Глава четвертая

Поездка через холмы Санола оказалась так же прекрасна, как и укол новокаина перед сверлением зубов. Только я съехала с огороженного высокими стенами шоссе, как раздолбанные городские улицы сменились кричащей зеленью. Высокие кривые дубы нависали над узкой петлявшей дорогой, накрывая ее пестрой тенью и заслоняя собой знаки, предупреждавшие остерегаться выпрыгивавших на проезжую часть оленей. Время от времени от дороги отходили небольшие ответвления, отмеченные указателями на ранчо «Каменная Лощина» и ферму «Кристалбрук». Я уже несколько раз специально сворачивала туда и знала: если следовать им ради встречи со свободно разгуливавшими лошадьми, к чьим теплым бархатным носам так и тянется рука, то быстро натолкнешься на ворота. Вывеска на них гласит, что ты ступил на частную территорию и, если осмелишься проехать дальше, в тебя будут стрелять.

Оказалось, что Осторн ничем не отличается. На указателе – табличке из темного дерева с белой окантовкой – была выгравирована надпись «ОСТОРНСКАЯ АКАДЕМИЯ». Когда я свернула с дороги, на моем пути стали попадаться точно такие же предупреждающие о вторжении знаки. После мили вывесок с постепенно нарастающими угрозами макушки дубов поредели, а потом расступились. Передо мной как во сне раскинулась территория школы. Встав на свободное парковочное место, я взглянула в зеркало заднего вида на стену из древних раскидистых дубов. Их ветви настолько плотно переплетались друг с другом, что полностью скрывали школу со стороны дороги. Интересно, школа выбрала такое месторасположение специально для маскировки или же построившие ее маги приспособили холмы Санола под свои потребности в уединении.

Я шла по крошечной гостевой парковке, петляя между машинами, и осторожно смотрела по сторонам, чтобы не казаться туристкой. Сквозь легкий туман вырисовывались мягкие очертания территории школы. Ее окружала невероятная для такой засухи бархатистая зеленая лужайка; она походила на сахарную глазурь, которую так и хотелось зачерпнуть пальцем. Сама школа представляла собой длинное приземистое здание из кирпича со стеклянными окнами. Меня поразило, как чуждо и непривычно оно смотрелось; в Северной Калифорнии не часто видишь кирпич, которому чуть больше века. В Сан-Франциско встречалось множество кирпичных фасадов, но все они были другими: гладкими, с идеально подобранными по цвету кирпичом, и отчего-то казались тонкими. Не трудно понять, когда зданию придают видимость того, что оно пережило землетрясение 1908 года. Но не Осторн. В этом месте все было по-настоящему: оно пестрело трещинами, которые заделывались десятки раз. Даже с парковки я видела, как дрожат стекла в оконных рамах – истинное доказательство давности их существования. Здесь не было ни флагштока, ни часовой башни, ни футбольного поля с ослепительными прожекторами. Передо мной возвышалось величественное, серьезное здание.

Вдруг перед моими глазами возникла другая картинка. Сложись для меня все иначе – родись я с тем даром, каким в отличие от меня обладала Табита, – я уже ребенком разгуливала бы по этой траве, обзавелась бы друзьями и планом на будущее. Моя жизнь могла бы быть совершенно другой. Это место могло бы хранить мои детские воспоминания. А не трибуны в государственной школе, страдавшей от нехватки средств, и не парковка у заброшенного кегельбана в предрассветные часы. Не больничная койка в гостиной родителей.

Я прогнала прочь видение. Жизнь распорядилась иначе. Какой толк думать о том, как все могло бы быть. Люди вроде меня не должны мечтать об Осторне. К тому же я и не хотела туда попасть.

Не хотела.

Я размяла шею и потянулась – боль от раны на плече отрезвляющей вспышкой пронзила мой мозг. Меня ждет работа.

Пора приступать к делу.

– Мисс Торрес примет вас через несколько минут, – проскрежетала школьный секретарь. Ее голос прозвучал резко и болезненно хрипло. Табличка на столе сообщала: «миссис Уэбб». Отчего-то у меня возникло ощущение, что лучше не спрашивать ее имени. Она была из числа тех крошечных древних старушек, чья тонкая как бумага кожа кажется словно натянутой на стальные леса. Она окинула меня холодным неприветливым взглядом. Я старалась не волноваться. Попыталась призвать на помощь смелость, как если бы находилась на своем месте. Не помогло.

Тут дверь в кабинет Торрес со стуком распахнулась, и из нее вылетел высокий парнишка с непослушной копной темно-коричневых волос. Темно-синяя школьная форма, как и подобало мальчишкам-подросткам, плохо сидела на нем: была слишком коротка в запястьях и мешковата в плечах. Пиджак помят, кончик галстука в серую полоску обтрепан из-за постоянного дерганья. Парень остановился, его глаза задержались на мне. Он сверлил меня долгим пристальным взглядом, выпирающий кадык скакал вверх и вниз. Стало страшно от столь откровенного разглядывания. Затем он покачал головой и с громким вздохом выскочил из офиса, оставив меня точно Офелию в ее спальне.

У меня никак не укладывалось в голове: как парень, получивший в этой жизни выигрышный билет, мог выглядеть столь глубоко несчастным. Я наблюдала за ним через окошко из ударопрочного стекла, отделяющего офис директора от главного коридора. Он достал телефон. Его пальцы порхали над экраном со сверхъестественной скоростью и ни на секунду не замедлялись, даже когда он поднял глаза и одарил меня задумчивым взглядом.

– Это заклинание? – спросила я. Из-за моего плеча донесся глубокий смех.

– Что именно? Печатание на телефоне? Нет, они все сейчас такие шустрые.

Я обернулась и обнаружила у себя за спиной улыбавшуюся Марион Торрес. На ней были джинсы и миленькая, но не чересчур, блузка. При виде нее я сразу почувствовала себя одновременно разодетой и недоодетой. В выходные я несколько часов потратила на то, чтобы решить, что надеть для поездки в место, подобное Осторну. В чем я буду похожа на профессионала, способного раскрыть убийство? И при этом не покажусь белой вороной? В конце концов, я откопала костюм, который надевала на единственное судебное заседание, куда меня пригласили дать показания – дело о супружеской измене: муж подтвердил мои подозрения, что это он убил свою жену ножом для колки льда. Когда я сообщила ему об измене жены, он разъярился еще сильнее и орал больше, чем на вынесении приговора.

В этом своем костюме я рядом с Торрес ощущала себя ребенком, играющим в переодевания. Отличное начало.

Мы с ней поприветствовали друг друга: «вы легко нас нашли», «как хорошо, что вы согласились нам помочь», «вы получили договор». Она протянула мне приятно пухлый конверт с деньгами, которые я даже не пересчитала, чтобы сложилось впечатление, будто между нами с самого начала установились хорошие отношения. Я оглянулась на миссис Уэбб. Та наблюдала за нами тем же самым безжизненным, равнодушным взглядом, каким встретила меня. Я уже боялась ее допрашивать.

– Я собираюсь показать Айви нашу секцию «Теоретической магии», – сказала Торрес. – Не хотите присоединиться к нам?

Миссис Уэбб с сожалением, не коснувшимся напряженных складок вокруг рта, покачала головой.

– Боюсь, у меня здесь еще очень много дел, – скрипучим голосом ответила она. – Возможно, в другой раз.

Торрес направилась к выходу из офиса. Ее каблуки клацали по серому линолеуму, устилающему коридор. Когда мы проходили мимо, я заглянула в окошко из ударопрочного стекла. Миссис Уэбб меня не видела – ее взгляд был прикован к чистым страницам линованного блокнота. Она внимательно смотрела на лист. А потом подняла два пальца и с силой ущипнула себя за руку – после этого должен был остаться синяк. Даже я поморщилась, глядя на нее. Но лицо пожилой женщины, пока она сжимала свою кожу, оставалось безмятежным, как морская гладь. Я задрожала, и в мою голову прокрался шепот. Проснись.

– Она больна? – спросила я, переходя на бег, чтобы угнаться за быстрыми шагами Торрес.

– М-м?

– Миссис Уэбб, ваш секретарь, – пояснила я. – Я заметила, что у нее голос немного…

– О, – Торрес состроила гримасу. – Нет, она не больна. Просто воспользовалась заклинанием, чтобы оповестить школу о чрезвычайном происшествии, когда обнаружила в библиотеке тело. Это заклинание… – Она помолчала. – Оно утратило у нас свою популярность. Поскольку оказывает существенное влияние на тело заклинателя.

– Оно необратимо? – спросила я.

– И да, и нет, – ответила она. – Для большинства людей – да. Но миссис Уэбб работает над его устранением. Сейчас ее голос звучит уже гораздо лучше, чем в ноябре. Возможно, через несколько месяцев она снова нормально заговорит. – Женщина нагнулась, чтобы поднять с пола смятый лист тетради, и бросила его в большое серое мусорное ведро, стоявшее в коридоре. Оно в точности походило на те мусорки, что я в приступе апатии опрокидывала в средней школе имени Джеймса Мэдисона.

Но мусорные баки – не единственное, что оказалось в Осторне знакомым: казалось, будто я видела это место тысячу раз. Протертый серый линолеум на полу с рядами шкафчиков; покрытые краской стены, обновляемые каждое лето. В некоторых местах мелькают надписи «Отстойнская Адкадемия», сделанные, держу пари, шариковой ручкой. Стенды завешаны всевозможными объявлениями: прослушивания на роль в «Буре»; перенос отборочных соревнований по лакроссу из-за погоды; запись к репетитору, Бреа Тейморни, на занятия по математике/экономике/теории магии; «потерялся телефон, награда нашедшему – 50$, позвонить Артуру. ПОЖАЛУЙСТА ПОЖАЛУЙСТА ПОЖАЛУЙСТА».

И снова оно. Ощущение, будто в прошлой жизни я могла быть здесь. Могла проходить прослушивание на роль в «Бурю». Могла участвовать в отборочных соревнованиях по лакроссу. Это чувство походило на ностальгию по чему-то, чего я никогда не делала. Чего у меня никогда не было.

– Мисс Гэмбл? – Я подняла голову. Торрес стояла посреди коридора, ожидая меня. Ее лицо выражало терпеливость, но что-то в позе заставило меня поторопиться.

Повсюду велись занятия; я, словно турист, впервые прибывший из провинции в большой город, крутила головой по сторонам. Не знаю, что я ожидала здесь увидеть – в большей степени меня поражало, каким знакомым все казалось. И к тому же недавним. При виде плакатов на стенах классов я мысленно перенеслась во времена, когда сама передавала записки и прятала в рюкзаке пакеты с чипсами. Многие классные комнаты были оснащены большими окнами, выходившими в коридор, а стекла закрыты сеткой; я заглядывала в каждое из них и рассматривала учеников, что-то чиркающих на полях тетрадей. Я специально задерживалась подольше, чтобы меня заметили: пусть студенты ломают голову, кто эта гостья; пусть перешептываются во время обеда; пусть пускают слухи, что кто-то ведет расспросы по поводу убийства. Я ни разу не занималась раскрытием преступлений, но эта часть расследования не отличалась от любых других дел: позволь людям узнать, что кто-то задает вопросы, как они сами выстроятся в очередь, дабы преподнести свои версии ответов.

– Они кажутся такими юными, – пробормотала я, разглядывая целый класс подростков с детскими личиками, склонившимися над тестами. Морскую гладь темно-синих пиджаков и белоснежных рубашек нарушали гребни ярко выкрашенных локонов и острова густо подведенных глаз. Ученики, перелистывая страницы, закрашивали твердо-мягкими карандашами кружки в скантрон-тестах.

– Первокурсники, – с нескрываемым весельем в голосе протянула Торрес. – В жизни они всегда оказываются моложе, чем в воспоминаниях. Так легко забыть, что четырнадцатилетние не так уж далеки от двенадцатилетних, правда?

Некоторое время я шагала с Торрес в ногу, но, как только мы завернули за угол, резко остановилась. Я застыла на месте, загипнотизированная видом огненно-оранжевого граффити, растянувшегося по ряду небесно-голубых шкафчиков: «САМАНТА – ШЛЮХА». Буквы нанесли не с помощью баллончика – кто-то вывел их тонкой кистью и уверенной рукой.

Торрес остановилась рядом со мной, разглядывая надпись.

– Здесь все гораздо обыденнее, чем вы думали.

Это не был вопрос, но фраза все равно повисла в воздухе между нами.

– Даже не знаю. Наверное, я думала, что здесь будет более… ну, как вам сказать. Будет совсем по-другому.

– Повсюду булыжный камень, стрельчатые окна и двигающиеся лестницы? – Судя по смеху Торрес, она заметила мою смущенную гримасу. – Знаю. И все понимаю. Но, в конце-то концов, мы всего лишь средняя школа, мисс Гэмбл. Очень хорошая школа, – она показала рукой на ближайшее окно, откуда открывался вид на бархатисто-зеленую лужайку, – но, тем не менее, школа. А это подразумевает под собой жвачки, граффити, мобильные, сексуальное просвещение, дурацкие розыгрыши, учеников, курящих травку за трибунами. – Она подмигнула мне. – Если от этого вам станет легче, давайте я покажу вам кое-что магическое. – Она вынула из кармана джинсов впечатляющий складной нож. – Я отобрала его сегодня утром у одного ученика. В нем нет ничего магического, это обычный нож. Но поглядите сюда.

Торрес щелкнула ножом – выскочило длинное лезвие с опасным изогнутым кончиком. Затем прочертила им по имени Саманты. Краска отделилась от шкафчика тонкими, закрутившимися в кольца голубыми полосками. И убрала нож. Я провела рукой по дверце – под пальцами ощущались прорези в краске, однако кричащие оранжевые буквы оставались неповрежденными.

Я сжала челюсти.

– Но как?

– Не знаю. Наш граффитчик использовал заклинание, с которым я до этого никогда не сталкивалась. Возможно, он сам его придумал. Наш смотритель, Фрэнсис Снид, – добавила она, когда я достала блокнот, – как только ни пытался убрать надпись, закрасить ее, перепробовал все – ничего не помогло. Вот уже несколько недель он сотрудничает с заведующим кафедрой Физической Магии.

– Можно мне с ним поговорить? Со Снидом?

– Разумеется, – ответила она. – Он как раз поможет вам заселиться в доме для сотрудников.

Хлопая глазами, я уставилась на нее.

– Где?

Директор склонила голову набок, словно я чем-то озадачила ее.

– В доме для сотрудников. У нас есть свободные апартаменты, где вы можете на это время остановиться. Если только вы не хотите каждый день ездить из Окленда…

Вполне разумное предложение, нет причин отказываться. Когда у меня скрутило живот, я схватилась за эти мысли, стараясь прислушаться к доводам рассудка: имеет смысл остаться здесь. Ненадолго. На время расследования.

– Спасибо, – сказала я. – Спасибо, вы правы. Я очень вам признательна.

– Айви – я ведь могу вас так называть? У вас будет полный доступ ко всему необходимому. – Когда она произносила эти слова низким взволнованным голосом, на ее шее проступили сухожилия. – На всей территории школы для вас не существует запретов, пока вы не подвергаете учеников опасности. Вы можете общаться с кем угодно. Говорите с учениками, учителями, персоналом – мне все равно. – Торрес, сверкая глазами, буравила меня жестким взглядом, как если бы у меня имелись все ответы. Потом сделала глубокий долгий вдох и медленно выдохнула. – Моя обязанность здесь – следить за тем, чтобы все работало правильно. А следователи, утверждавшие, что это было самоубийство, унизили Сильвию. Понимаете? Одна из моих сотрудниц погибла практически на моих глазах, а они даже пальцем не пошевелили, чтобы предать виновных правосудию.

– Я сделаю все возможное, – заверила я ее, а вместе с тем постаралась придать своему голосу тон, позволявший ей услышать то, что я не могла произнести вслух: «Я не могу ее вернуть». У меня ничего не вышло. Я поняла это по выражению ее лица: она решила, будто я просто-напросто нервничаю и не уверена в себе. Только она еще не осознала: я не могу дать того, в чем она нуждалась. Как не могла дать никому: я не могу спасти брак, не могу отменить ложь, не могу воскресить мертвого.

И я никогда никому об этом не говорила, потому что, по их мнению, им всего лишь нужны ответы.

– Даже не сомневаюсь, – сказала Торрес. – Вы справитесь лучше, чем они. – Она еще раз глубоко втянула воздух, на этот раз я сосчитала: пять секунд – вдох, восемь секунд – выдох. Знакомое упражнение. Мысленно сделала пометку: Торрес проходила терапию управления гневом. – В любом случае вы, конечно же, можете поговорить с нашим смотрителем, после того как он выдаст вам ключ от ваших апартаментов. И еще вам следует пообщаться с нашим заведующим кафедрой Физической Магии. Его зовут Рахул Чаудхари. Уверена, он сумеет ответить на все вопросы относительно этого происшествия. – Она махнула рукой в сторону надписи «ШЛЮХА» – та по-прежнему излучала со шкафчиков радиоактивное свечение.

Я вновь провела пальцами по оранжевой краске. Мне ни разу не доводилось видеть, чтобы магию творил кто-то еще помимо моей сестры. Меня больно кольнуло осознание того, что ребенок потратил свои потрясающие, невероятные магические способности вот на это: когда нашему миру придет конец и инопланетные археологи будут вести раскопки того, чем однажды была наша Земля, они будут знать, что Саманта была шлюхой. От этой мысли было больнее, чем от факта убийства Сильвии Кэпли магическим способом. Понимание того, что некий подросток обкурился и решил запечатлеть в истории слово «ШЛЮХА», обжигало горло, словно от проглоченного раскаленного меча.

Почему они? Почему именно они обладают возможностью растрачивать свой дар впустую?

Мои пальцы задержались на имени Саманты чуть дольше, и тут под ними что-то лопнуло и обожгло. Я испуганно отдернула руку.

– Ах да, мне следовало вас предупредить, – сказала Торрес. – Простите.

Я сунула больной палец в рот, не сводя сердитого взгляда с имени. Саманта, с неожиданной злостью подумала я. А потом меня осенило: в этом и заключался весь смысл. Даже если вы не считаете Саманту шлюхой, вы все равно навсегда запомните, как она вас обожгла.