Глава 17. Малые планеты вблизи гигантов

Даже вдумчивому читателю невозможно долго фокусироваться на одной теме, поэтому самое время сделать паузу в обсуждении вопроса, как страны и общества своими руками доводят свои экономики до кризисов, используя для этого тот или иной внутренний ресурс в качестве инструмента, а гиперадаптацию к его наличию – как универсальный метод. Поговорим немного о «проклятии дружбы» – внешних условиях, в которых оказываются страны, интегрированные (больше или меньше) в систему экономических отношений и потому зависящие от соседей и даже далеких стран, как от ресурса внешнего, не меньше, чем от внутренних ресурсов.

Мировая экономика эпохи глобализации, навсегда покончившая с остатками странового «натурального хозяйства», превратила весь мир в переплетение торговых цепочек, натянутых между странами-поставщиками и странами-потребителями – сырья, товаров, сервисов, капитала. На международном рынке действуют вполне рыночные законы: монопольные поставщики и потребители выигрывают, легко заменяемые – проигрывают; крупные сбалансированные экономики доминируют, мелкие и ориентированные на узкий набор экспортных продуктов – становятся зависимыми и постепенно включаются в альянсы в качестве младших партнеров крупных игроков. Географическое положение стран продолжает сильно влиять на их экспортно-импортные возможности (транспортные расходы составляют существенную часть себестоимости по основным группам товаров, а целый ряд товаров, таких, например, как нефть, газ или электроэнергия, поставляются в большом объеме по фиксированным товаропроводам, создание которых требует времени и больших средств). Среди основных факторов, влияющих на экономики современных стран, всё больше выделяется фактор внешний – «геоэкономика», как теперь его называют. Действительно, в тесном взаимодействии (наиболее ригидные и независимые от геоэкономики страны, типа США, поддерживают долю трансграничной торговли в ВВП на уровне 12–15 %, наименее ригидные, как Германия, довели экспортно-импортные операции до почти 50 % ВВП) страны подчиняются законам теории игр. Сильные используют слабых, слабые поодиночке создают «оборонительные» альянсы или становятся «миньонами» крупных игроков, разменивая самостоятельность на экономические преференции и защиту. Сценарии таких взаимодействий мало отличаются от исторически хорошо известных сценариев «эпохи геополитики», и зачастую объединение (вольное или невольное) или просто неудачное соседство становятся «проклятием» для экономики не меньшим, чем ресурс.

Одним из таких «геоэкономических проклятий» становится попадание в сферу экономических интересов крупного или экстенсивно развивающегося игрока. Попадание в сферу интересов – далеко не всегда процесс, инициируемый сильной стороной. Да, в ситуации «Россия – Грузия» (как будет описано ниже) именно доминирующий игрок втягивает более слабую страну в свою орбиту влияния, разрушая ее экономику. Но, как показано выше, например, в парах Ангола – Китай или Мексика – США именно более слабые страны используют более сильные экономики как ресурс: иногда (Ангола) это приводит к деградации собственной экономики; иногда (Мексика) – к развитию.

Иногда слабая страна и ее сильный партнер формируют достаточно сложный комплекс отношений, в котором слабая сторона учится использовать мелкие неэффективности сильной: слабый продает сильному «мелочи», на которые сильный готов потратить существенные ресурсы. Ярким примером такой пары являются во втором десятилетии XXI века Россия и Белоруссия: Белоруссия «продает» России свою (весьма относительную) лояльность и поддерживает у российской власти веру в возможное объединение двух стран (что может быть использовано Кремлем для «обнуления» всех ограничений на сохранение у власти прежней группы людей) – в общем, ведет себя так, как разумная, но циничная девушка в процессе ухаживания за ней богатого, но неприятного мужчины: дает малозначимые обещания, не отталкивает, слишком близко не подпускает, но подарки принимает с готовностью.

Так или иначе, небольшие и слабые экономически страны тяготеют к более сильным игрокам именно как к ресурсу, постепенно впадая не всегда в политическую зависимость, но всегда – в экономическую. Ресурс сильного партнера чаще всего и ведет себя как ресурс – останавливает собственное развитие (опять Мексика – исключение, но лишь подтверждающее правило: дело в том, что, как мы уже писали, Мексика страдает совершенно от другого ресурса – нефти; рынок США в этом смысле уже представляет из себя диверсификацию для экономики, и в текущем состоянии это благо).

В то же время сильные страны часто рассматривают «сателлиты» не только как экономических клиентов, но и как источник дешевых ресурсов (в том числе трудовых) и снижения себестоимости (при выносе производства), и как место для перевода менее выгодных или более рискованных производственных циклов и, конечно, как политических союзников на международной арене. О нанесении вреда экономике крупных стран здесь говорить чаще всего не приходится – слишком мал масштаб. Хотя есть как минимум одно исключение: взаимодействие Западного мира и Китая в последние 50–70 лет, позволившее за счет выноса производств существенно сократить себестоимость большинства физических товаров для граждан развитого мира и быстро перевести Китай из группы самых бедных стран мира в группу стран со средним достатком на человека, одновременно загнало развитые страны в квази-стагнацию, а более слабую их часть (такую как PIIGS ) оставило в состоянии хронической высокой безработицы и запредельной долговой нагрузки. Параллельно Китай, несмотря на все успехи в наращивании своей экономики, оказался в явной зависимости от ресурса внешнего спроса: несмотря на сравнительно скромные объемы внешней торговли, именно она является локомотивом всего развития Поднебесной; гипотетический резкий спад импорта из Китая в ЕС и США приведет к серьезнейшим проблемам в китайской экономике, если не к ее коллапсу – внутренний спрос пока совершенно точно не может стать основой экономики Китая.

Отдельно стоит поговорить про страны, оказавшиеся географически вблизи нескольких лидеров. Они иногда ощущают «разрывающую гравитацию» – тесные связи с двумя или более гигантами не только вступают в экономическое противоречие, не только вызывают трения с каждым из «старших братьев», но и провоцируют внутриполитические кризисы, вызванные конкуренцией элит, ориентированных на разных доминирующих соседей.

Такие противоречия могут приводить к существенным проблемам. Это могут быть годы стагнации, частично спровоцированной, частично спонсированной «лидером», заканчивающиеся «взрывным» внутренним конфликтом из-за «вектора гравитации», как на Украине. Это могут быть быстрые переходы от одного доминантного партнера к другому, с последующим долгим и болезненным процессом приспособления к новым условиям, которые не всегда оказываются лучшими, как у стран Прибалтики. Это могут быть попытки (часто драматические и даже трагические) выхода из зоны влияния и обретения «независимости», встречающие сопротивление как внешнее (старого «лидера»), так и внутреннее (со стороны групп и регионов, бенефициирующих на связях с лидером), как, например в Грузии. Это даже могут быть конфликты (вплоть до военных) между странами, тяготеющими к разным лидерам, как у Армении с Азербайджаном.

В этом смысле «пояса зависимости» являются потенциально нестабильными регионами, даже если в моменте экономики государств-членов и их политические режимы выглядят стабильно. Понять будущее таких «поясов» сложно (оно зависит от изменений мировой конъюнктуры не меньше, чем от воли элит или доминирующих стран), но попытки предсказывать варианты всё же стоит предпринять.

После распада СССР вдоль границ нового регионального экономического лидера – России образовалось три «пояса зависимости» – европейский (Прибалтика, Белоруссия, Украина, Молдавия), кавказский (Грузия, Армения, Азербайджан) и среднеазиатский (Казахстан, Киргизстан, Туркменистан, Узбекистан, Таджикистан). Европейский «пояс» (Прибалтика сразу, Молдавия – через тяжелый внутренний конфликт и фактический распад, Украина – через 25 лет стагнации и гибридную войну) мигрирует в сторону ЕС. Только Белоруссия пока удерживается около России за счет масштабной финансовой помощи, но вряд ли могут быть иллюзии насчет изменений в ее экономической политике, которые последуют за сокращением или окончанием такой помощи. В кавказском поясе нет определенности, хотя Грузия (потеряв части территории в борьбе с Россией) всебольше тяготеет к ЕС, Азербайджан, находящийся в конфликте с Арменией и де-факто потерявший треть территории, – к Турции (нельзя так же сбрасывать со счетов возможное возвращение на арену Ирана в качестве регионального экономического лидера, к которому Азербайджан в силу наличия общей границы и почти 6 млн азербайджанцев в Иране не может не начать тяготеть), а Армения, которой необходима поддержка в конфликте с Азербайджаном и, возможно, Турцией, – к России. Среднеазиатский же «пояс» выглядит намного спокойнее, хотя и в нем постепенно нарастает «гравитационная напряженность»: Россия и Китай (и частично – Турция и даже – США) растягивают страны «пояса», которые пока держатся благодаря мощной внутренней власти, но могут стать аренами непредсказуемых перемен в случае ослабления сегодняшних авторитарных режимов в этих странах.

Наконец, экономическое ослабление России, которая в конце второго десятилетия XXI века каждый год проигрывает в гонке по созданию нового ВВП большинству стран мира, ставит на повестку дня недалекого будущего (10–20 лет) вопрос о включении уже самой России в, так сказать, «пояс зависимости» между ЕС и Китаем, в потенциале с ассоциацией с ЕС, или зависимостью от Китая, или даже распадом на две и более территорий в качестве возможных сценариев.

Подробное рассмотрение жизни отдельных представителей государств «пояса зависимости» крайне интересно: влияние крупных игроков переплетается с индивидуальной стратегией малых государств и накладывается на их естественные условия, при всем разнообразии сочетаний, как правило, всё же создавая вязкую среду, в которой быстрое развитие становится невозможным. Эта «вязкость» не зависит от качеств доминантных игроков – и там, где ЕС принимает деятельное участие, и там, где соревнуются Китай и Турция, результат примерно один и тот же – неопределенность и отставание.

В этой книге мы поговорим о странах Средней Азии – их ситуация к тому же может подсказать и модели развития России в ближайшие десятилетия. Ситуация стран, попавших в сферу влияния одновременно России и ЕС (Сербия, Молдавия, Грузия), подробно описана в одной из глав книги «Россия в эпоху постправды».

Казахстан является самой северной страной из «Среднеазиатского пояса», единственной страной «пояса», имеющей общую границу с Россией, и самой большой в мире страной, не имеющей выхода к морю. В Казахстане проживает 19 млн человек  (примерно 1,5 % от населения Китая), при этом национальный состав Казахстана уникален для Средней Азии: кроме казахов (68 %), 25 % проживающих в Казахстане – славяне (в основном русские), около 3 % узбеков и 1,5 % (280 000) уйгуров – мусульман, основная часть которых живет в Китае в смежных с Казахстаном областях . Надо заметить, что на севере Казахстана русскоязычные составляют большинство (в Кустанайской области более 43 %, при 37 % казахов, в Североказахстанской области – более 50 %, при 33 % казахов). Неудивительно, что аудитория центральных российских ТВ-каналов в Северном Казахстане в разы выше, чем аудитория казахского ТВ.

Казахская экономика построена вокруг добычи полезных ископаемых и их экспорта. Это особенно заметно по динамике курса национальной валюты – тенге, который (с поправкой на титанические усилия Национального банка по его удержанию) повторяет мировые цены на нефть. До середины нулевых Казахстан делал ставку на Россию как стратегического лидера. Потом ситуация серьезно поменялась в пользу Китая. Наконец после падения нефтяных цен в 2014 году в отношениях с Россией и Китаем возникло равновесие.

Торговые обороты между Россией и Казахстаном на пике достигали 23 млрд долларов в год, но за 2018 год составили чуть более 17 млрд долларов, что на 8 % выше показателя 2017 года . В любом случае 92 % товарооборота между Казахстаном и ЕАЭС приходится на Россию . Товарооборот между Китаем и Казахстаном также когда-то (в период высоких нефтяных цен) превышал 20 млрд долларов , но в 2018 году составил всего 12 млрд . Официально объявленная Китаем цель в торговом обороте с Казахстаном – 40 млрд долларов в год  – кажется, забыта.

Однако Китай активно участвует в экономике Казахстана. Согласно недавно выпущенному докладу казахского правительства, только за последние пять лет Китай инвестировал в Казахстан более 27 млрд долларов ,. В Казахстане действуют более 670 совместных предприятий, более 40 компаний со 100 % китайским капиталом . Более 30 % нефти, добываемой в Казахстане, добывается компаниями, контролируемыми китайским капиталом .

Для Китая Казахстан – первая страна в проекте Шелкового Пути. Помимо общих преимуществ от построения эффективной транспортной артерии от Тихого океана до Балтийского моря, китайской стратегической задачей является развитие Синьцзяна, населенного уйгурами района, прилегающего к Казахстану, в котором также проживают и китайские казахи – более миллиона человек. Уйгуры – мусульмане, в последние годы ставшие источником проблем (вплоть до терроризма) и постоянной угрозы сепаратистских действий. Китай видит решение проблемы в развитии экономики района, включая и создание свободной торговой зоны в Хоргосе, и развитие железнодорожного сообщения Казахстана с Китаем, одной из задач которого является обеспечение большого объема поставок нефти. Казахстан, также крайне заинтересованный и в развитии экономических связей, и в борьбе с терроризмом, является для Китая отличным партнером.

Основу экспорта Казахстана в Китай составляют нефть и транзитный газ. Построенная линия газопровода через Атасу на Китай уже дает более 30 bcm в год, принося Казахстану транзитные заработки . Нефтепровод Атасу – Алашанкоу, фактически построенный Китаем, пропустил в Китай более 100 млн тонн нефти и пару лет назад вышел на пропускную способность 20 млн тонн в год (для сравнения: совокупная пропускная способность всех нефтепроводов из России в Китай составляет около 60 млн тонн). Россия сегодня поставляет в Китай через этот нефтепровод примерно 7 млн тонн нефти  (около 25 % поставок России Китаю, основные поставки приходятся пока на нефтепровод Сковородино – Мохэ, но он не имеет соединения с месторождениями Западной Сибири и Поволжья и не может использоваться в случае решения резко увеличить поставки). Китай участвовал в строительстве и газопровода, и нефтепровода своим капиталом и гарантиями. (Надо сказать, что пока Китай отказывается от финансового участия в строительстве трубопроводов с территории России даже в части, проходящей по территории Китая). Более того, Китай строит заводы по производству труб для нефтепроводов в Алма-Ате и Кызылорде – такие трубы являются сегодня серьезной статьей российского экспорта в Среднюю Азию.

На этом фоне отношения Казахстана с Россией становятся всё более прагматическими. Участие Казахстана в Таможенном союзе немедленно было использовано множеством поставщиков для серого импорта товаров из Китая в Россию. Требования России усилить контроль на Китайско-Казахстанской границе привели к росту цен на китайские товары в самом Казахстане, что расценивается как негативный фактор даже руководством страны. Таможенный союз в целом сдерживает возможности Казахстана по увеличению оборотов торговли с Китаем, что также вызывает критику внутри Казахстана. В 2013 году Казахстан, несмотря на риторику, ввел ограничения на торговлю нефтью с Россией (в частности, запретил ввоз битумов, которые ранее в основном поставлялись из Омска) и переориентировался на Китай в плане переработки своей нефти. Параллельно Казахстан в одностороннем порядке повысил цены на газ, поставляемый в Россию в счет уже договоренных объемов, и существенно изменил планы поставок в пользу Китая. Заявления российских официальных лиц, выражавших уверенность, что Казахстан в этой ситуации столкнется с трудностями, остались как без ответа, так и без воплощения – Казахстан наращивает экспорт сырья и не испытывает внутреннего дефицита.

Китаизация Казахстана идет медленно. В стране всё еще действует закон о обязательном обучении трем языкам – русскому, английскому и казахскому, китайского в списке пока нет. С Китаем не отменен визовый режим, и 72-часовой транзитный безвизовый въезд, который Казахстан ввел для туристов из Китая, не сделал страну местом паломничества китайских туристов: в 2014 году зафиксирован пик посещений (228 тысяч человек), и с тех пор каждый год поток туристов из Китая сокращался, достигнув в 2018 году 51 тыс. человек . И тем не менее Китай готов спонсировать обучение 30 000 казахских студентов в год в своих университетах, в самом Казахстане это рассматривают как программу по китаизации будущей элиты .

Россия всё еще считается стратегическим партнером, в том числе в области безопасности, всё еще арендует Байконур, всё еще принимает более 1,4 млн трудовых мигрантов из Казахстана . Однако, кажется, Россия уже больше зависит от этих отношений, чем сам Казахстан: последний медленно, но верно становится основным транзитером для поставок в Китай и для получения Россией газа и нефти из Средней Азии для перепродажи в Европу. При этом поддерживаемый США проект газопровода и нефтепровода по дну Каспийского моря может существенно ослабить и этот транзитный поток.

Ситуация с Казахстаном оказывается опасно схожей с украинской – тоже страна-сателлит, с большой русской диаспорой, компактно проживающей вблизи границ с Россией, с историческими и экономическими связями с Россией, важным стратегическим географическим положением (как в экономическом смысле – территория транзита, так и в военно-политическом – отличный буфер перед Китаем и неспокойными территориями мусульманских стран Среднего Востока), и тоже медленно уходящая из-под российского влияния. Бывший президент Казахстана Назарбаев загодя выбрал сценарий плавного транзита с назначением преемника и сохранением контроля за ситуацией в стране, поэтому в ближайшее время ждать политических проблем в Казахстане не стоит. Однако ангольский опыт показывает, насколько ненадежны бывают преемники, более того – преемнику тоже предстоит передавать власть. Можно было бы предположить, что в случае существенных неконтролируемых изменений во власти в Казахстане страна может стать ареной «агрессивной дипломатии» со стороны России по украинскому сценарию – с сепаратистским движением на севере, поддерживаемым Россией материально и технически, с экономической атакой, с масштабной антиказахской внутренней пропагандой – если бы не два принципиальных отличия Казахстана от Украины. Во-первых, экономика Казахстана существенно успешнее (подушевой ВВП примерно равен российскому, рост ВВП в 2019 году составил около 4,5 %, что очень неплохо для региона, находящегося между Россией в стагнации и Китаем, в котором рост замедляется), а политическое влияние Москвы в Казахстане уже несравненно меньше того, которое она имела в Украине до 2014 года. Во-вторых, конкурентом России в Казахстане выступает не склонный к длинным переговорам и не уверенный в своем стремлении ассоциировать Украину Евросоюз, а готовая к быстрым и жестким действиям страна-гигант, бороться с которой у России нет ни экономических средств, ни военных возможностей.

На юг от Казахстана расположена Киргизия (официально – Кыргызстан) – небольшая по российским меркам (всего в 10 раз больше Израиля), малонаселенная (меньше 6 млн человек, 73 % киргизов, 14 % узбеков), почти полностью покрытая горами страна. Будучи в 14 раз меньше Казахстана, Кыргызстан проигрывает ему не только в номинальном ВВП в 37 раз, но и в подушевом ВВП – в 12 раз, являясь одной из беднейших стран мира, а в Средней Азии соревнуясь в этом показателе только с Таджикистаном – за последнее место.

Причина такой бедности одна – объективная невозможность опереться на существенные доходы от продажи полезных ископаемых: в Кыргызстане есть небольшие запасы ртути, урана, угля и нефти, но в существенных объемах добывается только золото, которое составляет до 35 % экспорта этой страны.

Страна официально экспортирует золота в год примерно на 1,7 млрд долларов . Второй статьей экспорта является электроэнергия. Общая мощность водосброса в стране превышает мощность Волги в несколько раз, электричество экспортируется всем соседям и в Россию, но с советских времен системы не модернизировались и эффективность их мала. Далее, ни одна статья экспорта (от хлопка и табака до продуктов промышленной химии) не превышает 3 %. При этом объем внешнеторгового товарооборота в 2019 году превышает 6,2 млрд долларов  – уникальные 73 % от 8 млрд долларов ВВП. Существенная часть разницы покрывается за счет перечислений «домой» от гастарбайтеров, работающих в России и меньше – в Украине, Казахстане и даже в Западной Европе. Они переводили еще в 2014 году чуть более 30 % кыргызского ВВП – второе место в мире после Таджикистана с его 42 %. И всё же, отрицательное сальдо торгового баланса, не покрытое remittances, в 2018 году составляло около 0,7 млрд долларов (remittances составляли почти 2,4 млрд при отрицательном сальдо в 3,1 млрд), . С учетом незначительных изменений внешнего долга и валютных резервов (которые у Кыргызстана составляют 24 % ВВП, почти как в России , ), страна «откуда-то» получает неучтенные более чем 2 млрд долларов ежегодно.

Источником этих денег является широкомасштабный серый и белый реэкспорт, являющийся самым прибыльным и развитым бизнесом Кыргызстана. С 2004 года, согласно законодательству Кыргызстана, при импорте так называемых товаров для базара (понятие растяжимое, и, как видно из статистики, в реэкспорт попадают и автомобили, и топливо, а не только одежда и галантерея) таможенные платежи уплачиваются по весу товара, а не по его таможенной стоимости, а торговцы платят налоги по упрощенной «патентной» системе. В результате, при официальном ввозе в Кыргызстан товаров из Китая на 2 млрд долларов в год, по оценкам аналитиков существенно более ¾ товара реэкспортируется, а реальная стоимость ввезенных товаров едва ли не в 3 раза выше, . В Дордое и Карасу за 10 лет выросли открытые рынки беспрецедентной величины. Уже в 2006 году, по мнению Романа Могилевского , 13 % жителей Бишкека работали на базаре в Дордое. По данным исследования Всемирного банка «Базары и интеграция торговли в Центральной Азии», в 2009 году товарооборот «Дордоя» составил $4 млрд , .

Перепродаваемые импортные товары уходят серыми и белыми путями в Казахстан, Узбекистан и даже в Россию, оставляя, по оценкам тех же авторов, около 20 % от своей реальной стоимости в виде прибыли местных торговцев. Неучтенный экспорт и полученная прибыль и покрывают дефицит в 2–2,5 млрд долларов в год, демонстрируемый «официальной» статистикой, и, видимо, создают еще и существенный поток неучтенного вывоза капитала .

Тем не менее «золотые времена» реэкспорта позади. В 2008 году общий объем реэкспорта через Кыргызстан был по косвенным данным почти в четыре раза больше. Сокращению способствовал и общий экономический кризис, и падение покупательной способности россиян и казахстанцев, и существенное ухудшение ситуации на границе с Узбекистаном вокруг Оша и Жалалабата, и меры, которые, несмотря на режим свободной торговли, предпринимает Казахстан, чтобы ограничить проникновение китайских товаров через Кыргызстан (сам Казахстан не прочь занять эту нишу, в Алма-Аты работает похожий на Дордой базар, но пока значительно меньший по размеру).

Бедность страны и отсутствие внятной модели развития приводят к нестабильности. Власть в XXI веке за 10 лет дважды менялась в результате народных волнений. Кыргызстан, который является сильно коррумпированной страной, тем не менее «выигрывает» у Узбекистана и Туркменистана в рейтингах уровня коррупции, так что едва ли можно вслед за многими комментаторами объявить причиной революций в стране именно коррумпированность режимов Акаева и потом Бакиева. Каждая новая команда начинала с нуля, но даже и последние относительно спокойные восемь лет (действительно, выборы президента в 2017 году привели к мирной передаче власти) мало что дали в смысле развития страны – рост ВВП Кыргызстана составляет примерно 4 % в год, что при ВВП на душу населения в размере около 1,3 тыс. долларов составляет мало отличимые от нуля 50 долларов на человека . В большой степени и этот рост ВВП связан с ростом стоимости золота на мировых рынках, то есть не является следствием развития экономики.

Перед Кыргызстаном стоит труднейшая задача определения стратегии поведения, которая позволила бы заместить уходящие потоки от реэкспорта и всё же начать развивать экономику – страна с таким уровнем подушевого ВВП не может существовать без масштабных потрясений.

Хорошая новость состоит в том, что Кыргызстан более защищен от радикальной исламской угрозы, чем его южные соседи: в отличие от Таджикистана и Туркменистана, в Киргизии 64 % жителей считают себя «просто мусульманами» или ghair muqalideen – не относя себя ни к суннитам, ни к шиитам, и будучи, в соответствии со 103 сурой Корана, приверженцами единства мусульман и врагами тех, кто пытается их разделить. В такую страну сложно импортировать радикализм, и общая граница с Таджикистаном не вызывает беспокойства. Зато граница с Узбекистаном неспокойна, на территории Кыргызстана есть узбекские анклавы, Бишкек не раз просил Москву прислать войска для сдерживания разгоревшегося межнационального конфликта в Оше (тогда Москва ответила более чем безразлично, войска в конечном итоге направили, но не в Ош, а на охрану российских объектов).

Одним из ответов руководству Кыргызстана виделось вступление в Таможенный союз и ЕАЭС, которое должно было создать для локальной текстильной индустрии существенные преференции, позволив ей конкурировать с китайской за долю рынка Казахстана и России. С 2015 года Кыргызстан – член ЕАЭС и активно демонстрирует России и ее партнерам свою приверженность общему пространству – вплоть до холодного расставания с американским присутствием на базе Манас в 2014 году. Китай тоже официально с 2007 года действует в рамках договора о наибольшем благоприятствовании с Киргизией. Однако реэкспорт Кыргызстана для него является лишь потерей прибыли, в конечном итоге он сам заинтересован в прекращении этого потока. При этом рост локального небольшого конкурента-производителя, на которого всегда можно будет влиять – киргизская текстильная промышленность работает на китайском сырье, – Китай не так волнует. С другой стороны, Китай уже почти официально выражал неудовлетворение трудностями, с которыми он сталкивается при инвестировании в страну – из-за масштабной коррупции, законодательных проблем и отсутствия инфраструктуры: непохоже, чтобы у Китая сегодня был план по экономической экспансии в Киргизстан или что сближение Киргизии с Россией нарушает его планы. Даже в таком тонком вопросе, как поставки газа, Россия с Китаем, кажется, поделили рынок на две составляющие: «Газпром» забрал себе внутренний рынок, газотранспортную систему, строительство внутренних газопроводов (в том числе магистраль «север-юг», крайне важную для снабжения Бишкека), а Китай – транзит газа на свою территорию, в Синьцзян, по 4-й ветке газопровода «Средняя Азия – Китай», мощностью 30 bcm, которую Китай начал строить в Киргизии в 2015 году.

Тем не менее одной легкой промышленности явно не хватило для спасения страны. Нужны масштабные инвестиции, Россия в этом вопросе – не помощник, так же как явно не помощник в вопросе удержания власти сегодняшними лидерами – России не до Киргизии, да и «Газпрому» сегодня легче отказаться от заграничных планов. Китай же, скорее всего, в этом уникальном случае окажется крайним – при возможных новых беспорядках, революции, экономическом распаде будет страдать его газопровод, а на территории страны найдут пристанище уйгурские сепаратисты – в Кыргызстане живут более 50 000 уйгуров, граница с Китаем плохо контролируется, и уже не раз возникали подозрения на формирование в Киргизии радикальных уйгурских организаций. Так что, учитывая, что и Южный шелковый путь может пройти по Кыргызстану, и Казахстан, непосредственно граничащий с Киргизией, всё больше сближается с Китаем, в недалеком будущем можно ждать такого же движения и от Бишкека – возможно, при сохранении самых теплых отношений с Россией – делить Киргизию она не будет. Синьцзянский университет в рамках «Конфуцианской программы» уже тратит большие ресурсы на обучение молодых киргизов китайскому языку. Ну, и как сказал Ван Кайвен (китайский посол в Бишкеке), «все малые и средние предприятия Киргизии должны начать работать с Китаем».

В отличие от Казахстана, его юго-западный сосед Узбекистан имеет мононациональный состав населения – из 30 млн населения узбеки составляют более 80 %, еще 10 % – это представители соседних государств, славяне составляют менее 5 %. Не меньше отличаются и экономики: подушевой ВВП у Узбекистана в шесть раз ниже, чем у Казахстана, а доля сельского хозяйства в ВВП составляет характерно большие для отсталых стран 17 %, при занятости в сельскохозяйственном производстве более чем 45 % населения . Страна, несмотря на такую долю сельского хозяйства в ВВП, является крупным поставщиком углеводородов и металлов (в частности урана) и крупным импортером продуктов питания и, прежде всего, зерновых.

Узбекистан, казалось бы, является экономически самым независимым государством Средней Азии – экспорт составляет менее 30 % ВВП (импорт – около 40 %), при этом на долю одной страны не приходится более 19 % торгового оборота . Китай является крупнейшим торговым партнером, но не сильно отстает и Россия (около 15 %), Турция (9 %), Южная Корея (8 %), Казахстан – 7 %.

Основные экспортные товары Узбекистана – золото, хлопок и газ. Экспорт золота идет в большой степени «серыми» схемами, и оценить его довольно сложно – по некоторым данным, он составляет до 20 % всего экспорта (при четвертых запасах золота в мире это неудивительно). Цена золота падала на треть с пиков примерно 10 лет назад, потом восстановилась к концу 2010-х годов, но как будет себя вести золото дальше – не понятно. Производство хлопка в мире постепенно падает и тем не менее продолжает оставаться существенно выше уровня потребления – мировые цены на хлопок падают в последние годы (в среднем на 30 % за 3 года), волатильность цен на рынке достигает 50 %, а основные потребители хлопка – развивающиеся страны – быстро увеличивают долю полиэстровых волокон и сокращают спрос на хлопковое волокно . Газ является, пожалуй, самым важным компонентом экспорта, с учетом растущего спроса Китая, Пакистана и Индии и готовности Европы прорабатывать альтернативы российским поставкам. Узбекистан, чьи доказанные резервы больше, чем, скажем, у Катара, мог бы использовать экспорт газа так же, как Россия использовала экспорт нефти. Однако Узбекистан очень неудобно расположен для того, чтобы без усилий бенифициировать от экспорта газа: между ним и Китаем стоит Казахстан, и Узбекистан вынужден включаться в систему транспортировки, в которой наряду с ним присутствуют Таджикистан и Туркменистан – последний имеет кроме Китая надежных покупателей в лице Пакистана и Индии, в восемь раз больше доказанных резервов и готовность демпинговать. В результате объемы экспорта газа Узбекистаном составляют около 15 млрд м³ в год, при мощностях, способных производить до 70 млрд м³ в год (из них Россия получает 4 млрд и Китай – 8 млрд). На «западном фронте» Узбекистан, отрезанный от Каспия, вынужден включаться либо в трансказахскую систему поставок (в основном – в направлении России), либо договариваться с Туркменистаном и Ираном, которые сами производят газ и прежде всего заинтересованы в его продаже.

Еще две составляющих экспорта – уран и нефть; но цена урана на мировом рынке невысока уже много лет, и потребность в нем, в связи со стратегическим сокращением планов по ядерной энергетике, невелика. Запасы же нефти в Узбекистане практически подходят к концу. При этом зависимость от импорта не сокращается, а растет – дефицит торгового баланса составляет 10 % ВВП.

В этих условиях всё еще стабильный экономический рост Узбекистана, во многом связанный с эффектом «низкой базы», кажется стратегически ненадежным. Слабость внутренней инфраструктуры (электрифицировано менее 1000 км железных дорог, основная масса автомобильных дорог не имеет асфальтового покрытия) и огромный разрыв между внутренними и экспортными ценами (цена на тот же газ для населения в 3–4 раза ниже экспортной цены; это, в частности, приводит к процессу ползучей «дегазификации» – отдаленные и небольшие поселки отключаются от газа, который становится слишком невыгодно поставлять) будут требовать существенных инвестиций в ближайшие годы просто для поддержания стабильности и экономической, и политической, а экспорт не сможет обеспечить требуемых средств. Несмотря на недавнюю смену власти и декларируемый курс на открытие страны и привлечение иностранного капитала, ожидать быстрого массового притока внешних инвестиций с открытых рынков Узбекистан не может – в стране нет пока ни настоящей рыночной экономики, ни демократии, ни институтов защиты прав инвесторов. К тому же, помимо экономической перспективы, у Узбекистана крайне туманны и перспективы политические. Неспокойные границы с Таджикистаном сами по себе опасны, а в свете внутренней нестабильности еще и Киргизии, и опасности исламистских революций в Таджикистане, становятся еще и потенциальным источником внешней агрессии. Эта внешняя агрессия легко может быть поддержана изнутри: исламистские выступления оборачиваются волнениями (как в 2005 году в Ферганской долине), в Афганистане сильна узбекская диаспора и активно функционируют радикальные исламские узбекские группы типа ИДУ. У Узбекистана есть два пути решения проблемы – стратегическое партнерство в обмен на защиту и инвестиции или формирование привилегированных торговых отношений (что в нашем мире примерно одно и то же).

При этом Узбекистан, не имеющий ни с кем из окрестных «гигантов» ни общей границы, ни общих национальных корней, не обладающий стратегически важным местоположением или существенными ресурсами, не является «приоритетом» ни для кого из крупных экспансивных экономик. В то время как его соседи пользуются пристальным интересом тех или иных лидеров мирового рынка и скорее настороженно относятся к назойливым ухаживаниям, Узбекистан пытается сам проявлять активность, ища более надежных связей, в том числе даже по другую сторону Атлантики. Возможно, именно США (за неимением местного стратегического интереса) могут и, похоже, хотят предложить Узбекистану свою «руку». Узбекистан вычеркнут из американского списка опасных и нестабильных государств, ему, единственному в Средней Азии, США начали поставлять военную технику, идут разговоры о воссоздании в Узбекистане американской военной базы (предыдущая была закрыта после разногласий с США по поводу андижанских событий); не так давно именно американцы строили железную дорогу Мазари-Шариф – Термез (они же до сих пор используют Узбекистан как порт транзита грузов НАТО в Афганистан). В каком-то смысле вхождение Узбекистана в зону влияния США, например, на принципах «5+1», разработанных в Вашингтоне специально для стран Средней Азии, в обмен на заботу США о сохранении стабильности внутри страны будет консенсусным решением, против которого не возразят ни Китай (которому есть, чем заняться в Средней Азии и без Узбекистана), ни Россия (у которой руки уже не дотянутся до стратегически неважной страны, не имеющей с Россией ни общей границы, ни существенных экономических отношений – Россия не сумела даже привлечь Узбекистан в ЕАЭС), ни Иран (которому тоже явно недосуг, справиться бы с Туркменистаном). И вопрос даже не в том, может ли новый лидер Узбекистана Мирзиеев, позиционирующий себя как реформатор, понадеяться на США как на гаранта безопасности страны и преемственности его власти после своей смерти (опыт Египта показывает, что не всё однозначно), а в том – есть ли у него выбор.

Туркменистан расположен на юг от Узбекистана, с общей границей более чем в 1600 км. Он имеет протяженный выход к Каспийскому морю и границу с Казахстаном, а на юге участки границы свыше 750 км – с Афганистаном и почти 1000 км – с Ираном. В пятимиллионном населении страны более 73 % составляют туркмены . Макроэкономические показатели Туркменистана существенно лучше, чем у северного соседа – подушевой ВВП превышает 8 тыс. долларов, а годовой рост ВВП не опускался ниже 6 % уже 15 лет. Секрет экономического успеха (который, если копнуть глубже, касается только макроэкономических показателей: в 1998 году 51,4 % населения жило на доход ниже 1,9 доллара в день; более свежих официальных данных найти не удается, но есть косвенные – например, из каждой тысячи рождающихся детей 46 не доживают до пятилетнего возраста, против 10 в Казахстане,,) прост: страна обладает четвертыми запасами газа в мире, к разработке месторождений свободно допускаются иностранные компании, и 94 % экспорта составляют углеводороды .

Интерес к туркменскому газу очевиден и давно отражается на состоянии его торгового баланса. Экспорт составляет более 30 % ВВП, и, несмотря на то что Туркменистан не является существенным производителем никаких товаров с высокой добавленной стоимостью, баланс торговых операций страны положителен и в 2018 году составляет более 10 % ВВП. Достигается такое соотношение как за счет полностью контролируемой властью экспортно-импортной политики, так и за счет крайне низкого потребления основной массы населения. В Туркменистане население в пределах лимита бесплатно получает энергию, воду и газ – ситуация для мира уникальная, но при всех этих параметрах стоимость местной валюты – маната – падает в три раза за год: причина в основном – в запрете на его обмен на валюту и в стремлении властей сократить свои расходы за счет эмиссионного налога.

Основными «игроками» на рынке Туркменистана являются Турция, Индия и Китай. В 2006 году индийская ONGC получила права на разработку углеводородов в Туркменистане. TAPI – туркмено-афгано-пакистанско-индийский газопровод, спонсированный Азиатским банком развития, должен в скором времени поставлять более 42 bcm природного газа в год в Пакистан и Индию. Китайцы опережают индусов – газопровод такой же мощности в сторону Китая (через Казахстан) уже функционирует, законтрактованные объемы к 2021 году дорастут до 65 bcm, китайцы же разрабатывают второе месторождение газа – Галкиныш. Турция доминирует в экспорте бизнеса и услуг в Туркменистан. В областях транспорта, строительства, коммуникаций, туризма, ритейла турецкие компании занимают более 50 % местного рынка . За последние 20 лет турецкие фирмы построили в Туркменистане более 600 объектов общей себестоимостью более 21 млрд долларов . Иран мог бы сравнительно легко, благодаря общей границе и географическому положению «моста в Европу», играть существенно большую роль в экономике Туркмении, но в дело вмешивается фактор духовный: подавляющее большинство туркмен – сунниты.

Россия, хотя и является сравнительно крупным экспортером в Туркменистан (17 % импорта страны, третье место после Китая и Турции), легко может быть заменена при необходимости, а с точки зрения экономической кооперации является неудачливым конкурентом Туркменистана в значительно большей степени, чем потенциальным партнером. В течение многих лет Россия существенно ограничивала возможности экспорта туркменского газа в первую очередь в Европу и зарабатывала на его транзите через свою систему газопроводов иногда до 100 % его цены для Туркменистана. В последние годы Туркменистан явно обыграл Россию на рынке газа для Китая (последний инвестирует в надежные поставки газа из Туркменистана и увеличивает перспективные объемы за свой счет, одновременно предоставляя России возможность строить куда более дорогие газопроводы и инфраструктуру в сторону Китая на свой страх и риск). На западном рынке, в том числе благодаря российской самоизоляции и антагонизации европейских покупателей и, частично, улучшению отношений с Ираном Туркменистан тоже начинает отыгрывать позиции. Иран и ЕС заявили о готовности построить газопровод через иранскую территорию для прокачки туркменского газа в сторону Турции (для этого, в сущности, надо увеличить пропускную способность существующих газопроводов на участке Туркменистан – Тегеран и построить 200 км газопровода от Тегерана до Исфахана). Ирану выгодна сделка с Туркменией – она позволит отказаться от строительства трансиранского так называемого 11-го газопровода и снабжать северные территории Ирана туркменским газом, продавая его в Европу и свопуя  на свой. Есть и другой вариант – поставки Туркменистаном газа в Европу через ТАНАП – будущий трансанатолийский газопровод, конечная точка которого будет в 300 км от территории Туркменистана – на месторождении Шах-Дениз в Азербайджане. Правда, для этого Туркменистан должен будет сам построить эти 300 км газопровода по дну Каспийского моря – не только рискнуть инвестициями, но и заявить претензии на шельф, оспариваемый Ираном, Россией, Азербайджаном и самим Туркменистаном. Вероятность скорого воплощения этого проекта невысока, однако она есть – в сегодняшних условиях Иран вряд ли будет ставить палки в колеса ЕС, Азербайджан будет получать плату за транзит, а Россия сама поставила себя в условия, когда ее вряд ли кто-то будет слушать.

Если не случится ничего непредвиденного, Туркменистан за 15 лет утроит добычу газа, не опасаясь падения спроса, – низкая цена, по которой он готов продавать голубое топливо, защищает его от конкурентов, к тому же ЕС будет стремиться разными способами заместить российские поставки, и туркменский газ вместе с иранским будут как нельзя кстати. Газовый экспорт будет продолжать приносить казне устойчивые миллиарды долларов, а стране – политическую стабильность: и Китай, и Индию с Пакистаном, и Турцию, и Иран вполне устраивает поток дешевого газа, и они безусловно сделают достаточно для того, чтобы защитить существующий статус-кво, невзирая на большие вопросы к внутренней политике в стране. Как верно сказал когда-то американский политик: «Руководители постсоветских республик – не ангелы, но ангелы нынче вообще большая редкость».

Таджикистан – самая маленькая страна Средней Азии во всех смыслах этого слова. Наименьшая территория, больше половины которой занимают труднопроходимые горы; наименьший ВВП на человека – всего 1010 долларов в год, меньше чем в Танзании ; наименьший объем экспорта – всего около 1 млрд долларов (из 7 млрд ВВП, чуть больше Косово, и на 1 млрд меньше, чем у Конго). Таджикистан – это также страна с рекордным для бывшего СССР приростом населения: несмотря на то что в среднем в десятые годы XXI века ВВП Таджикистана рос на 7 % в год, подушевой ВВП за то же время упал с 1,1 тыс. долларов до нынешних восьмисот. Это единственная страна на постсоветском пространстве, которая в 1990-е годы пережила полномасштабную гражданскую войну, разрушившую и без того не особо сильную экономику и закончившуюся абсолютизацией власти одного из самых тоталитарных режимов на территории бывшего СССР, оперирующего в большой степени постсоветскими экономическими методами.

Международная экономика Таджикистана строится почти полностью на экспорте алюминия (в том числе производимого и за счет импорта глинозема и его переработки) – он составляет 60 % экспорта . Достаточно сказать, что вторую строчку в экспорте с 15 % занимает хлопок (об этом рынке мы уже говорили применительно к Узбекистану), а третью, с 5 % – орехи и курага . Гидроэнергетика, которая могла бы стать существенной отраслью экономики и вносить значительный вклад в торговый баланс, из-за недостатка инвестиций не развивается должным образом, впрочем, так же, как и все остальные отрасли промышленности. Более того, в стране недостаток электроэнергии в зимнее время превышает 20 % потребности .

Из-за отсутствия прогресса во внутреннем производстве Таджикистан вынужден (даже при нижайшем уровне индивидуального потребления) импортировать более чем на 3 млрд долларов в год . Торговый дефицит, превышающий 2 млрд долларов, или 28 % ВВП, покрывается за счет высокого положительного сальдо счета финансовых операций, которое, как и у Кыргызстана, создают трудовые мигранты своими переводами «домой». По некоторым данным, Таджикистан «экспортировал» около 20 % своего населения в основном в Россию, получая за «поставленный товар» только из России не менее 36 % своего ВВП ежегодно: в 2014 году объем переводов из России составил 3,4 млрд долларов . Даже в 2015 году, на фоне примерно 20 % падения числа мигрантов из Таджикистана в России и сокращения уже в 1 квартале на 40 % денежного потока (измеряемого в долларах), валютные доходы Таджикистана от remittances из России составили более 1 млрд долларов и в большой части покрыли торговый дефицит.

Россия же является одним из важных торговых партнеров Таджикистана, давая примерно 40 % внешнеторгового товарооборота . Но в торговых отношениях с Таджикистаном доминируют Турция как импортер (около 40 % экспорта Таджикистана) и Китай как экспортер (почти 45 % импорта в Таджикистан).

Таджикистан является единственной страной Средней Азии, к влиянию на которую присматривается Иран – в Таджикистане проживает более 100 тыс. мусульман-шиитов, в малонаселенной Горно-Бадахшанской области, занимающей значительную часть страны, их большинство. Именно Иран построил и контролирует трассу Саракс – Бандар Аббас, соединяющую Таджикистан с ближайшими водными торговыми путями, и туннель Анзаб. В 2009 году Иран, Таджикистан и власти Афганистана договорились о строительстве новой дороги через Северный Афганистан, от Душанбе до Тегерана. Строить дорогу должен Иран. Однако действует Иран медленно и осторожно – всё же большинство населения Таджикистана – сунниты, общей границы у стран нет, зато у Таджикистана есть общая граница с Афганистаном, в котором проживает не меньше этнических таджиков, чем в самом Таджикистане.

Перспективы развития ситуации в Таджикистане очень туманны, в том числе и в первую очередь как раз из-за соседства с Афганистаном. В горном Бадахшане с афганской стороны активно действуют талибы, некоторые источники говорят об их контроле над 80 % области. В самом Таджикистане тоталитарный режим не может не только контролировать всю территорию, но и «пропускает» процессы организации массовых милитаризованных акций – последние серьезные столкновения проходили в 2010 и 2011 годах. Власти в Таджикистане нужна военная защита, и она получает обещание ее от России: Таджикистан (как и Казахстан, и Киргизия, но для них это скорее формальное членство) входит в ОДКБ, в Таджикистане размещена российская военная база и системы наблюдения, более 7000 российских военнослужащих участвуют в охране границы с Афганистаном и де-факто являются силой, готовой участвовать в подавлении антиправительственных выступлений.

Российская мотивация в ее военной экспансии в Таджикистане понятна и разделяется всеми крупными игроками – граница с Афганистаном является бутылочным горлом на пути практически бесконтрольного в других местах трафика наркотиков, оружия и радикального ислама. Столь же понятно и российское нежелание экономической экспансии в Таджикистан – в нынешней ситуации у России нет средств, зато слишком много проблем для того, чтобы заниматься небольшим бесперспективным рынком.

Экономика Таджикистана интересует Китай. Пока Москва идет только на упрощение режима работы таджикских гастарбайтеров и отмену таможенных пошлин на поставку топлива, и в теории обсуждает инвестиции, запрашивая, по словам таджикских политиков, всё более комфортные условия и гарантии, Пекин дает Душанбе в долг и создает бизнесы, отмечая большую легкость и надежность в работе с Душанбе, чем с Бишкеком. Китайским банкам принадлежит более 40 % всего внешнего долга Таджикистана . 70 % добычи золота в Таджикистане производится компанией, 75 % в которой принадлежит Китаю . Замминистра финансов Таджикистана в 2014 году заявил, что руководство Китая обещает инвестировать в страну 6 млрд долларов за 5 лет – это примерно по 20 % ВВП в год, только этих инвестиций было бы достаточно чтобы Таджикистан стал страной с высоким уровнем инвестирования в экономику . Однако точных цифр о реально произведенных инвестициях нет. Президент Эмомали Рахмон заявил в середине 2019 года о 2,6 млрд долларов китайских инвестиций в страну – вероятно, планы не выполняются .

Китай, видимо, интересуется Таджикистаном как транзитной страной на линиях Туркменистан – Китай и Афганистан – Китай, возможно, видит роль Таджикистана в Южном Шелковом Пути. Китай уже направляет в Таджикистан своих рабочих и менеджеров – на китайских предприятиях работают в основном китайцы. Китай же анонсировал строительство газопровода из Туркменистана через Таджикистан в сторону Китая: это будет четвертая ветка магистрали «Средняя Азия – Китай», мощностью 25 bcm. Таджикская сторона надеется, что Китай, являющийся 100 % конструктором, строителем и спонсором этого газопровода, построит еще и железную дорогу вдоль ветки, а Туркменистан будет поставлять по этому газопроводу газ и Таджикистану, который крайне нуждается в природном газе для производства. Так или иначе, если разговор о 6 млрд начнет воплощаться в жизнь, это очевидно будет сигналом о готовности и намерении Китая перехватить у России и политическую инициативу. Действительно, Китаю не составит труда заменить Россию в военном смысле. С другой стороны, нищий Таджикистан даже с 7000 российских солдат долго не сможет быть стабильным, и кроме Китая надеяться ему больше не на кого.