Когда Варфоломею исполнилось семь лет, родители отдали его учиться грамоте. Наши благочестивые предки всегда смотрели на обучение грамоте как на дело священное: грамота давала ключ к чтению и уразумению Божественных Писаний. И школы грамотности, которых было очень немного в то время, учреждались попечениями епископов и вообще духовенства. Ростовским епископом в то время, о котором мы говорим, был Прохор, муж учительный и благочестивый. Под его руководством и учителями в школы назначались, конечно, люди богобоязненные.

Вместе с Варфоломеем учились и два брата его: старший Стефан и младший Петр. Братья обучались успешно, хотя Петру в то время не было и шести лет, а Варфоломей далеко отставал от них. Учитель наказывал его, товарищи упрекали и даже смеялись над ним, родители уговаривали, да и сам он напрягал все усилия своего детского ума, проводил ночи над книгой и часто, укрывшись от взоров людских, где-нибудь в уединении горько плакал о своей неспособности, горячо и усердно молился Господу Богу: «Дай же Ты мне, Господи, понять эту грамоту; научи Ты меня, Господи, просвети и вразуми!» Но грамота все же ему не давалась. «Тяжелое чувство испытывает человек, — говорит святитель Платон, — когда всей душой желает учиться, чувствует в себе пламенное влечение к просвещению, но на пути к достижению цели его желаний встречаются какие-либо непреодолимые препятствия». Сильно огорчалось своей безуспешностью и доброе дитя. Немало печалились о том и родители его, и учитель: всем было прискорбно, что мальчик лишается великого дара Божьего — в учении книжном. Но, видно, нужно было, чтобы отрок, о котором были столь добрые предзнаменования, ранним опытом научился, что никакого успеха, никакого знания, никакой способности не должно приписывать себе, но единственно Богу, Отцу светов, от Которого свыше сходит всякое даяние благо и всякий дар совершенный (Иак. 1, 17), и смиряться под крепкую руку (1 Пет. 5, 6) Того, Кто один просвещает всякаго человека, грядущаго в мире (Ин. 1, 9). Чего, однако же, не преодолеют прилежание и труды, а наипаче молитва, и особенно молитва, исходящая от чистого сердца невинного дитяти? и вот Господь, близ сущий всем призывающим Его во истине (Пс. 144, 18), внял, наконец, и усердной молитве благоразумного отрока Варфоломея и даровал ему просимое.

Раз отец послал его в поле искать жеребят, каковое поручение пришлось особенно по душе мальчику, любившему уединяться от людей. Здесь-то и случилось с ним нечто подобное тому, что было с Саулом, который, будучи также послан отцом своим для отыскания заблудившихся ослят, встретил пророка Самуила, возвестившего ему, что он будет царем над Израилем. На поле, под дубом, увидел Варфоломей незнакомого старца-черноризца, саном пресвитера; благоговейный и ангелоподобный старец приносил здесь свои молитвы Богу Вездесущему и изливал пред Всеведущим слезы сердечного умиления. Поклонившись ему, скромный отрок почтительно отошел в сторону, не желая прерывать его беседы с Богом, и стал вблизи, ожидая окончания молитвы. Старец окончил молитву, он с любовью взглянул на доброе дитя и, прозревая в нем духовными очами избранный сосуд Святаго Духа, ласково подозвал его к себе, благословил его, отечески поцеловал и спросил: «Что тебе надобно, чадо?»

Хотя мальчик был послан искать коней, но его тоскующая душа и теперь была всецело занята невеселыми мыслями о своей неспособности к учению; он забыл на этот раз о конях и с детской простотой поведал старцу свое сердечное горе.

«Меня отдали учиться грамоте, — сказал сквозь слезы Варфоломей, — и больше всего желала бы душа моя научиться читать Слово Божие, но вот, сколько ни стараюсь, никак не могу выучиться, не понимаю, что мне толкуют, и очень печалюсь о том; помолись за меня Богу, отче святый, попроси у Господа, чтобы Он открыл мне учение книжное, я верю, что Бог примет твои молитвы».

Умилился старец от таких речей малого отрока, он видел его усердие и, любуясь красотой детской души, отражавшейся на его кротком лице, воздел руки, возвел очи на небо, вздохнул к Богу из глубины сердечной и стал молиться, испрашивая дитяти просвещения свыше. О, как пламенна была эта молитва таинственного старца под открытым небом, под тенью дуба, и с каким трепетом надежды соединял с ней свою чистую детскую молитву блаженный Варфоломей! В этом трогательном единении двух душ — убеленного сединами старца и малого отрока — их общая молитва, как чистый фимиам, восходила на небо и достигла престола Всевышнего…

Старец заключил свою вдохновенную молитву священным словом «аминь» и бережно вынул из-за пазухи небольшой ковчежец. Открыв его, он взял оттуда тремя перстами малую частицу святой просфоры и, благословляя ею Варфоломея, молвил: «Возьми сие, чадо, и снеждь; сие дается тебе в знамение благодати Божией и разумения Святаго Писания. Не смотри на то, что частица святаго хлеба так мала: велика сладость вкушения от нея».

Нужно ли говорить, с каким восторгом принял святой отрок этот благодатный дар? Слезы радости блестели в его детском взоре, с благоговением вкусил он от св. хлеба и какой же сладкой показалась ему эта таинственная пища!

— Не об этом ли сказано в псалмах, — сказал он старцу, — коль сладка гортани моему словеса Твоя, паче меда устом моим, и душа моя возлюби я зело! (Пс. 118, 103).

Заметим, что юный Варфоломей, по святой любознательности и усердию, много псалмов заучил наизусть со слов своих благочестивых родителей и, конечно, повторял их в своих уединенных прогулках по полям и лугам своей родины. Поэтому и теперь пришли ему на память приведенные слова Псалмопевца.

— Если веруешь, чадо, — отвечал ему старец, — больше сих узришь. А о грамоте не скорби: ведай, что отныне Господь подаст тебе разумение книжное паче братий твоих и товарищей, так что и других будешь пользовать.

Радуясь от всей души, что Бог привел ему встретиться с таким святым старцем, Варфоломей сладостно внимал его душеполезным наставлениям; как семена на добрую землю, так и благодатные слова старца ложились на его доброе сердце.

Довольно научив его о спасении души, старец хотел уже идти в путь свой, но благоразумный отрок не хотел расстаться со святым наставником, он пал к ногам его и со слезами умолял войти в дом его родителей. «Родители мои, — говорил Варфоломей, — очень любят таких, как ты, отче! Не лиши же и их своего святаго благословения!»

Сколько детской простоты слышится в этих речах доброго мальчика! В них сказалась вся любящая душа святого дитяти, и как счастливы родители, которых Бог благословил такими детьми! Поистине такие дети — Божие благословение, они не только в себе самих носят это благословение небесное, но и собирают его, так сказать, отовсюду, чтобы привлечь на дом родительский.

С улыбкой любви последовал старец за своим юным странноприимцем, и с честью его встретили родители Варфоломея. Для благочестивых людей такой старец-инок — всегда желанный гость, а Кирилл и Мария особенно любили принимать и покоить у себя в доме иноков. Приняв благословение от старца, они предложили ему радушное угощение. Но гость медлил садиться за стол. «Прежде следует вкусить пищи духовной», — заметил он и направился в моленную, которая в старое доброе время имелась в каждом доме благочестивых князей и бояр. Туда пригласил он с собой Варфоломея и, благословив начало третьего часа, велел ему читать псалмы…

Напрасно изумленный отрок отговаривался неумением, старец сам дал ему в руки книгу и настоятельно сказал, чтобы тот читал Слово Божие без сомнения. И что же? Отрок взял благословение от старца и, благоговейно осенив себя крестным знамением, начал стихословить Псалтирь стройно и внятно! И сам он, и родители, и братья не могли надивиться, как хорошо читает он. Ведь до сего времени он так тупо учился и мало понимал! Так впоследствии об этом рассказывал сам преподобный. Над ним сбылось, замечает блаженный Епифаний, слово Пророка: тако глаголет Господь: се дах словеса Моя во уста твоя (Иep. 1, 9).

После того святой гость вкусил предложенной ему трапезы и, благословив радушных хозяев, хотел удалиться, но благочестивым боярам жаль было так скоро отпустить его, им хотелось еще побеседовать с опытным в духовной жизни старцем, в котором они уже приметили дар прозорливости. Между прочим, они рассказали ему, как сын их, будучи еще во чреве матери, троекратно прокричал в церкви, и желали знать, что думает старец об этом случае, который самой необычностью своей заставляет их невольно задумываться над ним.

— О, добрые супруги! — сказал им на это старец, — вот Господь удостоил вас такой великой милости — дал вам такого сына, зачем же вы страшитесь там, где нет никакого страха? Вам должно радоваться, что Бог благословил вас таким детищем. Он предызбрал вашего сына еще прежде его рождения. А что я говорю вам истину — вот вам знамение: с этой поры отрок будет хорошо понимать всю книжную мудрость и свободно будет читать Божественное Писание. Знайте, что велик будет сын ваш пред Богом и людьми за его добродетельную жизнь!

Старец встал, чтобы идти. На пороге дома он еще раз обратился к родителям Варфоломея и вымолвил в пророческом духе такие загадочные слова: «Отрок будет некогда обителью Пресвятой Троицы, он многих приведет за собой к уразумению Божественных заповедей».

Гостеприимные хозяева проводили странника до ворот своего дома, но тут он вдруг стал невидим, так что Кирилл и Мария невольно подумали: не Ангел ли Божий был послан к ним, чтобы даровать премудрость их сыну? И глубоко сохранили они в благоговеющих сердцах своих его таинственные глаголы.

Между тем, как говорил старец, так и сбылось: с отроком произошла чудная перемена. Какую бы книгу ни раскрыл он, тотчас же начинал читать ее без всякого затруднения, понимая и смысл того, что читал. Так дар Божий, столь неожиданно ему ниспосланный, воздействовал в юном Варфоломее и просветил ум его. Нет нужды говорить, что после этого случая он скоро опередил в учении как братьев своих, так и прочих товарищей.

Нередко можно и в наше время встретить примеры горячего детского благочестия, продолжительности горячих, со слезами, молитв, любви к Богослужению, усердного стремления подражать подвигам святых отцов; это бывает в тех благочестивых семействах, в которых дети воспитываются в страхе Божием, на чтении житий святых, под сенью храма Божьего. А в древней Руси все воспитание детей велось в строго церковном духе. и это чувство, эти чистые, святые стремления дитяти не скорбь и мрак вносят в его юную душу, но отрадную тишину, ясность и спокойствие. Дитя черпает в них духовную силу и крепость: в его душе слагаются светлые образы (идеалы) жизни святой, жизни по Евангелию Христову, — образы, которые сродняются с его юным сердцем и становятся для него на всю жизнь заветной святыней, к которой с теплым чувством обращается потом человек даже в глубокой старости. И чем сильнее эти святые стремления в детстве, тем больше они освещают впоследствии мрак жизни в сей юдоли земной, они примиряют утомленного невзгодами жизни пришельца земли с его нерадостной долей и поддерживают, ободряют, утешают в его многотрудном странствовании к отечеству небесному.

Так было и с отроком Варфоломеем. Рано в его душе, воспитанной примерами и уроками благочестия, раскрылось чувство любви к молитве и готовность к подвигам для угождения Богу. Простое доброе сердце дитяти есть открытая дверь для благодати Божией; посему-то и сказал Господь о детях: таковых есть Царство Небесное (Мф. 19, 14). Рано низошла благодать Божия и в невинное сердце отрока Варфоломея и воцарилась там. Всей душой Варфоломей полюбил Богослужение церковное и не опускал ни одной службы церковной. Наши предки не знали и не любили читать какие-либо книги светского содержания; жития святых, святоотеческие писания, разные Палеи, сборники, летописные сказания о минувших судьбах родной земли — вот книги, которые были любимым чтением того времени. Конечно, в доме благочестивого боярина Кирилла не было недостатка в таких книгах, отрок Варфоломей их читал и перечитывал, и кто знает, может быть, некоторые рукописи XII–XIV века, оставшиеся в библиотеке Лавры от времени самого ее основателя, были принесены им в пустыню, как единственное дорогое наследство после его родителей. Почерпая из книг уроки мудрости духовной, он тотчас же старался прилагать их к жизни своей «не так, — замечает святитель Филарет, — как многие долголетние ученые, которых учение цветет в словах, но в делах не созревает». Он скоро понял, что еще в отроческом возрасте страсти уже начинают проявлять свою губительную силу, которую сдержать стоит немалого труда; а кто хоть раз поддастся в юности их влечению и попустит им связать себя порочными склонностями, тому и подавно тяжело преодолеть их. И вот благоразумный отрок принимает все меры, чтобы оградить себя от их воздействия, и пресекает все пути, которыми они обыкли находить доступ к сердцу человека. Так, прежде всего он совершенно уклоняется от детских игр, шуток, смеха и пустословия, помня, что тлят обычаи благи беседы зла (1 Кор. 15, 33), и что со строптивым легко можно и самому развратиться (Пс. 17, 27). Потом, сознавая, что воздерживать себя во всем есть лучшее средство сдерживать страсти, а свободный от страстей дух и непомраченная ими мысль всегда бывает способнее к восприятию благодати Божией, святой отрок налагает на себя строгий пост: по средам и пятницам он не позволяет себе вкушать ничего, а в прочие дни питается только хлебом и водой. О каких-нибудь других питиях, не говоря уже о вине, он не позволяет себе и помыслить во всю свою жизнь.

Заботливая мать старалась умерить строгость его поста. «Не изнуряй себя излишним воздержанием, сын мой, — говорила она, — чтобы тебе не заболеть от истощения сил, тогда и нам немалую скорбь причинишь. Ты еще дитя, твое тело еще растет, посмотри, никто в твоем возрасте не принимает на себя такого поста, ни братья твои, ни товарищи так не постятся, как ты; другие дети семь раз на дню поедят, а ты, дитя мое, ешь только раз в день, а то и через день. Перестань так делать, это тебе не по силам, всякое добро хорошо в меру и в свое время. Вкушай пищу по крайней мере вместе с нами».

Но благоразумный отрок кротко отвечал на эти увещания любящей матери: «Не стесняй меня в этом, родная моя, чтобы не пришлось делать так против воли твоей. Не отклоняй меня от воздержания, которое так сладостно душе моей, зачем советуешь своему сыну неполезное? Ведь вы же сказывали мне, что я еще в колыбели постился по средам и пятницам, как же я могу не понуждать себя угождать Богу, чтобы Он избавил меня от грехов моих?»

— Тебе нет еще и двенадцати лет от роду, — возражала ему мать, — а ты уже говоришь о грехах своих! Мы видели над тобой явные знамения благодати Божией, ты избрал благую часть, которая не отнимется у тебя, что у тебя за грехи?

— Перестань, матушка, — со сдержанным огорчением отвечал ей сын, — что ты это говоришь? Тебя увлекает естественная любовь твоя к детям, но послушай, что говорит Святое Писание: никтоже чист пред Богом, аще и един день жития его будет на земли (Иов. 14, 5); никто не безгрешен, токмо един Бог, а Божественный Давид о нашей худости говорит: в беззакониих зачат есмь, и во грехах роди мя мати моя (Пс. 50, 7), сего ради да не похвалится всяк человек! Брашно и питие, конечно, не поставит нас пред Богом!» (1 Кор. 8, 8).

Мать удивлялась разумным речам своего сына и не желая препятствовать его доброму произволению о Боге, обыкновенно говорила ему: «Если ты так рассуждаешь, то делай, как хочешь, Господь с тобою, я не хочу стеснять тебя в добром, дитя мое!»

И святый отрок никогда не позволял себе даже отведать каких-нибудь сладких блюд или напитков, следуя мудрому наставлению Великого Василия: «Аще хощеши внити в рай, воздержи чрево, бежи пьянства». Так, укрощая юную плоть свою воздержанием и трудами для сохранения чистоты душевной и телесной, он ни в чем не выходил из воли своих родителей: как кроткий и послушный сын, он был истинным утешением для них.

«И виден был в нем прежде иноческого образа совершенный инок, — говорит блаженный Епифаний, — поступь его была полна скромности и целомудрия, никто не видал его смеющимся, а если и появлялась иногда кроткая улыбка на его прекрасном лице, то и она была сдержанна; а чаще лицо его было задумчиво и серьезно; на глазах его нередко заметны были слезы — свидетели его сердечного умиления; его уст никогда не оставляли Богодухновенные псалмы Давидовы. Всегда тихий и молчаливый, кроткий и смиренный, он со всеми был ласков и обходителен, ни на кого не раздражался, от всех с любовью принимал случайные неприятности. Ходил он в плохой одежде, а если встречал бедняка, то охотно отдавал ему свою одежду.

Благоговейное устроение юной души Варфоломея естественно располагало его искать уединения, где бы мог он, наедине с Богом, изливать в слезной молитве пред Ним все святые чувства невинного сердца и в самопредании воле Божией искать подкрепления духу на предстоящем жизненном пути. Он так и делал. Особенно любил он молиться по ночам, иногда совсем проводя ночи без сна и все это стараясь тщательно укрыть от домашних. И какой же детской доверчивостью и пламенной любовью к Богу, какой, так сказать, мудрой простотой дышала его чистая молитва! «Господи! — так взывал он в умилении сердечном. — Если верно то, о чем поведали мне родители мои, если прежде моего рождения на свет Ты уже благоволил явить на мне, убогом, дивные знамения благодати Твоей, то да будет воля Твоя, Господи! Буди, Господи, милость Твоя на мне! И дай же мне, Господи, измлада возлюбить Тебя всем сердцем моим и всей душой моей и поработи единому Тебе, яко к Тебе привержен есмь от утробы матери моея, от ложесн, от сосцу матери моей Бог мой еси Ты! И как посетила меня благодать Твоя, когда я был еще во чреве матери моей, так не оставь меня и ныне, Господи! Отец мой и мати моя — придет время — оставят меня, а Ты восприими меня, со делай меня Своим, причти меня к избранному Твоему стаду! Тебе предоставлен я, бедный, от самых пелен, избави же меня, Господи, от всякой нечистоты, от всякой скверны душевной и телесной; сподоби меня творити святыню во страхе Твоем, Господи! К Тебе единому пусть стремится сердце мое, да не усладят меня все сладости мира сего, да не прельстят меня все красоты житейские, к Тебе единому пусть прилепится душа моя и да восприимет меня десница Твоя… Не попусти мне когда-нибудь возрадоваться радостию мира сего, но исполни меня, Господи, радостию духовною и неизреченною сладостию Божественною; Дух Твой благий да наставит мя на землю праву!»

И невольно каждый, видевший такое доброе устроение Варфоломея, любовался им, невольно говорил про себя с удивлением: что-то выйдет из такого отрока, которого Бог сподобил такой благодати с раннего детства?

А отрок между тем становился юношей и, возрастая летами, возрастал и в благочестии. И само собой зарождалось в нем желание иноческого подвига, и с каждым днем все больше и больше росло и созревало это желание, пока, наконец, не обратилось в пламенную жажду души, которой томился некогда венценосный подвижник и пророк, и взывал: желает и скончавается душа моя к Богу крепкому, Богу живому: когда же, наконец, прииду и явлюся лицу Божию? (Пс. 41, 3).

Но не в Ростовской земле, не в Ростовском княжестве, которое тогда потеряло уже свое значение, суждено было исполниться этим заветным мечтам. Там, по выражению песни церковной, первые искры Божественного желания только начали возжигать сей великий светильник, но не там надлежало ему возгореться. Ему назначено было Промыслом Божиим просиять в мрачной пустыне, среди дремучих лесов радонежских, чтоб оттуда светить светом своей жизни святой и своего благодатного учения только что возникавшей тогда из безвестности Москве, которая готовилась быть первопрестольной столицей всей Русской земли, а с Москвой — светить и всему Православному Царству Русскому.

Посмотрим теперь, как перенесен был благодатный светильник сей из пределов Ростова Великого в пределы незнатного Радонежа, перенесен невидимой рукой Промысла Божьего, руководившего обыкновенными путями дел человеческих.