Глава 3
Ночью я сплю неспокойно. Постоянно ворочаюсь. Снятся какие-то длинные белые коридоры, одинаковые, бесконечные. Вновь пузырь, он густой и липкий. Я как будто вижу разноцветные разводы на поверхности плёнки. Мыльный раствор растекается водой, заполняя ушные проходы, проникая в нос и рот. Тяжело дышать. Сердце бешено колотится. Разлепляю глаза, вскакиваю, хватаюсь липкой рукой за влажный лоб. На часах 6:21. Сегодня удалось поспать подольше, уже неплохо. Стекло завибрировало бы в семь тридцать. Вибрация усиливается и мягко будит меня, если сам не просыпаюсь. Я встаю и отключаю будильник, встроенный в стекло. Шторы раздёрнуты. За ними предутренние золотисто-оранжевые разводы на тонких слоёных облаках. Вновь ложусь, решаясь ещё немного поваляться. Не замечаю, как сонливость вновь одолевает меня.
Открываю глаза. Яркий солнечный свет пробивает комнату насквозь. Часы высвечивают светло-жёлтым 8:37. Чертов сон! Вскакиваю. Быстро одеваюсь, мчусь в конец коридора, успеваю умыть лицо, провожу рукой по правой узкой плитке, отключаю силовое поле, вылетаю из ванной. На учёбу нельзя опаздывать. Начало занятий в девять утра и не минутой позже. Хорошо, что учебный корпус, также как и работа, неподалёку от моего дома.
Прибегаю в аудиторию без четырёх девять, запыхавшись. Протискиваюсь с краю на третий ряд. Раздают материалы для теста. Как всегда, вовремя. Я успел повторить позавчера лишь половину. После теста ещё две пары, потом беседа с научным руководителем моего диплома. Мне с ним повезло. Он относится с пониманием к моей работе. Не все студенты работают, за кого-то платят родители. У таких ребят больше времени на учёбу и подготовку к диплому.
Время на парах словно слизывает некий космический поглотитель минут и часов. Иду в кабинет профессора Нордмана получать наставления по работе. Здороваюсь. Он кивает в знак приветствия, раскладывая на столе плёнки с томограммами.
– Вы ведь уже определились с мотивирующей частью вашего исследования, мистер Коулман? – с места в карьер спрашивает он, отрывая взгляд от плёнок и глядя в мою сторону.
– Ээээ, не очень понимаю… я как бы мотивирован, – что-то невпопад блею я.
– Это я знаю, что вы мотивированы. Ваша работа имеет самый что ни на есть практико-ориентированный подход. Вы придумали, как обосновать для научного совета степень актуальности исследования?
– Да, – неявно улыбаясь, отвечаю, наконец, поняв, о чём речь. – Управление беспилотными летательными аппаратами. Эм… У корпорации «Плазмида» есть потребность в интерфейсах управления. В своей работе я подвожу базу из наук о мозге под работу интерфейсов, – продолжаю я более уверенным тоном.
– То есть это узкий запрос для нужд Корпорации? – пристально глядя на меня и немного сощурив свои проницательные глаза, осведомляется профессор Нордман.
– Да, именно, то есть… эээ, – по действием этого взгляда я начинаю сомневаться в своей правоте.
– Вам не кажется, что это всё же слишком узкий запрос? Может быть, ещё что-то?
«К чему он клонит? Мы же уже сотню раз всё это обговаривали», – думаю я.
– Я думаю, эээ, – подбираю слова.
«Ладно, чёрт с ним. В конце концов, я уже почти выпускник. Надо быть увереннее в себе», – подбадриваю сам себя.
– Это достаточный запрос и достаточное основание для обоснования актуальности исследования, – наконец выпаливаю я, словно озвучивая какой-то окончательный вердикт.
– Хм. А как же интересы других людей? Какая будет польза другим людям от вашей разработки? Или, может, вред?
Теперь я понимаю, к чему он клонит. Вообще, это очень опасно – сомневаться в актуальности исследований, если заказ приходит из Корпорации. Профессор Нордман очень рискует. Я сам его когда-то выбрал в качестве своего руководителя за приверженность неким общенаучным принципам и идеалам. Он большой специалист в своём деле, равных ему нет во всей Аридафии. И поэтому его свободомыслие терпят. Странно, но он раньше никогда не выражал так открыто свою позицию. Неужели он тоже считает, что у Корпорации слишком шкурные интересы?
– Профессор, – начинаю я более робким и уже менее уверенным голосом, – это не моя разработка. Я лишь дорабатываю алгоритмы. Подобные устройства существовали и ранее. Их можно использовать в мирной авиации или для управления персональными автомобилями или сельскохозяйственной техникой. Я думаю, что любую технологию можно использовать как во благо, так и во вред.
– Спасибо за клише в ответе, – едко подмечает профессор Нордман. – Много вы видели в Аридафии персональных автомобилей?
«И правда – а много я их видел?» – проносится в моей затуманенной голове. Совсем немного. Сколько их в целом Мингалосе? Несколько сотен? Надо срочно что-то придумать… Чёрт, нужен какой-то ответ. Я уже почти выпускник. Нельзя быть мямлей.
– Эмм, немного, но это пока, я верю в светлое будущее, когда их станет больше, – несу я чушь, чтобы как-то отмазаться от неудобных вопросов.
– Что ж, пусть так и будет. На защите скажете, что вы планируете расширять область применения интерфейсов, в том числе для управления дройдами во врачебной практике.
– Хорошо, профессор.
Понимая, что лучше уйти, поскольку сегодня я не готов долго дискутировать, я медленно начинаю разворачиваться к двери.
– Трэй! – окликает меня Нордман, – выбирая тему для будущих исследований, думайте об интересах большинства, а не о маленькой кучке заевшихся бюрократов. Вы хороший человек. Помните об этом.
– Э, да, вас понял, – отвечаю я в растерянности.
Вот это поворот. Здесь явно что-то нечисто. С чего это профессор так открыто выражает своё недовольство правящей верхушкой. Я прощаюсь и вылетаю из кабинета.
Я брожу по центральным кварталам несколько часов в раздумьях над работой и словами моего научного руководителя. Кристини отсылает мне на коммуникатор десятки сообщений с вопросами о том, где я и чем занят. Я лишь успеваю их закрывать, проскальзывая пальцем по выгнутой мембранной поверхности. Наномолекулы складного, помещающегося у меня на ладони устройства высвечивают очередное сообщение: «Не забудь завтра про бал!!!» Не испытав особого восторга от полученного сообщения, нервно заталкиваю гаджет в карман.
Ночь проходит быстро. Сегодня я проснулся по будильнику в восемь сорок. После душа следую на кухню, открываю холодильник, копошусь там в поисках еды, оставшейся с начала недели. Думаю, что надо бы заказать чего-нибудь к понедельнику. Бросаю случайный взгляд вниз, на контейнер. Там лежит всё та же надкусанная мною два дня назад помидорка. «Надо выбросить её уже», – думаю я. Завтракаю тостом с сыром и зеленью, запивая белковой смесью со вкусом гренок и ветчины. Беру контейнер, иду на лестничную площадку. Открываю мусороприёмник, опрокидываю контейнер и вываливаю помидор и остатки разжёванной мякоти внутрь. Содержимое смачно плюхается поверх других пищевых отходов. Возвращаясь обратно, замечаю, что дверь квартиры напротив чуть приоткрыта и оттуда из щёлочки струится свет. Там раньше никто никогда не жил. Новые соседи? Захожу к себе в квартиру. Бегу в ванную, споласкиваю руки. Одеваюсь и вылетаю на работу. По пути вспоминаю, что Тод меня позавчера сильно толкнул. Весь день стараюсь с ним не пересекаться. На обеденном перерыве молчу, как и все, будто бы специально стараюсь себя не выдать. После работы отправляюсь домой переодеться.
На торжественные случаи у меня только один нарядный смокинг – тёмно-синего цвета, с золотистыми запонками. Они не из драгоценных металлов, только имитация. Приходят сообщения на коммуникатор, но я их не читаю. Я знаю, что они от Кристини. Она сейчас начнёт меня заваливать вопросами из разряда «рубашка отглажена?», «сверкают ли ботинки?». Ненавижу такие моменты. Можно вызвать трансфер, но для меня это дорого. Я экономлю. Стараюсь лишние деньги отвезти маме. Мне немного приплачивают за работу, хотя могли и не делать этого. Поскольку Корпорация и так обеспечивает всем необходимым и оплачивает все мои расходы. Иду пешком. Быстро. Осталось около пятнадцати минут до начала бала.
– Опять ты чуть не опоздал! – подскакивает ко мне Кристини у самого входа в концертный зал и хватает за руку. Она в длинном зеленовато-жёлтом платье с вкраплениями золотой нити. В руке она держит зелёную шляпку с искусственными перьями. В этом одеянии она походит на змею. Ни на йоту не сомневаюсь, что ей неудобно.
– Привет, дорогая, – тянусь к ней, чтобы коснуться губами её белоснежной щеки, но она отводит голову в сторону.
– Ты что, на людях это неприлично. Мы же культурная пара, – говорит она с распахнутыми от удивления глазами.
Я ничего не отвечаю, беру её за руку, и мы следуем внутрь. На входе нас ждут трое встречающих в белых строгих рубашках и длинных чёрных камзолах. Сегодня вечеринка в стиле девятнадцатого века. Вспоминаю уроки истории. На изображениях картин того века люди облачены в длинные, неудобные одежды. На дамах платья, из-под подолов которых аккуратно показываются носики туфелек, мужчины одеты во фраки или сюртуки. В голове вспыхивают картинки с историческими сражениями в Европе. Тогда Евразийский континент ещё не сдвинулся с места и не стал дрейфовать навстречу Североамериканскому. Чем жили те люди? О чём они мечтали? В школе совсем немного об этом рассказывают. Только Наполеоновские войны в голове и отпечатались. Тут же припоминаю картину, где он одет в нечто похожее на лосины, и представляю, как все эти мингалосовские франты так же разодеты.
Сдавливая смех, прохожу дальше, придерживая за руку Кристини, которая восторженно крутит головой по сторонам. Кажется, словно у неё не шея, а ножка юлы. Так странно видеть Кристини такой энергичной на людях. При мне она вялая как рыбина, провалявшаяся под солнцем, а здесь сияет, блещет, даже улыбается. Я одет не совсем так, как подобает, но мне всё равно, я тут не за тем, чтобы ходить павлином и красоваться.
Проходим в шикарный зал в роскошном убранстве. Я здесь был лишь единожды – на оперном концерте, когда учился на первом курсе. Длинные гирлянды крупных бриллиантовых капель свешиваются с потолка, крепясь к круглой сверкающей люстре из резных кусочков хрусталя. На стенах между современными светоотражающими панелями золочёные растительные орнаменты. Должен признать, что архитекторы и декораторы поработали на славу. Им удалось соединить современные технологии с роскошью старины.
В зале много людей, так много, что почти не видно центральной сцены. Женщины в тёмных болотистых цветов платьях в пол. В тканях платьев золотые и серебряные тиснения. «Кто-то ютится в комнатушках, собирая гроши по карманам, а кто-то разодет в золото и серебро», – в голове проскакивает досадная мысль. На мужчинах строгие однотонные костюмы и светлые рубашки со стоячими или отложными воротничками. Мимо туда-сюда шныряют официанты с прилизанными набок волосами, одинаковые, все как на подбор. «Может, их тоже специально вывели с помощью генной инженерии», – шучу я про себя.
Кристини высвобождает мою руку и мчится к какой-то своей знакомой. Они хватаются за руки и будто бы отваливаются друг от друга в разные стороны, отплясывая свой диковинный приветственный ритуал. У меня появляется шанс расслабиться ненадолго и оглядеться.
Никого из знакомых не замечаю. Вряд ли тут есть кто-то из колледжа или с работы. Все они слишком заняты. На сцену выходит конферансье. Он что-то рассказывает о бальных традициях, я не слушаю, мне это неинтересно. И тут он объявляет выход на сцену президента «Плазмиды», вернее, уже и президента Аридафии. Я его ещё ни разу не видел живьём. Какой он из себя?
Я аккуратно протискиваюсь ближе к сцене, стараясь никого не задеть. В толпе становится жарковато, у меня взмокли подмышки. Ненавижу это ощущение. Рубашка липнет к рёбрам. Я не успеваю подойти к цене, когда статный коренастый мужчина средних лет уверенной походкой направляется к микрофону, его сопровождают четверо серьёзного вида людей. Вероятно, телохранители. В зале все затихают и обращают взгляды в сторону президента.
– Дорогие друзья! Я рад вас приветствовать на открытии ежегодного торжества по случаю дня рождения Корпорации, – начинает он свою речь. – Основание Корпорации ознаменовало собой новую эпоху в развитии и восстановлении Аридафии после тех страшных событий. Многие знания и технологии были утрачены, но благодаря талантливым инженерам, исследователям и управленцам мы сумели восстановить большую часть из них.
Моё внимание переключается на внешность президента Рида. Я теряю смысловую нить его властной, но монотонной речи. Разглядываю его идеально уложенные волосы, с лёгкой проседью в нескольких местах. Он стареет? Почему он не воспользуется технологиями омоложения?
Я протискиваюсь сквозь плотные ряды слушающих, чтобы разглядеть его поближе. Видимо, во мне говорит природа исследователя. Ничего не могу с собой иногда поделать, любопытство берёт верх. Мне надо всё самому увидеть, услышать, а ещё лучше потрогать, ткнув пальцем. Однажды я был в музее искусства прошлых эпох. Я не удержался и протянул руку к античной статуе. Мне захотелось потрогать гладкий мрамор, ощутить его прохладу. Целых двадцать минут потом разминал руку после полученного толчка защитного силового поля. Больше я не тянул руки к экспонатам. Затерявшись в потоках своих раздумий, я не заметил, как почти вплотную подошёл к сцене. Теперь могу видеть каждую складку на одежде президента.
– И по этой причине празднование дня основания Корпорации, – завершает он свою речь, – является почти таким же особенным событием, как и отмечание Дня становления новой Аридафии. А теперь, друзья и сподвижники, веселитесь! Объявляю бал открытым! – он улыбается, странновато кривя рот, а его руки вздымаются вверх.
Нас секунду мне кажется, что президент Рид посмотрел в мою сторону. Взгляд его сделался словно бы немного суровым и печальным. Он как будто даже узнал меня. Да нет же. Зачем я тешу своё самолюбие? Даже если президент как-то и повлиял на моё назначение, то, вероятно, он даже никогда и не видел меня в лицо. Кто я такой? Мелкий муравьишка, букашка по сравнению с ним. От него исходит сияние власти и могущества. От меня веет нищетой, трусостью, ничтожностью и мелкой постыдной дрожью.
Наши глаза встречаются. Какое-то мгновение он ещё разглядывает меня будто бы с интересом, а потом резко отворачивается и уходит прочь со сцены. В этот же самый момент я ловлю ещё чей-то взгляд, теперь сбоку. Кто-то с неподдельным интересом на меня таращиться. Я осторожно поворачиваю голову вправо и вижу Тода. Он не сводит с меня своих сердитых глаз. Что он здесь делает? Ему бы впору сейчас набивать кому-нибудь физиономию в тренировочном зале или заниматься ещё чем-то похожим. А он здесь и смотрит на меня.
Разворачиваюсь и иду обратно, в то место, где Кристини отпустила мою руку. Вижу её недовольную мину по поводу моего отсутствия. Ещё около часа терплю её трёп с подругами. С облегчением прощаюсь с ней после вечеринки. Она сегодня не приглашает, да я и не хочу ничего. Нужно хорошенько отоспаться перед завтрашней поездкой домой.
Ночью вновь вижу сон с водянисто-мыльным пузырём, в котором я тону и захлёбываюсь. Может, это мой животный инстинктивный страх перед стихией океана, некогда затопившего наш континент? Какая только глупость не заберётся в голову!
Я быстро собираюсь, не успеваю позавтракать. Вчера после упрёков и укоризненных взглядов Кристини выпил несколько бокалов шипучего алкогольного напитка. Сегодня голова тяжёлая, как чугунный бочонок. Запихиваю в контейнер для еды остатки хлеба, молочную смесь, ореховую пасту. Сую контейнер в белый пустой рюкзак. Мне неизвестно, сколько мы сегодня простоим на границе между периметрами. С собой всегда стоит брать что-нибудь из еды.
Я частенько прихватываю с собой рюкзак, подаренный мне в университетском колледже Корпорацией. Они мне его дарили для спортивной одежды, но я приспособил его под ношение всего что только можно. Он белый, совершено белый, без единого пятнышка, без серой ниточки. Рюкзак почти не запачкался и не посерел за четыре года. Это потому, что я обитаю в центральных районах, где воздух фильтруется и нет сырости. На окраинах рюкзак бы уже давно начал разъезжаться из-за повышенной влажности. В Плазмиде любят светлые вещи. Так корпораты демонстрируют свою элитарность и превосходство над остальными жителями Аридафии.
Вокзал в третьем периметре, а посты проверки документов и разрешений на въезд и выезд – в девятом и одиннадцатом. Иногда в девятом не проверяют, а в одиннадцатом обязательно всё проверят и осмотрят багаж, если он подозрительный. Однажды поезд задержали почти на два часа, когда какой-то сумасшедший лаборант пытался вывезти экспериментальные опытные образцы из исследовательского центра Корпорации. Неужели собирался их кому-то продать, или он и вправду сумасшедший? Весь поезд тогда перевернули вверх дном. Я выворачивал карманы и несколько раз показывал содержимое рюкзака.
В поезде достаточно просторно и совсем немного людей, несмотря на то что суббота. В Мингалосе есть люди, которые никогда не покидали его пределов. Всю жизнь так и просуществовали. В основном это молодые, родившиеся примерно двадцать-тридцать лет назад. Я бы так не смог. Свобода! Открытые пространства. Зеленеющие луга с прохладной росой. Каждая такая капля на целый глоток. Леса с непроходимыми зарослями. Ледяные ручьи с плещущими своими ворсинками-плавниками пескарями. Вот моя стихия. Природная и буйная. Обычно за свежим воздухом многие едут за город в отдалённый Тирос. Там есть большие парки и несколько прозрачных озёр. Купаться в них нельзя, но можно хотя бы полюбоваться.
На границе девятого периметра сегодня проверяющих нет, поезд медленно тащится дальше. Он едет почти бесшумно за счёт электромагнитной подушки. В животе пусто, желудок урчит, надо подкрепиться. Достаю хлеб, открываю банку с ореховой пастой. Отламываю небольшой кусок от буханки и обмакиваю в коричнево-жёлтую жирную массу. На вкус сносно, но не сказать чтоб очень вкусно.
Однажды бабушка рассказывала нам с Никсой, как в детстве они всей семьёй ели хлеб с пекарни. Они тогда жили на окраине маленького городка, позднее затопленного поднявшимся океаном. У всех детей их семейства по щекам слюнки текли от одного запаха свежеиспечённого душистого, горячего пшеничного хлеба. Мягкие булки разваливались под лёгким надавливанием пальцев, и под золотистой корочкой обнажалось воздушное белое мучное тесто. Такой хлеб таял во рту. Они запивали нежную пышную мякоть хлеба тёплым парным молоком. Бабушка говорила, что сама природа из своих недр отдавал волшебный питательный напиток.
Пока я вспоминаю рассказы бабушки, представляя, как вместо своего хлеба с ореховой пастой уплетаю золотистые булки, поезд медленно подбирается к одиннадцатому периметру. Он замедляет своё движение. В каждый вагон заходит конвой из трёх проверяющих и двух дройдов, парящих в воздухе. В случае сопротивления кого-то из пассажиров дройдам разрешено открыть огонь на поражение. Поэтому все обычно молчат и делают что велят. Сегодня проверяют быстро, нас совсем немного в вагоне. Смотрят мой пропуск из Корпорации, в рюкзак не заглядывают. Наверное, я не выгляжу слишком подозрительным, желающим вывезти ценности Корпорации. Через пятнадцать минут поезд трогается с места, и мы плавно отъезжаем от пропускного пункта на границе периметров.
За окном мелькают потрёпанные временем постройки окраин. Некоторые многоквартирные дома совсем почернели от сырости. Здесь нет защитного осушающего купола, как над городом. Раньше было ещё хуже, сейчас вода, по-видимому, действительно, стала отступать, климат становится суше.
Сверху Мингалос похож на паутину, сотканную из периметров с поперечными прожилками дорог. В пределах центральных периметров основные постройки Корпорации. С третьего по шестой периметр идут культурные учреждения и административные здания, ещё немного домов среднего класса. С седьмого по девятый находятся дома самых богатых и влиятельных горожан. Там же размещается городской зоопарк. В десятом и одиннадцатом периметре находятся смешанные постройки со спортивными залами, мастерские, больницы и городской зоопарк.
На севере Мингалоса за одиннадцатым периметром начинается огромный испытательный полигон. Никто не знает, что там происходит. Некоторые горожане говорили, что слышали за высокими стенами с колючей проволокой нечеловеческие стоны. Будто бы там пытают людей, вырывая им языки. А ещё там видели странных существ, похожих на людей, но с гладкой склизкой кожей и горящими в темноте зелёными глазами. Не знаю, правда ли всё это. Быть может, очередная байка. Сам я стараюсь туда не ходить. Место и правда жутковатое. Кто вообще туда ходит по ночам, если видел их зелёные глаза? Глупость какая-то.
Мы движемся на юг, немного восточнее относительно центра города. Там и есть самые окраины, где стоит наш многоквартирный дом. Мингалос смещён к востоку от центра страны. Если ориентировать карту севером наверх, то в сотне километров справа от столичного города начинается океан, совершенно бескрайний. На карте Аридафия выглядит одиноко, а окружающие воды зловеще обступают её со всех сторон. Нам говорят, что мы остались одни. Может ли быть такое? Иногда доносятся слухи, будто есть ещё немного сухой земли с самостоятельными поселениями далеко в океане. Но кто мог бы это проверить? В Аридафии совсем немного воздушных судов. Да и куда лететь? Где искать те поселения?
Одиннадцать регионов составляют единое континентальное государство. На все регионы распространяется действие федеральных законов, запрещающих ведение собственного частного сельского хозяйства и добычу пропитания в лесах, реках и озёрах. В прошлом году за нарушение закона несколько тысяч человек посадили в тюрьму, некоторых публично казнили.
В северных регионах добывают драгоценные металлы, такие как золото и платина. Оттуда золотые нити в нарядных платьях женщин на вчерашнем балу. Уголь и нефть – в юго-восточных регионах. На юге ведётся добыча свинца и других металлов. По рассказам нескольких ребят с моего потока, которым посчастливилось попасть в колледж, в тех регионах постоянный смог и видимость пропадает уже через двести метров.
В соседнем с Мингалосом регионе выстроены громадные предприятия по производству технологических новшеств. Я думаю, что где-то там же разрабатывалось вооружение для внутренней армии самой Корпорации. Практически всё, что открывается или работает в стране, проходит под эгидой генерального плана «Плазмиды». Каждое новое предприятие, каждая новая больница, школа или даже дом строится с разрешения корпоративного отдела планирования.
Вновь окидывая печальным взглядом убогие однообразные домишки окраин, убеждаюсь, насколько отличается тягостная жизнь простых граждан от роскошной жизни корпоратов. В «Плазмиде» не экономят на двух вещах: качественных кадрах и технологиях. Одно километровое центральное здание, похожее на ДНК, чего стоит. Оно крепится сверху на мощные, крепки тросы, которые цепляются за громадный метеорит на орбите Земли.
Ума не приложу, как им удалось подвесить столь громадное здание в воздухе. Башня не просто парит, она ещё и перемещается. Иногда ДНК покидает своё основное место и плывёт по воздуху несколько сотен километров, описывая воображаемую восьмёрку или какую-то иную фигуру. Так корпорация провозглашает своё господство во всех ближайших регионах. Каждый, кто видит парящее в небе высоченное здание, невольно горбит спину под натиском ощущаемого величия. Все понимают, что за ними неустанно наблюдают. Их есть кому контролировать.
