Глава 25. Перемены

Вирна Мэйс

Ромина смотрит на меня со смесью наслаждения и превосходства. Еще бы, извинения за то, что она меня чуть не прибила – такое услышишь не каждый день. Раньше меня бы не заставили вытолкнуть из себя даже слово, но сейчас, после всего, что случилось – после подноса в голову К’ярда, после моего увольнения и возвращения, после осознания того, что взять Ромину можно только хитростью, мне почти не составляет труда сказать эти слова:

– Я прошу прощения за то, что сказала. Возможно, я действительно ошиблась.

– Возможно? – она недовольно смотрит на меня.

– Возможно, потому что я не могу сказать точно. А следовательно, я не имела права бросать такие обвинения тебе в лицо.

Вот теперь она злится: не так себе все это представляла. Место выбрала такое, где побольше людей и въерхов, попросила говорить погромче. Я говорила, но всю ярость и собственное бессилие сцедила на репетициях перед мутным зеркалом в ванной, на тренировках с Вартасом и на своих попытках избавиться от страха воды.

Ключевое слово – попытках, потому что тогда меня едва успели вытащить, и вообще, стоит мне отпустить бортик, как на меня накатывает панический страх. Дженна не сдается и говорит, что у меня все получится, а я пока я занимаюсь тем, что держусь за лесенку или за борт, ухожу с головой под воду и стараюсь там продержаться как можно дольше.

– Роми, может уже пойдем, а? – осторожно спрашивает одна из ее подружек.

Остальные тоже откровенно скучают: видимо, тоже ожидали развлечения погорячее, но развлечения не получилось.

– Надеюсь, ты это запомнишь, – все-таки говорит Ромина, пытаясь оставить последнее слово за собой. – И в следующий раз хорошо подумаешь над своими словами, потому что за ложные обвинения можно загреметь в тюрьму.

На слово «тюрьма» все-таки кто-то оборачивается, но тут же проходит мимо. Студенческий поток разделяется на разные направления и расходится, никому совершенно не интересно, за что и почему я извиняюсь перед дочерью судьи Д’ерри.

– Разумеется, – отвечаю я.

– Ладно. Можешь идти.

Искру, вспыхнувшую в груди мне удается задушить до того, как она разгорится в очередную глупость. Если так подумать, держи я язык за зубами, сейчас всего этого просто не было бы. У Ромины не было бы повода требовать с меня извинений, выдернуть меня в участок политари, и дальше по списку. Сейчас я всей кожей ощущаю ее злобу и недовольство, но мы обе ничего не можем с этим поделать, не так ли?

– Хорошего дня, – говорю я, и ее кривая улыбка окончательно блекнет.

Сейчас у меня по расписанию «Легенды и мифы старого времени», но по пути я все равно украдкой поглядываю по сторонам – может, увижу К’ярда? Это выглядит как одержимость, наверное, это и есть одержимость, вроде как у линарии. Согласно легенде это существо создали духи утопленников, сила их страданий и злобы питают ее тело. Именно поэтому она утаскивает людей на дно, чтобы становиться еще сильнее.

Может, сравнение и не совсем удачное, но мысли о Лайтнере постоянно утаскивают меня туда, куда не стоит. Например, возвращают к его обещанию помочь разобраться с Роминой – с чего бы? И к тому поцелую, и к совершенно ненужным мечтам вроде того, что он делает это ради меня.

Нет, любой нормальный парень на его месте поступил бы так же.

Но как я ни пытаюсь себя заставить в это поверить, меня все равно затягивает все глубже, глубже и глубже. Настолько глубже, что вчера меня посетила совершенно идиотская мысль рассказать ему про Лэйс, после которой я долго сомневалась в своих умственных способностях.

Лайтнер – сын правителя города.

Лэйс нарушала закон.

Сомневаюсь, что его ко мне отношение, какие бы оно ни имело корни, это изменит.

На занятиях я старательно записываю все, что говорит преподаватель, и поглядываю на Кьяну. Она, сосредоточенно закусив губу, тоже что-то пишет. Потом неожиданно улыбается и постукивает пером по тапету. Уголок губ Хара ползет вверх, он быстро набивает ответ.

Почему я не сомневаюсь в том, что они переписываются?

Моя теория подтверждается, когда Кьяна оборачивается, лишь на миг, а Хар ей подмигивает. Чего я понять не могу, так это что происходит. Они оба не выглядят как парень и девушка, которые станут скрывать свой роман. Хотя возможно, я действительно чего-то не понимаю, но одно знаю точно: Кьяна М’эль не станет встречаться сразу с двумя. Что бы у них ни произошло, они с Лайтнером больше не вместе.

Эта мысль наполняет меня совершенно неправильной радостью, и от нее тоже хочется улыбаться. В последнее время мне подозрительно часто хочется улыбаться, мне кажется, что это не к месту, особенно в сложившихся обстоятельствах, но я ничего не могу с собой поделать. Мои чувства напоминают штормящее море, меня то выбрасывает на берег, то затягивает на глубину, и что с этим делать, не представляю. Равно как и не представляю, что мне с этой глубиной делать.

Во всех смыслах.

Правда, когда звенит звонок, меня накрывает идеей. Чем больше я над ней думаю, тем больше она мне нравится, поэтому я не тороплюсь выбежать из аудитории. Хар проходит мимо меня (а ведь он пришел на наши занятия совсем недавно!), и его улыбка не оставляет сомнений в том, что парень в восторге от лекции. То есть от переписки с Кьяной.

Она чуть задерживается, то есть не задерживается, но М’эль все делает медленно. Медленно – не значит тормозит, это просто ее стиль. Если сравнивать с водой, я бы сравнила ее с океанской волной, не в шторм, а когда под едва слышный рокот он накатывает на берег, омывая камни.

Приходится ждать, пока она соберется, а потом перехватывать прямо на лестнице (почему-то я уверена, что за дверями аудитории это сделает Хар).

– Кьяна, привет.

Она останавливается, но смотрит на меня без улыбки и настороженно.

– Привет.

– Я хочу извиниться. – В отличие от извинений перед Роминой эти – совершенно искренние. – Я вела себя резко, если не сказать грубо.

Девушка приподнимает широкие темные брови, на лице на миг отражается изумление, которое, впрочем, тут же стирает улыбка.

– Неожиданно, – говорит она. – Но спасибо. Не думала, что для тебя это важно.

– Важно, – говорю я. – И я очень рада, что у меня наконец-то хватило мозгов это признать.

Брови Кьяны приподнимаются повторно, потом она все-таки смеется.

– Наверное, никогда не привыкну к твоей особенности говорить в лоб.

– Над этим мне тоже стоит работать, – фыркаю, но тут же становлюсь серьезной. – Я подумала по поводу курсовой… Помнишь, мы хотели взять с тобой одну тему? И если мы обе хотим над ней работать, наверное, это будет даже круто. Мы можем рассмотреть легенду о лиархах с разных сторон, преподнести эту историю как бы с двух точек зрения – лиархов и въерхов. Мне кажется, это будет прикольно, и Н’етха это может заинтересовать.

Она задумчиво смотрит на меня и жует губу, а потом поднимает вверх большой палец.

– Крутая идея! Если честно, никогда не думала об этом с такой стороны.

– Тогда пойдем говорить с ним?

– Давай на следующей практике. Я сейчас очень спешу. – Она смотрит на двери, но тут же поправляется и переводит взгляд на часы. – Обязательно, Вирна. Я очень рада, что ты это предложила. Серьезно.

Киваю, и Кьяна быстро бежит наверх, а я улыбаюсь.

Окидываю взглядом полупустую аудиторию и понимаю, что настроение у меня просто отличное.

С К’ярдом мы сегодня не встретились: его не было в Кэйпдоре. Это я выяснила, когда дожидалась его у аудитории, и один из въерхов отпустил шуточку на тему, что бегать за ним можно было бы менее заметно. Впрочем, даже это мне настроения не испортило. Впервые за долгое время я чувствовала себя на удивление бодро, зато тот факт, что у меня полностью свободный вечер (Дженна настояла, чтобы я не выходила на работу на этой неделе), полностью поставил меня в тупик.

Из «Бабочки» мне перевели аванс, на который теоретически можно было существовать месяц.  Если не существовать, а жить, то недели две, а если жить на полную, то дня три-четыре. Я выбрала первый вариант (мало ли, что будет дальше), и по дороге домой купила себе лапши у дядюшки Ро и сладкую булку на утро.

Вообще мне было дико непривычно осознавать, что по возвращении домой ничего делать не надо. То есть совсем ничего. В бассейн сегодня идти было нельзя по определенной причине, Вартас был занят, а домашнее задание… ну, домашнее задание – это же вообще ерунда. Особенно когда делаешь его не ночью, когда мысли расплываются, как водоросли, а очень даже днем. Выяснилось, что днем я делаю все в разы быстрее, поэтому получилось даже немного позаниматься по пропущенным дням.

Декан восприняла мое освобождение с кислым лицом, но главное, что восприняла. И приняла, что не радовать не могло. В итоге после того, как закончила заниматься, решила взяться за уборку. Сидеть на месте и ничего не делать у меня всегда получалось очень плохо, а пыль в доме сама себя не вытрет, и полы тоже не помоют. Ближе к ночи, когда дом больше напоминал музей, а тоска по сестрам отступила на задний план, я устроилась на диване под пледом, глядя на пенящееся море.

Как же хочется распрощаться со своим страхом раз и навсегда! Я привыкла быть сильной, но эта боязнь воды стала для меня слабостью, через которую пока не получалось перешагнуть. Не получалось, но обязательно получится! Об этом подумала, когда взгляд наткнулся на банку: разумеется, бабочки в ней уже не было, равно как не было и воды, но саму банку я оставила. Чтобы помнить о том, что произошло, и почему мне нельзя сдаваться.

Почему Митри и Тай должны жить у Зорга.

Почему я ездила в их школу и договаривалась о дистанционном обучении.

Правда, это все равно не очень помогало. Я так привыкла к тому, что сестры постоянно мельтешат перед глазами – в череде бесконечно сменяющих друг друга будней, что сейчас, когда они оказались от меня далеко, по-настоящему смогла оценить их присутствие. То, как это на самом деле важно, чтобы близкие люди, семья, были рядом. Чтобы можно было зайти и пожелать доброй ночи (сколько раз я это сделала за последнее время? Ответ – нисколько), чтобы можно было обнять и спросить, как дела в школе, как настроение, или просто посидеть на кухне и поболтать ни о чем.

К сожалению, загоняя себя в рамки бесконечного действия, я напрочь забывала о таких вот маленьких, простых, уютных радостях. Стоило свалиться в обморок хотя бы ради этого. Ради того, чтобы понять, что я теряю, когда бесконечно мечусь между работой и Кэйпдором. Может статься, Лэйс была права, когда говорила про обучение.

Что оно мне даст?

Уютную клетку, где въерхи все равно все будут решать за меня?

Я настолько ушла в свои мысли, что когда засветился дисплей, вздрогнула.

«Вирна, привет! Это снова я, у Зорга опять было хорошее настроение».

Я улыбнулась и быстро подтянула к себе тапет.

«Было?»

«Ага. Тай пролила ему на брюки горячий льяри».

Я фыркнула.

«Осторожнее там, а то он сдаст вас обратно».

«Тебе так не хочется, чтобы мы возвращались?»

Я почему-то представила Митри: сидит на кровати, скрестив ноги, ярко-красные волосы стянуты в пышный хвост. Рядом вертится Тай, заглядывает в наш диалог, и от этого стало очень-очень уютно. И чуточку тоскливо, что я не с ними, там.

«Хочется. Очень», – призналась. И добавила:

«Мне вас безумно не хватает».

Судя по тому, что ответа не было долго, Митри слегка зависла. Впрочем, когда она все-таки написала, мне стало тепло.

«Твое «не хватает» звучит гораздо круче, чем «Я скучаю»».

«Я скучаю мне показалось слишком пресным. Знаешь, что я вспомнила?» – снова смотрю на банку.

«Что?»

«Как мама и папа загадывали нам загадки».

«О! Я тоже это помню! Они спрятали мой подарок на день рождения, и заставили его искать с помощью подсказок, которые приходили на мой тапет».

Какое-то время сообщений не было, потом Митри написала:

«По ним я тоже очень скучаю».

Миг – и следующее сообщение.

«Мне их безумно не хватает. Так же, как Лэйс».

«Лэйс жива», – пишу я.

Молчание.

Что ответить на это молчание? В ночь, когда погибли мама и папа, был сильный шторм. На базе защиты Ландорхорна полетела автоматика, удерживающая сектор на Пятнадцатом, силовые щиты лопнули. Пока успели включить аварийный, разрушило несколько домов и перевернуло платформу, на которой они возвращались домой. На той платформе было трое человек, и никто не выжил. Никто не выжил и в тех домах, эту улицу в Пятнадцатом закрыли, и все обходят ее стороной. Равно как я обхожу стороной мысли о той ночи.

Потому что даже сейчас у меня по коже идет мороз.

Мама и папа работали там, где живет Алетта, и океан оборвал их жизни в один миг.

«Эй, не реви», – приходит сообщение.

«Я не реву».

«А Тай ревет».

«Подглядела, да?»

«Есть немного, – Митри меняет тему. – Скажи мне лучше, когда нас выпустят из заточения?»

Мне не хочется говорить им о том, что произошло с Роминой, поэтому я пишу:

«Скоро».

«Точно скоро? И если ты еще не была в нашей школе, можно тебя кое о чем попросить?»

Вообще-то я уже была, но тут мне становится интересно.

«???»

«В общем, есть один мальчик… Светлые волосы, учится в моем классе, зовут Рикард Дроган».

«Митри!»

«Ну ты просто глянь, не таскается ли он с такой девицей, с глазищами на пол-лица и с короткой стрижкой. Очень надо».

«Во-первых, подглядывать нехорошо…»

«Это не подглядывание, это благородная слежка».

«Слежка не бывает благородной. А во-вторых, зачем он тебе, если он с ней таскается?»

«А зачем тебе К’ярд?!» – тут же огрызается сестра.

«Кто сказал, что он мне нужен?!»

«Кто сказал, кто сказал… у тебя при виде него глаза становятся как у океанской ррики, а мозгов столько же, сколько у маруны. Все, пока, Зорг пришел».

Сообщения чата стираются раньше, чем я успеваю что-то ответить, хотя ответить мне есть что. В частности, «Ты влюбилась?!», и: «Все у меня с мозгами в порядке».

К’ярд к моим мозгам вообще никакого отношения не имеет!

Сердито завернувшись в плед, показываю тапету язык и под шум волн за окнами вскоре проваливаюсь в сон.