Книга: «Лев Толстой очень любил детей...»
Назад: Николай Котрелев. Владимир Пятницкий — художник-нонконформист 1960–1970-х годов[87]
Дальше: Приложение
Софья Багдасарова.
Наталья Доброхотова-Майкова и место ее семьи в истории русской культуры
История «Веселых ребят» — редкостный литературный детектив: популярный текст «потерял» титульный лист с названием и фамилиями авторов, к нему прилипло имя Даниила Хармса. Исследователи-хармсоведы пытались «очистить» наследие своего подопечного от «апокрифов». Другим литературоведам удалось вернуть имена настоящих авторов — Владимир Пятницкий и Наталья Доброхотова-Майкова. В итоге со всех причастных «обвинения» в намеренной подделке и мистификации были сняты, но результаты расследования не получили широкой огласки. И до сих пор, спустя 30 лет после объявления истинных «виновников», многие поклонники текста считают его хармсовским. Более того, поскольку «Веселые ребята» распространялись в основном в машинописных самиздатовских перепечатках, даже те, кто знал все тексты сборника буквально наизусть, зачастую не ведали, что они в оригинале богато иллюстрированы, и иллюстрации эти не менее важны для восприятия и понимания произведения. А некоторые из тех, кто ведал, полагали, что авторство текста принадлежит Доброхотовой-Майковой, а иллюстраций — Пятницкому; другие же считают, что все заслуги принадлежат одному Пятницкому. Но не все так просто.
Конечно, в первую очередь внимание сосредотачивается на фигуре известного живописца. Да, талантливый нонконформист Владимир Павлович Пятницкий вошел в историю советского андеграундного искусства. Среди прочего, был участником легендарной «Бульдозерной выставки», входил в южинский кружок Юрия Мамлеева (Наталья Доброхотова-Майкова убеждена, что влияние Мамлеева на него не было благотворным), дружил с Анатолием Зверевым и Владимиром Яковлевым, с Венедиктом Ерофеевым и Геннадием Айги. Но никого из них, впрочем, в славе не догнал. Его самостоятельные тексты (и художественные работы) полны абсурда и экспериментов — недаром он любил Хармса и Хлебникова. Увы, не уберегся Пятницкий от традиционных «артистических недугов» — он пил, экспериментировал с препаратами, расширяющими сознание, в молодости побывал в психиатрической лечебнице. В его картинах и рисунках отчетливо присутствует оттенок сумасбродства.
Но, сфокусировав внимание на нем, мы можем упустить из вида Наталью Доброхотову-Майкову и ее семью. Именно годы, проведенные в кругу семьи Доброхотовых-Майковых, стали временем творческого благополучия Пятницкого. Именно в этот период были созданы «Веселые ребята» — единственное произведение Пятницкого, способное сравниться по популярности с работами его товарищей и коллег, например, с поэмой «Москва — Петушки» того же Ерофеева. В атмосфере тепла, уюта большой дружной семьи своеобразный талант Пятницкого приобрел черты, если так можно выразиться, «британского юмора» — того самого, который безумен, как Шляпник, но при этом всегда твердо стоит на ногах. И вскоре после того, как Пятницкий в 1972 году покинул дом Доброхотовых-Майковых, его душевный разлад снова обострился, алкоголь и наркотики окончательно расшатали здоровье, и в 1978 году художник скончался в возрасте 40 лет.
Наталья Александровна Доброхотова-Майкова, вместе с которой Пятницкий не очень долго учился на химфаке МГУ, до сих пор живет на востоке Москвы, в Метрогородке, со своей сестрой Татьяной (она была гражданской женой Пятницкого, родила ему дочь Валентину), в той же самой квартире, где писались «Веселые ребята». Вот уже почти 50 лет эти женщины продолжают хранить наследие Пятницкого, рассказывать об этом художнике, устраивать его выставки. Рассказывают они и о том, как появились «Веселые ребята», и что происходило с анекдотами впоследствии.
Повествуя о том, как рождался текст, Наталья Александровна постоянно так подчеркивает талант Пятницкого и так умаляет свою собственную значимость в этом процессе, что может создаться впечатление, будто ее роль в создании «Веселых ребят» едва ли не случайна, а сама она чуть ли не литературный секретарь, попавший в компанию гения.
И скромность эта касается не только данного конкретного произведения. Вот как, например, Наталья рассказывает об их с сестрой творческих опытах: «Рисовать мы так и не научились, хотя какое-то время ходили в студию. Учиться рисовать не имело никакого смысла, потому что рядом почти всегда был Пятницкий, и было очевидно, что слова «рисунок», «художник», «живопись» означают совсем не то, что под ними понимают другие художники и почтеннейшая публика». При этом сестра Татьяна потом в беседе проговаривается, что Наталья решила бросить работу по профильному химическому образованию и целиком посвятить себя иллюстрированию книг после того, как ее рисунки похвалила сама Анна Ахматова.
Наталья Доброхотова-Майкова уходит в тень Пятницкого добровольно: для крайне интеллигентного и невероятно скромного человека это в порядке вещей. Однако ее вклад в «Веселых ребят» ничуть не меньше. Например, при попытке выяснить, откуда что бралось в тексте, оказывается, что, скажем, Рабиндранат Тагор там возник, потому что бабушка Натальи Александровны — Валентина Герн — в юности увлекалась теософией, и внучки зачитывались томиками гимнов Тагора из ее библиотеки. Поэт Майков был введен в историю про чай без сахара, потому что он — «почти однофамилец», а Чернышевский — потому, что она очень любила роман «Что делать?».
Легендарная фраза «Лев Толстой очень любил детей» тоже придумана ею — «потому что в нашем доме тогда было много детей». (Кстати, тонкое, изящное чувство юмора передалось и вышеупомянутым детям. Достаточно сказать, что в переводе ее дочери Екатерины Михайловны Доброхотовой-Майковой российским читателям знаком Вудхаус).
Подчеркнем, что Пятницкий и Доброхотова-Майкова явились катализаторами друг для друга. В одиночку знаменитых произведений Наталья Александровна тоже не создала. Впрочем, она, безусловно, состоялась как иллюстратор. Много лет проработала в журнале «Пионер» (который все-таки не прекратился после драмы, упомянутой в истории создания «Веселых ребят»), иллюстрировала книги, в основном — детские энциклопедии, работала в издательствах «Детская литература», «Молодая гвардия», «Аванта+» и т. д. Биография вроде бы без примечательных вех, однако мне здесь невозможно говорить об этой женщине, человеке высочайшей культуры, об ее интеллекте, тонком изысканном юморе, без употребления превосходных степеней. Встреча с Натальей Александровной, совместная работа с ней над этой книгой стала для меня важным событием.
Отдельно нужно сказать об эрудиции художницы. Комментарии к «Веселым ребятам», как может убедиться читатель, оказались практически самостоятельным произведением, заслуживающим отдельного внимания — почти за каждой строчкой скрывались шлейфы аллюзий и перекличек. Какая доля этих подтекстов, культурных слоев придумана Пятницким, а какая ею — Доброхотова-Майкова признаваться не спешит. Говорит, что не помнит точно, но есть сильное подозрение, что она, по своему обыкновению, скромничает.
* * *
Обозначить тот интеллектуальный срез русской культуры, к которому принадлежат автор «Веселых ребят» Наталья Доброхотова-Майкова, ее дочь — переводчик Екатерина, ее сестра — детский иллюстратор Татьяна, ее племянница — искусствовед Валентина и другие члены этой большой семьи, правильнее всего будет, думается, описав эту самую семью и ее историю.
В пьесе Александра Солженицына «Пир победителей» (1951–1953 гг.), комедии в стихах о фронтовом опыте писателя, в списке действующих лиц есть персонаж, обозначенный «Доброхотов-Майков, капитан, начальник штаба». Это реальный человек, сослуживец писателя, и его полное имя — Александр Сергеевич Доброхотов-Майков. Это отец Натальи, Татьяны и Ирины — третьей сестры. (Ирина Александровна — тоже художник, она не фигурирует в истории создания анекдотов, поскольку рано уехала в Казахскую ССР, где в 1966 году стала главным художественным руководителем республиканского Дома моделей).
Действие пьесы происходит 25 января 1945 года в Восточной Пруссии. В уста капитана Доброхотова-Майкова автор вкладывает такие строки:
…Еще горжусь, что предок мой служилый
Стрелял из пушки пеплом Первого Лжедмитрия! (…)
Я тем горжусь, что Доброхотовы
Рубились под Полтавой,
Что был один из них казнен Бироном за измену,
Что бились мы под Рымником, под Прейсише-Эйлау,
Что Майков, прадед мой, похоронен под Балаклавой,
Дед Плевну брал, отец был ранен под Мукденом…
Но не успеваем мы восхититься, как он же говорит приятелю:
Ты что, ты принял все всерьез?
Да нет, я скромненький, я малый человечек.
Отец мой, правда, торговал вразнос,
А остальные все пасли овечек. (…)
Да пролетарий я исконный:
Дворовой девки сын я незаконный.
Ты в школе ж прорабатывал —
помещички бывали!
Им — попадись на сеновале! (…)
Гриднев
Но значит все же кровь твоя полудворянская?
Майков
Что — кровь? Ты на нутро смотри.
Нутро мое — рабоче-крестьянское!
Да, я горжусь своим сермяжным родом:
Мы — Доброхотовы: добра хотели мы.
Кому? Естественно — народу!
Озвученную Солженицыным историю своей династии сестры комментируют так: «Когда в 1995 году мы попали на постановку этого спектакля в Малый театр, мы не удивлялись, когда слышали со сцены отцовские словечки и отцовские истории (мы их знали по домашним рассказам, отца почти не помним). Отец был выдумщик и мистификатор, кого и как он только не разыгрывал еще в художественном училище. У него хобби было такое — розыгрыши. Мы не знаем, сам ли он наплел про своих героических предков, или Александр Исаевич добавил их ему ради концепции — но уже по фамилии видно, что семья не дворянская. Дворянам Майковым мы не родственники». Не было среди ближайших предков и торговцев вразнос или пастушков.
Дочь мистификатора явно пошла в отца, печально согласятся все ортодоксальные хармсоведы.
Впрочем, реальная история рода советского офицера Доброхотова-Майкова действительно была не «рабочее-крестьянской» и, быть может, по тем временам — опасной.
Прямую историю фамилии удается проследить до 1850-х годов, когда купец Александр Карпович Доброхотов-Майков получил потомственное почетное гражданство. Купеческий род вообще изначально был «Майковы», а фамилия «Доброхотов» была пожалована за постройку храма (предположительно его отцу Карпу Карповичу Майкову).
К революционному 1917 году семья была весьма зажиточной. Прадед сестер, тоже звавшийся Александр Карпович (1867–1920-е), был коммерческим директором ситценабивной мануфактуры товарищества «Эмиль Циндель». По семейным рассказам, до революции любимым занятием жены его, Серафимы Петровны (1871–1941/2?), было ездить в Европу — играть в казино: «Много она проигрывала денег, говорили. И правильно: меньше потом большевикам досталось». В 1914 году Александр Карпович с Серафимой Петровной и четырьмя детьми въехали в роскошный «дом с мухами» у Пушкинского музея, о котором речь пойдет отдельно.
Среди этих детей был и дед Натальи, Татьяны и Ирины — Сергей (1894–1966). Женой его в 1915 году стала француженка Ирина-Берта-Мария Бежо (1897–1971), дочь красильного мастера Анри Бежо на фабриках Евгения Арманда, будущего свекра пресловутой Инессы. Мастер Бежо жил зажиточно, возил семью за границу, снимал дачу в Кратово и т. д. После революции члены его фамилии вернулись во Францию, но, когда было можно, переписывались с оставшейся Ириной Генриховной и ее потомками. Например, в 1960-е годы, в Оттепель, они даже присылали ее внучке, модельеру Ирине Доброхотовой-Майковой, в Казахстан парижские журналы мод, приезжали в гости в Москву.
Сергей, которому повезло не попасть под мобилизацию в Первую мировую, университет бросил, был вынужден работать — нарядчиком, писарем, служащим, счетоводом и так далее. Бизнес-талантов от отца он не унаследовал, и хорошо, наверное, — оказался не на виду. В 1923 году он, например, статистик-информатор в «Госиздате»; в последующие годы служит в разных организациях все так же экономистом-плановиком, секретарем. Жена его Ирина Генриховна, хоть и была, по выражению своих внучек, «дамой», с 1931 года пошла работать — кассиром, машинисткой. Где-то с середины 1940-х в Институте юридических наук она стала секретарем слепого профессора Михаила Гернета, писавшего про царские тюрьмы. Но в 1948 году ее уволили по п. «а» ст. 47 КЗОТ — из-за происхождения.
Так что, вопреки байкам, вложенным в уста их сына Солженицыным, Сергей отнюдь не «торговал вразнос», а Ирина не была «дворовой девкой», нагулявшей внебрачного ребенка от помещика.
Их сын, наполовину француз, Александр (1918–1945) прожил короткую жизнь. Он собирался стать художником и окончил Художественное училище памяти 1905 года. Во время учебы Александр познакомился со своей будущей женой Людмилой Герн. Они стали родителями сестер Натальи (р. 1938), Ирины (р. 1939) и Татьяны (р. 1943).
В 1938 или 1939 году — сестры точно не помнят — Александр поступил в артиллерийское училище и оттуда ушел на фронт. Он оказался прирожденным военным — таким его и вывел Солженицын в пьесе, как собирательный образ идеального офицера, вроде булгаковского Мышлаевского. В «Пире победителей» есть несколько реальных историй из жизни Александра. Одна из них, про то, как в дипломной скульптуре на тему поцелуя бдительные товарищи углядели свастику, произошла, правда, не с ним, а с его однокурсником, мужем художницы Татьяны Коцубей — он был за это репрессирован.
При знакомстве с сестрами, которое состоялось после премьеры «Пира победителей» в Москве в 1995 году, Солженицын говорил им, что показывал Доброхотову-Майкову свои первые, фронтовые рассказы. А тот «посоветовал расширять литературное образование, для начала предложил Пастернака». «Наверно, под рукой ничего другого не было, у отца и мамы это был любимый поэт. Но А. И. сказал, что так и не проникся. Зато уверился в отцовском высоком интеллектуализме», — вспоминают сестры.
Майор Александр Доброхотов-Майков, кавалер Ордена Красной звезды, Ордена Отечественной войны II степени, погиб 25 января 1945 года в районе города Гиршберг в Восточной Пруссии. Солженицын к этому времени служил в другой части и не знал о его смерти. Сестрам он рассказал позже, что, собираясь публиковать пьесу на Западе, узнавал, кто из его сослуживцев, выведенных в пьесе, жив, чтобы поменять фамилии и себе, и другим героям. Оставил только колоритное имя Доброхотова-Майкова, уверившись в его гибели. По странному совпадению, тот погиб именно 25 января — в тот день, в который Солженицын поместил действие своей пьесы с триумфальным концом. Или, может, писатель поставил эту дату намеренно?
* * *
В печальной истории нашей страны, где мужчины живут так коротко или уходят от своих детей так стремительно, хранителями родовой памяти постоянно остаются матери и бабушки. Поэтому важно прослеживать именно их влияние. (Показательно, что второй соавтор, Владимир Пятницкий, по сравнению с Натальей Доброхотовой-Майковой, «корней» почти совсем не имел — его мать погибла очень рано, все, что он знал о ней — со слов старшего брата Александра. Воспитывала их мачеха — отец был слишком занят.) Поэтому после рассказа о роде Доброхотовых-Майковых обратимся к предкам сестер по материнской линии — более важным с точки зрения формирования их личностей. Об этой ветви рассказать можно намного больше.
Их мать Людмила Алексеевна, урожденная Герн (1918–2004), была дочерью Алексея Павловича Герна (1889–1971) и Валентины Витальевны, урожденной Поповой (1891–1959).
Бабушка Валентина была дочерью Виталия Алексеевича Попова (1856–1920), последнего священника Спасо-Преображенского храма в Нименьге (Онежский район Архангельской области) и Серафимы Павловны Клеопатровой, дочери обедневшего вологодского дворянина, имевшей специальность акушерки. Уроженец Вологодской губернии, сын псаломщика, прадед Виталий с 19 лет работал учителем в Онежском приходском училище и был рукоположен только в 32-летнем возрасте. Его старший брат Алексей Попов (1841–1921), кстати, сделал более успешную карьеру — стал протоиереем, а в 1907 году был избран в Государственную думу III созыва. В 1913 году в Вологде вышли его мемуары «Воспоминания причетнического сына». Отец Виталий жил беднее брата, служил в Нименьге, с трудом кормил многочисленных детей. Но двух младших дочерей еще до Первой мировой войны он сумел послать учиться в Петербург («буду питаться редькой с квасом, но младшим дам высшее образование», говорил он). 5 августа 1920 года отец Виталий был расстрелян по приговору губернской ЧК за совершение молебна во время ворзогорского восстания. Сейчас имя Виталия Алексеевича Попова значится в списке Новомучеников Архангельской епархии (кандидатов на канонизацию).
Валентина Попова была одной из этих дочерей. На севере она выучилась в епархиальном училище и уже успела поработать немного сельской учительницей, но ко времени приезда в столицу ей было всего лет шестнадцать. Отец отправил ее зимой на санях, и она надолго запомнила это бесконечное путешествие из заснеженной Нименьги. В Петербурге Валентина поступила в Школу Императорского Общества поощрения художеств, ее сестра Александра училась в женском психоневрологическом институте. Валентина увлеклась поэзией, теософией, подружилась с поэтом и литературоведом Александром Квятковским — тоже из семьи священника, только Могилевского. Внучкам Валентина рассказывала, как в Новый год и она, и Квятковский «оказались совершенно без денег — поповичи из очень бедных семей, — но не захотели с пустыми руками идти в семью богатого студента Родовского и всю ночь бродили по пустому Петербургу. Падал снег, и он прочел наизусть всего “Онегина”».
В Петербурге юная теософка Валентина познакомилась с будущим мужем — молодым эсером Алексеем Павловичем Герном. Она рассказывала потом внучкам о трогательном начале их романа: он водил ее в редакцию, кажется, «Земли и Воли», она же дарила ему томики Бальмонта. Поженились они примерно в 1914 году. От бабушки Валентины, как рассказывают сестры, им досталась большая библиотека, которую они выучили наизусть: Блок, тоненькая «Антология китайской лирики» в переводах Щуцкого, с предисловием Василия Алексеева, «Витязь в тигровой шкуре» в переводе Бальмонта, «Калевала»…
Род Гернов, к которому принадлежал дед Алексей, был дворянский — еще в 1628 году швед Томас Герн был «ротмистром в большом полку на Туле», потомки его были офицерами (по семейной легенде — и при Бородино), чиновниками, мелкими помещиками. Больше всего из этого рода благодаря литературоведам известно о Карле Ивановиче Герне (1816–1882) — офицере и топографе, служившем в Оренбургском крае, где он подружился со ссыльным Тарасом Шевченко и предоставил ему квартиру в своем доме. Шевченко написал портрет друга и его жены Софьи (пришлось сжечь перед обыском, т. к. ему запрещалось рисовать). Знал Шевченко о неприятностях Карла в семейной жизни: за женой Герна ухаживал прапорщик Исаев, поэт намекнул другу, и прапорщик в отместку написал на Шевченко донос, в результате которого тот был переведен на Сырдарью. Карл оставил о Шевченко небольшое мемуарное сообщение.
Его брат Адольф Иванович Герн (1821–1896), юрист, также, вероятно, был знакомым Шевченко, который пытался с его помощью опубликовать свою «Княгиню». Один его сын, Богдан Адольфович Герн (1862–1939), стал автором учебника физики, а другой, Павел — прадедом наших сестер.
Вернемся же к предреволюционным годам и знакомству будущих бабушки и дедушки. Алексей Павлович Герн в 1911–1916 годах учился на агрономическом факультете Петербургских высших сельскохозяйственных курсов и увлекался революционным движением. Семейная история гласит, что до этого, в 1908–1912 годах, как эсер он даже попал под арест в Шлиссельбургскую крепость, и над головой у него ломали шпагу, в знак лишения дворянства. Официальная советская биография Герна об этом молчит — сестры подозревают, что он скрывал опасное эсэровское прошлое, углубившись в науку. Вот, например, 1927 год, вокруг творится бог знает что, а он публикует книгу «Тверские клевера».
Обе сестры Алексея Герна тоже были революционерками, на женских курсах в неврологическом с ними училась Лариса Рейснер. Сестра Юлия даже отсидела несколько месяцев за организацию эсеровского кружка в гимназии. Кстати, первым (согласно упоминаниям прессы) судебным делом юриста, помощника присяжного поверенного, некого Александра Романовича Беляева, который впоследствии прославится как писатель-фантаст, было заседание 18 июля 1909 года в Смоленске, когда он защищал брата и сестру Гернов в деле «о принадлежности ряда лиц к запрещенной партии социалистов-революционеров». Сестры Доброхотовы-Майковы комментируют поведение этих материных теток: «Хорошо вовремя посадили, а то бы непременно которая-нибудь застрелила генерал-губернатора».
Герн, женившись, бросил революцию и стал успешным советским агрономом. Он был первым, кто занялся селекцией специальных сортов картофеля в 1930-х годах, написал около 30 научных работ, получил за свой труд Орден Ленина и бронзовую медаль И. В. Мичурина.
Итак, Алексей Герн и Валентина Попова поженились, появились дети. В последующие годы Валентина сопровождала мужа при переездах с одной селекционной станции в регионах на другую. Ученый Герн, каким он предстает перед нами, например, на парадной фотографии в журнале «Огонек» 1952 года — это идеальный «профессор» старой школы, с роскошной бородой и умными глазами за стеклами очков.
С 1920 года Алексей Герн работает агрономом в совхозе Карачарово (бывшем имении князя Гагарина). К этому времени относится знакомство с молодым писателем Борисом Губером, чей отец возглавлял этот совхоз. В биографии Губера даже написано, большое значение в приобщении его к литературе имела Валентина Витальевна Герн, «в салоне которой бывали поэты-символисты; она познакомила Губера с Евгением Замятиным, участниками группы “Серапионовы братья”. Встречи в салоне Герн сыграли значительную роль в становлении Губера как поэта и прозаика». Борис Губер был расстрелян в 1937 году за то, что он был вхож уже в совсем другой литературный салон — Евгении Хаютиной, жены Ежова.
А вот дружбу с его братом, историком Александром Губером, семья Гернов сохранит. Много лет спустя сын Валентины, Юрий Герн, будет хлопотать об издании книги памяти Александра Губера. Книга памяти академика выйдет, и там будут помещены, в частности, небольшие воспоминания Юрия. Пару слов о нем — дядя сестер полковник Юрий Алексеевич Герн (1924–2019) был военным переводчиком-синхронистом с французского языка, после увольнения в запас 30 лет преподавал на Высших курсах иностранных языков МИД СССР, был профессором, автором учебников. Его сестра, красавица Татьяна Герн была замужем за советским дипломатом и долго жила заграницей: «у нас в семье два шпиона», шутят про них сестры.
В середине 1920-х Алексей и Валентина Герны живут в Твери, там в их доме также много литературных гостей — ехавшие из Москвы поэты останавливались именно там. Например, у Багрицкого был именной диван, на котором он регулярно ночевал. Сестры рассказывают: «Ближайшим другом и единомышленником был Николай Оттович Широкий, библиотекарь, образованный и тонкий человек, конечно, преданный поэзии, крестный отец тетки Татьяны. В то время библиотеки избавлялись от наследия прошлого. Старые журналы списывали, Н.О. стопками уносил их домой или Гернам. Бабушка вырезала иллюстрации, гравюры, портреты литераторов, виньетки, забавные картинки, сшивала альбомы из толстой серой бумаги и вклеивала в них для будущего эстетического воспитания детей. Мы потом немало оттуда содрали».
После 1930 года, когда Алексей Герн оставил жену и троих детей ради новой семьи, бабушка Валентина стала работать в Твери библиотекарем, а в 1932 году перебралась с детьми в Москву, позже поселилась в Лосинке (гор. Бабушкин) и стала работать педагогом в детской психбольнице в усадьбе Медное.
Жилось тяжело. В 1941 году Валентина Герн была вынуждена устроиться работать в больничную кухню посудомойкой. Внучки вспоминают о любимой бабушке в этот период: «Нельзя сказать, что В. В. была полностью безразлична к своему статусу. В нищете и унижении она помнила, что была когда-то дамой. Но — человек сам творит среду обитания (в пределах возможного). Бабушка затеяла газету “У плиты” — “орган ин-та повышения квалификации работников общепита”. После войны Валентина Герн стала работать там же регистратором. Дома у бабушки, в Лосинке, как вспоминают сестры, «книг было много, помимо полок — связки за столом, под столом, связки в передней, на полке среди обуви. Можно было вытащить “Трофеи” Эредиа, “Калевалу”, Бальмонта, альманах со стихами Гумилева, Тагора, но, к счастью, еще Уитмена — какое чтение для советских школьниц! А можно было уйти и бродить по колено в снегу».
* * *
Людмила, будущая мать сестер Доброхотовых-Майковых, была перевезена в столицу в 14 лет. Здесь же она поступила в Художественное училище памяти 1905 года и вышла замуж. В отличие от мужа она сумела стать художницей, хотя и не известной; кормить детей в итоге пришлось шитьем.
После гибели Александра в 1945 году она осталась вдовой в 27 лет с тремя девочками на руках, жила в квартире родителей мужа и воспитывала детей с помощью свекров, своей матери и ее книг. Девочки, как и их отец, учились в школе напротив дома (теперь № 57).
Дом же, в котором они жили, стоит рядом с Пушкинским музеем — доходный дом Стуловых (Малый Знаменский переулок, 8, стр. 1, кв. 12). Сейчас здание передано ГМИИ, после реставрации в нем откроется музейный Дом Текста.
Эффектный дом в стиле модерн был построен в 1914 году, тогда же в него въехал прадед Александр Карпович Доброхотов-Майков с женой и потомством. Он то ли купил квартиру, то ли просто снял, но застрял надолго. После революции 7-комнатная квартира была превращена в коммуналку, Доброхотовым-Майковым остались 3 комнаты. Представители нескольких ветвей семьи жили здесь до самого расселения здания в 1963 году.
Одна из их комнат оказалась запечатленной на популярной картине Сергея Викторова «Маяковский в мастерской РОСТа». Ее автор еще с училища дружил с Людмилой, был в нее влюблен и постоянно ходил в гости. А для большинства исторических фигур на своих полотнах использовал в качестве натурщика ее свекра, деда сестер Сергея Доброхотова-Майкова. Из других материнских друзей-художников запомнились Глеб Миронов, Рафаил Закин, Георгий Сатель, Георгий Щетинин.
Татьяна (слева) и Наталья Доброхотовы-Майковы, декабрь 2019 года. Фото С. Багдасаровой
Сестры вспоминают о доме своей молодости: «Дом был известен среди закоренелых москвичей, как “дом с мухами” там на лестнице были огромные окна с расписными стеклами, выходившие, правда, не наружу, а на черный ход, но на этих стеклах были нарисованы мухи размером с ворону. Внизу в холле с мозаичным полом стояли кариатиды в виде черных египтян. Чего в квартире только не было: колонны, расписные потолки виноградами, два туалета с раковинами, одна в цветочек, а в другом — большое окно, большая ванная, огромная кухня, красивый дубовый паркет. Лепные и расписные фризы были везде, где только можно, в том числе в нашей комнате. В кабинете кессонный потолок в ассирийском стиле, в гостиной белая дверь, расписанная арабесками под стансы Рафаэля. Потолок в прихожей был расписан под виноградную беседку. Мы это узнали незадолго до отъезда. То ли его отмыли, то ли лампочку ввернули сильную.
В наше время там жило восемь семей, довольно комфортно при огромной кухне, большой ванной, просторном коридоре, но не дружно. Мы в школе считали себя очень богатыми, подруги-то жили в подвалах. Одна девочка, вместе с кучей другого народа, безо всяких удобств, жила в соседнем “доме” — внутри церкви Антипия на Колымажном дворе. Колонка во дворе, весь дворик застроен сараюшками, я один раз к ней зашла, это было страшно, ничего подобного я не видела ни до, ни после.
В нашей же комнате два высоких окна выходили сначала на пустырь заброшенной стройки Дворца Советов, потом на бассейн, теперь на этот храм — к счастью, нас там давно нет, очень он мне не нравится. Жили мы вшестером — родители отца, мама и мы трое. Гости у нас были постоянно, все жили близко, мамины друзья-художники, наши студенты. Пушкинский музей мы вообще считали своим салоном: две наши соседки работали там кассиршами, нам не глядя выдавали бесплатные билеты на всю компанию. Позже мы ходили туда рисовать гипсы, слушать лекции, Таня занималась в школьном кружке. Мы и на Дрезденке (выставке картин из Дрезденской галереи. — Ред.) побывали не отстаивая очереди чуть не с Гоголевского бульвара, как простые смертные.
Живопись у нас тоже висела, мамы, отца, подарки друзей, потом наши упражнения, скрывая отчасти дефекты обоев. Впрочем, ни обои, ни потолки никого тогда особо не волновали, во многих домах ремонт не делали со времен гражданской войны. Позже мы придумали писать на свободных местах изречения, цитаты, гостей просили оставлять автографы. Тема Карапетьянц написал из “Сна в красном тереме”: когда за правду ложь сочтут, тогда и правда ложь…
…Однажды мы нашли в сборнике японских повестей фразу, которая привела нас в восторг:
Старайся получать прибыль от трудов своих, а если не получается, то лучше не старайся.
Володя Пятницкий по нашей просьбе написал ее крупными буквами на видном месте. То ли мы себе напророчили, то ли выразили подсознательное, но так всю жизнь и прожили.
Мы тогда стояли на очереди, ждали, что нас, наконец, куда-нибудь переселят, семья росла, клопы заедали, сил уже не было терпеть, мы свой дом уже как дом и не воспринимали. Должно быть, он становился все более открытым, но у многих было так. Все, кто попадал в гости, приводили потом своих знакомых. У нас Горбаневская была свой человек, еще из тех, кто позже прославился, бывал Алик Гинзбург, Женя Рейн читал стихи, один раз, кажется, зашел Амальрик.
Сейчас этот дом принадлежит музею, и мы очень надеемся, что когда-нибудь в нашей бывшей квартире устроят музей Пятницкого. Мы и план нарисуем».
В 1963 году Доброхотовы-Майковы получили отдельную квартиру. Именно там были написаны «Веселые ребята».
* * *
В XXI веке история продолжается. У сестер Натальи и Татьяны теперь на двоих шестеро внуков.
Назад: Николай Котрелев. Владимир Пятницкий — художник-нонконформист 1960–1970-х годов[87]
Дальше: Приложение
