попал окурком в керосиновую лавку и спалил пол-Петербурга. Поскольку это был анекдот, ни у кого из слушателей вопроса не возникало, чье это сочинение; по той же причине пуант — «пожал руку и в глаза посмотрел со значением» — был передан, сколько помню, с отменной точностью. Рассказчик был хороший.
Потом, в гостях, я читал книжку (совершенно забыл название, но добрые люди напомнили, что это сборник Хармса «Горло бредит бритвою» 1991 года), где эти истории оказались псевдо-Хармсовскими, и их было много — больше, чем осталось впоследствии. К ним, например, прибавлена была история о том, как Фет писал стихи с помощью франко-русского словаря, а Добролюбов кричал половому в трактире: «Эй, эй!..» (доныне не знаю, кем это сочинено).
А в 1998 году я купил маленькую черненькую книжку «Веселые ребята» и из предисловия узнал, наконец, что к чему. Она до сих пор стоит у меня в шкафу, только читаю я ее с осторожностью. Книги в клеевом переплете — вещь непрочная.
•••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••
Олег Овчинников,
журналист
/выпуск РГГУ–1997/
Году в 1989-м, когда действительно интересные книги уже начинали выходить, но еще были в дефиците, каждое утро, к 9 часам, я приезжал к «Дому книги» в Медведково. Девятый класс в нашей школе учился во вторую смену, так что я вполне мог позволить себе заехать сюда до уроков.
До открытия оставался час, но у входа уже собиралась очередь. Вошедшие в магазин первыми могли выбрать одно или несколько дефицитных изданий — хорошие книги «выбрасывали» к открытию, но редко когда больше 7–8 экземпляров. Так мне досталось одно из первых позднесоветских изданий Хармса — были в нем в том числе и его литературные анекдоты. Всякие другие пародийные издания выходили параллельно: помню тоненькую книжечку, репринтное переиздание сборника «Парнас дыбом».
В ежеутренней очереди я был самым юным: основу ее составляли люди, прекрасно помнящие самиздатовские времена. По старой памяти обменивались и машинописными изданиями. Так псевдо-Хармс смешался в моей голове с Хармсом настоящим, да и большой необходимости их разделять я тогда не видел — абсурдно и смешно, абсолютно доступный мне тогда и любимый и поныне тип юмора (знакомство с «Монти Пайтоном» случится сильно позднее), не все ли и равно, кто написал?..
Сейчас цитаты как из Хармса, так из псевдо-Хармса служат, по большей части, в качестве своеобразных шифровок: «А старухи все падали и падали» или «Мало детей, мало!» позволяют выразить отношение к различным ситуациям, причем это отношение будет считано только теми, кто находится с тобой в общем культурном контексте.
•••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••
Денис Корсаков,
спецкор «Комсомольской правды»
/выпуск МГУ–2000/
Фразу «Лев Толстой очень любил детей» я часто встречал то в статьях, то в разговорах — и не очень понимал, откуда она взялась. Так бывает, когда слышишь фразу из анекдота, который в компании знают все, кроме тебя. Я прекрасно знал и любил хармсовские «Анегдоты из жизни Пушкина» — но у него было «Пушкин любил кидаться камнями», а Льва Толстого не было и в помине. Все-таки я понимал, что Толстой откуда-то из этой же оперы (может, Хармс написал еще какие-то анекдоты, которые мне на глаза не попадались?). Еще вспоминался Андрей Кнышев с его анекдотами про Чехова и чайку.
Если честно, о происхождении фразы я узнал, только когда кто-то в 2018 или 2019 году написал о ней в фейсбуке, дав ссылку на статью «Анекдоты, приписываемые Хармсу» в Википедии. Я потом отдельно нашел текст анекдотов — причем, по иронии судьбы, на сайте, посвященном Хармсу, где они на голубом глазу выдаются за его произведения. Но называются «Веселые ребята» (только тут я сообразил, что именно оттуда, а вовсе не напрямую из фильма Григория Александрова, Кнышев позаимствовал название своей передачи).
Ура-ура, код разгадан. Среди этих анекдотов много симпатичных, хотя есть и несколько неуклюжие; авторы ловят хармсовскую божественную абсурдистскую интонацию, только не всегда могут ее удержать. А с другой стороны — кто бы смог?
•••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••
Константин Атисков,
специалист в области IT
/Березники, Пермский край, 37 лет/
Эти анекдоты приписывали Хармсу? Не знал. Ну, я их слышал, они в 1990-е ходили, а про Хармса услышал от тебя. Но! В наших дворах некоторые из них рассказывали не про писателей.
Например, «тут-то все и кончилось» мне кто-то тогда рассказывал про построение коммунизма: мол, Ленин говорил, что через 20 лет будем жить при коммунизме, Сталин говорил, что через 20 лет будем жить при коммунизме, Хрущев говорил, Брежнев говорил… Когда, товарищи, все это кончится?! Тут-то все и кончилось.
•••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••
Антон Долин,
журналист, кинокритик
/выпуск филфака МГУ–1997/
Я таскал самиздат «Веселые ребята» в школу, угорали вместе с одноклассниками. Это была стопка карточек с картинками, абсурдистские анекдоты из воображаемой жизни классиков русской литературы. Некоторые формулы стали мемами задолго до изобретения слова «мем».
Кстати, я уже потом узнал, что народная молва приписывала авторство Хармсу: уже в первых легальных перестроечных сборниках Хармса были напечатаны анекдоты о Пушкине, и, при всем сходстве, различия были очевидны. Ну и что — Хармс, не Хармс… Главное, тексты были блистательными и складывались в постмодернистский метатекст (опять же, задолго до того, как слово «постмодернизм» вошло в широкий оборот). Никогда в этом не виделось какого-то неуважения к классикам, еретического осквернения их памяти. Ясно же было, что герои апокрифических новелл — не реальные авторы «Героя нашего времени», «Отцов и детей» или «Братьев Карамазовых», а дурацкие, смешные (по преимуществу, бородатые) портреты со стен обшарпанного школьного кабинета литературы, будто бы ожившие, обретшие собственные судьбы и голоса после того, как уроки закончились и класс опустел. Думаю, если кондовые школьные уроки и могли заставить нормального подростка возненавидеть хрестоматийные книги из программы, то «Веселые ребята» могли вернуть к ним любовь — по меньшей мере, любовь к их, в немалой степени воображаемым, авторам.
•••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••
Вадим Антонюк,
журналист
/выпуск Горловского Государственного педагогического института иностранных языков им. Н. К. Крупской–2003/
Впервые столкнуться с псевдохармсовскими анекдотами (тогда я еще не знал, что это «псевдо-»), мне довелось году в 1989-м. Родительская стопка самиздата состояла из фотокопий и бледных листков советского копира «Эра». Там, наряду с материалами о западных рок-группах, пособиями по гаданиям на картах, всякой переведенной камасутрой и псевдотолстовским псевдоэротическим рассказом «Баня», нашлись и несмешные в общепринятом смысле анекдоты, поразившие тогда абсурдом (на него я буду отзываться потом всю жизнь) и какой-то с невинным видом «троллящей» манерой повествования.
Лет через пять-шесть, когда мне будет лет 16 и первые робкие компьютеры придут в Горловку, у меня появится диск типа «библиотека в кармане» — сборник скачанных из сети Фидо «*.txt». Наверное, оттуда я и узнаю, что автор не Хармс, что ничуть меня не расстроит, так как вместо одного источника удовольствия их оказалось два.
•••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••
Олег Петров,
программист
/выпуск Химкинского техникума космического энергомашиностроения–1995/
Я эти анекдоты помню довольно смутно: мне они попались около 1995 года. Это была эпоха первых персональных компьютеров в России. Интернета было мало и «по талонам» — везло сотрудникам всяких НИИ и студентам, потому что в некоторых вузах стояли компьютеры с доступом во Всемирную сеть. Персональные сайты были жуткой редкостью. Например, в 1995 году я пришел на собеседование в одну небольшую фирму (сейчас бы это назвали «игровым стартапом»), которая была очень неплохо экипирована техникой — у них даже был интернет по кабелю, невиданная роскошь! А собственной интернет-странички у них все равно не имелось. Из обычных людей, кто имел возможность — заводил «контрабандой» свои персональные страницы на больших хостингах, например на сайте своего института или организации. А что касается CD-ROM (сейчас, наверно, уже расшифровывать надо — это устройство для чтения лазерных дисков, круглых таких, блестящих, зеркальных) — в ту эпоху у меня был ровно один знакомый, у которого такое богачество было.
Интересными файлами в ту эпоху обменивались так — приходишь в гости к другу, у которого тоже есть компьютер. Приносишь с собой гибкие дискеты или, если ты ловок и не очень ленив, свой «жесткий диск» (их приходилось каждый раз достаточно муторно отсоединять и вынимать, вскрывая корпус — таких удобств, как сегодня, и в помине не было). И приятель тебе переписывает со своего компа все интересное и новое, что там у него накопилось с твоего прошлого визита. К примеру, текстовые файлы (назвать их электронными книгами в современном понимании язык не поворачивается), крохотные пережатые картинки, музыку (еще в формате midi, а не mp3), новые версии утилит. И, разумеется, игрушки, которые на тот момент были на пике технологий, а сегодня кажутся жутко примитивными, но вызывают слезы умиления. Видеофайлов — нет, тогда практически не держали, разве что секунд на 5–10, и то особого смысла в них не было, кроме эстетического (и иногда эротического). Память компьютеров была настолько маленькой, что ни музыки, ни видео вмещать не могла.
Таким образом, основной файловый обмен был глубоко «персональным» и зависел от того, как часто ты пересекался с друзьями. Разумеется, была сеть Фидо, ныне покойная, где можно было найти все то же самое, но «порог входа» в эту сеть был довольно высок и требовал как минимум хорошего модема, чтобы хоть что-то выжимать из наших изношенных телефонных линий. Также нужны были определенные технические навыки, чтобы настраивать софт и поддерживать все это в работоспособном состоянии. Приличный модем у меня лично появился только в 1996 году, и именно тогда я и попал в Фидо, что упростило задачу поиска файлов. Но качать мегабайты было по-прежнему крайне сложно, и занимал этот процесс кучу времени.
И вот среди нагромождения файлов, которые ты скачал из Фидо или притащил от друзей, в обязательном порядке были папки с оцифрованными книгами и всякими забавными текстами. Откуда брались эти тексты? Первые IBM появились в России еще в середине 1980-х, и стояли они изначально именно в университетах, НИИ и прочих «блатных» организациях.
Неудивительно, что те вещи, которые были для поколения моих родителей самиздатом на пишущих машинках (помню, как мама таскала эти огромные стопки, распечатанные под бледную копирку!), примерно в тот период начали переводиться в цифровую форму. Сначала просто потому, что так их было удобней распечатывать, тиражировать. А потом они, оставшись в памяти компьютеров, превратились в то, что сегодня мы называем «электронными книгами». Всякие занятные тексты, ранние переводы фантастики — они сгружались на домашние персональные компьютеры, когда те начали постепенно заводиться у людей. Онлайн-библиотека Максима Мошкова, как он сам рассказывал, в самом начале была просто выгрузкой вот этих давно циркулирующих файлов на единый хостинг — поэтому там бывало так много ошибок.
•••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••
Александр Соркин,
программист, автор сайта veselyerebiata.narod.ru (2004 год)
/выпуск химфака МГУ–2001/
Наверно, классе в 10-м, в 1994 году, я наткнулся на текстовую версию «литературных анекдотов» (я тогда не знал, как они называются правильно). Это был файл, называвшийся HARMS.TXT, потому что ту эпоху, когда до интересного (BBS) надо было дозваниваться ночью по модему, все тексты были в кодировке DOS866, а их названия — не длиннее 8 символов.
Большинство из текстов, которыми мы так тогда обменивались, были анекдоты, юмористические рассказы из жизни программистов, словари сленга, эротические фантазии, а также всевозможные руководства, как охмурять девушек. Политический самиздат, такой важный для поколения родителей, полностью отсутствовал — он никого не интересовал.
В папке ANEKDOT на моем старом компьютере (вот, специально проверяю) лежали рядом PORUCHIK.TXT (анекдоты про Ржевского), ARMRADIO.TXT (Армянское радио), VINNI.TXT (про Винни-Пуха) и DIRINFO.TXT с нетленкой:
На столе лежит дискета,
У нее запорчен бут.
Через дырочку в конверте
Ее вирусы грызут.
Тяжела и неказиста
Жизнь простого программиста.
Обмен такими коллекциями пошел, наверно, с западных университетов — там еще в 1970-х годах появилась коллекция компьютерного сленга и юмора Jargon File. А потом и у нас в университетах проросла такая же история. Об этом можно расспросить старых фидошников, именно они поддерживали BBS и задавали правила обмена.
Так вот, среди этих файлов лежал HARMS.TXT, он очень сильно отличался по стилю и этим запомнился и понравился. Через несколько лет, уже в университете (скорее всего в 1999 году), я снова наткнулся на этот текст у себя в архивах и решил найти полную версию, потому что было очевидно — чего-то не хватает (оказалось, бегемотов). Начал искать и обнаружил настоящую жемчужину — отсканированные страницы оригинальной рукописи с картинками, выложенные на сайте Иностранки. Спасибо некоему Максиму Преснякову (судя по личной страничке — из Петрозаводского государственного университета) и Литературному салону магазина русской книги «Кириллица», которые в 1996 году сделали этот сайт совместно с Иностранкой.
Надо все-таки представлять, что такое был интернет в 1996 году (его писали тогда «Интернет» и не склоняли). Он только возник, сайтов в рунете было мало — не больше пары-тройки сотен. В бумажных журналах еще печатали полные перечни всех русскоязычных сайтов. Так что это было реально круто, что кто-то уже тогда отсканировал и выложил рукопись! Я, например, свой личный сайт сделал в августе 1997 года и прекрасно помню, что моя будущая жена была очень впечатлена самим фактом его наличия.
Было ощущение, что интернет — такая штука, которая сегодня есть (на работе или в универе), а завтра туда доступа может не быть. Поэтому у меня, как и у многих, была привычка сохранять сайты себе на компьютер целиком. Скачал я и сайт с рукописью «Веселых ребят».
Чего там только еще у меня не было, в том архиве: учебник по Perl, коллекция скриптов на JavaScript, «Золотые правила плохого HTML», библиотечка эротической литературы SexLib, личные страницы друзей, сайт Виталия Каплана, русский сервак о Бивисе и Батхеде, подборки прикольных картинок, фанатские сайты по Диабле и многое-многое другое. Все это записывалось на один CD «для вечного хранения».
Через несколько лет я увидел, что в моем архиве — «битая» копия. Душа коллекционера не могла с этим смириться — я решил собрать рукопись заново. И тут оказалось, что сайты долго не живут. Прошло всего 7 лет, а исходного сайта Иностранки не осталось. Нашлись только те же самые txt, без картинок. Но в этих текстах оказалось множество изменений, исправлены каламбуры и характерные обороты речи. Эффект испорченного телефона. Например, история про то, как Пушкин стрелялся с Гоголем, преобразилась на 180°: «Как я? Нет, ты!» (в оригинале было «Как ты? Нет, я!»). Или в истории про то, как Лермонтов купил яблок, все сокращения имен были раскрыты («Лерм., конечно, с Нат. Ник., а не Алекс. с собакой»), из-за чего исчез шарм, присущий дневниковым заметкам. Но, к счастью, благодаря Архиву Интернета удалось восстановить картинки сайта Иностранки.
И во имя борьбы с Неизбежно Возрастающей Энтропией я перевыложил сайт в интернет в двух экземплярах — у себя на veselye.rebiata.kibi.ru и на veselyerebiata.narod.ru. Было это 13 января 2004 года.
А еще через пару лет я увлекся новой тогда технологией DjVu. Я купил специальный книжный сканер и начал сканировать и делать электронные издания редких книг. Увлечение это в итоге привело меня в редакцию «Науки и Жизни», где мы сделали и выпустили архив журнала за несколько десятков лет в этом формате. И тогда же я решил выпустить DjVu версию «Веселых ребят». Электронную книгу я выложил в интернет в декабре 2006 года — фактически, я ее «издал». Не знаю, внесла ли моя копия большую лепту в распространении правильной версии анекдотов и информации об их авторстве, но все-таки какую-то стабильность я внес.
•••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••
Алексей Алехин,
журналист /выпуск ГУГН–2006/
В 1999 году мне было 15 лет, и, кажется, тогда я купил пиратский лазерный диск «Библиотека в кармане. Выпуск такой-то» на Митинском рынке. В то время он был диковинным палаточным городком. Загорелые дочерна продавцы стояли у своих шатров, спрашивали «что вы присматриваете?» и страшно материли воришек, которых там было полно. Некоторые продавцы были настоящими звездами — отлично знали свой товар и умели предсказать, что тебе понравится. Конкуренция была высокой, и даже продавцы-середняки умели виртуозно впарить то, что ты и не думал покупать.
До эпохи доступного интернета «Библиотека в кармане» казалась сокровищем. Там было множество книжек, которые мне хотелось прочитать, и тех, о которых я даже не подозревал. Полно фантастики, часто отвратительно переведенной: Азимов, Фармер, Желязны, Хайнлайн, Говард, Толкиен. Были рецензии Сергея Бережного, сотни страниц порнухи (от «Истории О» до каких-то пионеров-анонимов из рунета), русские классики, Джон Фаулз, ранние вещи Пелевина и Сорокина. В общем, это был такой же артефакт эпохи, как игра Heroes of Might and Magic III и фильм «Хакеры», в котором тогдашний муж Анджелины Джоли цитировал Аллена Гинзберга.
«Анекдоты» там были опубликованы под именем Хармса, рядом с его «Старухой». Читал с интересом и никакого подвоха не почувствовал. Истории про Пушкина, Тургенева и Баден-Баден я на автомате посчитал легитимной и прикольной частью русской литературы — примерно в том жанре, что «Соло на ундервуде» Довлатова. Все вместе по-тихому перепрошило сознание. Для меня стало данностью, что четыре-пять строчек прозы могут быть законченным литературным произведением.
•••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••
Зоя Атискова,
журналист, блогер
/г. Березники, Пермский край/
Впервые с «анекдотами» столкнулась в школе, приблизительно в то же время, когда кое-где появились компьютеры и по рукам стали ходить гороскопы, подборки анекдотов, «смешные картинки». Думаю, это были девяностые, 1992–1995, наверно.
У нас в школе была молодая продвинутая «русалка» (преподавательница русского языка. — Ред.), которую весело и с размахом заносило в сторону от школьной программы. То мы писали сочинения на предельно свободные темы, зная, что хорошие оценки ставятся не за знания, а за бунтарство, то разбирали анекдоты про Штирлица прямо на уроке, то говорили о популярной тогда сверхъестественной фигне вроде полтергейстов и телевизионных лекарей. Вот где-то тогда, скорее всего, и был урок, на котором «анекдоты Хармса» читались с полуслепой распечатки. Поскольку были мы не профессорскими детишками, а тупенькими уральскими гопниками со спальной окраины, слегка разбавленными недочмыренными во дворе ботаниками, юмор мало кто понял. Я тоже. Мы ж тогда шутили на уровне «Знаешь, почему камбала плоская? Потому что ее кит трахал!» А тут такое.
Чуть позже в нашей семье тоже появился компьютер, родители купили для того, чтобы брат развивался во все стороны. И на нем тоже была папка с «анекдотами Хармса», возможно, она попала на тот винчестер из одного какого-то места, где собирали эти древние компы и ставили на них, среди прочего, горсть простых DOS'овских игрушек и папку с развлечениями. Кстати, потом в Пермском университете я тоже слышала от кого-то цитату из «анекдотов Хармса», и не от студентки — не поручусь, но как бы не от сотрудника кафедры русской литературы.
•••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••
Светлана Янкина,
журналист The ArtNewspaper Russia
/выпуск МПГУ им. В. И. Ленина–2001/
Мы учились в школе, наверно, классе в 9-м. И кто-то принес на перемену коричневую книжку «Сборник маразмов» с коллажем на мягкой обложке. Книга была толстая — в ней были какие-то армейские анекдоты, порнографический вариант «Онегина», какое-то сочинение однофамильца архитектора Асса, что-то странное про Винни-Пуха. Все это нам было совершенно неинтересно, в отличие от анекдотов, напечатанных под фамилией Хармса. Книга ходила из рук в руки, на переменах и уроках.
«Сборник маразмов» довольно быстро исчез из нашей компании, возможно, он просто рассыпался в прах от интенсивного чтения. Все хотели себе собственный экземпляр, и с этим связана забавная история. У «Октябрьской» кольцевой тогда были книжные развалы, и мы как-то подошли к продавцу с вопросом: «У вас “Маразмы” есть?» Он не понял нас и с ужасом ответил «Нет!» «Очень жаль!» — строгим голосом ответила моя подруга, и наша компания удалилась.
В тот же период наш дружный класс отвели на экскурсию в Музей Льва Толстого в Хамовниках, буквально через дорогу от школы. Кончилось тем, что нас — меня, мою подругу и нашего друга — попросту выгнали! И все из-за анекдотов! Восторженный рассказ экскурсовода и несколько удивившая нас обстановка дома наложились в нашем воображении на «…очень любил детей!», «…и костыль задрожал…» и проч., в итоге побуждая нас непочтительно смеяться над классиком мировой литературы. Прекрасные воспоминания, до сих пор мне дороги.
•••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••
Павел Асс
(Павел Николаевич Афонин),
автор книги «Штирлиц, или Как размножаются ежики» (совместно с Нестором Бегемотовым) и других юмористических произведений
/выпуск МЭИ–1988/
В 1988 году мы с Нестором распечатали штук 100 экземпляров нашего романа «Как размножаются ежики» на ЭВМ и поехали в Крым. Денег у нас было только на дорогу, зато был прекрасный бизнес-проект — продать эти 100 экземпляров по рублю за штуку и на эти деньги жить. Что и было исполнено, именно оттуда роман пошел «в народ». Как нам говорили поклонники, распространенные таким образом первые экземпляры копировались на ксероксах, отчего из экономии терялись первые листы с фамилиями авторов, и роман стал народным.
Потом появились ушлые бизнесмены, которые начали его издавать, у Нестора есть коллекция «пиратских» изданий, он как-то подсчитал, там общий тираж (от всех изданий) около 2 миллионов экземпляров. Появились продолжатели, три продолжения написали мы сами по просьбе текущего на тот момент издателя. Но это уже не самиздат.
Сборник маразмов «Евгений Онегин, Маленький мальчик, Винни Пух и другие обитатели Совдепии» 1993 года, куда вошли наши сочинения (а также Хармс), делал печально известный издатель, который был незатейливым «пиратом». Книгу эту мы с Нестором ненавидим. От нее тошнит, хотя там есть наши рассказы из серии «Поросята», а также «Фронты» Бегемотова, которые мы нежно любим. Этот издатель не стеснялся воровать. Авторам он выдавал «гонорар» частью тиража, причем не всего тиража, а только первого выпуска (потом выпускал еще повторно, и не раз). Хармсу, естественно, гонораров не полагалось. Выпускал он книги, не только никого не спрашивая, а еще и нарушая прямые запреты на публикацию текстов. Были произведения, которые ему давали почитать в черновиках, эти черновики он и издавал, хотя у нас на тот момент были уже законченные отредактированные версии.
Те анекдоты, о которых вы спрашиваете — честно скажу, я их даже не помню. Надо перечитывать. Но вообще рассказики в стиле Хармса имели хождение в конце 1980-х, один из таких сборников назывался «Записки Ленинградского рок-клуба» про наших рок-музыкантов, автор неизвестен. Мы тогда реально им радовались, потому что все упоминаемые люди были известными. У меня, наверно, даже где-то сохранилась копия, распечатанная на той же ЕС ЭВМ, но не помню, где валяется. Были подобные рассказики и у нас с Нестором, мой такой сборник назывался «Мы — Рюриковичи» и публиковался в несторовском альманахе «Сталкер».
•••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••
Дмитрий Сичинава,
лингвист, один из создателей «Национального корпуса русского языка»
/выпуск филфака МГУ–2002/
Хармсиана (в том числе апокрифическая) пришла ко мне в виде цитат — например, «Лев Толстой очень любил детей» или «…и уехал в Баден-Баден» — уже самостоятельные русские фразеологизмы. Я помню, что в разговорах (а где-то года с 1997 у меня был и интернет) фразы из «Веселых ребят» были в одном ряду с настоящим Хармсом — с его рассказами о Пушкине, который довольно-таки плохо умел сидеть на стуле или спотыкался об Гоголя. В Интернете «Веселых ребят» в свою очередь творчески развивали, например, была такая пародийная страничка с комментами русских писателей под неким постом, где Тургенев писал что-то вроде «Ja iz Baden-Badena, prostite za translit. Afftar zhzhot».
Как отдельный текст «Веселых ребят» я не читал, а узнал, что про Льва Толстого — это не Хармс, только когда занялся Национальным корпусом русского языка. Не помню, откуда мы брали тексты, но это была какая-то авторитетная библиотека в интернете. И там «Анекдоты из жизни Пушкина» включали и всю псевдохармсиану, датированную тоже 1930-ми годами. Однажды, около 2008 года, если не путаю, к нам пришло «сообщение об ошибке» — есть такая функция в Национальном корпусе: сообщить об опечатке, ошибке в разметке или другом «косяке». И там было сказано, что «Анекдоты» — не Хармс! Как не Хармс? Ведь «у Пушкина было четыре сына, и все идиоты» есть во всех собраниях сочинений Даниила Ивановича.
Оказалось, что в той интернет-библиотеке в одном файле были смешаны настоящие «Анекдоты» (кстати, сам Хармс писал это слово как «анегдоты», так «всегда выглядело в его написании») и «Веселые ребята». Мы отделили апокриф в отдельный файл и не стали его удалять из корпуса. Зачем? Мы поставили просто правильную дату, 1971–1972, и настоящих авторов — Доброхотову-Майкову и Пятницкого. Это же важнейший текст русской культуры, примеры из которого должны быть доступны исследователю русского языка.
•••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••
Лев Рубинштейн,
писатель
/выпуск филфака Московского государственного заочного педагогического института–1971/
Я эти рассказики читал очень давно, но они не произвели на меня никакого впечатления, так как я уже хорошо знал Хармса и очень его любил. Поэтому «вторичные» тексты показались мне ненужными.
•••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••
Илья Симановский,
соавтор книги «Венедикт Ерофеев: посторонний»
/выпуск МИФИ–2004/
Впервые я услышал эти анекдоты от старшей сестры или прочитал в одном из перестроечных журналов вроде «Юности» (или, может быть, на самиздатовских распечатках, которые у нас тоже валялись?). Это конец 1980-х или начало 1990-х годов, я был в младших классах. «Лев Толстой очень любил детей», «…и уехал в Баден-Баден», «однажды Пушкин переоделся Гоголем». Сестра и мама их цитировали. Примерно тогда же и теми же путями я узнал некоторые рассказы и пьески Хармса; особенно меня смешило «Мерзопакость, опять об Гоголя». Все это, разумеется, спутывалось в одного автора, а распуталось к первым курсам института, когда я купил трехтомник Хармса и тогда же узнал, что «Баден-Баден» — Хармс ненастоящий. Если раньше анекдоты меня смешили, то теперь я запрезирал их как грубую подделку. Я числил их чем-то вроде книжечек про Шерлока Холмса и Ната Пинкертона, которые ходили в начале 1990-х наряду с Конан Дойлем.
Поэтому, когда в начале 2000-х распространился томик Хармса, где эти анекдоты оказались в разделе «Приписывается Хармсу», я раздраженно втолковывал его обладателям, что это не Хармс и полное безобразие печатать это вместе с Хармсом. Морщился, когда младший брат однокурсника со смехом зачитывал оттуда именно «ложного Хармса» про «Достоевского, царство ему небесное». Мне это казалось дурным вкусом и оскорблением настоящего Хармса. Фамилий авторов я не знал, знал только, что они называются «Веселые ребята», и мне представлялось нечто вроде команды КВН.
Потом мое отношение к анекдотам снова изменилось. Сначала друг в компании процитировал про Льва Толстого, который идет с ночным горшком в руках и говорит, что «я кое-что наделал и теперь несу всему свету показывать». Я по привычке выдал знатока: «Это не Хармс!» И прилюдно сел в лужу, потому что это Хармс, «Судьба жены профессора», — рассказ, который я почему-то упустил. Это меня окоротило. Я подумал, что зря высокомерно относился к качеству анекдотов, раз за них можно принять настоящего Хармса. А потом, еще спустя лет десять, я прочитал в блоге Софьи Багдасаровой историю «дуэта» Доброхотовой и Пятницкого и так впервые узнал, что цикл не устный. Я думаю, это ключевой момент — читать анекдоты без рисунков, с которыми они задумывались, все равно что читать тексты песен, которые подразумевают мелодию. С рисунками «комплект» начинает «играть» совсем по-другому и оказывается не «псевдо-Хармсом», коварно маскирующимся под Даниила Ивановича, а самостоятельным и оригинальным жанром, передающим Хармсу уважительный поклон. Меня и сегодня раздражает, когда тексты Доброхотовой путают с Хармсом (у Парфенова в «Птице-Гоголе» был косяк — я страшно расстроился), но теперь я досадую из двустороннего уважения. И к Хармсу, и к настоящим авторам.
•••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••
Алексей Никитин,
художник-комиксист, автор книг комиксов «Хармсиада» и «Хармсиниада» (первое издание 1998 год; 8 переизданий)
/выпуск СПбГХПА им. Штиглица–2004/
Мне было лет 15, около 1994–1995 года я ходил в детскую художественную школу города Всеволожска. Там я отличался тем, что шел абсолютно своей дорогой — рисовал комиксы. Был вхож в чертоги директора, листал в этом кабинете альбомы, демонстрировал свои последние работы — пытался поддерживать «беседы об искусстве». Я в тот период был этакой «маленькой знаменитостью», мои рисунки ходили по рукам, публиковался в местной газете. Именно директор художественной школы Людмила Яваева и подсунула мне как-то раз книжный сборник Хармса «Полет в небеса». А еще — отпечатанные на печатной машинке анекдоты, тоже, по ее словам, авторства Хармса, но вроде как запрещенные и потому существующие в таком нелегальном виде (их сопровождал такой флер).
Я, признаться, к тому времени уже чувствовал потребность вырваться из-под спуда «диснеевского» рисования, которому был очень подвержен. И эта новая литературная основа открыла возможность стилистически иного языка — при этом оставаясь в структуре комикса.
Помню, поразился их необычности — они были совсем не похожи на типичные анекдоты, например пришедшие из школьной среды, а их было очень много, и они тоже шли циклами. У меня к тому времени уже была нарисована серия комиксов и «Про Штирлица» и «Про Чебурашку и Гену»… Но в этих машинописных листах приятно зашкаливал абсурдизм и интеллектуализм. Короткие рассказики и поэтические вещи Хармса просто перевернули мои воззрения на литературу (а я считал себя довольно начитанным).
Итак, я сразу же стал думать о переложении этих замечательных вещей на язык комикса. В книге было 7 «Анегдотов из жизни Пушкина» (Хармса. — Ред.), и в машинописном варианте — не помню, порядка 30 (из «Веселых ребят». — Ред.). Вот за этот материал я усердно и взялся. Причем мои впечатления от хармсовских текстов были прямо противоположны иллюстрациям к тем же произведениям, которые мне довелось в ту пору, да и позже, увидеть. В них присутствовала какая-то болезненность: я же, наоборот, видел стопроцентное искреннее веселье.
В какой-то момент я со всей очевидностью понял, что смогу сделать максимально точное, по своим ощущениям, их переложение. Изначально я нарисовал 12 листов выборочно по «хармсовским» анекдотам (из книги и из «апокрифа»). И я с ними ходил везде и всем показывал. Я в Муху (СПГХПА им. А. Л. Штиглица. — Ред.) в тот период готовился поступать — и там тоже показывал. Все были в восторге — это, конечно, заряжало.
Зашел как-то неподалеку от Мухи в редакцию журнала «Звезда» и наскоком (спросив, «как вы относитесь к Хармсу?») предложил им печатать на задней стороне обложки по комиксу ежемесячно. Ну, там посмеялись, конечно, и дали мне рекомендательную записку в музей Зощенко (в моем ассортименте было еще три комикса по рассказам Зощенко). Так появилась моя первая книга «Рассказы Зощенко» — в 1996 году.
А насчет того, что Хармс был автором и апокрифических анекдотов, я не сомневался до самого первого издания моей «Хармсиады». Перед самой публикацией по настоянию издателя мы внесли поспешное изменение в обложку. Я прямо на месте «на коленке» дописывал к Хармсу «-иада», убрав «Даниил». Тексты в выходных сведениях были обозначены как «апокрифические» за неизвестным, видимо «народным», авторством. Издатель тогда не потрудился найти истинных авторов анекдотов, да и 7 оригинальных «анегдотов» Хармса тоже, похоже, были использованы нелегально, как я потом понял. Такое время было. Я тогда заканчивал первый год обучения в Мухе на «книжной графике».
Иллюстрация из «Хармсиниады» А. Никитина. Это анекдот № 24 из «Веселых ребят», он в оригинале — про Пушкина, но в самиздатовской копии Никитина, возможно, герой был изменен.
Первое издание вышло в конце 1998 года в издательстве «ЛИК», и была допечатка в 1999-м, второе переиздание — в 2000-м. Потом они начали гнать контрафакт, не спросив меня: 5-е переиздание и, похоже, даже 6-е. Тут я за это дело взялся посерьезнее и пресек в судебном порядке.
Ну и примерно в этот период я в каком-то альманахе, посвященном комиксам, вышедшим в России, увидел статью про свою книгу, где уверенно назывались авторы «апокрифических анекдотов» — Пятницкий и Доброхотова-Майкова. Для меня это стало открытием. А как раз после суда уже шли переговоры с другим издательством — «Бум-книга», которое специализируется именно на комиксе. В нем в 2017 году я выпустил дополненное издание, поменяв название на «Хармсиниаду» и дополнив «Младыми годами старика Державина» своего собственного авторства. Директор этого издательства уже получил согласие на использование текста и от правообладателей наследия Хармса, и от Доброхотовой-Майковой.
В выходных сведениях, наконец, восторжествовала справедливость.
В определенном смысле «Хармсиада» (и улучшенная «Хармсиниада») — это мой самый известный и удачливый проект. Во многом благодаря текстовой основе. Я до сих пор под впечатлением от яркости текстов. Приятные воспоминания, что сказать.
По поводу рисунков Пятницкого к этим анекдотам: в жизни не слышал и не видел. Спасибо, что показали! Вот это да, крутая вещь! Вот бы в руках подержать. Кто знает, может, если бы я видел оригинал, появилась бы вообще моя книга?
•••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••
Мира Миронова,
художница
/ученица 11-го класса/
Мне на 2019-й Новый год подарили такую книжку, но там явно не все анекдоты, и она построена с упором в первую очередь на картинки, в виде комиксов, с современными рисунками. Называется «Хармсиниада». Книгу мне подарила ближайшая мамина подруга, она вообще большой спец по хорошей детской, и не только, литературе.
Я тогда подумала, что не сказала бы, что это похоже на Хармса, правда, я читала только его детские вещи, а то, о чем мама рассказывала — «об Гоголя, об Пушкина», — услышала совсем недавно. Рисунки в подаренной книге мне понравились больше, чем те, что ты мне сейчас показала (подлинных рисунков Пятницкого. — Ред.), они более четкие и комиксные, мы же подростки и любим это все.
Пожалуй, без картинок, литым текстом было бы труднее воспринимать, но мне было очень забавно, ну просто потому, что я же уже читала этих авторов в основном, имею представление, как кто жил когда-то. Это очень мило, Эдварда Лира напомнило, абсурдная поэзия такая, а такая книжка — хороший подарок. Запомнился Тургенев, который вечно едет в Баден-Баден, когда расстроится, ну и, конечно, Лев Толстой, который очень любил детей, а еще, я как раз читала «Преступление и наказание», так что Достоевский — царствие ему небесное — это автоматически в голове возникало, когда на уроке фамилию писателя произносил кто-то.
•••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••
Иоанна Ремнева
/ученица 11-го класса/
Конечно, я прекрасно помню эти анекдоты. С самого детства их очень люблю. Еще, кажется, до школы мне рассказывал их папа (художник Андрей Ремнев. — Ред.). Мне так нравилась история про Гоголя, переодевшегося Пушкиным, что я, когда была маленькая, то на даче написала ее, выцарапала на нашей печке.
А сестра моя вот рассказывает, что им эти анекдоты в лицее на уроке зачитывали.
•••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••
Маруся Воробьева
/студентка Школы-студии МХАТ, 4-й курс/
Получилось как-то так: «Веселые ребята» были в моей жизни с самого детства. Я помню, как совсем маленькой любила разглядывать пожелтевшие листы оригинала, нарисованного дедушкой, с которым я не была знакома (Владимиром Пятницким. — Ред.), и исписанного двоюродной бабушкой — Натальей, которую нежно люблю.
Позже стопочка изданных в «Арде» маленьких черных книжечек, пахнущих типографской краской, частенько выручала меня при необходимости сделать остроумный и оригинальный подарок. Я дарила их, каждый раз все сильнее гордясь своей семьей. Ну и конечно, между собой мы используем множество цитат оттуда, которые для нас стали своим внутренним языком.
А сейчас «Веселых ребят» цитируют везде, от пабликов в ВКонтакте до центральных каналов телевидения. Но многие все так же приписывают авторство Хармсу.
Например, однажды на лекции по русской литературе в Школе-студии МХАТ педагог рассказал нам, студентам, хохму про то, как Гоголь переоделся Пушкиным, но пожалел Герцена и этим выдал себя. Вот только лектор сказал, что авторство «Веселых ребят» принадлежит Хармсу.
Конечно же, я тут же встала и исправила его! Рассказала про то, что на самом деле их написали мой дедушка и бабушка Наташа.
Я считаю, что эта путаница с авторством — расширение идеи абсурдных историй, выход этой идеи за рамки литературного произведения. Теперь оно так: «Однажды Пятницкий переоделся Хармсом…»
•••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••
Назад: Александр Кобринский. Как я напечатал текст анекдотов[9]
Дальше: Станислав Дединский. Как они повлияли на российскую журналистику
