Глава V. «Охота на дроф». Эндшпиль

Нет ничего страшнее на войне, чем отступать в ночную тьму, в страшную неизвестность, точно зная, что с этого момента у тебя нет крепкого тыла. Что сильный и хитрый враг в любой момент может обнаружить твой отход и, бросившись в погоню, нанесет тебе в спину страшный, сокрушительный удар, пережить который дано не всем.

Нет ничего горше и обиднее, чем без боя оставлять свои позиции, о которые ненавистный враг сломал свои зубы, будучи неоднократно битым, и ради удержания которых было отдано столько замечательных жизней и потрачено столько сил и средств, а по большому счету получалось, что все напрасно. Но во стократ тяжелее и ответственнее проводить отвод людей так, что они продолжали ощущать себя единым организмом, единой командой. Чтобы чувствовали себя не «бегунками», а настоящими солдатам, которые сделали все возможное и невозможное для защиты мирного населения своей страны и отступили лишь по приказу командования. Чтобы не превратились в оголтелую толпу громко блеющих баранов, готовых в любой момент бросить на землю оружие, сорвать с себя знаки различия, сбросить форму, уничтожить документы и бежать куда глаза глядят.

Все это разом пришлось испить генералу Казакову, на которого решением штаба фронта была возложена координация отвода войск. При решении этой задачи ему во многом помогли предыдущие действия комфронта, существенно очистившего северный фас фронта от излишнего скопления войск. Благодаря этому стал возможен быстрый поэтапный отвод соединений с передовой, оставшийся скрытым от глаз и ушей противника.

На все время движения все радиопередатчики работали только на прием, а связь осуществлялась через делегатов связи, передававших приказ устно. Командирам было запрещено делать какие-либо записи и предписано запоминать приказы командования.

Возможно, подобные действия были излишне строги, ведь немцам и так было ясно, что, скорее всего, советские армии будут отступать на восток, но эти требования в значительной мере дисциплинировали людей. Ни в одной роте или отделении 51-й армии не возникло паники в связи с началом отступления. Тот факт, что серьезно затяжелевшего от повторного ранения генерала Львова отправили на санитарной машине в Керчь, ни в коей мере не сказался на общем настроении. Весь штаб армии во главе с полковником Котовым остался, подавая стойкий пример солдатам и офицерам уверенности в благополучном исходе дела.

Благополучно оторвавшись от врага и имея фору в целый ночной переход, солдаты 51-й армии двигались на восток вдоль берега моря. Имея столь очевидный ориентир, они уверенно шли под ночным небом, делая короткие остановки для отдыха, и снова шли по направлению к поселению Семь Колодезей, определенному штабом фронта как промежуточный этап обороны перед Турецким валом.

Движение колонн не прекращалось, когда солнце сначала поднялось над горизонтом, а затем плавно переместилось над головой и стало припекать задубевшие от пота и грязи гимнастерки. Усталым, голодным людям уже было трудно передвигать задеревеневшие ноги, трудно подниматься с земли и становиться в строй после короткого пятнадцатиминутного отдыха, но они продолжали идти вперед, стремясь как можно дальше уйти от врага, который уже обнаружил их исчезновение и наверняка бросился в погоню. При этом ими двигал не страх перед угрозой расстрела вездесущими особистами или чувство стадного коллективизма, как объясняли подручные Геббельса. Нет, в первую очередь ими двигала ненависть к врагу, любовь к Родине и страшное нежелание погибнуть, не успев расплатиться с ним за всего причиненное Стране Советов горе. Именно эти чувства были у тех, кто отступал, и у тех, кого оставляли в арьергарде с приказом продержаться до определенного времени, а затем догонять ушедших вперед. И хотя они знали, что преследовать их будут, скорее всего, не немцы, а румыны, которые были ещё те вояки, остаться один на один со смертельной неизвестностью – для этого требовалось большое мужество.

За все время отступления отходящие колонны несколько раз подверглись нападению немецких «мессершмиттов». Подобно стае хищных птиц, они атаковали отступающих, строча из пулеметов и сбрасывая бомбы, стремясь в первую очередь уничтожить транспорты, легковые машины и артиллерийские конные упряжки. Налеты размалеванных хищников принесли много бед, но их было бы несравненно больше, если бы не воздушное прикрытие, организованное комфронта. Собрав воедино все истребители, что были в распоряжении фронта, Рокоссовский поднял их в воздух, приказав авиаторам закрыть небо над отступающими войсками.

Несмотря на численное превосходство противника, советские летчики смело вступали в бой, зачастую атакуя одной парой истребителей шестерых врагов. Иногда смельчакам удавалось обратить в бегство хваленых асов Геринга. Иногда погибали в неравной схватке с врагом, но при этом спасали от смерти, что грохотала с небес свинцовым дождем, десятки чужих жизней.

Несколько другим с большим знаком минус было положение у 47-й армии, в противниках у которой были танкисты и моторизованные егеря. Полностью уверенные, что русские останутся на своих позициях и будут драться за них до конца, танкисты генерала Апеля прозевали отход противника. Утром, когда немцы предприняли обходной маневр и в качестве пробного шара пустили вперед румын, выяснилось, что русские оставили свои траншеи и отступили на восток. Едва это стало известно, как немцы немедленно организовали погоню, бросив вслед за беглецами мотоциклистов из мотоциклетного батальона. Вслед за ними отправились бронетранспортеры с солдатами и легкие танки. Учитывая большое преимущество колесного транспорта перед простым пешеходом, преследование обещало быть интересным.

В отличие от соединений 51-й армии, имевшей такой прекрасный ориентир, как море, бойцы 47-й находились в худшем положении. Дороги, ведущие на восток, не были подготовлены к проходу большого количества войск в темное время суток. С учетом, что огонек горящей папиросы виден в ночи за многие сотни метров, светомаскировка была жесточайшей, и людям приходилось идти прямо через степь, не имея четких ориентиров в направлении движения. Заблудиться и оказаться черт знает где в подобной ситуации было проще пареной репы, но взводу под командованием старшины Лобанова немного повезло. Повезло в том плане, что среди солдат взвода был вчерашний школьник, хорошо знавший астрономию. В любую свободную минуту он мог с увлечением рассказывать своим товарищам о красоте ночного неба, о далеких звездах и планетах и даже пытался научить их различать созвездия. Именно это увлечение бывшего выпускника десятого класса и помогло взводу Лобанова отойти в нужном направлении.

Невзрачный, слегка сутуловатый и нескладный Звездочет, так его прозвали во взводе, разительно преобразился. Моментально почувствовав свою нужность для товарищей, он подтянулся, стал уверенным в себе и твердым голосом подавал Лобанову команды: «Товарищ старшина, надо взять левее!», «Товарищ старшина, следует держаться правее!»

Ничего не понимавший в рассыпанных по черному небу звездочках, Лобанов кряхтел, недовольно бурчал и постоянно переспрашивал Звездочета, верно ли он ведет взвод. Он опасался, что далеко не самый лучший солдат взвода заведет их совсем в другую сторону, но уверенный голос проводника на время рассеивал его сомнения.

– Вот хвост Малой Медведицы, вот ковш Большой, а вот Волопас – значит, нам нужно двигаться сюда, – авторитетно говорил Звездочет и шел вперед. За ним шли бойцы взвода Лобанова, затем взвод лейтенанта Терешкина и все остальные подразделения роты капитана Мамыкина.

Начиная отвод соединения 51-й армии, генерал Казаков прекрасно понимал, с какими трудностями он столкнется. В том, что Манштейн попытается не допустить отхода и обязательно ударит по направлению к Каменскому с целью создания «мешка», сомневаться не приходилось. Тактика немецких генералов была известна и хорошо просчитывалась.

Для противодействия планам врага Казаков приказал организовать на наиболее вероятных направлениях движения немецких танков заслоны. В них входили как противотанковые батареи с уцелевшими зенитными орудиями, так и простые взводы, усиленные расчетами с противотанковыми ружьями. Все они сооружались на заранее отмеченных рубежах и должны были если не остановить наступление врага, то хотя бы задержать на несколько часов ценою своей жизни. Такова была суровая правда тех дней, и все принимали её как должное.

В число так называемых усиленных взводов заслона, в качестве огневой поддержки, и влился взвод старшины Лобанова, правда, вопреки первичным планам начальства. После успешного выхода в пункт сбора войск после ночного перехода и двадцатиминутного отдыха взвод старшины продолжил движение, но уже в качестве боевого охранения главной группы.

Перед тем как двинуться вперед, Лобанов перед всем строем объявил Звездочету благодарность от лица командования за помощь при проведении ночного марш-броска. Сказанные слова командира очень обрадовали паренька. Он четко отрапортовал: «Служу Советскому Союзу!» – и с видом бывалого вояки встал в строй.

В этот день Звездочету ещё дважды пришлось отличиться. Первый раз случился, когда гордо именуемый взвод в составе восемнадцати человек столкнулся с группой немецких мотоциклистов-разведчиков. Тогда все произошло неожиданно. Многократно ожидаемая встреча с врагом произошла совсем не так, как то представляли себе солдаты. Измученные и уставшие от бесконечных переходов, они просто просмотрели приближение врага в лице двух немцев на мотоцикле с коляской, из которой ударила тугая пулеметная очередь.

В этот момент как никогда быстро стало ясно, кто чего стоит. Одни по пронзительному крику старшины «Ложись!» бросились на землю и, перехватив винтовку, стали целиться в мотоциклистов. Другие с истошными криками «Немцы! Немцы!» бросились в разные стороны. Звездочет был в числе тех, кто, рухнув на землю, не стал трусливо вжиматься в нее, а, упершись локтями в колкую и неровную поверхность степи, открыл огонь по врагу. За всю свою жизнь он первый раз стрелял, отчетливо видя перед собой лица немецких солдат. Ему очень хотелось попасть в сидящего в коляске пулеметчика, что лихо палил из своего МГ по распластавшемуся на земле взводу, но тот был как заговоренный.

Произведя три выстрела, Звездочет так и не достиг своей цели, но одна из выпущенных им пуль достигла большего результата. Она попала в бензобак мотоцикла, который ухнул с такой силой, что оба мотоциклиста отлетели в разные стороны. Это был очень важный момент в завязавшемся бою. Именно в этот момент к немецким разведчикам подъехали главные силы разведки в количестве ещё трех машин. Подкрепление было весьма существенным, но взрыв бензобака свел все на нет. В результате взрыва сидевший за рулем переднего мотоцикла водитель не справился с управлением и, наскочив на кочку, перевернулся. Сидевший в коляске стрелок вылетел прямо под автомат старшины Лобанова, а водитель оказался намертво прижат к земле.

Громкие крики придавленного водителя и истошные вопли горящих солдат из первого экипажа заставили думать оставшихся мотоциклистов о своем спасении, а не о продолжении боя. Под прикрытием двух пулеметов, они с горем пополам вытащили из-под мотоцикла несчастного водителя и, сбив пламя с другого, поспешили ретироваться.

Звуки боя привлекли внимание окапывавшегося неподалеку противотанкового заслона. С двумя противотанковыми ружьями заслон имел в своем составе всего двадцать четыре человека вместе с командиром, старшим лейтенантом Рапиным.

После огневого контакта с мотоциклистами, с учетом убитых и раненых, взвод Лобанова сократился до полноценного отделения и, по приказу Рапина, влился в состав заслона. В задачу заслона входило продержаться на занимаемом рубеже до вечера, после чего отступать в направлении Ленинска.

В столкновении с мотоциклистами Звездочет получил небольшое ранение. Вражеская пуля зацепила его правое плечо, и, желая спасти мальчишку от неминуемой смерти, старшина приказал Звездочету следовать в лазарет. Любой обрадовался бы такому приказу, но Звездочет был настоящим советским человеком, воспитанным на идеалах добра и братства. Поэтому он обратился к Рапину с просьбой остаться.

– Товарищ старший лейтенант, ранение-то легкое. Пуля только поцарапала руку, а стрелять я могу! – заверил он Рапина, и тот, глядя в честные мальчишечьи глаза, разрешил ему остаться. В предстоящем бою для него был дорог каждый солдат.

Направление, которое прикрывал этот заслон, относилось к второстепенным. Оно было удобно для проведения отвлекающего внимание удара или совершения обходного маневра. Последнее немцы и предприняли, столкнувшись с упорным сопротивлением под Авдеевкой. Грамотно расставленная артиллерия так ударили по рвущимся к Каменскому боевым порядкам 22-й дивизии, что они были вынуждены остановиться. Во время второй атаки на помощь защитникам Авдеевки прилетело четыре штурмовика, которые сорвали новую атаку немцев, и Апель стал искать обходные пути.

С этой целью он раздробил свой авангард на несколько моторизованных групп, что бросились проверять крепость советской обороны. Одна из таких групп и вышла на заслон Звездочета, когда солнце уже давно перевалило за полдень.

Два противотанковых ружья смогли быстро остановить наступление бронемашин и бронетранспортеров немцев, а идущую с ними пехоту положили на землю стрелки и автоматчики. Гораздо хуже дело обстояло с танками. Изделия чешских и немецких танковых мастеров были менее уязвимы для ружей Дегтярева, благодаря дополнительным стальным плитам, установленным на них.

Один танк ружейные расчеты все же смогли остановить перед позицией, а второму все-таки удалось прорваться. Передавив несколько человек в неглубоком, наспех вырытом окопе, германский «панцер» оказался в тылу заслона и стал разворачиваться, чтобы, двигаясь вдоль траншеи, уничтожить её защитников из пулемета или гусеницами.

Будучи раненым, Звездочет был отряжен в индивидуальную ячейку обороны. Она по своей сути была чем-то средним между ямкой и маленькой ложбинкой, которых в степи превеликое множество. Водитель танка не разглядел укрывшегося в ней мальчишку и потому подставил ему бок своей машины.

Выскочивший из ячейки Звездочет, не раздумывая, бросился к грозно грохочущей машине и бросил в моторное отделение танка гранату. Бросил неловко и торопливо, отчего осколки гранаты нещадно посекли его самого, но в тот момент это было неважно. Гораздо важнее было то, что изготовившийся к броску танк встал на полном ходу и из-под решетки мотора показался черный дым.

С каждой минутой он становился все больше и гуще, отчего люки танка раскрылись и из них спешно полезли немецкие танкисты. Ещё минуту назад они были способны решать вопрос жизни и смерти, а теперь сами стали легкой добычей для «трехлинеек» и СВТ.

После уничтожения танка атака немцев была благополучно отбита, и заслон погибшего в этом бою старшего лейтенанта смог выполнить поставленную перед ним задачу.

К сожалению, не все сражались так мужественно, как защитники Авдеевки или заслон Рапина. Были места в советской обороне, где немцам сопутствовал успех, и они смогли продвинуться вперед, но на их пути оказались другие Рапины, другие Звездочеты. Они не позволили противнику выйти к морю, оставив под контролем советских войск небольшой семикилометровый коридор. Через него, под покровом ночи, вышли основные силы двух армий, несмотря на обстрел со стороны немцев. Когда же, подтянув основные силы, танкисты Апеля двинулись вперед, они захватили территорию, но на ней не было советских войск.

Смело и отчаянно дрались воины 51-й и 47-й армий, но все их подвиги были поставлены под сомнение действиями танковой группы Гроддека. Получив чувствительный удар в результате налета советских штурмовиков, она тем не менее продолжала продвигаться на восток, не встречая сопротивления. Успешно громя разрозненные подразделения отступающей 44-й армии, утром 10 мая она была на подступах к Марфовке, южного фланга промежуточной линии отступления советских войск Марфовка – Ленинск – Семь Колодезей. Ей противостояли части 652-го стрелкового полка вместе с подразделениями 187-го отдельного истребительно-противотанкового дивизиона и минометным батальоном. Выведенные в результате передвижения, начатого комфронта, в тыл, они приказом Рокоссовского были определены на защиту Марфовки. Специально присланный командующим генерал Северцев проверил развернутую подполковником Бобковым оборону и остался ею доволен.

– Товарищ командующий, сил для обороны Марфовки хватает. Подразделения подполковника Бобкова постоянно усиливаются за счет отступающих соединений 44-й армии. Уверен, что сутки они смогут продержаться под натиском танков Гроддека, – рапортовал генерал Рокоссовскому, но на деле все оказалось не так гладко и хорошо, как оценивал это генерал Северцев.

Авангард немцев жестоко умылся кровью при попытке захватить Марфовку с ходу. Отрытые в полный профиль окопы, грамотно расположенные огневые точки, поддерживавшие друг друга секторальным огнем, а также рельеф местности, затруднявший обходной маневр, остановили рвущиеся к Керчи моторизованные силы фашистов. Знакомство с русской обороной обошлось господам тевтонам в несколько сожженных машин и бронетранспортеров, а также шестьдесят восемь человек убитыми и ранеными. Столь болезненный укол вызвал у противника яростную реакцию. Решив потерять время, но выполнить поставленную командованием задачу, Гроддек вызвал на подмогу ревущие «штуки», а пока они летели, штурмовые орудия принялись крушить оборону противника.

Славное изобретение германской оборонки было незаменимым инструментом для взлома обороны противника. Больше часа немецкие танкисты безнаказанно засыпали снарядами советские боевые порядки, не получая адекватного ответа. Все просьбы начальника гарнизона Марфовки майора Бубликова прислать авиацию оставались без ответа. То, что имелось в распоряжении фронта, было полностью задействовано для прикрытия отходящих войск, и для обороны южного фланга ничего не осталось. Единственно, кто мог оказать действенную помощь Марфовке, были крейсера Черноморского флота, но комфронта Рокоссовский и вице-адмирал Октябрьский никак не могли договориться, кто именно будет это делать. Командующий флотом был согласен отправить «Красный Крым», тогда как Рокоссовский настаивал на крейсерах «Ворошилов» или «Молотов».

Главным камнем преткновения был орудийный калибр крейсеров. Пушки «Красного Крыма» могли едва-едва достать до Марфовки, тогда как артиллерия «Молотова» могла легко накрыть все окрестности села, что она успешно делала в декабре 1941 года.

Подвергнуть риску столь большой и ценный корабль, при наличии у противника большого количества самолетов, Октябрьский не хотел и ловко скрывался за параграфами общего положения. Согласно приказу Ставки, Черноморский флот находился в подчинении Закавказского фронта, который являлся самостоятельной единицей.

– Если Семен Михайлович Буденный даст согласие на привлечение крейсера «Молотов» к вашей операции, я выполню его приказ. А без его согласия я не могу подвергать риску такие корабли, – открытым текстом признавался в своем нежелании рисковать адмирал. Был ли он прав, или нет – позволим судить историкам, а пока шли межведомственные разборки, гарнизон Марфовки неукротимо таял.

Для достижения своей цели немцы снарядов не жалели. Сознательно рискуя временем, они стремились растоптать, раздавить закрывший им дорогу отряд майора Бубликова и ударить по Турецкому валу. От разведки немцы точно знали о малом количестве войск, выделенном командованием фронта на его оборону.

Опустошив больше половины своих боезапасов, молодцы полковника Гроддека смело бросились на штурм, полагая встретить разрозненное сопротивление врага. Подавить его было не столь сложным делом, а потом сразу двинуть к Турецкому валу, до которого рукой подать. Так думали, так считали немецкие танкисты, которые вместе с цепями пехоты уверенно накатывали на избитые и перепаханные позиции защитников Марфовки. Летящие в их сторону нестройными рядами пули из винтовок и пулеметов были им не так страшны. Да, кое-какое сопротивление должно было остаться, но мощные штурмовые орудия быстро приведут русских к молчанию. Ещё немного, ещё чуть-чуть, и все будет кончено, однако ожидаемое чуть-чуть затянулось.

Быстро выяснилось что, несмотря на обрушившиеся на неё снаряды и бомбы, оборона русских выполняет свои функции. В передних окопах есть солдаты, сохранились пулеметные точки, имеются минометные расчеты. Что касается противотанковой обороны, то кроме уцелевших орудий ещё было несколько зенитных установок, сумевших быстро уменьшить количество штурмовых орудий у полковника Гроддека. В довершение всего, к солдатам Бубликова подошли кавалеристы генерала Книги, которые бросились атаковать солдат противника. Штыковой бой был всегда излюбленным коньком русской пехоты, и, не выдержав рукопашной схватки, немцы отступили, оставив догорать посреди крымской степи свои подбитые танки.

Получив второй раз по сопатке, Гроддек оказался перед трудной задачей. Можно было вновь затребовать поддержку авиации или подождать подхода артиллерийского полка, которые сотрут в пыль оборону противника. В этом герр оберст не сомневался, но тогда он нещадно выпадал из графика, что лично разработал Манштейн, и тем самым ставил под угрозу успешный исход всей операции. Можно было не дожидаться чьей-то помощи и через час атаковать Марфовку повторно, но это тоже был не самый лучший вариант. Подразделение полковника могло привести к молчанию гарнизон этого проклятого села, но впереди было сражение за Турецкий вал, после которого ни о каком продвижении вперед не могло идти речи. Нужно было ждать подхода тыла, пополнять изрядно потраченный боезапас, а это снова означало потерю времени.

После недолгих, но бурных обсуждений с офицерами штаба полковник связался с генералом Апелем по радио и предложил ему третий вариант действий, не носивший в себе особой новизны. Столкнувшись с сопротивлением в одном месте, немцы начинали искать слабые места на других участках и в конце концов добивались своего. Получив по зубам у Марфовки, Гроддек предлагал перенести направление удара южнее и прорываться к Турецкому валу в районе Прудниковки. Создать два полноценных оборонительных пункта на пути движения немецких войск противник наверняка не мог, и этот вариант явно сулил успех. Самостоятельность в принятии решений в боевой обстановке самими командирами всегда приветствовалась в германской армии.

Решить подобный вопрос полковник мог вполне самостоятельно, однако желание иметь оправдательное решение командования на потерю времени заставило его обратиться к генералу Апелю. И тут начались генеральские «танцы с бубнами». Апель не захотел принимать подобное решение и в свою очередь обратился к Манштейну. Пока его нашли, пока он подумал и дал разрешение, пока вещее генеральское слово ушло в войска, прошло определенное время, и в конечном счете задержка стала для группы Гроддека роковой.

Все дело заключалось в том, что перемещение немецких войск к югу заметил пилот советского истребителя. Сопровождая очередной транспорт из Севастополя в Новороссийск, он был вынужден вступить в бой с немецкими торпедоносцами. Имея ограниченный запас топлива, ему пришлось идти на вынужденную посадку на аэродром Турецкого вала. К огромному несчастью для немцев, его истребитель имел связь с землей, и его сообщение о движении немцев ушло прямо в штаб Рокоссовского. Комфронта с первых слов Малинина понял всю опасность возникшей ситуации. Все дело было в том, что именно с участка обороны вала в районе Прудниковки он снял часть войск для помощи майору Бубликову. Отыграть принятое решение или перебросить войска с другого участка обороны, учитывая подвижность противника, было нереально, и комфронта вновь упал на телефон, вызывая штаб Черноморского флота.

Именно за этим делом и застал его приехавший в штаб Лев Захарович. У Мехлиса было прекрасное настроение от осознания правильности своих действий. Видя определенную нервозность в штабе фронта, он решил временно избавить его работников от своего присутствия ради благого дела. Без всяких намеков или открытых разговоров он направился в штаб комполка Гулыги и попросил пригласить к нему майора Спиридонова. К счастью или нет, но майор в это время был на земле и вскоре был доставлен капитаном Тимошкиным под грозные очи представителя Ставки.

Что испытывал в этот момент Спиридонов, было нетрудно догадаться, но он держался достойно, справедливо полагая, что для его ареста хватило бы и самого Тимошкина. Предположения майора полностью оправдались. Едва он переступил порог кабинета и представился, как Мехлис подошел к нему и, пожав руку, объявил, что командование фронтом считает, что майор Спиридонов абсолютно правильно действовал в далеко не простой ситуации.

Одних этих слов благодарности от самого Мехлиса с лихвой хватило бы Спиридонову на долгие годы службы, но Лев Захарович не собирался ограничиваться лишь только ими. Пользуясь своим высоким положением, он объявил о награждении майора Спиридонова орденом Боевого Красного Знамени.

– Все необходимые документы я подписал до отбытия в ваш штаб, но вся бумажная волокита требует времени. Поэтому, не откладывая дело в долгий ящик, я решил поступить по-своему… – Мехлис решительно снял со своей гимнастерки орден Красного Знамени и прикрепил к груди растерявшегося майора. – Так будет вернее и справедливее. Ещё раз спасибо за подбитые танки, от меня, от командующего фронтом генерала Рокоссовского, а самое главное – от товарища Сталина.

Ход с награждением был известен ещё со времен Гражданской войны, но его простота и эффективность не утратили свою силу. Умело добавив к награде и имя Верховного Главнокомандующего, Мехлис попал точно в центр самого «яблочка». Это было видно по лицам присутствующих в кабинете командиров и сотрудников штаба, и, покидая летчиков, главный комиссар страны точно знал, что в ближайшее время эти авиаторы будут драться не за страх, а за совесть. Вот с таким приподнятым настроением вернулся в штаб фронта Лев Захарович, где его встретили печальные новости. Генерал Малинин в двух словах объяснил суть возникших проблем, и Мехлис потемнел лицом.

Будучи далеко не глупым человеком, заместитель наркома хорошо разбирался в деловых качествах людей, с которыми ему приходилось работать. Даже немного пообщавшись с новым начштаба, он быстро уяснил, что тот умеет отличать зерна от плевел, а козлов от овец. Генерал Малинин не впадал в панику от неприятных известий с фронта и если говорил, что ситуация опасна, следовательно, так оно и было.

Быстро уяснив обстановку и поняв, что хочет сделать Рокоссовский, Мехлис изготовился к действию. Несколько минут он слушал разговор комфронта с начальником штаба Черноморского флота контр-адмиралом Елисеевым. Хитрый Октябрьский, не желая вступать в полемику с Рокоссовским, приказал сказать, что его нет в штабе, свалив столь сложные переговоры на плечи своего начштаба. Оказавшись между двух огней, Елисеев не нашел ничего лучшего, как упрямо долдонить одно и то же про необходимость согласия маршала Буденного, совершенно не слушая собеседника. Видя безрезультатность переговоров, Лев Захарович решительно подошел к Рокоссовскому.

– Константин Константинович, разрешите мне поговорить с товарищем Елисеевым, – предложил свои услуги Мехлис, и комфронта с радостью отдал ему трубку.

– Говорит представитель Ставки и заместитель наркома обороны, армейский комиссар первого ранга товарищ Мехлис. С кем я говорю? – металла, звенящего в этот момент в голосе Льва Захаровича, хватило бы на десяток наркомом. – Вы понимаете, что немцы угрожают прорвать Турецкий вал?! Вы понимаете, что в случае его падения враг может захватить Керчь и полностью отрезать войска фронта от Тамани?! Вы понимаете, что это грозит нам полной потерей Крыма и гибелью сотен тысяч наших солдат?! – грозно вопрошал Мехлис, совершенно не слушая лепет пытавшегося оправдаться Елисеева. – То, как вы действуете на своем посту, может означать, что это действует только скрытый гитлеровец! Гитлеровец, желающий нанести вред нашей великой Родине!

Телефонная трубка что-то жалко вякала в ответ, но это только подливало масла в огонь.

– Как заместитель наркома обороны и представитель Ставки, присланный по личному распоряжению товарища Сталина, я говорю вам следующее. Если в течение сорока минут к району Турецкого вала не будет отправлен крейсер «Ворошилов» или крейсер «Молотов», вы, лично вы, гражданин Елисеев, и гражданин Октябрьский, будете объявлены мною врагами народа, со всеми вытекающими отсюда последствиями, – отчеканил Мехлис, и на противоположном конце трубки возникла мертвая тишина. – В вашем распоряжении ровно час, чтобы доложить мне и командующему фронтом об отправке крейсера в боевой поход. Если мы не дождемся такого звонка, то я отдаю распоряжение местному начальнику НКВД о вашем аресте и немедленном предании военно-полевому суду. Полномочия для этого у меня есть, можете не сомневаться. Время пошло.

Мехлис положил трубку и прикрыл ладонью глаза. Многие «очевидцы» говорили, что, унижая и растаптывая свою очередную жертву, Лев Захарович испытывал радость и удовольствие, но стоящий рядом с ним Рокоссовский увидел на его лице лишь усталость и озабоченность. Игры в страшного генеральского мучителя забирали много сил у заместителя наркома. У генерала Рокоссовского подобные действия Мехлиса не вызывали одобрения и понимания, но припертый к стене жесткими обстоятельствами, он был вынужден согласиться с их необходимостью.

Не желая полностью быть зависимым от моряков, армкомиссар предложил послать в район Прудниковки штурмовики майора Спиридонова.

– Я полностью уверен, что наши славные сталинские соколы сделают все, что только можно будет сделать, – уверенно заявил Мехлис, но посылать летчиков в этот рискованный без прикрытия истребителей полет не пришлось. Слово заместителя наркома весило гораздо больше, чем слово простого вице-адмирала, пусть даже командующего флотом, и, обливаясь слезами и давясь от обиды, Октябрьский отдал приказ на отправку крейсера к берегам Крыма. Крейсер «Молотов» прибыл к побережью в самый нужный момент. Подойдя к Прудникову и не встретив никакого сопротивления, танкисты Гроддека приблизились к Турецкому валу. Занимавшие этот участок обороны подразделения 72-й кавдивизии с трудом отбили атаку разведчиков-мотоциклистов, но против танков и мотопехоты не выстояли бы.

Будь на крейсере устойчивая связь с берегом, удар его семидюймовых орудий имел бы гораздо больший успех. Не имея точных целей, «Молотов» бил исключительно по площадям, что не столько нанесло противнику серьезный ущерб, сколько его напугало. В результате обстрела с моря в бригаде Гроддека погибло всего девять человек и двенадцать человек получило ранение. Удар «Молотова» можно было сравнить с легким щелчком по носу, если бы в числе погибших от огня его пушек не оказался сам полковник фон Гроддек. Маленький осколок русского снаряда попал точно в сердце командира бригады, чем не только пресек его боевой путь, но и остановил продвижение самой бригады.

Смерть Гроддека в этот день прочно приковала танки и штурмовые орудия немцев к району Прудникова. Не помогло даже появление самолетов, чьи бомбы и пулеметы заставили крейсер ретироваться. Остаток светлого отрезка дня ещё позволял немцам атаковать советские позиции, но судьба продолжала безжалостно сыпать беды на голову танкистов бригады. Добившись столь необходимого для себя выигрыша во времени, Рокоссовский перебросил к южному участку вала свой последний артиллерийский резерв, гвардейские минометы. Идя на этот шаг, он сильно рисковал, так как «катюши» могли попасть под удар вражеской авиации, но обстановка заставляла его решиться на это.

Прибыв на позицию, реактивные минометы дали залп, который хотя и был нанесен исключительно по площадям, но достиг большего результата, чем орудия крейсера. Было уничтожено два танка, одно штурмовое орудие, пять грузовиков и походный узел связи. Общие потери в живой силе составили сто восемь убитых и раненых солдат и офицеров.

«Щелчок», нанесенный «катюшами», отбил у немцев всякое желание продолжать боевые действия в этот день. Сменивший погибшего Гроддека на посту командира бригады подполковник Бредов затребовал срочной поддержки авиации, а когда она была ему оказана, наступила ночь. Турецкий вал устоял, что поставило жирный крест на планах Манштейна по скорому захвату Керчи.

Сознательно ослабив центральную часть своей обороны на валу, за ночь Рокоссовский перебросил дополнительные силы в район Прудникова и прочно закрыл опасный участок фронта. Одновременно с этим советская оборона насыщалась подразделениями, отступающими с запада. В течение всего дня и всей ночи через Марфовку, Ленинск и Семь Колодезей шли соединения трех армий, которые по своей численности едва могли превосходить один армейский корпус.

Появление свежих войск в районе Прудникова помогло отразить три атаки противника на следующий день. Брошенные на этот участок истребители не позволили противнику разрушить советскую оборону с воздуха, а подтянутые за ночь гаубицы вместе с противотанковой артиллерией не позволили немецким танкам её прорвать.

Не желая позволить противнику полностью отвести войска за Турецкий вал и дать ему закрепиться, Манштейн приказал перебросить главные силы 22-й танковой дивизии в район Прудникова, отказавшись от идеи преследования отступающих соединений противника.

Весь день 12 мая шло сосредоточение войск для штурма Турецкого вала, который последовал утром следующего дня. С целью отвлечения внимания противника Манштейн инициировал штурм северного участка вала, куда из Семи Колодезей отошли остатки 51-й армии. Атаки были благополучно отбиты, что входило в планы немецкого генерала, однако не это было главным в них. Готовясь атаковать, Манштейн решил ещё раз прибегнуть к своему коронному приему. На этот раз внезапный удар в спину противника должны были нанести парашютисты, которых планировалось высадить на побережье и в районе Марфовки. Именно там должны были атаковать немецкие войска и при помощи двойного удара прорвать советскую оборону. План был хорошо, дерзок и решителен, но не везде высадка воздушного десанта прошла успешно, несмотря на то, что посты воздушного наблюдения слишком поздно подняли тревогу.

Высадившиеся на побережье немецкие парашютисты максимально использовали фактор внезапности. Они сразу ударил в тыл занимавшим этот участок обороны советским солдатам, которых в это время с фронта атаковали танкисты Бредова. В результате двойного удара оборона советских войск была прорвана на ширине трех километров. Выставив на месте прорыва крепкий заслон, Апель бросил бригаду Бредова в прорыв на Керчь, до которой было рукой подать.

Сообщение о прорыве русского фронта обрадовало Манштейна. Он уже приказал ординарцу достать бутылку французского коньяка и плеснуть несколько капель в маленькую рюмку к утреннему кофе, но пить коньяк ему так и не пришлось.

Второй десант, что был высажен в районе аэродрома, не смог выполнить поставленную перед ним задачу. Причиной этому являлся конвойный полк НКВД, осуществлявший охрану аэродрома. Сколько бы «лестных и честных слов» ни говорили в их адрес господа либеральные историки, но подопечные Лаврентия Павловича в 1941–1942 годах были лучшими соединениями в рядах Красной Армии. Никогда и ни при каких обстоятельствах они не отступали без приказа командования. Так было и на этот раз. Конвойный полк мужественно сражался с противником до подхода соединений 156-й стрелковой дивизии, которые генерал Козлов перебросил с северного участка обороны.

Все то время, что полк сдерживал натиск рвущегося на запад десанта, генерал Казаков успешно отражал атаку егерей, что при поддержке танков пытались прорвать оборону советских войск на центральном участке. Атаки были яростные, упорные, зачастую переходящие в рукопашные схватки, но, несмотря на все упорство немцев, они не смогли сломить сопротивление советских солдат.

В этот день с самой лучшей стороны показал себя генерал Козлов, назначенный Рокоссовским на оборону Турецкого вала. При первых сообщениях о высадке немцами десантов он не стал дожидаться приказов сверху, а действовал самостоятельно. Быстро просчитав, что серьезных действий на северном участке обороны враг не сможет организовать, он перебросил часть войск вместе с резервами в центр и на юг. Все было сделано точно и очень вовремя. Благодаря энергичным действиям Козлова, удалось отразить все атаки противника в районе Марфовки и тем самым не позволить немцам взять советские войска в очередные «клещи».

Что касается отправленных генералов войск на юг, то они если и не смогли предотвратить прорыв немцев в глубь Керченского полуострова, то оказали серьезное сопротивление в районе поселка Сарайман. Два батальона под командованием майора Долговязова оказали упорное сопротивление врагу и заставили танкистов обойти поселок стороной.

Первые немецкие бронемашины с солдатами вышли на внешний оборонительный обвод Керчи около пяти часов вечера. Им противостояли солдаты 83-й морской бригады и танкисты отдельного танкового батальона. Завязалась яростная схватка, в которой каждая из сторон могла выйти победителем, но решающее слово в ней было за товарищем Мехлисом.

После инцидента с крейсером «Молотовым» он добился прямого разговора со Сталиным и обрисовал всю сложность и гибельность отношений фронта с моряками. Сталин прекрасно понимал необходимость передачи флота в подчинение Рокоссовскому, но учитывая ухудшение положения вокруг Керчи, не торопился сделать это. Флот пока так и остался в подчинении Закавказского фронта маршала Буденного. Однако командующему флотом Октябрьскому был дан строжайший приказ Ставки оказывать Крыму всю ему необходимую помощь, под личную ответственность. Учитывая присутствие в управлении Крымфронта товарища Мехлиса, это означало давать корабли по первому свистку.

Именно этим свистком он и воспользовался по просьбе Рокоссовского. И вновь, плача и стеная подобно легендарной Ярославне, адмирал отправил свои драгоценные корабли в поход. Вывалив на голову Мехлиса тысячу и одну техническую причину невозможности отправки «Молотова» и «Ворошилова», Октябрьский отправил крейсер «Красный Крым» и отряд эсминцев во главе с лидером «Ташкентом».

В этой схватке решалась судьба Керчи, стоявших на Турецком валу войск и всего Крыма. Стремясь окончательно раздавить сопротивление советских войск, Рихтгофен ввел в дело все свои силы. Истребители сменяли бомбардировщики, вслед за ними прилетали «штуки», за которыми вновь появлялись истребители. Превосходство врага в авиации было подавляющее. Удары наносились по войскам, скоплению обозов, пристаням и причалам. Немцы делали все, чтобы внести панику, сумятицу среди войск, затруднить и нарушить их управление, не дать перебросить подкрепление с Таманского полуострова.

Напряжение было огромным, но фронт выстоял. Несмотря на прямую угрозу уничтожения, генерал Рокоссовский продолжал руководить обороной Керчи из своего штаба, категорически отказавшись эвакуироваться.

– У нас хватит сил и средств, чтобы не только остановить врага, но и отбросить его за Турецкий вал. Нужно только собраться и нанести врагу удар во фланг, – заявил он Мехлису, заикнувшемуся об эвакуации.

Известие о том, что командующий в городе, прибавляло уверенности командирам дивизий и полков, а от них уверенность переходила к бойцам. Позабыв об отступлении, они продолжали драться с врагом не на жизнь, а на смерть. Драться, несмотря на, казалось бы, безвыходное положение и нависшую угрозу окружения. Драться вопреки всему и вся, драться ради своего спасения.

Все это помогло советским войскам выстоять. Враг был остановлен на внешнем оборонительном обводе, несмотря на серьезные потери среди защитников Керчи и повреждения от атак авиации двух эсминцев и крейсера «Красный Крым».

Огневая поддержка кораблей сыграла в обороне Керчи огромную роль. В первый день сражения они не позволили танкистам Бредова прорвать внешний оборонительный обвод, а на второй день и вовсе заставили врага отступить от стен города.

Всем этим действиям предстоял тяжелый разговор Мехлиса с Октябрьским. Адмирал причитал над повреждениями, нанесенными его кораблям фашистской авиацией, призывал Мехлиса к разуму и логике, но собеседник был неумолим. Согласившись лично ответить перед Сталиным за корабли, Лев Захарович добился присылки крейсеров «Молотов» и «Ворошилов», чьи орудия стали громить тылы вражеской группировки, прорвавшейся к Керчи.

Видя спасение фронта в наступлении, а не в обороне, Рокоссовский решил нанести контрудар под основание вражеского клина в районе Сараймана. Взаимодействие артиллерии крейсеров и сухопутных сил было организовано на должном уровне, и в результате совместных действий армии и флота над немецкими танкистами нависла реальная угроза окружения.

День 14 мая был отмечен черным цветом в журнале боевых действий 11-й армии Манштейна. Стоя в шаге от того, чтобы сбросить противника в море, он был вынужден отступить, и всему виной был, конечно же, Гитлер. Именно рейхсканцлер стал причиной всех неудач и бед лучшего ума и таланта германской армии, согласно мемуарам будущего фельдмаршала. На этот раз вина Гитлера заключалась в том, что, посчитав дело с Керчью законченным, он отдал приказ о переброске корпуса Рихтгофена под Харьков. Там маршал Тимошенко начал свое наступление, и фельдмаршалу фон Боку была срочно нужна авиация.

Как ни просил и ни доказывал генерал ошибочность подобного шага, фюрер был неумолим. Львиная доля самолетов была переброшена с территории Крыма, что ставило Манштейна в затруднительное положение. Без массированной воздушной поддержки он не видел возможности продолжать наступление.

В центральной и северной части Турецкого вала советские войска уверенно держали свои позиции, благодаря глубокому насыщению отошедшими на восток войсками 51-й и 47-й армий. Что касается южного участка, то благодаря быстрому отводу войск в район Сараймана, немцам удалось создать крепкую оборону и оставить его за собой.

На линии фронта образовался удобный выступ для нанесения удара по Керчи, время которого пока ещё не пришло. Наступательный порыв немецких войск исчерпал свой ударный потенциал. В течение пятнадцатого и шестнадцатого числа на всем протяжении фронта шли позиционные бои местного значения, которые не привели ни к каким изменениям. Наступила позиционная пауза, которая в большей мере была выгодна русским, чем немцам.

Подтянув резервы и пополнив потрепанные в боях соединения, Манштейн мог продолжить наступление на Керчь, но тогда откладывался третий штурм Севастополя, а этого генерал допускать не хотел. Каждый день осады только укреплял оборону крепости, а Гитлер категорически отказывался предоставлять Манштейну дополнительные силы. Подобно легендарному скупцу, он безжалостно резал все заявки командующего 11-й армией, отдавая приоритет фон Боку, командующему группой армий «Юг». Ему предстоял поход на юг России, через Дон к Волге и кавказской нефти, без обладания которой войска превращались в груду мертвого железа.

Поздно вечером шестнадцатого мая между Манштейном и Гитлером состоялся разговор, в котором командующий немецкими войсками в Крыму обрисовал фюреру сложившееся положение и предложил ему на выбор два варианта: продолжение наступление на Керчь или начало подготовки к штурму Севастополя.

Конечно, вождя немецкого народа устроило бы взятие Керчи, о чем он не преминул сказать генералу, чем сильно оскорбил Манштейна. Лицо лучшего военного ума Германии передернула недовольная гримаса, но он был вынужден сдержаться. Согласившись служить под началом такого ничтожества, как Гитлер, он должен был выполнять все его приказы.

– Вы считаете, что русские не смогут в ближайшее время вести активные боевые действия на полуострове?

– Да, мой фюрер. Генерал Рокоссовский понес серьезные потери и вряд ли сможет в ближайший месяц наступать. Не исключено, что пока мы будем возиться с Севастополем, он попытается восстановить боеспособность своих частей. Чтобы противодействовать этому, я прошу вашего согласия на установку мин в районе Керченского пролива. Это существенно сократит активность русских кораблей и транспортов.

– Хорошо, мины будут вам предоставлены, Манштейн. Также ОКВ разрешает вам временно прекратить наступление на Керчь, перейти к обороне и полностью сосредоточиться на взятии Севастополя. Чтобы вы не думали, что мы игнорируем ваши просьбы о помощи, вам будут отправлены дополнительные силы пехоты, осадная артиллерия, и перед началом штурма вам вернут корпус Рихтгофена. Все это будет в вашем подчинении до начала июля, Манштейн. Постарайтесь использовать этот карт-бланш лучше, чем в борьбе за Керчь, – жестко уколол генерала Гитлер и положил трубку.

– Шайзе! – негодующе бросил в ответ Манштейн и с головой ушел в разработку нового плана штурма Севастополя. Взятие русской твердыни на Черном море стало для него делом чести.